Текст книги "Десант Тайсё"

Автор книги: Николай Попов

Глава VIII

Щедрый октябрь всё ярче насыщал пламенеющую листву. Многие деревья уже рдели как флаги, превратив склон Орлиной сопки в недавнюю демонстрацию против корниловщины. Вот насколько проняла его постоянная революционность... Пётр усмехнулся и окинул взглядом нежно-синее небо, озарённое мягкой солнечностью, которая высвечивала бирюзовый простор океана. Ещё раз для запаса хлебнул родниковую свежесть утра. Всё, хватит блаженствовать. Пора в прокуренную комнату. Теперь «Красное знамя» благодаря поддержке объединённого профсоюза выходило каждую неделю. Это заставило его расстаться с мастерскими.

У запертой двери особняка уже маялся бородач в косматом малахае, буром зипуне и смазанных дёгтем унтах. Он оказался малоземельным крестьянином из последних новосёлов. Робко присев боком на стуле, признался, что решил посмотреть новую власть, выведать её намерения.

– Слухи к нам разные достигают... Булгачат людей... А мы в тайге за хребтом живём, потому и не знаем, што на белом свете деется... – глуховато бубнил он, внимательно озираясь. – Всякие сполохи в народе пошли, когда царя скинули... Скажите, ради траста, ево насовсем свели али как?..

– А сами как думаете?

– Х-хэх, да вот и не знаем... Слухи всякие бродят... Душу смущают своей безалаберью... А как оно есть на самом деле... – Бородач озадаченно развёл клешневатыми руками, привыкшими к тяжкому труду.

– Совсем, совсем ссадили его с трона, – охотно успокоил его Пётр. – Пускай отдыхает от бремени, коль не по Сеньке шапка.

– Ай-яй-яй... Подумать тока: свести самого царя?.. – Крестьянин горестно покачал тщательно причёсанной головой. Потом торжественно выдохнул: – Император! Властитель! Самодержец! И такое хозяйство просвистал!.. Ай-яй-яй... Знать, не по росту царство ему пришлось... Так ай нет?

– Да-a, не по Сеньке шапка Мономаха...

– А верно, будто нащёт собственности будет запрет? – вдруг бухнул он заветное и вытянул загорелую шею в ожидании ответа.

– Хм, сразу видно эсеровскую брехню. Чепуха, всё это. Самая натуральная гиль.

– Дай бог, дай бог! – облегчённо перекрестился крестьянин и, помолчав, с трудом выдохнул: – Ну, а как вам-то верить? Уж было две революции... А проку?..

– Поверьте Владимиру Ильичу Ленину. Слышали про такого?

– Да ить он, бают, тово... Германский шпион...

– Ну, и чушь несут к вам за хребет эсеровские сороки. Хоть бы для разнообразия подкинули вот это, – показал Пётр взятую из шкафа брошюру. – Слушайте, что сказал германский шпион в мае нынешнего года на Всероссийском съезде: «Помещичья земля должна сейчас же перейти в руки крестьянства. Пусть крестьянин платит за неё в крестьянские, уездные кассы, пусть он знает, что эти деньги пойдут на улучшение сельского хозяйства, на мосты, дороги и тому подобное». Всё понятно?

– Так-так... Вот и я смекаю: враки всё это, гиль. Как можно мужику без хозяйства? Это всё одно, што крыша без хаты – подхватило ветром и понесло... Лёгкость одна... Не-е, незя так... Незя отбирать у смерча нажитое горбом... Как тогда натощак растить ребятню? И кем она станет при такой постылой жизни? Тока отпетыми варнаками. Всю свою жись обернёт в каторгу... Не-е, деревья сильны крепкими корнями, а мужики – крепкими дворами. И коль Керенский али кто там ишо замахнётся на это... Народ тоже скинет ево... Ей-бо! Вот возьми хоть царя... Лишился всего добра, так он теперя кто? Свистун вроде нашего суслика. Ей-бо, свистун!..

– Всё так. Потому держите выступление Ленина, читайте от корки до корки и ничего не бойтесь. Ведь Советская власть тоже должна быть сильна крепкими корнями таких мужиков. Растолкуйте это в своей деревне. Пусть все готовятся после веков рабства жать первый урожай вольной земли. Вольной! Думаю, вы гораздо лучше меня понимаете, что это значит.

– Как же, как же, вестимо... Благодарствую вас... – поклонился довольный крестьянин, осторожно держа брошюру. – Дай бог вам удачи. С такой дельной книжкой нам будет ку-уда веселей жить!

Затрезвонил телефон. Пожав бородачу руку, Пётр взял трубку.

– A-а, Яша... Здравия желаю. Ты навестил Союз георгиевских кавалеров? Жалко, потерял очень много... Да, я вчера заглянул туда и докладываю: глава Союза граф де ля Кур оказался прапором Карповым. Ага, самым обычным прапором. Боевым лётчиком тоже не был. И наверняка прицепил себе чужого Георгия. Во-о, паря, какие вожди всплывают на пенных волнах революции.

В комнату медленно вошёл Гольдбрейх в отменном костюме с жилеткой и, отдуваясь, притулился на стуле поближе к двери, будто вновь стал простым бухгалтером керосиновой фирмы «Метеор». Странно вёл себя председатель Исполкома, обычно сразу везде привычно занимая центральное место. Вдобавок именитый меньшевик с завидным чувством собственного достоинства почему-то снизошёл из кабинета сюда. С какой вдруг стати? Пётр приветственно кивнул ему и сказал:

– Пока у нас, Яша, одна забота: как обойти эсеров с меньшевиками на выборах в Исполком. Список уже в типографии. Ты?.. Председатель самого боевого полкового комитета Яков Карпович Кокушкин стоит правофланговым. Завтра гляди себя в газете. Я? Э-э, паря, я мечу прямо в Учредительное собрание. Да, снова охота побывать в Питере. Ага, не видел его с тех самых пор, как покинул императорскую яхту. Обязательно её проведаю. Ну, до встречи, Яша.

Повесив трубку, Пётр уставился на неожиданного гостя:

– Сразу видно бывалого солдата – на таком расстоянии взрыв уже не страшен, можно увернуться от осколков.

– Какой взрыв? Каких, м-м, осколков? – удивился Гольдбрейх.

– От гранаты. Ну-ну, доставайте её.

– Э-э, что с вами, Пётр Михалыч? Разве я анархист или эсер ходить с бомбой? – оскорбился Гольдбрейх и укоризненно добавил: – Позвольте напомнить вам, что я всегда был, э-эм, истинным социал-демократом и никогда, а-а, не принадлежал к бомбистам, которых неизменно осуждал.

– Да я шкурой чую...

Снисходительно усмехаясь, Гольдбрейх распахнул пиджак, доказывая, что ничего нет за пазухой. Даже вывернул пустые карманы, встряхнул носовой платок и вытер потное лицо, поскольку во внутреннем кармане пиджака лежала телеграмма: «Всем! Всем! Всем! Керенский вовсю расстреливает большевиков! Петросовет».

Но Пётр неумолимо хлопнул рукой по сердцу:

– Вещун всё равно сигналит опасность.

– Господь с вами... A-а, я ж всё-таки, э-эм, председатель Исполкома Совета рабочих и солдатских депутатов. М-м, где Нейбут?

– Ничего не могу поделать. Это осталось ещё с подпольных времён, когда любой неверный шаг вёл за решётку. Я затылком чувствовал «фараона» или филёра.

– A-а, когда всё это было... С тех пор вы, м-м, столько просидели в тюрьме... Кстати, почему вам заменили смертную казнь? Вы разве, э-эм, подавали на высочайшее помилование? – опять увильнул Гольдбрейх, заставляя оправдываться уже Петра.

– Вы должны бы знать, что большевики унижению предпочитали смерть. Поэтому никто из павших не опозорил своё имя прошением, – отрезал Пётр, прикидывая, с чем всё-таки пожаловал Янус. – Вот язви её, никак не допетрю, что за бомба у вас... Неужели опять вынырнул Корнилов?

– Гм, с чего это вдруг? Разве, а-а, мало того позора? Ведь его разбили в пух и прах.

– Неужто он арестовал царя только ради Львова или Керенского? Не-е, лично для себя освободил престол. Так почему бы не сесть на него с новой попытки?

– Боже, а-а, избавь, боже избавь... – небрежно отмахнулся Гольдбрейх.

– Доброе утро, товарищи, – приветливо пропел Нейбут в распахнутую дверь. – Прошу ко мне.

С больным сердцем да ещё при соответствующей грузности Гольдбрейх словно вспорхнул со стула и так несолидно припустил через прихожую, что обогнал даже Арнольда. Дивясь этому, Пётр вошёл в комитет, где увидел новый сюрприз – Агарева с Медведевым, которые сидели за овальным столом из драгоценного дерева и внимательно разглядывали бывшую губернаторскую гостиную с лепным потолком и шикарной хрустальной люстрой, озаряющей бирюзовые обои, осыпанные серебристыми бликами. Явно впервые попали сюда местные старожилы. Впрочем, их больше занимало иное: знают ли противники о настоящих событиях в Петрограде? От этого зависело всё остальное. Плотно прикрыв за Петром дверь, Арнольд остановился напротив триумвирата, пристально всмотрелся в непроницаемые лица и ускользающие глаза. Наконец признался:

– Никак не могу догадаться, что значит ваш удивительный визит. Кажется, ничего плохого ночью не стряслось. Я даже видел парочку хороших снов.

– Думаю, вы хотя бы вместе читали сказку о премудром пескаре? – нехотя пробубнил Агарев.

– Ещё в гимназии. А что?

– Да то, что не следовало ему видеть столь приятные сны. Тем паче, когда у нас они в отличие от Америки толкуются наоборот.

– Значит, э-э, прямо в руку. Держите!

Гольдбрейх выхватил из кармана обжигавшую телеграмму. Арнольд скользнул по ней взглядом. Для верности прочитал снова и озадаченно закусил губу. Потом вздрагивающей рукой протянул бланк Петру. Тот удручённо поиграл желваками. Но уже сказалась привычка жить независимо от столичных событий. Вдобавок подкатило злорадство, что не обмануло предчувствие. Укорил:

– А ещё уверяли, будто нет греха за душой... Хотя как его почуешь, коли нет самой души... А без неё какая к чертям революция... Тогда уж снимайте маскировку и надевайте... Старый, да, самый старый средь нас марксист – в новеньких генеральских погонах диктатора. Шик!

– Э-эм, к вашему сведению, ничего зазорного в этом нет. Напротив, ещё с незапамятных времён диктатура считалась, а-а, почётной миссией, ибо в критические для государства минуты, э-э, сенат Древнего Рима назначал диктатором самого, э-эм, выдающегося человека!

Бывший бухгалтер керосиновой фирмы «Метеор» приосанился, грозно свёл чёрные брови, антрацитовые глаза высокомерно остекленели. Ну, натуральный чин императорской свиты, лишь без раззолоченных эполет и в заурядной жилетке приказчика. Оставалось завершить комизм ситуации, Пётр привычно щёлкнул ботинками, взяв под козырёк:

– Ваше высокосиятельство, что нам теперь делать?

– Сдайте власть! – отчеканил Гольдбрейх уже диктаторским тоном.

– Ого, как прытко! Не слишком ли? Лучше для начала скажите, что стряслось в Питере? Не мог же Керенский с бухты-барахты превратиться в палача.

– Э-эм, разве не читали в газетах про очередные беспорядки? Ваши собратья и спровоцировали ответные кары. Других подробностей мы, к сожалению, а-а, не знаем. Я сам запросил о них Петросовет и ЦИК.

– Уж не с помощью ли немцев орудует Херенский? Вдруг уже сдал им столицу? – задумался Пётр.

– Господь, э-эм, с вами! – возмутился Гольдбрейх, сверкнув глазами, в кромешной тьме которых отражалась только люстра. – Это просто, а-а, немыслимо! Кто пойдёт на такое кощунство?!

– Хм, ради спасения собственной шкуры... Кстати, Бисмарк за усмирение революционного Парижа получил полмиллиарда франков. Интересно, какую же гору золота посулили Вильгельму за штурм Петрограда?

– Наверняка с Исаакиевский собор! – наконец рыкнул возмущённый Арнольд с такой силой, что заиграла вся люстра, жалобно зазвенев. Чтобы она случайно не осыпалась на стол, Арнольд потише спросил: – И этот абсурд говорит глава революционной власти? Просто невероятно! Вы хорошо знаете нас... Пожалуйста, объясните, как вы могли решить, что мы от страха тут же поднимем руки? Впрочем, теперь дело даже не в нас... Вы отлично знаете, сколько мы потрудилась для сплочения людей, чтобы они почувствовали свою силу, свою способность стать властью. И вот предлагаете всё изменить... Как такое возможно? Это всё равно, что заставить поезд на полном ходу повернуть назад. Кто способен совершить подобное чудо? А если решится, так рабочие, солдаты, матросы и крестьяне уже не дозволят сделать это. А кто стоит за вами, господа присяжные его величества капитала? Кто? Где они? Что-то не вижу.

Медведеву стало понятно: товарищи большевики ещё ничего не знали о петроградских событиях. Значит, телеграфисты надёжно перекрыли всю информацию из России. Это окрылило, мигом растопив досаду на колебания, погубившие столько бесценного времени. С искренним сочувствием к невольным жертвам он вздохнул:

– Да, ситуация чрезвычайно сложна. Ведь результат упорной революционной борьбы оказывается противоположным заветным чаяниям... Катастрофа! Далее... Тёмный народ сперва должен привыкнуть к новому положению раскрепощённого раба, должен умственно и психологически созреть для более высокого этапа, каковой вы ему предложили, наивно полагая, что питекантроп может прямо из пещеры шагнуть в коммунизм. Право слово, сие столь же нелепо, как если б в наших мастерских под руководством Петра Михалыча впервые соорудили Эйфелеву башню. Но вам благодаря повальному энтузиазму всё-таки удалось осуществить восьмое чудо света. Ныне возникла проблема, как перелиться в прежнее состояние. Конечно, прежде всего проблема для вас. Уже столько времени гарцевать на белом коне и вдруг сменить его на белый флаг... Посему ваше возмущение вполне логично и понятно. Однако как бы мы с вами ни стремились к заоблачному идеалу, то бишь, как бы ни горели желанием осуществить заветную мечту человечества о земном рае, – окружающая нас непотребная жизнь обязывает крепко помнить мудрое завещание прозревшего перед смертью Огюста Бланки: «Хоть в наших сердцах горит огонь революционного энтузиазма, в наших головах должен царствовать холод политического расчёта». Я вразумительно говорю?

– Вообще-то похоже на водоросли после шторма... – признался Арнольд, уяснив обоснованность затеянной авантюры, и нетерпеливо спросил: – Ну-ну, в чём же он заключается? Ведь вы уже наверняка всё точно рассчитали.

– Гм, неужто поступили бы по-вашему... Пардон, по-расейски: сперва дёрнули на всю округу, а уж после оглянулись, нет ли рядом какой дамы? – съязвил насупленный Агарев. – Кстати, ещё мудрый Сократ сказал: «Коль не можешь изменить скверную действительность, измени отношение к ней...» Мы полагаем, что он и давление всех обстоятельств значительно ускорят психологический процесс и помогут вам осознать, что преступно ради собственных амбиций обрекать на страдания неповинный народ. Посему давайте спокойно, без лишних глаз и ушей, по-дружески договоримся: вы устраняетесь от политической деятельности, а своих ретивых сторонников обяжете сдать оружие, дабы избежать кровопролития гражданской войны. В противном случае народ вскоре сам поставит на вас крест. Кстати, ничего ужасного с пролетариатом, о коем вы так печётесь, не случится, ибо никакой древнеримский диктатор из «Метеора» не получит усмиряющую нагайку. Ни в каком случае! Вся власть по-прежнему останется в надёжных руках революционной демократии, к счастью, не заражённой политическим триппером.

Хмурый Арнольд то нервно барабанил пальцами до золотистой полировки стола, то ерошил русые волосы. Губы подёргивались от рвущегося из груди бешенства. Уже привыкнув целых три месяца жить хозяевами положения, трудно сразу признать себя побеждёнными. Да ещё как: просто словами. Гордость и разум упорно сопротивлялись этому. Петру тоже нестерпимо хотелось исполосовать обнаглевших жандармов. А нельзя. Нужно выпытать у провокаторов всё до конца. Озарённо протянул:

– То-то вы занялись ремонтом тюрьмы... Господин городской голова, пожалуйста, развейте моё подозрение...

– Извольте. Её не подновляли со дня творения. Страшно глядеть: стёкла выбиты, штукатурка обваливается, стены камер сплошь разукрашены клопиными пятнами, печи разваливаются, – проворчал в усы Агарев.

– Всё верно... Хотя детский приют или та же земская больница выглядят не лучше. Так ремонтируйте их! Нет, управа срочно занялась единственным в городе зданием – тюрьмой. Почему? Развейте моё подозрение, господа, – настаивал Пётр.

– Э-эм, отстаньте... Городская управа впервые за всё, а-а, время занялась добрым делом. Нет, чтобы этому по-человечески обрадоваться... Надо обязательно учинять, м-м, полицейский допрос. Отстаньте от него, ради бога! – приказал Гольдбрейх.

– С радостью бы, да слишком хорошо помню, как победители уничтожали парижских коммунаров, как захлебнулись в крови участники нашей первой революции, а участники июльской демонстрации переполнили все петроградские тюрьмы, – прогудел Арнольд и, помедлив, добавил: – Наконец, разве не ваше архиреволюционное и архидемок-ратическое правительство до сих пор держит в Абалакском монастыре царскую семью? Ну, ладно бы арестовали бывшего самодержца за преступления против собственного народа, а то ещё и жену с детьми! Если вы поступили так даже с невинными, то уж абсолютно ясно, что ждёт нас, если уступим власть.

Диктаторским тоном Гольдбрейх заявил:

– Никакого кровопролития не будет! Ни в коем, а-а, случае! Ибо там, где пролита братская кровь, там уже не растёт, э-э, даже трава. Там появляется лишь выжженная пустыня лютой вражды. А это нам, э-э, совершенно не нужно. Совершенно! Если вы сейчас, м-м, мирно устранитесь от власти, я всем, а-а, гарантирую полную безопасность. Слово чести! Будьте ж благоразумны и оцените наше великодушие. Это вам зачтётся, э-эм, стократ. Отрицать здравый смысл имеет право лишь, а-а, гений или пошлый невежда.

– Слово чести, гарантирую, великодушие... Как всё это потешно в устах новоявленного диктатора... – скривился от мерзости Пётр. – И ни малейшего звука о том, что есть понятия, которые на-амного дороже собственной шкуры. Тьфу!

– Лично ваша популярность в городе, а-а, высока, организаторские способности, э-эм, общеизвестны. Это даёт основания утверждать, что при нашей поддержке членство в Учредительном собрании, а-а, вам, уважаемый Арнольд Яковлевич, обеспечено, – гнул своё Гольдбрейх. – Словом, поезжайте спокойно в Питер и проявите себя уже на общероссийском поприще. Это позволит вам, э-эм, убедиться, что поражение иной раз очень полезно!

– Великолепная перспектива... Интересно, кто наворожит удачу ему? – покосился Арнольд на Петра.

Медведев холодно блеснул стёклами пенсне. Такой пустяк его уже не занимал. Зато великодушно улыбнулся томящийся от безделья Агарев, снисходительно процедя:

– У меня лёгкая рука... Дорогой Пётр Михалыч, вы тоже можете спокойно работать электромонтёром в мастерских. Наконец всё-таки женитесь...

– Вы мне уж и невесту припасли?

– Знаю, знаю, что вы ещё на «Полярной Звезде» поклялись игнорировать всех женщин до той священной поры, когда восторжествует социалистическая революция! Но жизнь у вас одна. И ради обычного, а по сути – бесценного человеческого счастья есть резон пойти на компромисс, каковой разрешил сам Ленин. Полагаю, вы знаете его знаменитую статью «О компромиссах». Так вот, революция всё же свершилась. Всем очевидна её грандиозность для России. Стало быть, вы, считая свою клятву выполненной, вполне можете с чистой совестью свататься к любой из местных красавиц!

– Покорно благодарю... Чрезвычайно признателен вам, дорогой Алексей Фёдорыч, за необыкновенно мудрый совет, – Пётр слегка наклонил уже лысеющую голову и приложил руку к сердцу. – Обязательно им воспользуюсь. Тем более, что попутно передохну от партийной работы, а то уж замаялся... Некогда выспаться.

– Тут вы, дорогой Пётр Михалыч, слегка ошибаетесь. Таким авторитетом в массах нельзя пренебрегать. Право слово, тут мы оч-чень рассчитываем на вашу помощь, ибо вы способны не только поднимать людей на забастовки, но и удерживать от них, по-свойски растолковывая собратьям, что в такое кризисное время сокращать рабочий день и при этом повышать заработную плату – крайне легкомысленно.

– Вот это честь! Даже не знаю, как и благодарить вас, мудрейший!..

– Не стоит... Ведь мы – свои люди. Придёт время – сочтёмся. Кратко говоря, у каждого из вас есть прекрасная возможность жить вполне счастливо, с максимальной пользой для общества. И грешно упускать столь редкостный шанс. Так давайте же мирно пожмём друг другу руки и наполним бокалы, – торжественно предложил Медведев, считая дело решённым. – Так уж и быть, мы нальём себе самого белого, а вы – красного. И дружно провозгласим тост во славу лучезарной революции, коя вырвала Россию из кошмара многовекового рабства и дала ей воскреснуть, дабы наша необъятная Отчизна раскрасавицею стала солнцеликой!

– Сплошная идиллия... И как я чуть не прозевал её? Браво, господа! Бис и браво! Да здравствует прозорливость священного триумвирата! Однако вы по рассеянности упустили из виду свой излюбленный древнеримский девиз: «Благо народа – есть высший закон!» Как быть с этим? – уточнил Арнольд.

– Ну, к чему бесконечно лукавить? Зело привлекательная для простолюдья идея народоправства – химера, сменившая обветшалые. Тем паче, что плебс всё равно не оценит наш труд. Ведь ещё Борис Годунов с горечью констатировал:

 
Безумны мы, когда народный плеск
Иль ярый вопль тревожит сердце наше!
Бог насылал на землю нашу глад,
Народ завыл, в мученьях погибая;
Я отворил им житницы, я злато
Рассыпал им, я им сыскал работы —
Они ж меня, беснуясь, проклинали!
Вот черни суд: ищи ж её любви.
 

– Благодарю за откровенность. Вы мастерски распяли мои последние надежды. Но, как сказал обожаемый вами Плеханов, никакие софизмы не спасут социалиста, которой переметнулся к врагам. Никакие!

– Как изрёк ещё многомудрый Екклезиаст, ваши надежды основывались на томлении духа и вьюношеских иллюзиях...

– Рождённый ползать – летать не может!

– Уважаемый Арнольд Яковлевич, пожалуйста, назовите мне хоть одну пичугу, коя постоянно живёт в таком прекрасном небе!.. Увы, все мы, грешные принуждены дорожить имеющимся благом, дабы хоть не ползать за ним по земле...

– Это страшно оскорбительно для земгусара. Пожалуйста, примите наше общее сочувствие. Теперь пора выяснить, кто из нас поступил по-расейски, – напомнил о деле Пётр. – Сидел в нашей камере знаменитый Лагунов. Как-то он сказал, что единственным критерием абстрактной истины является конкретный результат. Согласны со своим кумиром?

– Гм, ещё бы! – оживился Медведев.

– Так вот, он уже есть. У каждого – свой. Пусть мы пристрастны. Пусть мы, противники Временного правительства, постоянно кроем его за идиотизм. Но как должны воспринимать сплошной маразм его сторонники или просто нормальные люди? Сколько ещё они могут терпеть позорище похлеще царского?

– К величайшему сожалению, наша юная власть по неопытности сделала много ошибок. Однако грех отрицать, что она буквально для всех явилась благодатной весной после тысячелетней зимы, – страдальчески промолвил Медведев, принуждённый повторять банальные истины. – Следовательно, грех утверждать, будто демократическая форма правления хуже минувшей, а тем паче – грядущей, когда всеблагая христианская заповедь: «Всё моё – твоё», будет заменена большевистской: «Всё твоё – моё!»

– Я – про Ерёму, а он – всё про Фому... И сколько же они будут ещё вынуждены рассчитываться хотя бы за дикие долги?

– Позвольте напомнить, что все долги, столь цепенящие вашу душу, будут покрыты в счёт контрибуции с поверженной Германии, – вместе с папиросным дымом снисходительно выдохнул Агарев.

– Хм, действительно... Как я про это не знал?.. Вот же сияющая вершина, ради которой должны сложить головы ещё миллионы наших солдат! И наши проворные банкиры уже наверняка разделили между собой эту золотую гору, оставив народу всё ту же канальную возможность расплачиваться до конца века. Ну, как тут не вспомнить мудрый наказ Екатерины Великой: «Власть должна соблюдать положенные себе пределы». Мы донимаем вас, местную власть, что за минувшие восемь месяцев сподобились взяться лишь за ремонт тюрьмы.

– Хотел бы я знать, много ль вы сможете с пустым карманом? Между прочим. Дума сидит на мели ещё с того исторического времени, когда все свои деньги на век вперёд ухлопала на строительство Триумфальной арки, под которой торжественно прошествовал побитый в Японии Николай II. А возвёл сие помпезное и с тех пор абсолютно бесполезное сооружение вице-губернатор Суханов!

– Ложь. Он тогда занимался прокладкой дорог. Но не стоит отвлекаться. Жирный минус вашей деятельности очевиден. Согласны?

Гневно сверкая стёклами пенсне и брезгливо кривя расплющенные губы, Медведев счёл ниже собственного достоинства отвечать на вздор. Агарев по давней привычке, когда был ещё кучерявым, невозмутимо пригладил рукой загорелую плешь. Только сомлевший Гольдбрейх, почему-то забыв о диктаторской роли, хрипло промычал:

– М-м-эм-а-а-а...

– Прекрасный ответ. Просто – великолепный! Поэтому я только добавлю, что любая истина, коя исходит не от нас, – есть ложь. Поехали дальше. Вы тоже обвиняете нас во всех смертных грехах. Но что именно мы, такие-раз-зэтакие большевики, сотворили в столицах или тут? Какие конкретные преступления? Может, по нашей команде патрульные солдаты или рабочие разбили чей-то горшок? Назовите, где и когда, – попросил Пётр, но не дождался ответа. – Молчание – знак согласия, что подобного варварства нет. Вы прекрасно знаете: именно под руководством Исполкома благодаря патрулям в городе существует революционный порядок. Сейчас даже грабители притаились. И ночью можно спокойно ходить по любым улицам. Так за что же вы готовы пустить нас в политический расход? Получается, только за кровожадные намерения учинить мировой пожар. Только за намерения! Пардон, даже отпетого уголовника судят за конкретное преступление. Вновь результат очевиден: жирный плюс. Пожалуйста, докажите обратное...

Всё было задумано совершенно иначе. Психологически точно обоснованный план пошло срывался. Это обескуражило триумвират. Чем ещё ошеломить строптивцев, – не приходило в голову. Агарев судорожно зевнул, встопорщив прокуренные усы, похожие на ежа. Замерший Гольдбрейх обливался потом, который сочился сквозь шевелящиеся брови. Петру показалось, что Агарев тоже странно передёрнул усами. Наблюдать это дальше помешал Медведев, заведенно крутивший на пальце сверкающий перстень. Он раздражённо выдавил:

– Ещё лорд Дюфферен констатировал: «Революция – это когда всюду убийцы, а наверху – самоубийцы». Хватит кобениться. Судьба поставила вас пред роковым выбором. Решайте ж его!

– Извольте. Если Керенский стал таким всемогущим, пускай оставит в покое мужественных петроградцев и пожалует сюда, – Арнольд весело подмигнул зеленоватым глазом Петру, обещая тоже вздуть фанфаронов. – Или давайте спокойно прикинем, ради чего мы должны превращаться не просто в предателей, а в каких-то сопливых слизняков, чтоб по вашей указивке прилипать к подошвам восставшего народа и снова его валить на колени? Кто нам здесь угрожает? Не вижу.

– Наденьте очки. Дабы осуществить свои навязчивые идеи, наш политический старовер готов сжечь в ските себя и других. Под маркой диктатуры пролетариата вы стремитесь установить диктатуру над пролетариатом. Но Бог шельму метит. Обманутая вами масса, прозрев, хлынет проторёнными путями Разина и Пугачёва, непременно приведя в итоге к триумфу очередного Николая Кровавого или Лавра. – Медведев скорбно склонил голову перед грядущими жертвами. Затем медленно воздел указующий перст с отполированным ногтем и под звон люстры по-иерихонски, вострубил: – Вот почему в сей чрезвычайно ответственный час я призываю вас внять гласу здравого смысла, вспомнить о естественном даже для зверья чувстве самосохранения и миром немедленно уступить нам власть! Именно миром, ибо сейчас вопросы права и справедливости нельзя разрешать силой оружия или революционным нахрапом. Эти священные идеалы ныне осуществимы лишь в полном, абсолютном единении народоправства!

Как не восхититься подобной виртуозностью фарисея... Трудно удержать естественный порыв смеха. Только под укоризненным взглядом Арнольда Пётр уже спокойней протянул:

– Ну-у, натуральный Иоанн Креститель в пустыне... Всё же зря вы так вопияете, обвиняя нас в собственных грехах. Мы вовсе не жаждем крови. Мы охотно помогли народу получить доступные сейчас блага. Скажите на милость, у кого теперь хватит духу от них отказаться? Дудки. Нас просто сметут, если вздумаем на них покуситься. Попутно учтите душевный настрой... Вспомните август, когда Совет взял власть. Взял её наверняка первым в России. А что было потом? Не сдрейфили грозного приказа Керенского ликвидироваться. Так неужели сейчас депутаты поступятся своей силой, гордостью, славой? Неужели мигом забудут главную цель своей жизни и борьбы за власть: чтоб Россией управлял сам народ, а не презренная кучка честолюбивых или корыстных проходимцев. Не верю!

– Э-эм, коли вы не хотите всё решить по-хорошему, тогда я сам, э-э, прочитаю телеграмму Исполкому или даже Совету! – решительно объявил Гольдбрейх, запугивая.

– Сделайте одолжение. Но тогда поступите именно по-расейски. Прежде чем сеять панику или возмущать людей, лучше сначала разобраться с Питером. Что там на самом деле произошло? Давайте вместе по пунктам сделаем чёткий запрос в Петросовет и ЦИК, а когда получим такие же чёткие ответы... Ну, пускай народ и решит свою судьбу. Договорились? – улыбнулся Арнольд, сияя глазами.

Он предложил вроде бы самый разумный вариант. Кажется, этому надо только радоваться. Однако триумвират в раздумье нахмуренно молчал под затихающий звон чуткой люстры, в которой клубился рокот Арнольда. Тяжко глядеть на разжалованных диктаторов. Полагая, что нужную телеграмму сочинят уже без него, Пётр откланялся. С надеждой встретить драгоценную информацию, почему-то пропущенную раньше, в своей комнате начал сразу листать оппозиционные подшивки. Однако все газеты по-прежнему лишь сетовали на очередные столичные беспорядки, возникшие из-за нехватки хлеба или стачек. Больше не имелось ничего ценного для анализа. Но если Петросовет разослал также телеграммы, следовательно, явно произошла серьёзная схватка, в которой пока неведомо кто победил. Начать расстрел большевиков – совсем не значит – уничтожить их. Результат зависел от конечного перевеса боевых сил. Страсть хотелось кончины давно смердящего правительства. Однако долго потешить душу столичными переживаниями не пришлось – отвлёк телефон, появились люди... А стоило подумать про обед, Костя привёл корреспондента Ассошиэйтед Пресс Кинга – массивного шатена с тропическим загаром.

В белых туфлях на толстой подошве, в белом костюме, прозрачной сорочке, высокий, плечистый, он буквально осветил тёмную комнату. При этом улыбался так искренне-радостно, точно пришёл к давнему другу. Оказалось, Костя уже рассказал ему очень многое, восхитив камерой смертников, Александровским централом и сенсационной идеей, превратившей Владивосток в новый центр пролетарской революции. Кого не воспламенит столь сказочный материал? И Фрэнк неутомимо выспрашивал все подробности, дотошно выясняя всё, что рождало сомнения. Ничего не записывал, гордо погладив лобастую голову. Наконец призадумался над парадоксом: там Пётр Михайлович ретиво служил самому императору, но поднял восстание на его яхте и также охотно стал охранять самого Ленина. Тут сын преданного парю вице-губернатора, награждённого золотыми часами, превратился в страстного большевика.