Текст книги "Десант Тайсё"

Автор книги: Николай Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

Прекрасно зная ему цену, мастеровые улыбнулись. Петра они тоже знали. Тем более – Магдюк, орудующий у печи. Он-то и сыпанул в миску прямо со сковороды благоухающие, аппетитно шипящие, необыкновенно поджаристые оладушки. Пётр сомлел от неожиданности. Растерянно повёл глазами.

– Это тебе, тебе, – пояснил щедрый Магдюк. – Они своё ещё наверстают.

Мастеровые согласно кивнули. Пётр проглотил угощенье, словно в детстве – сосульку. Заодно проглотил все благодарные слова. Поэтому с невольными слезами лишь поклонился благодетелям и тихо притворил за собой дверь. Уже в коридоре одумался, как случилось такое беспардонство... Дёрнулся вернуться, чтобы исправить оплошку. Но – замер. Ведь люди могли подумать, будто посягает на добавок. С досадой махнул рукой.

Тут с лестницы повалили на прогулку весело галдящие солдаты. Окружили его, давай за спасенье благодарно тискать, обнимать, как прикладами, хлопать кто по чём. Каждый старался посильней выразить свои чувства. Пётр взвыл:

– Тише, черти! Изувечите напоследок!

Тогда его подхватили и несколько раз кинули к потолку. С кружащейся головой, оглушённый сплошным рёвом, избитый, Пётр не успел очухаться, как навернулся озабоченный Павел и потащил в библиотеку показывать целый штабель увязанных книг:

– Вот какое богатство! Разве одной камере с ним управиться?

– Скажу ещё солдатам. Да ты сам предложи другим камерам. Все же читали.

– Как-то неловко навяливать обузу.

– Ах ты, красна девица, – ласково приобнял его Пётр. – Так поручи это помощникам. Пусть порадеют напоследок.

– И верно... От радости котёл совсем не варит...

Ещё потолковали о всяких разностях да кто теперь куда двинется. Павел оказался москвичом. Пригласил, коль случится оказия, навестить его родительский дом на Покровке. С тем и расстались. Пора же снимать кандалы! По конторскому коридору странной походкой, словно на ходулях, медленно ковылял с поникшей головой Леонид. Зачем-то придерживался за стену. Пётр щекотнул его в бок.

– Всё, сдал казённое добро?

– Аг-га... – кивнул он со слезами. – А ты где шатаешься? Никак решил оставить их на память?

– Да вот Павел...

– Дуй. Там уже никого. Я последний...

Сивобородый тюремный кузнец был действительно мастером своего дела, расковав за какие-то полчаса целую камеру. Сиял... Ещё бы, всю жизнь обездоливал каторжан, а ныне снимал с души тяжелейший грех. Попыхивая трубкой, дружески подмигнул медвежьим глазом:

– Ну, будя звякать... Железа, бают, в казне мало. На штыки уже не хватает.

– Принимай, отец, жертвую! – Пётр поднял правую ногу.

Кузнец ловко пристроил на небольшую наковальню отполированный штаниной бугель, точно прицелился острым зубилом.

– Ну, господи, благослови... Видит бог, люблю расковывать... Как на волю человека выпущаешь!..

Тяжёлым молотком он мягко стукнул по зубилу, мигом срезав толстую заклёпку. Раскрывшееся кольцо звякнуло о пол. Тоже всего секунда понадобилась для второго. Пётр одновременно расстегнул прилипший к пояснице ремень с цепью и, невольно подпрыгнув от радости, – опрокинулся навзничь. Уже отвык даже стоять без полупудового груза цепи. Смущённо вскочил. Ноги опять норовили выскользнуть из-под тела. Для опоры ухватился за угол шкафа, осторожно шагнул раз-другой. Привыкшие к постоянному напряжению, ноги облегчённо вскидывались. Все необходимые слова опять вылетели из чумной головы. Спазма перехватила гордо. Сами брызнули слёзы. Пётр стиснул обеими руками жёсткую, волосатую лапу кузнеца, который счастливо балагурил:

– Ничо, ничо, паря, это минет... Цепи спали – душе легче. Ни-чо, ещё покатишься... Как по маслу! Всех благ тебе!

В коридоре Пётр отдышался, вытер глаза. И осторожно побрёл вдоль стены. Шагать нормально не получалось. Тогда застопорил, как Леонид, колени. Так пошлось лучше. Даже усмехнулся, представив себя таким раскорякой после побега из той же Иркутской тюрьмы.

– Вот обалдуина-то...

– Чего крадёшься эдак? Беги знай, коль избавился от вериг! – гаркнул первый кандальник следующей камеры, которая шумной гурьбой направлялась туда же. Шутника поддержали дружным смехом. Что же, самое время радоваться...

Правда, Петра вдруг ещё взбодрили, крикнув из конторы:

– Никифоров, зови своих!

А в камере было совсем иное. Не заметив его, все молча маршировали друг за другом вокруг стола. Понятно, старательно тренировали непослушные ноги. Однако эта угрюмая карусель почему-то выглядела так, будто на столе находился покойник. Вполне вероятно, им являлась надежда. Ведь каждый страшился последнего мига, когда по закону подлости всё могло сорваться, как это случилось перед началом войны. Великий грех ещё пытать несчастных. Пётр скомандовал:

– Стоп! Хватит кружиться! С манатками шагом арш в канцелярию!

Камера опустела, став гулкой без привычного звона. Пётр присел на жалобно скрипнувшие нары, огляделся. Ощущение прежней теплоты уже исчезло. Чувствовался лишь мерзкий запах тлена. Взял с одеяла свой тощий узелок:

– Ну, прощай, проклятущая...

Вот в руке и заветная справка на паспорт. Всё, наконец-то – свободен! Однако поджилки всё равно продолжали трястись до самых ворот, за которыми весело гомонили родные пригожие чалдонки с кумачовыми бантиками, уже одарив ими Леонида и Дмитрия. С трудом верилось в сказочное счастье. Но над главным входом централа, где распластался чёрный орёл с золочёными крыльями, тоже красовалось алое полотнище с аршинной надписью «Да здравствует демократическая республика!» Это сразило Петра. От смеха рухнул на снег и катался до колик...

Глава V

После цепенящего прозябания в тюремной щели нестерпимо хотелось раздолья, тепла, переливчатых цветов моря и его ароматов. В Иркутском комитете РСДРП светлоликий старик с апостольской бородой молча выслушал заветное желание Петра и, тоже по кандальной привычке врастопырку пройдясь по комнате, вздохнул:

– Всё ясно-понятно, сынок. Оно бы надо чуток одыбаться, выветрить из шкуры казённый дух... Да вот беда: шустрые эсеры с меньшевиками уже захватывают опушки, нацеливая на нас пушки. Нужно сражаться. Не то – хана революции. Владивосток нуждается в твоей подмоге. Ну, не осрами каторжан.

– Есть держать марку! – охотно козырнул Пётр и простился с друзьями, которые собирались махнуть домой.

Вагон поскрипывал, покачивался вроде яхты. С восторженными гудками паровоз мчался вдоль Байкала. Пассажиры дружно восхищались его слепящей красотой или угрюмо лесистыми отрогами гор, сиреневые вершины которых лучились в снежной оторочке. А Пётр невольно вспомнил друзей по яхте. Трое погибли в Эстонии с лесными братьями, один зачах в якутской ссылке. Лишь он случайно уцелел до революции. Лишь он...

Пожилой сосед в тонких серебряных очках шелестел свежими газетами. Отчего-то сердито посапывал, хмурился, морщился. Хотя, судя по серому чесучевому костюму служащего средней руки, должен бы радоваться первым шагам новой власти. Может, был кем-то покрупнее да просто маскировался? Пётр пристально посмотрел.

Сосед интригующе протянул:

– Во-о, что творится... Намедни царь сам отрёкся от престола, а его Керенский уже взял под арест... Великий князь Михаил тоже не захотел стать регентом... Вы только попробуете турнуть с места любого околоточного, так он вам покажет, где раки зимуют! А тут человек благородно уступил всю власть правительству и тоже сел под арест вместе с другими...

– За что? – удивился Пётр, не подозревая о таком подвиге Временного правительства.

– Да будто все великие князья вместе с царём учинили заговор, чтоб свергнуть новую власть. Ну, скажите на милость, неужто возможна такая чушь? Кто поверит в неё? Разве столь благородные господа способны на подобную низость?

– Вообще-то глупо отрекаться от власти только для того, чтобы тут же добиваться её возврата, – согласился Пётр и, подумав, предположил: – Может, они после одумались да спохватились?

Насмешливо взглянув поверх очков, сосед хмыкнул:

– Да ещё как арестовали-то... На дворцовом балу вместе с жёнами, гостями и чадами. Срам, какого не видывал свет! Срам и позор несмываемый? Вот с чего началась новая революция! Вот что принесла России долгожданная демократия!

Представив, что сейчас творилось бы в централе, Пётр одобрил решимость правительства, а разгневанному монархисту отвечать не стал. Пускай сначала вспомнит мудрую пословицу: «Как аукнется, так и откликнется». Сосед обиженно насупился. Но дорога была слишком длинна, молчать бесконечно – неловко. Тем паче, что старика очень беспокоило будущее. Он озабоченно вздыхал:

– Как дальше жить, бог знает... Ведь сейчас России принадлежит всего толика её достояния. Всего-навсего жалкая толика!

– Почему? – заинтересовался Пётр.

– Распродана-с... Шестьдесят процентов акций Сормовского судостроителвного завода принадлежат французам, Волжско-камский банк является заурядным отделением Немецкого банка. А возьмите нефтяную, металлургическую, угольную или другие виды промышленности... Всё под контролем иноземцев. Лишь кое-где прикрыто русскими вывесками. Хотя чего им стесняться-маскироваться? В том же Владивостоке гребут неслыханные дивиденды американский «Чейз-Нейшнл-бэнк», английские «Гонконг-Шанхайский» и «Гонконг-бэнк», японские «Чосен» и «Спеши бэнк». А сколько наших? Всего-то «Русско-Азиатский», которым заправляют французы. Да Купеческий. И тот принадлежит Циммерману.

– Неужели? – поразился открытию Пётр.

– Уж я знаю, что говорю... А чьи вывески украшают нашу Светланскую – главную улицу города? Фирм «Вестингауз», «Сименс и Гальске», «Ламайер», «Кунст и Альберс», «Бринер», «Лагелитье», «Купер», «Циммерман», «Кларксон»... Да что там, один «Мак-Кормик» имеет у нас и в Сибири около трёхсот магазинов по продаже сельхозмашин. Во-от в чьих руках наши национальные богатства!

– Выходит, мы, подданные государства Российского, всего лишь рабы международного капитала, для которого нет границ! – выпалил Пётр и по привычке уточнил: – Тогда для чего же нужны наши гигантские военные расходы? Кого защищают наши армии, пушки и броненосцы? Ради чего на фронтах льются реки крови?!

– Дабы во имя спасения матушки-России и братьев-славян овладеть Дарданеллами, Босфором, а заодно и Монбланом! Н-да, печальный удел выпал России в Европе. Сперва заслонила её от татарского нашествия, после спасла от наполеоновщины. Почти своими руками создала Прусское королевство и Германскую империю. Выручая Францию с Англией, приняла на себя основные удары немцев. Причём в каком состоянии... Ведь главным поставщиком вооружения для нашей несчастной армии была всё та же Германия, которая готовилась к этой войне, оказывается, все сорок три года!

Ещё много столь же разительного под настроение поведал сосед Петру, много лет отгороженному от жизни стенами Александровского централа. Буквально потряс его необыкновенными знаниями и настоящей болью за ограбленное, поруганное отечество. Монархист не мог себя так вести. Это был настоящий патриот, эрудиция которого пригодится в самое ближайшее время. Нельзя упускать драгоценного человека. Пётр попытался выяснить, кто он такой, где хотя бы живёт? Старик многозначительно улыбнулся поверх серебряных очков. Смутное время, лучше поостеречься от лишнего знакомства. Мало ли кем окажется тощий сосед с меловым лицом чахоточного, в самом дешёвеньком бумажном костюмишке.

Поезд уже мчался по берегу сияющей Ингоды. В приоткрытое окно бил томительно-терпкий аромат цветущей вокруг черёмухи. Затем прогремели по мосту через бурный Онон и растворились в ночной темноте даурской степи. Ветер перестал охлаждать, неся дух раскалённой пустыни Гоби.

В Маньчжурии вдоль железной дороги тянулась цепь сторожевых будок, обнесённых толстыми каменными стенами в рост человека. Вокруг них над окопами ржавели проволочные заграждения. В этих маленьких крепостях чумели от скуки наши часовые солдаты. За Хинганом, в цветущей долине, по краю поля медленно ползла упряжка. Лошадь в паре с китаянкой еле тянули громоздкий допотопный плуг. Китаец с лоснящейся спиной во всю мочь вдавливал плуг в землю. За ним натянутой струной тянулась борозда. Остальные поля тоже казались причёсанными циклопической расчёской.

– Страна высочайшей земледельческой культуры с орудиями почти каменного века... – задумчиво промолвил сосед и версты через две добавил: – Благодаря «Мак-Кормику» мы владеем совершеннейшими орудиями, но с результатами каменного века. В чём дело?

– Вам лучше знать...

Пётр глядел на огромную тучу впереди. Постепенно из пыли начали возникать фабричные трубы, крыши домов Харбина. По краю перрона, согнувшись под тяжестью слоновьей ноши, медленно брёл старый кули. Когда поравнялся с полицейским, тот ножнами своей шашки лениво ударил по тощим ногам китайца. Кули покачнулся, присел от боли и, торопливо семеня, подался с перрона.

Пётр спохватился, что уже отвык от этих церберов, исчезших после революции. Даже странно, как Россия до сих пор обходилась без них, и ничего не стряслось. А тут бравый полицейский по-прежнему красовался во всем портупейном блеске, ревностно охраняя бело-сине-красный царский флаг, реющий над вокзалом...

Перед окнами снова замелькали сторожевые будки с коричневыми от загара часовыми, которые, похоже, не так охраняли железную дорогу от неведомых хунхузов, как надзирали за порабощённым народом. Поэтому особенно дико выглядели постоянно мелькающие на больших щитах трафаретные английские надписи «Благодеяния европейской культуры». Перед блескучими волнами мутной Сунгари угрюмо серели гранитные форты с торчащими из бойниц пушками. Так неприступные замки замыкали цепь будок-крепостей на горле несчастной Маньчжурии. Ничего, скоро сюда тоже придёт революция и сбросит все цепи с народа!

Наконец из густого субтропического леса, плотно перевитого лианами, поезд вырвался на русскую землю. Красные флаги, трепещущие на крышах станции Пограничная, совсем другие лица вооружённых казаков, ласково сияющее солнце – всё это вдруг выплеснуло из Петра вскрик:

– Здравствуй, родная Россия!

Паровоз тоже то и дело заливался весёлым свистом, особенно гулким в длинном тоннеле, после которого в глаза ослепительно плеснула океанская ширь. С лёгким поклоном старик простился до будущей встречи в тесноватом Владивостоке.

Радостно гомонливые, уставшие от дальней дороги, пассажиры заполнили широкий перрон вокзала. Все торопились в город, по домам. А Пётр пошёл в другую сторону – к изумрудной воде, манящей ласковым шелестом набегающего на берег приплеска, в котором чувствовалось полуденное дыхание тихого сейчас океана. Меж зелёных от слизи камней морковным пучком розовела морская звезда. Пётр осторожно поднял её и прямо на ладони опустил в прохладно-шелковистую воду. Как по склону, звезда скользнула в бирюзовую глубь. Когда пропала из виду, Пётр с фырканьем умылся и, обсыхая, глядел вокруг с воскресшей мальчишеской радостью...

Просторную бухту Золотой Рог окаймляли разновеликие сопки, покрытые сочным бархатным лесом, на фоне которого светлели белые, розовые, коричневые и серые дома. Нижний ряд города заслоняли дымящие трубы несчётных судов. На уши давил грохот лебёдок, шум вылетающего пара, густой стон пароходных гудков и весёлое, пронзительное посвистывание катеров, снующих между ржавыми бортами океанских громадин. Пётр любил этот несмолкаемый гул портов, дразнящее разнообразие пропитанных морем особенных запахов, деловую суетливость возбуждённых берегом моряков и хваткую сноровистость неторопливых грузчиков, хрипло отдающих хлёсткие команды. Всё это будоражило его, заряжая желанием действия.

– Хватит, потешил душеньку... Пора искать приют.

С лёгкой корзинкой, где лежали все пожитки, Пётр направился к Светланской улице, застроенной красивыми многоэтажными домами. От пестроты разноцветных лиц и одежд зарябило в глазах. Лишь немного спустя из плотной толпы начали выступать отдельные люди. По булыжной мостовой важно шествовал на толстых подошвах высокий англичанин в сером костюме и пробковом шлеме. Он брезгливо косился на снующих мимо японских и китайских купцов с пухлыми косами, в чёрных длинных юбках из шёлка. Праздные японцы с японками в цветистых кимоно неторопливо постукивали по тротуару деревянными гета. Корейцы, точно лебеди, были сплошь закутаны в белое. Американские, итальянские, французские и другие разноязыкие матросы шумно таращились на зеркальные витрины роскошных магазинов. Гордо нёс навстречу свой живописный тюрбан отрешённо-медлительный индус в белом английском френче. Точно стайка юрких мальков, его с обеих сторон скользяще обогнули шустрые гимназистки, прощебетавшие:

– А мы физичке нос!

– Мы тоже удрали с французского...

– Пусть выкусит!

Эта прокуда местных девчушек почему-то особенно помогла Петру ощутить, что идёт по родной земле. Другую толику счастья добавили матросы с красными флажками на штыках. Замерший у перекрёстка патруль внимательно рассматривал людской поток и, казалось, даже покосился на двух господ, которые довольно беседовали о чём-то. Солидные, модно одетые, холёные, безмятежные, они могли быть заводчиками, адвокатами или банкирами и тоже уверенно прогуливались по родной земле. Кому же она всё-таки достанется на этой солнечной улице и вообще – по всей России?..

Малиновое предзакатное солнце заставило Петра вспомнить о ночлеге. В приличные дома барской части города соваться не стоило. Он предпочёл стучаться лишь в двери победнее. Но даже там всё равно отказывали, видно, страшась тощего незнакомца с непривычно белым лицом. Все советовали идти в Голубиную слободку, приютившуюся за Орлиной сопкой. Медленно взбирался на неё Пётр по крутой тропинке. Вот где почувствовалось семилетнее обитание в камере...

На перевале он устало вытер ладонью потное лицо. Под ногами в сторону залива тянулась глубокая падь, на каменистых склонах которой лепились хибарки, сбитые из кусков старой фанеры и покрытые ржавыми кусками железа или жести. Их обитатели копошились на крохотных огородиках не больше обычной грядки, сытно покуривали, сидя на порогах. Где-то уныло дребезжала балалайка. Верно, виднелись домишки и побогаче, даже покрашенные суриком или голубой краской. Но в общем эта рабочая слободка с поэтическим названием Голубиная падь больше напоминала свалку отходов и вызывала щемящее чувство жалости. Такой убогой была вторая сторона внешне шикарного Владивостока. Рядом остановилась перевести дух пожилая женщина с полными вёдрами на расписном коромысле. Пётр нерешительно спросил:

– Мать, где тут можно приютиться?

– Ох, родимый... Сами, вишь, набились, как тараканы...

– Да уж вижу... Откуда вы носите воду?

– А вон с Нагорной. Там, слава богу, есть колонка. А у нас, милок, ни шиша нет. Кажную каплю воды, щепку али кусок угля – всё надо принесть.

Долго провожал её взглядом Пётр, опасаясь, что может оступиться или поскользнуться на крутой тропинке и останется без воды. Вдобавок ей то и дело приходилось разминаться с другими женщинами или ребятишками, которые поднимались навстречу с пустыми вёдрами. Непризывным муравьиным движением были наполнены все тропинки Голубиной пади, приютившей в своей прохладной тьме большинство трудового люда мирового порта.

Между тем бухта уже озарилась сплошным сиянием огней, отражённо дрожащих в воде, переливающихся или скользящих, как звёзды по чёрному небосводу, тоже расцвеченному, словно рождественская ёлка. Так и пришлось Петру до рассвета любоваться красотой, невиданной с крымской поры. Даже слегка подустал от этого. Тянуло передохнуть, избавиться от озноба. Побрёл под уклон с надеждой всё-таки где-нибудь притулиться хоть на пару часов. Неожиданно уже на пологом склоне всё той же Орлиной сопки увидел знакомые зарешеченные окна – чёрные, будто окаменевшие в немом крике рты узников, и озарённо хлопнул себя по лбу:

– Чёрт побери, она ж нынче пустая! Выбирай любую камеру и богуй!

Недалеко опустила на землю полное ведро миловидная женщина в кокетливой соломенной шляпке. Разве не странно видеть, как человек вовсю улыбался, глядя на тюрьму? Заметив детское любопытство её ласковых серых глаз, Пётр поделился радостью:

– Какая роскошная гостиница пропадает, а я маюсь без крыши!

– Да уж боже избавь, боже избавь... – испуганно пролепетала женщина, перекрестясь. Подняла левой рукой ведро и, помедлив, сердобольно спросила: – Неужели вам впрямь негде жить?

– Вот и беда-то... Ехал-ехал и хоть назад подавайся!

– А откуда, извините, приехали?

– Аж из Питера! – соврал Пётр, уже поняв, что нельзя называть централ.

– Ох!.. Где ж вы там были?

– Служил на «Полярной Звезде».

– Какое чудо... – выдохнула она и уже без колебаний добавила: – У меня есть место. Может, оно вас устроит?

– Перейдите скорей, перейдите мне путь! – взмолился Пётр, затем для верности забрал у благодетельницы ведро с водой.

Смущённо представились друг другу. Валентина оказалась хозяйкой небольшой квартиры, тщательно украшенной с покушением на шик. Добрую треть гостиной загромождал старинный кожаный диван, который мог занять Пётр. За такой роскошный подарок его подмывало расцеловать необыкновенную женщину в золотистом халате из китайского шёлка. Судя по всему, тоже одинокую. Особенно хотелось прильнуть к ней ещё потому, что так трепетно плескалась в просторном халате, словно золотая рыбка – в аквариуме, а он за все минувшие тридцать пять лет ещё ни разу не целовался. Но вовремя вспомнил давний зарок в кубрике «Полярной Звезды» не прикасаться к женщинам до победы социалистической революции и мужественно одолел соблазн. Лишь благодарно склонил темноволосую голову с мысками залысин.

– А вот здесь умывальник. С дороги, как водится, надо умыться. Пожалуйста, – подала Валентина свежее полотенце, в упор наставив не груди – корабельные орудия главного калибра. – Сейчас позавтракаем, чем бог послал, а уж в обед я вас накормлю как следует. И вообще постараюсь... А то вы такой худющий, такой худющий... Прям страх! Где ж вы так отощали? Неужто даже на царской яхте тоже морили голодом?

– Я после той революции до этой сидел за решёткой...

– Ох, боже мой, сколько людей тогда безвинно пострадало, боже ж ты мой!.. У меня у самой старшего брата убили на Маросейке. Да и сама прямо не знаю, как уцелела... Пули вокруг так и свистели, так и клацали в стены! Ужас, сплошной ужас!.. И когда снова начались демонстрации, забастовки, манифестации, я собрала пожитки и махнула прямо сюда. Ну их всех к ляду, у меня одна жизнь!

– А как тут по сравнению с Питером?

– Ну-у, совсем другой свет! Будто в рай попала! Ей-богу! Сами видите, какая тут красотища, теплынь, все продукты стоят гроши. Одно слово, живи да радуйся. И чего я, дура, столько маялась в Питере? Право слово, дура набитая...

Петра покоробило обывательское отношение к революции, ради которой сам шёл на плаху. Но как осуждать ангельскую душу, далёкую от всякой политики? Поэтому он, старательно вытираясь, терпеливо слушал простодушные излияния Валентины, чтобы уяснить, стоит ли посвящать её в своё прошлое и будущие заботы. Тем временем Валентина гордо призналась, что раньше была соло-балериной, блистая в первоклассных питерских кабаре, где от неё сходили с ума гвардейские офицеры, считавшие за честь сфотографироваться рядом с ней на память. О деньгах и цветах даже не стоило говорить – прямо на них танцевала!

Пётр уже заметил, что она поворачивалась чересчур быстро для своей полноты, постоянно выписывала руками замысловатые кренделя и внезапно как-то этак выставляла в стороны ещё стройные ноги с тонкими лодыжками. Значит, верно могла танцевать в кабаре аж на Мойке. В доказательство Валентина тут же сдвинула на край стола посуду, остатки еды и выложила раззолоченный альбом, который был украшен её снимками во всех позах. Рядом с юной красавицей, удивительно стройной, гибкой и до того воздушной, что буквально парила над сценой, – обязательно улыбались на подбор бравые офицеры императорской гвардии. А те, кому не повезло угодить с ней на фотографию, оставляли на память хотя бы свои снимки с восхищенными надписями.

– А вот это был мой коронный номер... Я исполняла его ещё в самом начале войны... – с болью показала Валентина заветную фотографию.

Весь шик заключался в том, что она, сделав пируэт с предельно поднятой левой ногой, – ловко обвивалась царским флагом.

– Видели б вы, какой это вызывало фурор! Они срывали кресты, ордена и бросали ко мне!..

Уронив на пол драгоценные обломки былого, Валентина метнулась на кухню. Пётр слушал её рыдания и, одолевая томительную дрёму, пытался представить, как будет здесь жить, богуя на этом буржуазно-развратном диване, который заботливая Валентина уже накрывала простыней, огромной как парус. Потом ловко взбила облачную подушку, благоухающую сладковатым тленом духов... Нет, не мог он ради бывшей кокотки предать революционные идеалы и, поблагодарив онемевшую Валентину, пошёл с корзинкой в пустую тюрьму.

– Чего тебе? – насупился часовой у ворот.

– По нарам затосковал. Думаю, теперь у вас место есть?

– Хм, сколь угодно! Одна шпана осталась. Иди вон туда к начальнику.

Тот оказался в пенсне и цивильном костюме. Мягкий голос, вежливые манеры выдавали штатского человека, назначенного сюда новой властью. Он посочувствовал бедному солдату, за которого на всякий случай выдал себя Пётр, и предложил на выбор любую камеру. Пётр предпочёл общую. Попросил после обеда разбудить. Уже совершенно в другом настроении покатился под гору к нужному дому.

В центре Светланской возвышалось массивное серое здание с прокуренными коридорами. Недалеко от лестницы на втором этаже одну из дверей украшала жёлтая картонка с тщательно выведенной надписью «Комитет РСДРП». Возглавлял его Арнольд Нейбут, бритоголовый латыш гвардейских размеров. Он тоже недавно прибыл из Америки. По-русски говорил ещё медленно, старательно выговаривая полузабытые слова, которые наделял забавным двойным акцентом. Сдерживая мощный бас, прямо судьбой предназначенный для выступлений в цехах или на площадях, Нейбут сжато изобразил политический лик Владивостока.

Самой многочисленной партией города являлась кадетская, объединяющая местную буржуазию, умеренных монархистов, чиновников, адвокатов и журналистов. Все они ещё шумно праздновали победу над поверженным самодержавием. Эсеров было значительно меньше. И они тоже ликовали, что сумели прибрать к рукам областную земскую Управу, председателем которой стал их вождь – приват-доцент Восточного института Медведев. Заодно эсеры в наступательном порыве покушались на Совет рабочих и солдатских депутатов и городскую Думу. Однако стеснительные меньшевики всё же сумели выйти из привычной задумчивости, чтобы Совет возглавил Гольдбрейх, а Думу – Агарев. К тому же они, опасаясь потерять в глазах простых людей свою революционность, в речах и печатных резолюциях начали умело сочетать идеи большевиков с эсерами. Деликатный Нейбут на всякий случай даже уточнил:

– Я правильно всё говорю?

Городской голова Агарев согласно подтвердил это важным наклоном лысины, окаймлённой аккуратно причёсанными рыжеватыми волосами.

– А вдруг они наконец прозрели и действуют вполне сознательно? – заподозрил Пётр.

Невозмутимый Агарев лишь усмехнулся столь нелепому предположению.

– Так же охотно они применяют и лозунги кадетов, – продолжал гудеть Нейбут. – Несмотря на различие политических взглядов, дружно призывают всех сохранить классовый мир и крепить единство революционной демократии. Ведь Временное правительство находится в крепких руках людей, которые всю жизнь боролись против старого режима насилия и произвола. Поэтому сейчас все должны безусловно повиноваться ему. Да не будет отныне партий иных, кроме единой партии России! Следовательно, все патриоты должны мужественно защищать уже существующую власть до созыва Учредительного собрания, кое призвано всё решить окончательно!

– Короче, теперь их программа почти не отличается от политической программы гермафродитов, – заключил Пётр в духе Нейбута.

Упитанный, прекрасно одетый Агарев счёл ниже своего достоинства возражать против подобной выходки каторжанина. Лишь посетовал, что сейчас их выпускают на волю без печати на лбу и с целыми ноздрями. Остальных, удручённых таким засильем единого фронта, это развеселило. Чтобы сократить неприятный разговор, Пётр для ясности спросил:

– Сколько же в организации большевиков?

– Про это я при посторонних по старой конспиративной привычке лучше промолчу, – слегка улыбнулся Нейбут.

– Ибо вас – прискорбное меньшинство. Даже меньше, чем анархистов или максималистов. Иначе говоря, вся ваша организация, готовая сделать окончательно счастливым весь земной шар, – полностью налицо, – насмешливо скользнул глазами желтоусый Агарев по двум солдатам, бородачу Ману, вихрастому Кушнарёву с бронзовым лицом и суровому юноше, которого Нейбут гордо представил как сына бывшего вице-губернатора Приморья. В раздумье почесав лысину, Агарев с укором промолвил: – Все умные люди, прибывшие сюда из Америки и других стран, где долгие годы томились в эмиграции, спешат в Питер или Москву. А вы, товарищ Никифоров, почему-то сделали наоборот. Весьма странно для человека столь выдающейся биографии...

– Ничуть. Коль все мчатся в столицы, я и решил сделать наоборот. Надо же хоть чуток увеличить прискорбное меньшинство нашей организации.

– Сразу видно большевика... – многозначительно протянул Агарев.

Назревала неприятность. Нейбут уже знал, что опытный демагог намерен жестоко отомстить за насмешку, и опередил его:

– У вас есть где ночью спать?

– Как барин занял всю общую камеру! – похвалился Пётр.

– Это где? – не понял Нейбут.

– А вон в тюрьме за горой. Начальник предложил занять прямо хоть весь этаж!

Дружный хохот, казалось, вышиб Агарева из комнаты. Когда все вдоволь посмеялись над непритязательностью Петра, простодушно поведавшего о своей находчивости, Нейбут укоризненно пробасил:

– Так нельзя. У нас есть общежитие, где спят эмигранты. Я думаю, там есть свободная кровать.

– Отлично! А то меня чуть не слопали клопы. Отощали, бедные, на безлюдье и накинулись... Прямо страх!

Не мешкая, Нейбут сам повёл Петра в общежитие. Дорогой продолжался озабоченный разговор о том, что комитет пока мог похвалиться лишь выпуском первого номера газеты «Красное знамя». Единственной большевистской газеты на всём Дальнем Востоке. Просто представить, как её встретили все солидные конкурентки, проповедующие классовый мир и единодушную поддержку Временного правительства. К сожалению, следующий номер застрял – нет денег. Нейбут переживал так, словно от этого зависела дальнейшая судьба революции. Потом невольно заговорил о ней. Как дальше будет развиваться? Сумеют ли пока ещё малочисленные большевики направить её по пути, намеченному Лениным в «Апрельских тезисах»? Ведь впереди пропасть неимоверных сложностей! Нейбут назвал тезисы осью, на которой будут вращаться все события грядущей пролетарской революции. Точность определения окончательно убедила Петра, что город имеет отменного вожака. За это признание благодарный гвардеец тут же предложил занять свободный стол редактора газеты. Но Пётр отказался: