Текст книги "Десант Тайсё"

Автор книги: Николай Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

– Эх, карла-карла... Сразу видно, что для вас политика – терра инкогнита. Пожалуйста, уясните себе, старый каторжанин: проигрывая в одном, государство существенно выигрывает в другом. Разве Китаю не выгодно потерей всего десятка миллиона целковых спастись от революционной бури? По-моему, сие понятно даже воробью, – печально промолвил Медведев, удручённо взирая на тёмного Мана.

Петру надоела эта нудянка. Пора осадить спесивых господ, которым не грозил никакой голод. Пошёл напрямую:

– Допустим, что мы приняли ваши каторжные условия. Завтра хлеб пойдёт через границу?

– Отчего ж только завтра? Он пойдёт уже нынче, – гордо сообщил Агарев, – поскольку демократия совершенно не угрожает миролюбивому Китаю.

– Прекрасно! Как видите, дорогие друзья, рука руку моет без умопомрачительных сложностей.

– Дабы обе, а-а, были чистыми! – гордо заключил Гольдбрейх.

– И последнее... Заветный этаж подновлён вполне прилично. Каждому из нас в любом случае должна быть обеспечена персональная камера. Вы гарантируете это?

– Хм, готовы хоть сейчас подписать ордера, – великодушно согласился Медведев. – Тем паче, что сейчас там явно лучше обитать, чем в матросской казарме.

– Благодарим за откровенность. Ну, что, Арнольд, хватит маять р-р-революционеров с нагайкой? – подмигнул Пётр.

Вынув из кармана, Арнольд медленно поднял измятый носовой платок. Ман судорожно заслонил руками глаза. Триумвират облегчённо вздохнул. Медведев расслабленно отвалился на спинку кресла. Агарев с удовольствием затянулся душистой папиросой. А мокрый от напряжения Гольдбрейх, вытирая надушенным платком лоснящееся лицо, по-лошадиному выдохнул:

– Слава, э-эм, богу, давно бы так!

– Гм, разве они могут сразу поступить по-человечески... Нет, сперва надо вымотать душу! И лишь когда уж совсем прижмёшь к ногтю, – сделать величайшее одолжение. Эх, вы, позёры, не щадящие отца ради красного словца! – презрительно распял всех Медведев.

– Извините... Вчера вы нас упрекнули, что зря... Вот шут возьми, точно не вспомню такую прекрасную мысль... – задумался Арнольд.

– Прекрасные мысли чрезвычайно редки. Впрочем, как вообще всё прекрасное. Посему их надо записывать и хранить, словно зеницу ока, ибо это – единственная свеча, способная осветить потёмки минувшего и тьму грядущего времени, – философски изрёк Медведев и, позволив счастливцам оценить масштаб своего мышления, снисходительно полюбопытствовал: – Так что вы нам хотели поведать в развитие бесценной мысли?

– В общем, простую истину: за такое сжатое время нам тоже требовалось перелиться из одного психологического состояния в другое. Думаете, так легко знать, что победа уже на твоей стороне, но позорно трясти этим грязным платком? – искренне посетовал Арнольд.

– Примите наши соболезнования, – ехидно склонил Агарев плешивую голову и повёл вверх правым усом.

Вчерашнее недоумение заставило Петра чуть покоситься на Гольдбрейха, который ответно изогнул правую бровь, потом замысловато пошевелил другой. Так и есть: они разговаривали, будто корабельные сигнальщики. Прикрыв лицо рукой, Пётр сквозь пальцы изумлённо следил за натуральной перепалкой. Это надо ж иметь отменную связь при полном безмолвии... Подобной системой не пользовались даже уголовные картёжники или шулера. Её могла секретно применять лишь царская охранка. Вот так сюрпризец в лице председателя Исполкома... Пока Арнольд пикировался с Медведевым, Пётр невольно понаблюдал за ним. Нет, гордый эсер был выше пошлой клоунады. Держа сразу всех под прицелом поблескивающего пенсне, он великодушно ждал блаженный миг триумфа...

Словно занесённый ветром, в гостиную влетел Костя с оттопыренной грудью. Выхватил из-под кухлянки пачку листовок и радостно хлопнул на стол:

– Ваша доля! Я помчал дальше!

– Погоди, в казармы не надо. Гонцы от полков уже окружают типографию, – сообщил Воронин.

– От мастерских и грузчиков – тоже, – добавил Пётр.

– Спасибо за выручку. Тогда я раздам остальным.

Шумно подув на красные пальцы. Костя исчез. Арнольд обеими руками осторожно поднял ещё сырую верхнюю листовку, полюбовался громовой телеграммой, оттиснутой самым крупным шрифтом. Будто к знамени, прикоснулся к ней губами и торжественно подал триумвирату, сорвавшимся голосом сказав:

– Пожалуйста...

С кислой миной величайшего одолжения, равного последней жертве ради священной демократии, Медведев нехотя протянул тощую руку с изящным перстнем, но в последний момент передумал брать ещё маркий от краски листок и слегка клюнул пальцем. Арнольд опустил листовку на стол удобно для чтения. Важно сняв пенсне, Медведев полез в карман за платком.

Агарев тоже изнемогал от величия своей персоны, однако темперамент пересилил. Вытянутая шея и дальнозоркие глаза позволили ему прочитать начало текста, который заставил вскочить, наклонив лобастую голову, а затем толкнул мимо кресла. Спасла от конфуза естественная сноровка – успел схватиться за подлокотник.

Это вынудило Гольдбрейха на полусогнутых ногах качнуться к столу и отшатнуться назад. Со стоном ловя воздух, он паралитически трясущейся рукой схватился за сердце.

Наконец-то Медведев приспособил дрожащее пенсне, длинным указательным пальцем подтянул к себе листовку и словно обжёгся, заквакав:

– Как-как-как...

Однако потом самоотверженно сжал её в кулаке. Так и окаменел, судорожно скребя пальцами.

Тут уж не выдержал даже Ман – подгрёб к себе всю стопку, впился глазами. Оба кулака тотчас взлетели над головой, люстру всколыхнул неистовый крик:

– Ах, социал-прохвосты! Ах, мерзкие хунхузы! Уже столько времени знать, что произошла революция, но всучить нам фальшивку о победе Керенского! Так нагло по-шулерски обмануть! Едва не захватить власть, чтоб уничтожить всех нас и снова загнать в ярмо народ! Да за это вас, искариотоз, иуд, нужно немедленно бросить на растерзание толпы!

Он стал расстёгивать сюртук. Пуговицы ускользали из-под пальцев. Пытаясь разрядить обстановку, Арнольд пошутил:

– Хм, те же усы, та же борода... Но уже со-овсем другой человек!

Взбешённый Ман рванул пуговицы и выхватил из кармана браунинг. Пётр еле успел поддать его вверх, затем – выхватить. Пуля глубокой царапиной срикошетила по лазурной росписи потолка. Нельзя упускать верный момент благополучного отступления. Возмущённый Медведев резко поднялся, угрожающе бросив:

– Это уже язык гражданской войны! Накануне священного дня, когда в Учредительном собрании должен был прозвучать глас всего народа, – вы узурпировали власть, тем самым пойдя уже не столько против правительства, сколько против всей России! Поз-зор! В сей роковой момент наша партия полностью на стороне пострадавших! Именно ваш авантюризм принуждает нас защищать народную и свою честь с оружием в руках! Мы постоянно жертвовали своими жизнями ради свершения великих идеалов социализма! Без малейших колебаний мы кинем их на алтарь победы и ныне! Запомните: сроки вашего торжества кратки!

Полный праведного негодования, выплеснутого лишь отчасти, сухопарый Медведев направился к вешалке. Отставать нельзя. Тоже засеменив на кривых паучьих ножках, Агарев с горчайшей укоризной запричитал:

– Кошмарная угроза висела над Россией всё минувшее время... Я молил Бога пронести её мимо... Не получилось... После заговора великих князей, после авантюры генерала Корнилова все с тревогой ждали очередной удар справа, а он последовал слева... Ослеплённые партийным авантюризмом, безумцы по-бандитски подло из-за угла ударили прямо в сердце революционной демократии... Такого позорного вероломства ещё не знала история... Неужто этим иудам удастся установить диктатуру над пролетариатом? Не верю! Посему неизбежно свершится вещее: «И вонзит народ меч свой в сердце змия, пожиравшего его!»

– Грянула, а-а, чёрная беда... Свершилось безумное, э-эм, дело... Под зловещий грохот ружейной и пулемётной пальбы невинно и бесцельно, м-м, льётся братская кровь, а смерть, вовсю лютуя, э-эм, шествует по пепелищам... Великие идеалы мировой демократии, рождённые, а-а, лучшими умами человечества, осквернены и растоптаны... – по-солдатски рапортующе забубнил Гольдбрейх, пытаясь вызволить из кресла рыхлое тело. Страшась отстать, наконец-то сумел это сделать и, уже взяв с вешалки тёплое пальто с меховым воротником, одышливо простонал: – Свободную, а-а, едва прозревшую, едва вкусившую плоды народоправства, э-эм, Россию снова заковывают в кандалы рабского бесправия... Мы не можем, а-а, с этим смириться и тоже без колебаний возьмём оружие, дабы защитить беспомощный народ и отстоять поруганную честь России!

В решительно надвинутых на брови шляпах дружный триумвират клином направился к двери, которую, попятясь, прикрыл спиной Арнольд. Весело протянул:

– Не-е, господа, одними речами вы теперь не отделаетесь. Впереди серьёзный разговор. Так что вернитесь в кресла, пожалуйста, успокойтесь да хоть ради вежливости поздравьте нёс.

– Эка радость: сменяли Керенского на Троцкого! – фыркнул Медведев. – А говорить нам более не о чем. Свои позиции мы не сдадим даже под штыками околпаченных вами солдат!

– Вам терять нечего! Вы хотите гражданской войны? Крови хотите? Так получите её сполна! Своими действиями вы пробудили силы не только в самой России, но и вне её!

Там некто третий решит судьбу революции! – устремил к окнам руку Агарев, разозлённый задержкой. Возможно – роковой.

– А я-то думал, что стихия разбушевалась сама по себе... Оказывается, это некто третий уже мобилизовал её против нас! – хохотнул Арнольд и пожурил воинственный триумвират: – Ну, никак вам не живётся без штыков, без крови... Только зачем они, когда есть надёжный, совершенно безопасный способ разрешения всех проблем. Пусть Совет решит, кто из нас прав. Чем для вас, истинных демократов, плоха такая демократия?

– Превращённая, э-эм, в пошлый фарс! Вон с дороги! – неожиданно рявкнул Гольдбрейх.

С прежним смехом Арнольд покачал головой:

– Разве он пошлей разыгранного вами? Так что мы просто квиты. Пожалуйста, займите места согласно билетам да крепко подумайте, что для вас лучше. Если я прочитаю на Совете фальшивку, вас ждёт позор, политическая смерть и... Вот, шут возьми, прямо не знаю, как поступить... Скрыть ваш обман я не имею права... А защищать... Бр-р-р... Но придётся. Иначе пострадают люди. Значит, давайте решать, как завтра ликвидировать угрозу голода хоть с помощью ваших Диктаторских полномочий. Только это может искупить вашу вину. Только это...

– Давай-давай, извивайся перед вампирами... Скоро ещё будешь елозить перед ними на коленях... – презрительно процедил Ман.

– Да-а, тяжкий момент... Как с вами после всего говорить?.. Просто не знаю: тошно, противно... – машинально скосоротился Пётр и, переведя дух, продолжал: – А ведь ещё нужно предлагать какую-то сделку... Выходит, мы должны дополнительно унизиться, должны изменить не только элементарным принципам порядочности, но и революции... Во, дожили: победив, умоляем смилостивиться... Анекдот, какого не знала история...

– Гм, действительно... Бот какие фортели выкидывает егозливая Фортуна! Посему явление вашего Христа воздействует на китайцев примерно так же, как трубы Иисуса Навина – на стены Иерихона! – развеселился Медведев от спасительной безысходности победителей.

Филёры вновь принялись обсуждать, как использовать благоприятный поворот, казалось, безнадёжной ситуации. Пётр поневоле задумался, у кого выудить принципы этой системы? Тогда вполне можно бы узнавать кое-что любопытное...

– Какой прок с ними толковать, а тем более – о какой-то сделке? Где гарантия, что сии вурдалаки опять не надуют? Элементарно! – убеждённо заключил Воронин. – Поэтому, прежде чем расшаркиваться перед ними, сначала необходимо узнать, как и почему они, самые достойные представители революционной демократии, столь трепетно дорожащие всеми её достоинствами, аж трижды подряд поступили так непристойно? Чтобы народ узнал всё о наглых политических аферах этих заговорщиков и сам дал им справедливую оценку, следует устроить открытый суд чести.

Восхищенный предложением, Ман вознёсся над столом с воздетыми руками и пулемётно выпалил:

– Вот-вот-вот! Пускай прямо с трибуны Народного дома объяснят людям, как докатились до подобной мерзости? Правильно, Сашко! Что значит – настоящий комиссар!

– Блестящая идея. Вот разрешение наших терзаний. Такой суд обязательно будет. Честное слово! – поклялся Арнольд. – Но голодный народ не может ждать конца покаяний. Ему нужен хлеб. Немедленно обеспечьте его, как положено власти, которой люди доверили свою судьбу.

– Э-э-эм, конечно, мы постараемся... Однако, а-а, сами понимаете, ситуация изменилась... Россия теперь, э-эм, опасна для Китая. Подобная проблема должна решаться уже самим правительством... – безысходно вздохнул Гольдбрейх.

– А китайское, по всем дипломатическим законам, сперва ещё должно признать самозванное ленинское правительство, – процедил Агарев, пряча в усах злорадную усмешку.

– Значит, Ленин уже возглавил его?! – обмер Ман и, ошалело замотав головой, засмеялся. Так по-мальчишески радостно, что невольно заразил этим всех.

Возникла забавная ситуация. Одни на несколько минут почувствовали облегчение уже от самого присутствия вождя, который сумеет решить любые проблемы. Другие знали намного больше о противостоянии полярных сил и потешались над ребячеством противников, хмельных от всесилия победы, а потому вдвойне наивных до банальной глупости. Отчего даже заскучали. Но бдительный Арнольд рокочуще напомнил о насущном:

– Пора дать в столицу приветственную телеграмму. Подписать её должен председатель Исполкома. А он, извините, того... Согласитесь, это довольно нелепо, когда Исполком возглавляет противник советской власти. Значит, срочно необходим человек, способный твёрдо защищать кровные интересы новой власти и прежде всего – обеспечить город хлебом.

Гольдбрейх озабоченно посмотрел на союзников. Медведев невозмутимо прохаживался по кабинету. Стёкла пенсне заледенели, скрывая выражение глаз. Худое, длинное лицо окаменело. Агарев у самой двери сопел папиросой. Дым клубился так, будто он усиленно поднимал пары, чтобы в нужный момент проскользнуть мимо Арнольда к «Форду». На призывы не реагировал, хотя брови уже торчали рогами. Скверные признаки явно лишали поддержки. Следовало защищаться самому. И он вполне резонно возроптал:

– М-м-м-эм, послушайте... Нельзя ж так беспардонно! Ведь я сыграл решающую роль, а-а, в торжестве у нас революции! Без меня она могла развиваться, э-э, совершенно иначе, громадными жертвами или вообще не состояться! Ведь я, рискуя головой, а-а, сорвал несколько эсеровских попыток вооружённого переворота! Пусть в критические моменты я иногда, э-э, молчал, но даже это было моей твёрдой позицией!

Столь страстные признания огорошили. Эсеры отродясь не имели в городе боевой дружины. Тем более – для попыток вооружённого переворота, в котором не видели надобности. Беспардонная ложь шокировала честолюбивого Медведева. Усы и бородку перекосила гримаса брезгливого отвращения к жирному борову. Изумлённый неслыханными подвигами по-прежнему заурядного конторщика, Агарев наполовину закусил клыкообразные усы. Чем объяснять свою непричастность к подобному вздору, – проще было кинуться в окно. Остальные просто хохотали. Вволю потешась, Пётр для верности всё-таки уточнил:

– Разве это не вы вчера объявили себя диктатором и потребовали сдать власть?

– Настоящая истина, дорогой, э-эм, Пётр Михалыч, кроется в том, что я всегда оставался большевиком. Да-да, как был им до революции, так и остался! – клятвенно заявил порозовевший от возбуждения Гольдбрейх. – Просто сама должность заставляла меня идти на определённые компромиссы. Но именно благодаря, э-эм, гениальной мысли Владимира Ильича Ленина, великолепную статью которого вы так своевременно поместили в «Красном знамени», мы достигли, а-а, заветной цели!

Редкие способности надо иметь, чтобы довести Мана от смеха до неистовства. Он вскочил и, потрясая кулаками, взвыл:

– Подлый трус! Наглый врун! Садистски толкать голодных людей на бунт против собственной власти и одновременно присваивать себе все революционные заслуги!.. Сроду не видел такого хамелеона, готового предать всех и вся, лишь бы остаться в прежнем кресле! Да стоит народу рассказать о твоём фарисействе, тебе даже в прежней фирме не позволят заправлять керосином лампы!

– Как недавно очень точно подметил господин Медведев, тут всё ясно и воробью, – вмешался Арнольд. – Чтобы не митинговать при людях, ваши конкретные предложения?

– Ты сам по всем статьям сюда годишься, – сказал Воронин.

– С одной стороны это так, а с другой... Ты – председатель горкома. Плюс – председатель Исполкома. Ещё наверняка попадёшь в Учредительное собрание. Не слишком ли много работы для одного? Значит, не слишком ли плохо будешь её делать? Учитывая чрезвычайную сложность нашего положения, это нельзя допустить. Каждая совершенная в спешке ошибка может оказаться для нас роковой. Потому нет смысла взваливать всё даже на такого здоровяка. Есть люди, занятые намного меньше, – заявил озабоченный Ман.

– Спасибо, друзья, за уважение. Но эта высокая честь впрямь не для меня. Может, Пётр?

– Пусть занимается газетой, – почти безапелляционно сказал Мал. – Сейчас её роль важна чрезвычайно.

– У нас ещё есть Антонов, Ковальчук, Раев, – напомнил Воронин.

– Вот-вот... Чуть не забыли про них. Отличные коммунисты, любой должен справиться, – согласился Арнольд.

Ман протестующе покачал головой:

– Антонов с Ковальчуком слишком интеллигентные. По хватке, бойцовскому характеру сюда больше подходит Раев. Но, к сожалению, он малограмотный и грубоват. Не-е, на таком видном посту должен быть совершенно другой человек.

По всем статьям выходило, что именно ему полагалось возглавить Исполком. Бывший каторжанин с явным даром трибуна и уважаемой внешностью безусловно имел такое право, если бы час назад вновь не объявил себя истовым поклонником Прудона, который советовал блюсти строжайшее политическое воздержание вплоть до свершения революции, когда её можно возглавить уже без малейшего риска. Пётр ещё помнил это и потому с виноватцей признал:

– В принципе многие из нас достойны такой чести. Однако давайте прикинем, стоит ли нам притязать на пост? Почти все мы – чужие для города. К тому же в общем – неучи. Совершенно не ведаем, как для толковой политики якшаться с теми же иностранными консулами. Короче, что обретёт советская власть от меня, Мана или Ковальчука? Много ли для неё будет от этого проку?

– Я-а-ясно, куда ты гнёшь... Так в чём дело-то? Вон маячит аж сам приват-доцент – ба-а-альшой мастак лобызаться с любыми послами. Давай без лишних антимоний проголосуем за него. И тогда советская власть будет с жирным наваром! – съехидничал Ман.

– А что, дельное предложение. Ведь Александр Семёныч тоже всю жизнь радел о счастье народа. Верно, иной раз в трибукном порыве перехлёстывал... Ну, так что ж теперь, казнить его за темперамент? В каждой семье бывают потасовки. А тут мы решали судьбу революции, судьбу всей России! Не шутка!

– Эк, заливается!.. Вылитый соловей! И кого нахваливает? Мерзкого Иуду, которому место лишь на свалке истории! – уже закипал Май.

– Не-е, паря, революция всё, победила. Больше нам воевать ни к чему. В соответствии с «Декларацией», которую мы все единодушно подписали, нужно вместе налаживать нормальную жизнь города и всего Приморья. Прикинь, сколько сторонников сразу обретём, если правда изберём председателем Александра Семёныча. Только ведь прокатите его на вороных...

– И тебя вместе с ним, чтоб не занимался оппортунизмом, если не хуже! Как ты можешь пороть подобную ахинею? Товарищи, да что ж это такое?.. Пока ещё не успел предать революцию, завоёванную нашей кровью, я предлагаю немедленно удалить его из «Красного знамени»! Нечего позорить партию эсеровской заумью!

Отвергнутый Ман всё больше входил в раж. Опасаясь, как бы его кулаки не создали опасный тайфун, Арнольд срезал орателя:

– Стоп-стоп. Разве не ты предложил выбрать Медведева? Ну, так нечего митинговать. А Пётр прав: сколько мы перемололи всяких теорий, выясняя, как навести порядок в хаосе... Но все прожекты рушились без точки опоры. Сейчас она есть. Грянувшая революция разрешила все споры в пользу социализма. Так давайте же вместе строить его на всех принципах, заложенных в нашей «Декларации».

– Благодарю за честь... – слегка поклонился Медведев. – Однако я не подхожу для вашей компании, поскольку вы и человека за человека-то не признаете, ежели тот не является чумазым пролетарием либо сиволапым смердом.

– Хм, начиная прямо с Ленина... Поэтому ваши друзья во главе с Авксентьевым и не хотели давать ему слово на весеннем съезде крестьян – белая кость, не делегат! Ох, и характерец у вас...

– Так я продолжаю. У нас есть молодой член партии. Он – местный. Дважды хлебал тюремную баланду, за плечами имеет целых четыре курса Петроградского университета. Сейчас отменно руководит в Исполкоме рабочей секцией, объединившей почти весь пролетариат Владивостока. Словом, умело командует армией в полсотни тысяч штыков. Костя сумеет найти общий язык с консулами, интеллигенцией, чиновниками, без которых сложно грамотно осуществлять революцию. За нами, чумазыми чужаками, они не пойдут – многовато гонора. А за Костей всё-таки двинутся. Мол, если советская власть доверила такой пост даже сыну вице-губернатора, значит, с ней можно работать и жить. Правильно? – утвердительно спросил Пётр.

Это была странная для истинного пролетария, совершенно необычная логика, которая беспощадно перечёркивала привычные представления о партийных авторитетах и определяла новые качества, необходимые настоящему руководителю для более успешного развития революции в местных условиях. Воронин довольно выставил большой палец. Арнольд восхищённо подмигнул. Даже триумвират невольной переглядкой оценил безусловную солидность предложения. Только неуёмный Ман желчно фыркнул:

– Уж тогда заодно приглашай сюда и сиятельного папашу!

– А почему бы нет? Скверный вице-губернатор не сумел бы вырастить отменного большевика.

– Уж не за то ли царь наградил его золотыми часами? – не унимался Ман и, ошпарив Петра почти классовой ненавистью, зловеще выпалил: – Вот где затаился могильщик революции, готовый под видом сопливой дипломатии обниматься с губернаторами, их любимыми сынками и прочей контрой! Советская власть не нуждается в позорных объятиях с разной сволочью! Для неё существует единственное средство – революционный террор! Заруби это на носу! Иначе поплатишься собственной шкурой!

Чтобы ни у кого не возникло сомнений в его решимости, Ман свистяще полоснул рукой. Уже давненько знал Арнольд степенно-рассудительного бородача с тихим голосом, не очень заметного политической активностью, зато неизменно корректного в общении. Теперь перед ним оказался почти другой человек. Всегда интересно увидеть новые грани характера. Но вежливо терпеть подобное буйство даже ради уважения к патриаршему сходству было уже неприлично. Он внушительным тоном посетовал:

– Ай-яй-яй... Что-то никак не пойму, то ли это седой марксист, то ли – молодой анархист или просто шальной террорист? Пожалуйста, сомневайся в правоте Петра, выявляй незаметные сразу ошибки, убедительно доказывай их. Товарищеская дискуссия по таким важным проблемам сейчас неизбежна. Ведь мы начинаем осуществлять социализм, который даже Владимир Ильич пока строил только теоретически. Значит, нормальная критика затачивает наши взгляды, мысли, делает их ясными, предельно полезными для решения конкретной задачи. Словом, в спорах появляется дорогая для всех нас истина. А ты что творишь? С какой стати сыпешь подряд оскорбления да угрозы? Где взял такое право?

Ман оторопел от резонной выволочки. По привычке с надеждой на поддержку скользнул глазами по лицам. Ехидные, презрительные или откровенно торжествующие взгляды заставили его возмущённо бухнуть дверью. Все почувствовали облегчение. Давно скучающий Медведев улыбнулся:

– Тайфун!.. Сочувствую встречным прохожим...

– Да-a, обидно столько лет холить и нежить на каторге классическую бороду и этак страдать из-за неё, – с удовольствием добавил Агарев.

– Давно бы избавился от неё для своего и общего блага, – проворчал Воронин.

– Тогда чем же он станет отличаться от всех грешных сидельцев продовольственной управы? – завершил Медведев разговор.

Обрёкший себя на изоляцию, Гольдбрейх уже извёлся в молчании. Даже Агарев перестал шевелишь усами, не замечая настойчивой сигнализации аж пляшущих бровей. Эта дружеская пикировка позволила ему внести свою лепту:

– М-м, всё-таки вы здорово побрили Карла Маркса. Надеюсь, впредь будет сдержанней. Что до Кости... Э-эм, этот выбор я считаю исключительно правильным. Теперь неприлично поминать, а-а, добрым словом прежнюю власть. Но куда денешься от явного факта? Александр Васильевич Суханов по сию пору имеет безукоризненную репутацию. Будь у нас больше таких губернаторов, а-а, зачем революции?.. И это существенно усиливает репутацию самого Константина Алексаныча. Да что там говорить: весь пролетариат города уважает его, а интеллигенция уже следит за ним с понятным интересом. Поверьте мне, это добрый признак. А-а... Эх, разбередили вы меня, перевернули душу... Так много хочется...

С горчайшей слезой Гольдбрейх безнадёжно махнул тряпичной рукой. Любого тронет подобная самоотверженность. Искреннее признание чужой правоты, равное чистосердечному покаянию, чуть не высекло слёзы. Пётр признался:

– Первый раз в жизни вижу такое... Приятно и радостно чувствовать это... Да, в пылу борьбы человек поневоле нагрешил. Но революция – всё, победила. Сейчас истина уже не имеет партийной принадлежности. Сейчас она заключается в том, чтобы вместе сохранить в городе нормальную жизнь. Значит, как обязались в «Декларации», мы вместе должны помогать этому. А люди должны сразу почувствовать перемены и тоже начать активно строить новую жизнь, о которой столько мечтали...

– Вы правы, э-э, Пётр Михалыч, абсолютно! Ведь смысл революции именно в том, чтобы одарить счастьем всех обездоленных, а-а, сначала хотя бы в нашем городе, а после, глядишь, и в остальном мире! – вдохновлялся Гольдбрейх радужной перспективой.

– К сожалению, я не пригоден для такой феерической миссии, – решительно отрёкся злопамятный Медведев.

– Конечно, это не резолюции писать. Но раз вы умеете хорошо сочинять их, – уже легче. Остальному по ходу дела научимся вместе. Поэтому используйте счастливый момент и замолите свои грехи, завтра же решив проблему с хлебом. Видите, какая вам выпала миссия? Будто – Христу. А потом решим остальное. По-дружески. Мирно. Как вы хотели. Договорились? – заключил Арнольд.

– Благодарю за честь. Но вы намерены использовать нас как свечу, дабы растопить её пламенем сургуч и пришлёпнуть своей печатью: сей подвиг свершили мы!.. Па-ардон... Люди должны получить хлеб только из наших рук! – заявил строптивый Агарев.

– Хм, пожалуйста. Можете раздавать его лично сами у всех на виду. Для нас это не имеет значения. Лишь бы накормить, успокоить народ. Договорились? – протянул руку Пётр.

– Будто всё зависит от нас... Это решают в Пекине. Консул ещё ждёт ответ.

– Думаю, уже получил его. Зачем Китаю из-за какого-то пустяка ссориться с Россией? Глупо. Есть возражения? – прижал их к стенке Пётр.

Господа охотно согласились. Только бы уйти отсюда. Солидный Гольдбрейх замешкался у «Форда» с тесноватой дверцей, которая вдруг хлопнула как револьверный выстрел. Котелок слетел с головы, пропав в снежных вихрях. Свистящий, воющий ветер по-свойски трепал космы брошенного старика, глумливо улюлюкал, норовя свалить. Ослепший Гольдбрейх вовсю сопротивлялся.

Обстоятельства требовали новых решений. Махнув рукой на ненадёжный триумвират, наделённый официальными полномочиями, Арнольд явился к китайскому консулу, точно верительную грамоту, вручил телеграмму и поинтересовался, нужно ли мудрому Китаю из-за сущего пустяка портить хорошие отношения с новой Россией? Любезный консул устранил досадное недоразумение простым телефонным звонком. Вдобавок – с радостью, поскольку внезапная остановка хлебных поездов создала на железной дороге хаос. Так оба нечаянно выручили друг друга. Поэтому вместе с удовольствием пообедали, став по-русски закадычными друзьями. А для надёжности тоже вместе встретили на станции первый состав. Ну, как тут ещё не поужинать для закрепления дружбы между великими народами?!

Небесные силы, очевидно, тоже разобрались в ситуации. Ветер устало затих. Появилось всё ещё жаркое солнце. Снег живо исчез. И люди налегке потоками двинулись к Народному дому, в огромном зале которого собрался торжественный пленум Совета, чтобы отметить свершение пролетарской революции. Свободного места вокруг уже не осталось. Но колонны рабочих, матросов, солдат чеканили шаг под шелест знамён или грозные революционные гимны, которые у Народного дома сливались в общий ликующий гул. Все окна были распахнуты.

Когда начались выступления депутатов, – наступила ночная тишь. Люди жадно ловили долетающие слова. Последняя схватка была беспощадной. С триумвирата содрали все фиговые листки. Уже не считая нужным прикрываться красными флагами или цветистыми демократическими лозунгами, он дружно запугивал депутатов адской расплатой за всё большевистские соблазны. Самая жуткая кара ожидалась из-за океана. Агарев так расписал её, что сам задрожал и, тыча в потолок трагически вытянутым пальцем, лишь сипло шипел...

Всем, кто во тьме стоически замер на склонах вокруг Народного дома, подобное лучше бы видеть. Особенно – как с театрально распахнутыми руками по сцене прошаркал белый Гольдбрейх, молча обнял только что избранного Костю и ткнулся губами в щёку, чёрную от щетины. Однако простодушный счастливец не оценил, столь красивого жеста, легкомысленно хмыкнув:

– Надеюсь, этот поцелуй не станет библейским?..

Оскорблённый Гольдбрейх мужественно оскалился в улыбке. Потом еле-еле добрел до семейного дивана. Узнав про отставку, возмущённая жена тотчас ушла к Ману, которого за идейную внешность и революционный пыл избрали секретарём Исполкома. Какое сердце выдержит столько ударов судьбы... Так самый старый марксист Приморья стал единственной в городе жертвой социалистической революции.