Текст книги "Десант Тайсё"

Автор книги: Николай Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

– Вы поступаете по своей совести, а я – по своей, – отрезал Циммерман, с трудом выбрался из кресла, чуть кивнул Косте и, поскрипывая штиблетами, смешно подрыгивая измятыми фалдами чёрного сюртука, грузно засеменил к двери. Пётр усмехнулся:

– А я-то всё думал, что совесть – одна. Во-о, дундук-то... Закусил удила, старый мерин, явно шлея под хвост попала...

– Какой визитёр был у вас!.. – ехидно пропел вошедший Ман, аж перекосив бороду от жажды посмаковать сенсацию. – Чрезвычайно интересно, чего ради он явился?

– Торжественно вручить злосчастный должок, уплатить который вовремя помешала уйма забот, слабеющая память, недавний тайфун и масса других стихийных явлений. Глянь-ка, – показал Костя радужный листок похрустывающего чека.

Ман впился в него глазами, тут же отпрянув:

– Пять... Целых пять миллионов! Ты уже берёшь с буржуев такие суммы?! И после этого ещё смеешь называть себя коммунистом?! Поз-зор!

– Ты что, сердечный, сбрендил или оглох? – возразил Пётр. – Лысый пройдоха по сей день ухитрился не заплатить даже подушный налог. Я утром предупредил его по телефону, что иначе поставлю комиссара прямо в Биржевой комитет. Как видишь, подействовало. Ну, не стоит впустую терять время, а то банк скоро закроется. И что вы на ужин опять принесёте несчастным жёнкам? Спешите. Благословляю вас.

– Я предпочту ночевать здесь, но не позволю себе прикоснуться к подобным деньгам, зело смахивающим на подкуп, чтоб избежать карающего меча рабочего контроля у или на мерзкую подачку. Вдруг скряга Циммерман с перепугу отвалил аж пять миллионов... Да он лучше удавится на собственном галстуке! Уж я-то знаю этих живоглотов по работе в продовольственной управе. Потому вам тоже не советую переться туда. Потом сраму не оберётесь. Вот увидите!

Костя с Петром ошалело таращились на пророка, но не вняли его вещим словам. Заразная алчность оказалась неодолимой. Особенно для Кости, который всё ещё не видел новорождённого сына, поскольку не мог явиться домой с пустыми руками. Даже не подумав, как и в чём понесут сокровище, они налегке припустили в каменный банк Циммермана.

Просторная приёмная была уже пуста. За полукруглым оконцем зевал от скуки морщинистый кассир с жёлтыми огрызками зубов. Он уставился на Костю невероятно большими глазами, увеличенными то ли стёклами очков, то ли страхом, что придётся сразу выдать уйму денег. Смешно подёргав отвисшей губой, он затем отодвинулся в сторону и уже оттуда без опаски учтиво сказал:

– Вы взяли чек у господина Циммермана под угрозой применения оружия. Посему ничего не получите. До свидания.

Окошко захлопнулось. Звякнул засов, которым их, казалось, хватили по голове. От жгучего стыда не смели взглянуть друг на друга. В приёмной появилось несколько служащих банка. Ехидных, злорадных, откровенно враждебных. Их презрительное молчание вынудило Петра зло плюнуть:

– Тьфу, олухи царя небесного! Поверить такому аферисту!.. Так нам, дуроломам, и надо. Пошли отсюда, а то ещё объявят, что хотели ограбить банк.

В Исполком они еле брели. Пётр всё ещё крыл себя. Костя лишь удручённо покачивал головой, уже не так досадуя на собственный промах или каверзу Циммермана, сколько недоумевая от дикой выходки. После такой-то сказочной сделки, которую осталось просто оформить ради шутки. Это – непостижимая блажь, чисто старческая жадность либо – откровенное признание розыгрыша невероятной продажи чужих товаров, что было наказуемо по любым законам. Во всяком случае, старый лис шутя обвёл их вокруг пальца даже с уплатой налога.

Уже все исполкомовцы знали о дармовых миллионах. Для встречи Ман вывел их на улицу. Всё поняв ещё издали, дурашливо заголосил:

– Товарищи, ура нашим спасителям! Оркестр, – туш в честь победы наших доблестных вождей! Товарищи, где ваши бурные аплодисменты?!

Битый час упивался он своей прозорливостью и четвертовал безмозглых авантюристов, позарившихся на миллионы, награбленные у народа. Когда же приблизился к роковым последствиям головотяпства, то аж почернел от скорби, едва сдерживая рыдания:

– Теперь все газеты раздуют историю на весь белый свет... Какой срам! Какое позорище! Сильней вымазать дёгтем советскую власть невозможно! И это в момент, когда Агареву с Медведевым позарез нужен малейший предлог, чтобы вскочить на трон! Вот как влипли в дерьмо!.. Ай-яй-яй... Это надо ж так оскандалиться... Ведь сейчас вам просто нельзя показываться людям... Прямо не знаю, что с вами делать... Ладно, соберу Исполком или Совет. Пусть они решают, как быть, пока не пронюхали в Совнаркоме. Но оставаться на своих постах уж извините... Это яснее-ясного.

– Вмазались мы, понятно, здорово. Только едва ли Циммерман станет болтать об этом, – возразил Пётр. – Где его заставили выписать чек? В Исполкоме. А каким тайфуном его сюда принесло? Лично заплатить налоги? Э-э, рассказывай сказки...

– Ерунда! Он наверняка специально всё это подстроил вместе с Медведевым и Агаревым. Разве они упустят редкостную возможность добить нас? – упирался Ман.

– Хватит размахивать кадилом. Пока я жив и ещё при власти, займусь-ка делом. Пусть господин Циммерман узнает, как над нами хохмить.

Пётр собрал комиссаров для последнего наставления: в операции фирм не вмешиваться, только быть в курсе их сделок, по бухгалтерским книгам вести учёт оборотов, не допускать повышения цен на закупленные товары и следить, чтобы их не скрывали на базах. В чём тут проявлялась драконовская свирепость рабочего контроля? Никаких чрезвычайных требований. Совершенно. Обычные действия заурядной царской ревизии.

Однако они так переполошили торгашей, что Биржевой комитет предъявил Исполкому грозный ультиматум, в котором, похоже, впервые честно признался, что не признает Совнарком и его права издавать законы, а посему требует (от кого же?) отменить рабочий контроль, удалить комиссаров и красногвардейскую охрану из банков и фирм, немедленно освободить арестованных представителей таможенной артели. В противном случае он закроет все торгово-промышленные предприятия до полной победы над самозванной властью. Но Исполком не дрогнул, сочтя это преждевременной первоапрельской шуткой. Сие возмутило биржевиков, привыкших крепко держать слово. И на следующее утро даже булочные оставили всё Приморье без хлеба.

– Вы сами заставляете применять крайние меры, сами! – повторил Пётр лысого строптивца.

– Вообще-то пусть прёт на рожон – возмущённый народ сам окончательно разделается с вампирами! – торжествующе секанул Ман рукой.

– Пленительная мысль... Да едва ли стоит затевать войну из-за нескольких пузанов. Лучше не допустить её и для надёжности арестовать биржевиков.

– Правильно, Костя. Нынче ж возьмём их в пуховиках с колпачками, – мечтательно пошевелил Пётр усами, будто щекоча засонь.

– Да вы что... Разве так можно? Ведь одно дело, если буржуев ликвидирует сам народ, и совсем другое, когда их арестуем мы... Не ерундите. Неужто вы, бдительные стражи революции, не понимаете разницу? В крайнем случае можно ограничиться одним Циммерманом. Остальные со страху тут же накладут в штаны и забудут про забастовку. А то и совсем исчезнут с горизонта.

Пётр с Костей многозначительно усмехнулись. Мана взорвало преступное безразличие к благоразумию:

– Вы что, свихнулись? Тогда сразу поднимут вой все консулы, газеты, кадеты и наверняка используют против нас эскадру! Чем вы отразите её смертоносный удар? Кучкой доблестных комиссаров? А чего в таком аховом положении добьётесь глупым арестом биржевиков? Только полнейшего поражения революции на всём Дальнем Востоке! Только!

Трудно оспорить правоту волосатого Мана, похожего на Маркса, оказывается, не одной внешностью. Но в пылу он всё-таки упустил из виду главное – нельзя отдавать инициативу противнику и применять к нему полумеры. Ведь ещё Сен-Жюст утверждал: «Смелость – вот в чём успех революции!» Её может укрепить лишь наступление. Только полный разгром саботажников принесёт долгожданную победу. И Костя твёрдо сказал:

– Мы действительно будем трижды прокляты грядущими поколениями земляков, если безмятежно проспим сию ночь.

– Молокосос!.. Пётр, чем ты думаешь, поддерживая роковую глупость? Где твоя политическая прозорливость? Неужели не сознаешь, почему воскресли атаманы Калмыков, Гамов, Семёнов? Они тут же вместе с эскадрой ударят нас с тыла! Чтоб сохранить революцию, Ленин пошёл на все жертвы Брестского мира! Или вам блестящий пример политического здравомыслия не указ? И вы из-за каких-то поганых биржевиков жертвуете судьбой нашей революции! Образумьтесь, пока не поздно!

Страстные заклинания трусоватого пророка вновь остались гласом вопиющего в пустыне. Комиссары не сдали свои позиции, а президиум Биржевого комитета переселился в персональные камеры, извергая всю ярость на Голубева, который осквернил, уничтожил себя как эсер самым мерзким прислужничеством большевикам. Арест Циммермана, Свидерского, Сенкевича, Рабиновича и Грушко их сторонники единогласно признали безумием. Все оппозиционные газеты во главе с консульским корпусом завалили Исполком гневными протестами, требуя немедленно освободить неповинных, разогнать комиссаров и ликвидировать Красную гвардию! В ажиотаже Медведев с Агаревым даже объявили себя единственной властью в Приморье.

Однако многие из обычных торговцев призадумались: хватит ли у самих духу продержаться до тех пор, покуда не останется духа от большевиков? Уж сколько раз хоронили их за минувшую зиму, а все здравствуют, наступая на самые чувствительные мозоли. В результате некоторые магазины и лавки открылись. Вероятно, впервые в торговой жизни благоразумие тут же принесло небывалый прежде доход.

Не успели Костя с Петром порадоваться разброду в рядах торговцев, как обнаружили его в собственном стане. Вражеское давление на Исполком было равнозначно мощи эскадры, орудия которой угрожающе зашевелились. Губернаторский особняк с красным флагом над зелёной крышей белел прямо на берегу бухты, являясь лучшей в городе мишенью. Даже не залпа – одного выстрела прямой наводкой было достаточно, чтобы превратить его в прах. Но союзники почему-то медлили. Очевидно, из-за того, что на заседании Исполкома находились новые властители.

Ещё не сумев разделить в городе власть, Медведев с Агаревым уже приказывали: «Освободить! Разогнать! Распустить! Ликвидировать! Затихнуть и больше не возникать! В противном случае неизбежны самые суровые кары!» Других всегда легко поносить за то, что взялись перестраивать основы государственной жизни. Эсеры с меньшевиками ничего не собирались менять в буржуазной республике и потому были избавлены от неизбежных ошибок созидания. Их белы ручки ничем не запачканы, а совесть – чиста.

Но как же были убоги в своём целомудрии сии реалисты, неспособные понять, что презираемый ими тёмный народ может создать ещё невиданное общество. Премудрые реалисты в подобное не верили и потому изо всех сил старались удержать хотя бы синицу личного благополучия. А наивные романтики-большевики были убеждены, что заветный журавль за один перелёт не минует Россию и всё равно опустится на её просторы. Поэтому Костя с Петром не стали каяться, что выполняют не собственную блажь, а указания Совнаркома, и на конкретных примерах доказали правоту своих действий.

Неожиданно в странном амплуа адвоката выступил Ман. Без привычных криков, даже флегматично он бубнил, что, к сожалению, сила солому ломит. Ведь революционную борьбу пролетариата отнюдь не венчали сплошные победы. Как до первой революции, так во время неё и после были только поражения. Что поделаешь: сила солому ломит... Не достигнув путём забастовок справедливости, повышения оплаты труда или его облегчения, благоразумные люди отступали. Им приходилось поневоле смиряться. Но разве они умирали от этого? Отнюдь. Горький опыт учит лучше всего. Рабочие накапливали силы, сплачивали свои ряды, чтобы победить в решающий момент Октября. Революционная борьба равнозначна любой войне, в которой неизбежны проигранные бои, отступления. Главное – умело сочетать мудрую тактику с намеченной стратегией, выдержать до благоприятного момента, когда сторицей окупятся все жертвы и муки.

Новоявленный Плевако был вознаграждён оппозицией такими аплодисментами, от которых многие покраснели-побелели, недоумевая, как столь пламенный большевик успел превратиться в забубённого эсера-меньшевика?.. Битва длилась до рассвета, постепенно сведясь к милосердному стремлению вызволить из тюрьмы хотя бы абсолютно безгрешных биржевиков. Взмокший от усердия Агарев неистовствовал:

– Беспомощные старики, вишь ты, покушались на власть!.. Сгребли их, будто вонючих хунхузов, и упекли в каталажку, набитую всяким отребьем! Срам, какого не видывал свет! И всем даже невдомёк, что тем самым опозорили провозглашённые революцией священные принципы!

Утром Ман появился на работе с невинным видом, словно ничего не случилось. Однако встретил общий бойкот. В раздумье покачал чугунной бородой. Шедший мимо Проминский предложил её сбрить для приличия. Гм, кто же тогда заметит его на улице... И Ман пропал, учинив переполох, поскольку многие документы срочно требовали его размашистой подписи, пристука печати. Поневоле обратились к Петру:

– Где Борода? Когда явится? Позарез нужен!

Каким пустяком это было по сравнению с забастовкой, которую час назад объявили телеграфные чинуши. Привычно проводив Клаву на службу, он заодно решил выяснить в Комиссариате иностранных дел, не знают ли они, какие козни затевают подозрительно затаившиеся союзники?

В аппаратном зале привычно жужжали, стучали, трещали десятки «Юзов», испещряя точками и тире бесконечные вёрсты лент. Разные вести спешили передать они в Россию или – из неё. Среди них наверняка имелась нужная информация какого-нибудь консула. Да попробуй укусить хотя бы собственный локоть... Поздоровавшись, Пётр попросил дежурного чиновника дать прямой провод в столицу. Словно видел его впервые, тот казённым тоном изрёк:

– Никак не могу. Гм, кха-кха... Начальник приказал никому не давать провод без его позволения.

– Что ещё за новость? Позовите Чеславского.

– Сей же час, товарищ Никифоров!

– Что вытворяют, мерзавцы... Уже тоже заплясали под общую дудку...

Важный, с тройным розовым ожерелком, свисающим на стоячий воротник длинного зелёного мундира, Чеславский неторопливо приблизился и, не узнавая, раздражённо буркнул:

– В чём дело?

– Мне срочно необходим разговор со столицей.

– К сожалению, отныне для сего требуется разрешение начальника округа.

– Что за вздор? У вас государственное учреждение или частная лавка? Мне по служебной надобности необходим разговор с Комиссариатом иностранных дел. Прикажите дать провод. Иначе будете отстранены.

– Я могу только на свой риск... В порядке исключения... Но в дальнейшем... – всё ещё пытался диктовать условия Чеславский.

– В дальнейшем обойдёмся без вас. За саботаж советской власти вы уволены. Это ваш последний приказ.

Подобного унижения при всех подчинённых Чеславский ещё не испытывал. Багровый от ярости и бессилия, он кивнул дежурному чиновнику. Пока Пётр говорил с Комиссариатом, Чеславский в знак протеста против неслыханного самоуправства самозванного представителя советской власти и оскорбления личности призвал подчинённых объявить забастовку. Послушно выключив аппараты, чиновники столпились вокруг. Тайфунно нарастающий гул, свирепость их лиц и взглядов заставили Петра вспрыгнуть на ближний стол. Усмирив поднятой рукой саботажников, он спросил:

– Граждане, что это значит? Как вам не стыдно? Вы государственные служащие или цыгане? Разве можно прекращать работу в такой момент? Неужто вы не сознаете, что подобное поведение называется преступным саботажем, который сейчас равен предательству не просто советской власти, а предательству своей Родины?! Очень прошу вас понять это и продолжать работу.

– Узурпатор! Как ты смеешь обзывать нас предателями?! – возмутился стоящий рядом брюхач с пышными бакенбардами, а кто-то сзади угрожающе рявкнул:

– Вон отсюда, хамло!

– Мы не желаем работать на каторжников!

– Да, не желаем!

– И не будем! Хватит эксплуатировать нас!

– Тут же уйдём по домам!

– Что ты нам сделаешь, что?!

– К вашему сведению, я чрезвычайный комиссар города по борьбе с контрреволюцией, – терпеливо пояснил Пётр, – На основании происходящего я имею полномочия выставить вас отсюда. Понимаете?

– Как это выгнать? Разве ты нанимал сюда нас?!

– Жандарм!

– Большевик!

– Клеймёный каторжник!

– Проваливай к чёрту, пока жив!

Готовые смять его, чиновники с воем сомкнулись у ног. Уши заложили вопли, свист, улюлюканье. С трудом переждав дикий гвалт, Пётр сказал:

– Ещё раз предлагаю вам уяснить опасность ситуации. В бухте находится вражеская эскадра с десантами на борту. И связь с Россией нам нужнее воздуха. Поэтому прошу вас, очень прошу остаться на своих местах. В противном случае мы будем вынуждены всех, кто бросит работу, немедленно уволить. Иного выхода у нас, по законам военного времени, просто нет. Пожалуйста, поймите это.

Но господа эсеры не желали ничего понимать. Стачка была подготовлена даже материально: забастовочный комитет взял из кассы двести пятьдесят тысяч рублей, которые для надёжности вручил японскому консулу Кикучи. Требовался только предлог. И своим непочтительным отношением к Чеславскому Пётр дал его. Однако получить из японских рук своё жалование саботажники не успели. В тот же день комиссар милиции Мельников стал комиссаром и телеграфа. Красногвардейцы взяли его под стражу. В том числе для защиты горстки рядовых служащих, оставшихся верными новой власти.

Возглавила смельчаков Клава, которая лучше всех знала, что остановить работу нельзя. Иначе резонно возмутятся оставшиеся без связи консулы. Тогда телеграф на «законном основании» будет оккупирован интервентами, способными обеспечить его нормальную деятельность. Лишь теперь Клава по-настоящему оценила, что значит быть женой Петра и самой участвовать в отпоре забастовщикам, которые постоянно толпились у телеграфа, устраивая каждому смельчаку натуральный ад. Прежде такие солидные, чинные, обходительные, чиновники превратились в воющих, рычащих зверей, готовых растерзать ненавистную чернь. На всякий случай Пётр дал ей свой револьвер. Когда Клава показала его ораве, в очередной раз преградившей путь к дверям телеграфа, та оглушительно взвыла, но расступилась.

Всё это с первого дня забастовки неутомимо снимали для своих газет японские фотографы. Сплошь улыбчивые до отвращения, они облепили Клаву, умоляя наставить револьвер на любого из них. Она возмутилась:

– Может, ещё и пальнуть?

– Да, пажаруста! Можно-можно? – хором отозвались провокаторы, похоже, сплошь готовые умереть ради сенсационного снимка.

Дёргая за руку с револьвером и наводя его, допекли... Хоть впрямь отстреливайся. К счастью, на крыльце появились красногвардейцы, которые с трудом разогнали вопящую ораву, тоже невольно дав сделать снимки расправы над мирными иностранцами. После этого случая Дмитрий Мельников на время пересменки поставил вдоль улицы специальные посты. Смельчакам стало полегче. Петру – тоже. Но – ненадолго.

На сей раз матернуться заставил Проминский, по-дружески первому показав ещё маркое от краски объяснение Агарева, почему пожертвовал остатками былой репутации. Энергичный городской голова выпустил воззвание, в коем с прискорбием известил граждан Владивостока и союзных держав, что созданный большевиками хаос не позволяет поддерживать в городе нужный порядок, обеспечивая неприкосновенность интересов и жизни населения, а в итоге призвал всех сочувствующих городской Думе поддержать её в решительной борьбе с советской анархией. Пётр спешил в торговый порт выяснять, куда его начальник Ефремов сплавил миллионы рублей. Он в сердцах саданул дуплетом и послал друга к Косте. Тот в раздумье сказал:

– Значит, перевёртыш предпочёл удел троянского коня... Может, я не прав?

– Сегодня «Владиво-ниппо» сообщила, что стрела уже давно на тетиве. Пора её спустить. Видишь, какая синхронность...

– Прямо на зависть... Неужели союзники всё-таки уступили японцам? Или они просто решили нахрапом захватить город раньше всех?

– Ну, что ты... Как утверждает Медведев, американцы вкупе с англичанами и французами – настоящие конституционалисты и не допустят оккупации Владивостока в одиночку. Нет, не допустят. Это – исключено.

– Так что же делать, а? Нельзя же добровольно сдаваться на милость победителей... Тем более, что нас ждёт лишь позорная милость и неизбежно – позорная смерть.

– Сдаваться не надо, но бросаться на штыки – тоже глупо. Когда мне дали вечную каторгу, я хотел раскроить череп о первый же угол. К чёрту! Так лучше. Всё равно не выдержу и свихнусь. А зачем потешать этим ублюдков? Потом одумался: нет, пока жив – живи! Глядишь, колесница истории вильнёт в сторону... И вот я снова на воле. И даже прижимаю к ногтю всякую дрянь. Потому паниковать не стоит. Мало ли ещё как повернутся события? На худой конец не мешает вспомнить о манёвре Кутузова.

Костя уважал Проминского за эту философскую невозмутимость, восхищался им как начальником уголовного розыска и разведчиком, сочувствовал его жуткой каторжной жизни, длившейся целых десять лет. Даже завидовал ему, что ещё мальчишкой аж три года жил рядом с Лениным в Шушенском. Но теперь обиделся:

– Пожалуйста, извини, ты рассуждаешь по-цыгански.

– Вот те на... Это как же?

– Да так... Ежели эта деревня сгорит, хрен с ней – откочуем в другую. Я так не могу. Я тут вырос... Я люблю этот прекрасный город и просто не представляю, как оставить его на поруганье врагу... Не представляю! Понимаешь?..

– Вполне. Тут я дал маху... Прости, это моя беда. И она в том, что я не успел никого и ничего полюбить. Никого, кроме друзей по камере, и ничего, кроме жизни и простой истины. А она сейчас такова: нельзя дуриком переть на рожон и нужно спокойнее отнестись к десанту. Эти союзники – союзники лишь по грабежу. А редко бывает, чтоб грабители ладили между собой. Уж я-то знаю уголовную шпану.

– Ах, какая идиллия: подняв руки, мы терпеливо ждём второе пришествие Христа... Да десант первым делом вломится сюда, чтоб ликвидировать меня как власть. И я должен покорно подставить лоб? Такой позор не для меня. Я лучше сам...

– Сперва лучше послушай-ка умный совет: «Для воина высшая доблесть и честь – погибнуть в сражении за Родину!» Не помню, кто это написал, но сказано очень точно. И коль уж нам будет суждено погибнуть, на этот случай держи-ка... – Проминский с трудом вывернул из кармана тугой мешочек патронов, затем ловко отстегнул под бушлатом наплечный ремень маузера, который ласково погладил. – На... Отменная пушка. Пали во всю мочь. Хоть сколько-то гадов успеешь пришить. Ещё помни: все древние греки великолепно знали, что такое хорошо, но лишь спартанцы умели поступать именно хорошо. Так бери с них пример.

– Мудрец... Как же сам-то? – спохватился Костя, не решаясь убрать в стол спасительный подарок.

– Хм, да у меня ж благодаря офицерской дружине целый арсенал. И слышь, больше не шастай по городу один. Ладно?

– Так точно! Для эскорта заведу эскадрон гусар!

Казалось бы, чем утешил Проминский? Лишь избавил от вероятного унижения, равного смерти, да осмыслил её. Всего-то. Но Костя от души потряс ему руку и принялся наедине как следует осваивать маузер. Для предосторожности – в полуоткрытом ящике письменного стола. Такой важный момент испортил Ман, почему-то возникший вместе с Кингом. Тот прямо с порога ликующе зарокотал:

– Хелло, Константин Александрыч? Ух, как вовремя я вернулся! Вот что значит, э-э, чутьё старого газетного волка! Сенсация за сенсацией! Первая в истории мира забастовка бизнесменов? Арест последнего в России Биржевого комитета! Сын бывшего губернатора, большевик, самый молодой в России председатель Совдепа и Исполкома, подаёт в отставку! Сплошные парадоксы! Как всё это случилось, почему?

– Просто потому, что сии бизнесмены превратили торговлю в беспардонную спекуляцию, вздув цены практически на все товары до тысячи процентов. Мы несколько раз предупреждали Биржевой комитет, чтобы прекратили грабить народ. Никакого проку. Наоборот, они ещё обратились к общественности: защитите нас от свирепых комиссаров, помогите по-прежнему драть с вас не семь, шкур, а уже в сто раз больше, не то уморим вас голодом. Совершенно сбрендили от жиру. Так пусть одумаются... Отставка, как видите, не состоялась. Вообще о ней гораздо больше, объективней может рассказать товарищ Ман.

– Да он уже развеселил меня историей с чеком Циммермана. Фантастический случай! Как же вас, э-э, угораздило? Ведь большевики должны быть бдительными, дальновидными. Иначе вам не построить коммунизм.

– Вокруг действительно сплошная фантастика... При этом самое фантастичное заключается знаете в чём?.. Что вам, умудрённому богатым опытом, обладающему тьмой самой разнообразной информации, наделённому острейшим чутьём газетного волка, что вам говорит цифра сто пятьдесят один?

– О-о, для меня это тоже почти фантастическая цифра! Завтра весь мир прочитает именно столько, э-э, огненных строк о Приморском вожде, который, невзирая на наведённые орудия целой эскадры, заговор офицеров, угрозу голода, сплошной саботаж царских чиновников, телеграфистов и прочей контры, твёрдо ведёт советскую власть к намеченной цели! Есть ли ещё один такой человек на Дальнем Востоке, в Сибири или на Урале? Нет. Вот с каким героем, э-э, равным самому Ленину, я имею честь говорить. Потому предлагаю вам, уважаемый Константин Александрыч, продолжить беседу в другой обстановке.

– Ладно вам петь осанну... Хотя в основном вы, уважаемый Фрэнк, по-прежнему правы. Так лучше пусть весь мир узнает, что сегодня пролетарской революции в России уже идёт сто пятьдесят первый день. Вопреки всему мы продержались уже вдвое дольше Парижской коммуны. Вот что гораздо важнее. И разве это не фантастично?

– Вот именно! Такова истина! Только нужно чтоб она стала абсолютной, добавить: мы ни капли не сомневаемся, что выстоим дольше Парижской коммуны в двести двадцать два раза и победоносно завершим мировую революцию! Так и запишите это, уважаемый Фрэнк! – предложил Ман, уже заскучавший в роли пассивного зрителя.

Костя всегда завидовал его неуёмной вере в неизбежный триумф мировой революции. У самого так не получалось. Вероятно, потому, что слишком привык учитывать множество тормозящих обстоятельств. Кинг тоже растроганно признался:

– Вот гляжу я на вас и всё удивляюсь... Живёте как на, э-э, вулкане, а всё равно воюете, побеждая в каждом бою... Какие вы всё-таки смелые, э-э, дерзкие, бесшабашные люди: ни одного чёрта не боитесь!..

– А чего дрейфить? Двум смертям всё равно не бывать! – уверенно заявил Ман.

К сожалению, Кинг знал гораздо больше, чем положено простому репортёру. Однако нельзя же выдавать намерения своего президента или союзников. Здесь у него была другая задача: использовать собственный авторитет для того, чтобы узнать точную реакцию Исполкома на все события и по возможности сбивать его с толку. От жалости к обречённым фанатикам, которых вполне мог видеть последний раз, он поневоле вздохнул. Бдительный Ман тотчас прилип с ехидным вопросом:

– Откуда вдруг столько вселенской скорби?

– От зависти, что многого, э-э, не ведаете...

– Так по-дружески посвятите в тайны Антанты. Вы ж единственный иностранец, кто нам действительно сочувствует. Поэтому помогите увернуться от грозящей опасности, а точнее – уже нацеленной стрелы, – потребовал Ман.

– Для вас главная опасность – японцы. Как сопротивляться им?.. Армии-то нет. Вы прекрасно сделали, отдав мужикам землю. А сейчас попробуйте их сагитировать, чтобы оставили землю и опять взялись за винтовки. Ничего, э-э, не выгорит.

– Именно теперь ещё как возьмутся. Ведь надо защищать не царскую или помещичью, а собственную землю, с которой наши братья-крестьяне впервые собрали собственный урожай. Вы только вдумайтесь в смысл этого исторического события и поймите, какую силищу теперь имеет вроде бы обыкновенный каравай хлеба, кроме своей чистой питательности. Несокрушимую силу! – повторил Костя.

– Э-э, к тому времени японцы будут уже на Урале... Гм, неужели новым царём, э-э, всея Руси станет Григорий III?..

– Почему вдруг Григорий и даже – третий? – усмехнулся Ман.

– Уважаемый товарищ Маркс, надо знаю свою историю. Кто, э-э, метил в цари до Романовых?

– A-а, вон вы о чём... Кажется, Гришка Отрепьев.

– Правильно. А столкнул их с трона Гришка Распутин. Бог любит троицу. Неужели эта честь достанется атаману Семёнову?

– И он будет вот так восседать на троне! – Костя по-монгольски скрестил в кресле ноги. – Смехота...

– Разумеется... Настоящий, э-э, цирк, балаган...

– Вот не думал, что вы – такой фаталист. К тому же, разве заботливые союзники позволят японцам так далеко оторваться от родных берегов? Никогда.

– Сыно-ок, я всего лишь реалист и потому искал самый реальный способ вам помочь. Увы, весь расклад против вас: везде кровь, кровь и кровь... Столько жертв... И всё ради чего? Получается, только ради того, чтоб на троне, э-э, по-азиатски уселся очередной Гришка... Сколько их ещё должно смениться, пока Россия хотя бы по демократичности приблизится к Америке?..

– Простите, уважаемый Фрэнк, мы уже да-авненько живём впереди вас на полсуток не только в астрономическом – в историческом времени. И теперь уже мне интересно, сумеет ли всемогущая Америка сократить этот разрыв?

– Гм, блестящая, э-э, риторика, оч-чень прекрасная! Но она хороша лишь для разума. А даже пролетариату, э-э, по нраву больше такое общество, где можно жить, не работая. Лишь тогда каждый человек будет по-настоящему счастлив. Способны вы осуществить подобный идеал? Кстати, оч-чень привлекательный лично для меня потому, как я уже чертовски устал, э-э, мотаться по белому свету.

– Ну-у, дорогой Фрэнк, идеал должен быть разумным, иначе не стоит революции. Вон как у нас поднялся народ против любителей жить в своё удовольствие...

– А кто ж тогда станет нас кормить, обувать и одевать? – уточнил Ман и перевёл разговор на серьёзную тему: – Ты хоть повидал сына?

– Когда... – виновато поморщился Костя.

– У вас появился сын?.. – охнул Кинг. – Вот так раз...

– Представьте себе...

– Я даже не думал, что вы, совсем ещё такой молодой человек, уже имеете жену...

– Да вот ухитрился в студентах, чтоб навещала в тюрьме.

– Вы успели побывать даже там?

– Аж дважды...

– А хоть дал ему имя-то? – продолжал допытываться Ман, считая это более важным.

– Пусть будет Георгием. Георгием Победоносцем! – смущённо улыбнулся Костя.

– Вот это – правильно! Молодчина! Поздравляю от всей души! – страстно потряс Ман его руку, не спеша уступить её Кингу, который в ожидании растроганно рокотал: