Текст книги "Десант Тайсё"

Автор книги: Николай Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

– Давайте создадим комиссию из ваших и наших представителей. Пусть едут в Иркутск и всё миром уладят на месте, – предложил Пётр.

– О-о, товарищ Никифоров, это очень правильно. Нельзя допустить, когда всякие недоразумения портят наши братские отношения. Это никак нельзя допустить. И я постоянно забочусь о том, чтобы дивизия имени легендарного Яна Гуса оставила у вас только самые прекрасные чувства. Парадокс... Однако лучше всего мы можем это сделать при помощи штыков. Чтобы вы по-прежнему верили в нашу искреннюю дружбу, я рад сообщить: вам на помощь из наших солдат сформирован батальон под командой капитана Мировского. Это надёжный социал-демократ, настоящий борец за революцию.

– Большущее вам спасибо, товарищ Гирса! – воспрянул Костя. – Так поступают лишь истинные братья по крови и духу. Россия этого никогда не забудет.

– Пожалуйста, Константин Александрович... Да, мы – братья. Братья по крови и духу. Что может быть приятней? Ведь у нас одна цель – революция. У нас общий враг – контрреволюция. И победа над ней – наша общая победа и радость. Так можем ли мы, имеем ли мы право не помочь вам в трудный час? Это наш святой долг. Да, святой. Ведь мы одновременно помогаем рождению своей республики. Конечно, это не всем по духу... Как старый социал-демократ я весь на вашей стороне и, проводив на Гродековский фронт батальон капитана Мировского, соберу в «Версале» ваших противников – моих офицеров. Пусть послушают вас... Более доказательного примера я не могу найти. Уж если на стороне революции борется даже сын губернатора... Думаю, после этого они перестанут мешать добровольцам, а то и сами поедут бить всех атаманов.

– Великолепно придумано. Благодарю вас. Действительно, зря пропадает столько силы... Да ещё какой! Не зря же дивизия носит имя легендарного Яна Гуса. В лепёшку расшибусь, но докажу им, что революция – кровное дело не только простого люда. Стыдно европейски образованному офицерству не понимать азбучных истин. Когда я должен быть?

– Я сообщу, пришлю машину. Приезжайте с товарищем Никифоровым, ещё кем-то. Хорошо?

– Слушаюсь! Да, чуть от радости не забыл... Простите, товарищ Гирса, что известно насчёт пароходов?

– Увы, ничего приятного... Мы оказались в положении персидских родственников. Уже неловко напоминать, что нас дома ждёт наша республика. Одним словом, знали бы вы, как всё это уже надоело... Эти высокомерные, тусклые лица... Эти казённые речи союзников лишь на словах, которые считают войну Франции против Германии просто войной вина против пива... Противно всё это, тошно... А главное, в бойцах остывает наступательный революционный дух. Вот почему я всемерно содействую вам. Ведь в конечном счёте неважно, где прежде всего победит революция. Только бы она победила, только бы переросла в благодетельную для всех народов мировую революцию.

– Правильно, товарищ Гирса. Скажите, пожалуйста, сейчас в Чите есть ваши эшелоны? – спросил Пётр.

– О, конечно... Они есть на всей железной дороге от самой Волги. Скоро все будут здесь.

– Так нельзя ли читинским эшелонам преградить дорогу атаману Семёнову, который может остановить ваше движение.

– Почему нельзя? Пожалуйста. Ведь нашим эшелонам совершенно нет охоты где-то стоять из-за какого-то атамана.

Костя моментально позвонил Мельникову:

– Дим, передай в Читу приказ товарища Гирсы. Слушай.

– Командирам всех эшелонов в Чите и вокруг. Срочно помогите Лазо против Семёнова. Нельзя допустить захват им Читы. Результаты доложите. Гирса, – продиктовал он уже генеральским тоном и как-то небрежно повесил трубку.

– Товарищ Гирса... – взволнованно протянул Пётр, обеими руками благодарно тряся его руку. – Вы – настоящий товарищ!

– Пусть наша дружба будет такой же крепкой, как ваше пожатие.

– Ох, извините, – отдёрнул Пётр руки.

Морщась, Гирса пошевелил затёкшими пальцами:

– Ничего... Ведь это от всего сердца. Теперь я навек запомню вашу пролетарскую мощь.

– Ну, разве что...

– Товарищ Гирса, я... У меня... – бормотал Костя, от волнения не находя нужных слов. – Низкий поклон вам за это!

– Что вы, Константин Александрович... У нас одна цель – революция. У нас общий враг – контрреволюция. И победа над ним – наша общая победа и радость. Так ждите машину. Хорошо?

Кивнув, Костя с досадой хлопнул себя по лбу:

– Чёрт возьми, от радости совсем вылетело из головы... Вам не кажется, что союзники решили устроить вам западню?

– Что это такое? – насторожился Гирса.

– Ну, в общем решили выманить вас из России, привезти на германский фронт и специально бросить в такие бои, в которых погибнет весь корпус. Кому нужна в Европе революционная армия? Зачем нужна ещё одна республика? А то и не одна. Ведь Румыния с Венгрией тоже захотят быть независимыми. Нужно ли это союзникам по реакции? Да ни в коем случае.

Гирса в раздумье потеребил жидкие бакенбарды и согласился:

– Действительно, получается западня... Как мы её не заметили?.. Спасибо вам, дорогой Константин Александрович, за очень ценное размышление. Ваша разумная голова стоит всех наших вместе. Хоть бери вас к нам в штаб вместо генерала Дитерихса... Да-а, теперь мы ещё подумаем, стоит ли плыть навстречу глупой смерти. Может, лучше остаться с вами?

– Не мешало бы... А то вон какая свора готова сорваться с цепи, – покосился Пётр на окно, за которым чадила эскадра, своей тяжестью прогнувшая бухту.

– Надо подумать... Надо очень сильно подумать... – озабоченно поморщился Гирса и нервно потёр впалые щёки. Потом с надеждой добавил: – Завтра всё будет ясно. До свидания, дорогие товарищи. Наздар!

– Ещё минутку. Насчёт комиссии. Зачем откладывать срочное дело? Давайте решим его, – предложил Пётр.

– Почему нет? Пожалуйста. Кто будет от вас?

– Минуточку... – взмолился Костя и сбегал за Антоновым. – Вот Василий Григорьевич, самый авторитетный у нас человек – председатель краевого комитета партии большевиков, редактор «Красного знамени». Он согласен возглавить комиссию.

– При условии, что Пётр Михалыч в такое чрезвычайное время, когда все партийные организации Приморья переведены на военное положение, согласится заменить меня здесь и возьмёт бразды «Красного знамени», – уточнил Антонов с мягкой улыбкой, удивительной для его возраста и каторжных должностей. – Тогда я действительно готов съездить в Иркутск. Нельзя допустить, чтоб началась война между славянами. Ещё нелепей она между пролетариями. Предлагаю создать пролетарско-славянский союз, который способен противостоять Антанте.

– Превосходная мысль... Где вы берёте такие? Просто голова идёт кругом... Если осуществить предложение Константина Александровича, можно спасти весь наш корпус. Если осуществить эту, можно создать новую Европу. Да здравствует нерушимое братство трудящихся славян! Я согласен за это двумя руками. Да, я очень рад, что такую важную миссию возглавит такой выдающийся человек. Теперь я уверен: вам удастся ликвидировать опасный инцидент и установить между нами самые лучшие отношения. Пожалуйста, извините за нескромность, я даже готов рекомендовать вас комиссаром нашего корпуса. Хоть у нас этой должности нет, я постоянно чувствовал её необходимость. Уважаемый Василий Григорьевич, своей властью председателя Чехословацкого Национального Совета в России я даю вам дополнительные полномочия комиссара. Пожалуйста, используйте их для общего блага. Мандат сейчас будет готов. Нашу сторону представит Гоуска, мой заместитель и председатель военной комиссии Совета. Чрезвычайная по важности комиссия должна немедленно ехать в Иркутск, чтоб искра недоразумения не разгорелась в костёр вражды и ненависти. Я доставлю вас на вокзал.

От подобного предложения поневоле оторопеешь, забыв нужные слова. И когда Гирса торжественно обнял Антонова, Костя с Петром лишь захлопали. Затем почтительно проводили к машине двух председателей, которые благодаря интеллекту сразу прониклись взаимным доверием. После этого Пётр запально припал к графину с водой, а Костя вовсю отдувался:

– Ф-фу-у-уф, прямо не знаю... Такое чудо вряд ли приснится... Гирса осыпал нас подарками чище любого деда Мороза... Хоть кричи «ура»! Слу-уша-а-аю... – пропел он в телефонную трубку и подмигнул Петру: – Что доносит наша разведка... Будто доблестные воины славной дивизии имени легендарного Яна Гуса получили приказ отставить штурм особенно смачных японских борделей и взяли курс на Исполком. Лень, признайся, ты сам отдал чехам этот приказ? В самом деле... Так слушаю... Неужели всё настолько секретно, что секретно аж от меня? Тогда принеси, покажи. Что-то ты, братец, мудришь... Выманиваешь нас отсюда? Нет, срочно прийти к тебе не могу. Может, покаюсь, но не могу. Почему? Жду с повинной весь консульский корпус. Так же всерьёз, как и ты. На, потолкуй с Петром.

– Да, я тоже чую неладное. Сейчас пойду искать в казармах оружие. Давай присоединяйся. Но я только чую, а ты всё точно должен знать. Ну-ну, ошараш... Кто нас к чёрту подслушивает... Брось ерунду. Ладно, попробую... – Пётр опустил трубку. – Видно, Леонид впрямь добыл что-то сногсшибательное. Пошли глянем.

Косте хотелось наедине разобраться в сумбуре мыслей и чувств. После сказочной щедрости Гирсы намёк Леонида был невероятным. Но как сразу поверить в коварство обаятельного и предельно обязательного человека с европейскими понятиями о священной миссии социал-демократов, перед которыми порой чувствовал себя заурядным псаломщиком... Покачав головой, он подошёл к распахнутому окну. Всего в двадцати шагах о песчаный берег ласково приплёскивала серебристая рябь волн. Сейчас бы в лодку и под парусом вырваться в Амурский залив... Нет более счастливых ощущений, чем этот захватывающий полёт...

И случилось непостижимое: счастливые воспоминания взбудоражили мысль о предстоящей встрече в «Версале». Неужели офицерский интеллект ничего не стоит, если они предпочтут удобрять собой германские поля? Не должны. Значит, обязаны сохранить и солдатские жизни. Притом – без особых усилий, поскольку здесь угроза для них минимальна. Вот реальная перспектива помочь себе и другим. Целая дивизия в шестнадцать тысяч отборных солдат... А если ещё Василий Григорьевич по-комиссарски применит свои полномочия в корпусе... Тогда наверняка удастся выстоять до мировой революции. В азарте Костя взял под козырёк перед портретом Ленина:

– Многоуважаемый Владимир Ильич, пожалуйста, извините, что нарушили ваш приказ отступить. Мы прочно держимся тут, защищая Россию с тыла. А вскоре с помощью братьев-чехословаков мы вышвырнем в океан...

Дверь отворилась внезапным рывком. Стремительно вошли офицер и отборные солдаты в русской форме, которую сам недавно распорядился выдать с гарнизонного склада обносившимся за дорогу братам. Вспышками выстрелов блеснули штыки японских карабинов. Офицер гортанно спросил:

– Председатель Исполкома Суханов?

– Д-да-а-а...

– Ты арестован!

– Ка-ак... Это недоразумение... – смутился Костя. – Товарищ Гирса недавно...

– Руки назад! Марш!

– Вы можете тут же убить меня, но сначала я должен позвонить председателю Национального совета Гирсе, – Костя метнулся к телефону, торопливо попросив: – Чехоштаб! Товарищ Гирса, вас беспокоит Суханов. Разве мы дали хоть какой-нибудь повод к вооружённому выступлению?

– Я очень сожалею, но ничего не могу сделать. Сейчас дивизией распоряжаюсь уже не я, а союзное командование. Вот всё, – незнакомо промямлил ещё недавно всемогущий Гирса.

– Неужели вас тоже свергли?

В ответ – ни звука. Европейски воспитанный доктор медицины предпочёл не расслышать бестактный вопрос. Это предательство оглушило настолько, что Костя даже забыл о маузере, лежащем почти рядом. Здоровенные гуситы сгребли его и, не дав коснуться ногами пола, вынесли к чёрному «Форду» с откинутым верхом. Тут офицер спохватился, что в азарте не выполнил главное и вернул Костю в кабинет, где в прежнем состоянии подвешенности с ухмылкой объявил:

– Союзное командование даёт вам половину часа ликвидировать советскую власть и Красную гвардию!

– Никогда... – выдохнул он.

Гуситы снова легко пронесли его под руки между плотными шеренгами собратьев в русской форме и с японскими карабинами в руках. Затем стиснули между собой на заднем сиденье. Оглушённый всем этим, Костя машинально смотрел по сторонам. Бесчисленные прохожие на Светланской улице были по-прежнему спокойны, так как ничего не подозревали. Дальше тоже по-своему шумела обычная городская жизнь. Лишь на Китайской машину остановили чехословаки с выставленными штыками. Офицер назвал пароль. Козырнув, их пропустили.

Наконец «Форд» покатил среди кирпичных казарм, расположенных на Первой Речке. Именно сюда предложил Костя переселиться из теплушек усталым гуситам. Здесь же находился штаб дивизии.

Его даже залихорадило от мысли, что сейчас встретится с Гирсой. Как в такой обстановке вести себя, что говорить? Или просто плюнуть в мерзкую рожу оборотня с более верным названием Гюрза? Решить не успел. Машина остановилась у казармы, уже обнесённой колючей проволокой. В двух небольших комнатах с зарешеченными окнами были приготовлены голые двухъярусные нары на двадцать четыре человека. Всё предусмотрели заботливые браты, пока он по-мальчишески грезил чёрт знает о чём... Сколько невинных, сколько прекрасных людей обрёк он своей куриной слепотой на смерть и страдания... Гнёт вины придавил плечи, перехватил дыхание. Слёзы ослепили глаза...

Постепенно прибывало пополнение. Мерзко радоваться, что Ковальчук или Уткин тоже очутились тут, но Костя всё равно срывался навстречу каждому и после объятий выпытывал, где Пётр, Дмитрий и остальные, что происходит в городе? Чисто сработали чехословаки, приучив любого мальчишку к своим якобы учебным маршам по улицам. Поэтому целый отряд в русской форме с пением «Марсельезы» подошёл к Исполкому и арестовал всех, кто там находился. Многих захватили дома или на работе в других местах. Охранную роту разоружили прямо на службе, лишь красногвардейцы штаба крепости вовремя разглядели карабины у мирных чехословаков и сопротивлялись даже из пламени, которое превратило в костёр весь четырёхэтажный особняк. Многие храбрецы сгорели живьём, задохнулись в дыму. Те, кто защищал первый, второй этажи, стали факелами вываливаться из окон. Их браты садистски добивали прикладами. За то, что гордо отказались поднять руки. Откуда-то выскочила чумазая девчонка в опалённой косынке, с повязкой красного креста на руке и навзрыд заголосила:

– Ироды, что вы творите?! Будьте все прокляты, палачи!

Так зверьё дружно вскинуло её на штыки, швырнув через окно в огонь. Всё это побоище внимательно созерцали американские и японские наблюдатели, готовые в нужный момент подтянуть свои силы, расположенные вокруг.

Тем временем буржуазно-демократическая общественность собралась на Светланской. Все обнимались, осыпали друг друга цветами, пели, целовались, приплясывали. Шипучее «Клико» омывало улицу. Пальба шампанского заглушила стрельбу у полыхающего штаба крепости. Пожалуй, весь триумф завершился бы только хмельным ощущением прежней свободы и безмятежным обсуждением шикарных туалетов столь же великолепных дам, усыпанных драгоценностями, сплошь благоухающими густым ароматом самых дорогих духов. Но чехословаки обнаружили на телеграфе Дмитрия Мельникова, который извещал все города о захвате Владивостока. Разве можно скрыть подобный трофей? Ни в коем случае! Иначе счастье будет неполным. И они гордо вступили на Светланскую. Шествующий впереди офицер по-ярмарочному объявил:

– Почтенные дамы и господа! Перед вами – комиссар милиции и телеграфа Мельников! Последний свободный комиссар! Все другие уже арестованы!

Общественность сразу посуровела, заклокотала отборной бранью, которая с каждым шагом ненавистного комиссара превращалась в сплошной мат. Светские дамы не умели так выражаться, зато плевались – отменно, стараясь попасть прямо в глаза. Дмитрия осыпали затрещинами, рвали пышный чуб, стремились расквасить нос, выбить зубы или глаза, щипали, толкали, пинали, дёргали каждый к себе. А он – улыбался. Коль вся эта мразь так бесновалась, значит, действовал правильно. Лишь удивился, как много затаилось в городе отборного дерьма, которое сейчас превратило дивную Светланскую в сточную канаву. И пожалел, что не хватило времени очистить славный Владивосток. Ещё посочувствовал конвойным, тоже изрядно оплёванным и помятым давкой. Бедные солдаты шли с закрытыми глазами, но, судя по судорожным выражениям потных лиц, уже ощутили горечь своей победы. Опыт явственно говорил: достаточно необходимого клича – браты пустят в дело штыки. Это снова подтверждало его правоту, дополнительно ободряло улыбку и удерживало от легкомыслия. Страх перед смертью Дмитрий пережил ещё до того, как стал боевиком. Сейчас даже поддержка солдат всё равно несла смерть. В общем – отрадную, поскольку сразу избавляла от беснующегося маразма. Однако неподходящую в принципе: нельзя пасть и невольно позволить втоптать себя в мостовую. Нельзя доставлять врагам столько садистского наслаждения. Он должен пройти до конца, чтобы презрительной улыбкой доказать, насколько ему безразлична эта кишащая клоака, мерзкая своей вонью. Офицер уже еле кричал, наверняка уразумев, что больше не выдержит и, заметив у тротуара дивизионный «Форд», предпочёл дальше ехать. Дмитрий облегчённо вытерся рукавом, пригладил растерзанные волосы. Потом сочувственно сказал:

– Эх, браты-братишки, вас втянули в такую мясорубку, что едва ли выкрутитесь... Не видать вам ни прекрасного Парижа, ни златой Праги. Аминь.

В ответ конвоиры не стиснули его бока, офицер промолчал. Значит, можно спросить:

– Что меня ждёт?

– Заточение.

– Спасибо.

В тесной, душной комнате с пыльными стенами больше не осталось пустых нар.

Отныне исчезла необходимость маскироваться. Председатель Национального совета перенёс в Исполком свой штаб и занял уютный Костин кабинет. Красный флаг с крыши переместили к порогу, чтобы входящие вытирали ноги. Врач Гирса любил чистоту. На фронтоне впечатляюще расположились флаги стран-победительниц. В полном соответствии с ролью, американский занял центральное место и являлся самым большим. На тротуаре по ранжиру выстроилось командование с консульским корпусом. Под небесное пение фанфар и звон литавр перед ними чеканным шагом прошли войска. Парад завершился оглушительным салютом эскадры. Пышность торжеств вполне соответствовала штурму Берлина.

Триумф испортил Григорий Раев, сумевший остаться на свободе. По телефону он заявил Гирсе, что красногвардейцев нужно похоронить как положено – с воинскими почестями, а на траурном митинге должен выступить Константин Суханов. Иначе порт и железная дорога замрут в общей стачке. Гирсу изумило появление какого-то Раева, шокировал его ультиматум. Без мёртвых спокойней живым. Гирса приказал убрать останки вместе с хамом Раевым. Не удалось. Даже найти. Неуязвимый Григорий снова предупредил, что похороны всё равно состоятся, порт же замрёт прямо нынче в полночь. Конфуз... Пришлось доложить об этом союзному командованию. От подобной неожиданности адмирал Найт стушевался:

– Что за вздор... Кто такой Райф?

– Профсоюзный босс, ваше высокопревосходительство, которому подчиняются все, – виновато признался Гирса.

– Ликвидировать.

– Невозможно, ваше высокопревосходительство, он глубоко под полом.

– И оттуда диктует вам ультиматумы?.. Хм, странно... Оч-чень странно получается... Чья же, простите, сегодня победа? – Сердито перекосив щётку седых усов, Найт обвёл суровым взглядом онемевших генералов и укоризненно заключил: – Это называется вырвать поражение из зубов победы. Стыдно, господа, стыдно...

Избавиться от конфуза можно было только полной заменой портовых нахалов, вместо которых всё разгрузят безропотные корейцы или китайцы. Правда, побоище совпадало с Днём независимости Америки. Что ж, тоже вполне подходящий момент показать свою независимость от предрассудков. Решив это, все чинно заняли места в банкетном зале ресторана «Золотой Рог». Божественное «Клико» вдохновляло на соответствующие тосты. И Медведев упоённо произнёс:

– Ныне дивный день... дивный сам по себе... Но стократ потому, что является историческим в жизни Владивостока.

Многоуважаемые господа, позвольте мне от имени русского народа и возрождённой демократии в столь знаменательный день поднять бокал во славу наших доблестных союзников, кои сумели в критический миг сплотить для победы над большевизмом все лучшие силы цивилизации. Благодарная Россия будет чтить это вечно!

– Помогать братьям в восстановлении попранной демократии – наш святой долг, – скромно признался Гирса. – Нет ничего прекраснее людей, ликующих в день победы. И я счастлив, что в этом торжестве есть скромная доля наших доблестных воинов.

Адмирал Найт поморщился от бестактности, простительной лишь для штатского доктора, и весомо добавил:

– Ведь подлинное предназначение воина отнюдь не в том, чтоб нести смерть и разрушения. Нет... Он призван сохранять мир, охранять незыблемость демократии. Именно эти гуманные побуждения повелевают нашим мудрым президентом Вильсоном при подготовке экспедиционного корпуса, который вскоре прибудет сюда и с честью выполнит свою священную миссию. Я глубоко уверен: к осени в Петрограде или Москве будет создано правительство, достойное великой России!

Что оставалось опытному Ленлопу в такой задушевной атмосфере? Лишь на равных с полным адмиралом провозгласить закрепляющий спич:

– Великолепно сказано, господа, просто изумительно... Подобные тосты способны украсить любой международный форум даже в нашей Великой Британии, которая является колыбелью демократии, бережно развивая идеи народовластия уже много веков. И если Всевышний поможет нам здесь – на бескрайних просторах России воцарится священный дух мира и согласия!

Ну, как тут не чокнуться? И бокалы звенели, точно цепи сброшенных оков. Шампанского в «Золотом Роге» было достаточно. Речей постепенно становилось всё больше. Ведь каждый хотел поделиться своими впечатлениями, переживаниями, сокровенными мыслями, вызванными долгожданной победой... Посему возникло триумфальное состязание: что иссякнет быстрее – «Клико» или речи?..

Между тем приближалось четвёртое июля – чрезвычайно важный день проверки людей. Как на них подействовал переворот? Испугав насмерть, смял до прежнего состояния, когда основным правилом жизни была хата с краю? Или всё-таки лишь согнул плечи, заставил волю сжаться пружиной в затворе? Ответить на это мог только митинг.

И вновь, как после высадки десантов, случилось чудо. Преодолев растерянность, люди ещё зримей увидели, ещё отчётливей поняли, что потеряли, на какие унижения, беспросветные муки обрекают их разномастные интервенты, которые ржущими табунами вольготно бродили по городу. Покорно всё это терпеть они уже не могли. Плотные колонны рабочих двинулись утром на вокзальную площадь. Бывшие красногвардейцы охранной роты и милиции, безработные, женщины и ребятишки шли сами по себе. Больше тридцати тысяч отчаянных душ заполнили площадь, все окрестные улицы, склоны и крыши. Все пришли проводить павших в бою, но флаги и транспаранты взывали к сопротивлению.

Согласно плану союзного командования во дворах и на чердаках засели пулемётные засады уже из белогвардейцев. Обугленный штаб крепости превратился в настоящую цитадель. Однако могла случиться неожиданность вроде ультиматума Раева. Типы с рожами прежних шпиков начали провоцировать людей. Дошло даже до того, что японский офицер вкатил на мотоцикле в центр площади, где оставили круг для гробов, и застрелил из револьвера подвернувшуюся дворнягу. Поворачиваясь из стороны в сторону, он дико хохотал. Несколько женщин заплакало от самурайского изуверства. Мужчины стиснули зубы и кулаки. Как это им удалось в таком взвинченном состоянии, но люди не ответили сторицей. С ненавистью глядя на провокатора, который продолжал палить в собаку, они угрюмо запели:

 
Вихри враждебные веют над нами...
Тёмные силы нас злобно гнетут...
В бой роковой мы вступили с врагами...
Нас ещё судьбы безвестные ждут...
 

Грозен и страшен был этот неравный поединок, заставивший самурая исчезнуть. Затем появился отряд моряков, которые пришли без винтовок, зато – с духовым оркестром. По трое в ряд они выстроились до круга, куда рабочие принесли на плечах кумачовые гробы, опустив их на белые полотенца. Сверху легли зелёные венки с лентами. Все обнажили головы. Оркестр заиграл «Интернационал». Потом на трамвайную вышку поднялся Григорий Раев и открыл траурный митинг. Под конец его скорбной речи к Светланской подкатили два чёрных «Форда», набитых офицерами.

Стоило появиться Косте – раздался радостный гул, рукоплескания, грянуло дружное «ура». Мощные грузчики легко отстранили конвойцев и на вытянутых руках поднесли Костю к трамвайной вышке. Он медленно поднялся на площадку, внимательно оглядел замершую в трауре тысячеликую опору советской власти. Люди напряжённо ждали, что скажет на прощание председатель павшего Исполкома. Увидев прикрытые венками гробы и между ними – женщину с грудным ребёнком, которая то ли согнулась от горя, то ли склонилась в поклоне, Костя заслонился руками и всхлипнул. Площадь отозвалась содрогающим эхом, в котором звучала саднящая боль простреленных душ, полыхающих яростью мщения. Это заставило перемочь себя, но не хватало дыхания. И он еле слышно сказал:

– Простите... родные... товарищи... если можно... Это наша вина... Наша беда... Мы верили... Так хотелось верить в поддержку друзей... Но жизнь... Взгляните туда... Видите, «Бруклин» расцвечен флагами. Сегодня Америка отмечает День своей независимости. Но только – своей. Поэтому разгромлен Исполком. Поэтому расстреляны наши товарищи. А нас даже в такой момент держат под пушками крейсеров. Почему? Да знают: мы задавлены, но – не разбиты, мы сплотимся и победим! Здесь, перед обугленным штабом крепости, где были убиты наши товарищи, – клянёмся перед ними, что мы, несмотря на предательство меньшевиков, эсеров и чехословаков, несмотря на иностранные десанты и крейсера, – мы не прекратим борьбу до тех пор, пока не восторжествует Советская власть!

Да здравствует Совет!

Да здравствует Советская Россия!

Да здравствует лучезарная мировая революция – настоящее братство трудящихся!

И все грозно ответили:

– Клянёмся! Клянёмся! Клянёмся!

Чтобы выполнить это, люди нуждались в Косте. Ему принесли другую одежду, парик. В таком виде Костя мог исчезнуть, словно в океане. Однако он печально улыбнулся:

– Я дал честное слово вернуться.

– Куда?.. За колючую проволоку, на верную смерть?!

– Да ты никак сбрендил? Окстись хотя бы ради нас!

– Коли не жалко себя, то подумай о жене и сынишке!

– Хм, неужели я не хочу остаться с вами? Обнять жену, подержать на руках Георгия?.. Ещё как!..

– Ты же призвал всех бороться! Так возглавь нас, веди!

– Прямо под пушки и пулемёты?.. Да они ждут мой побег, чтобы накрыть тут всех вместе. Нет, не гоже дарить им такой подарок даже в честь Дня независимости. А бороться – боритесь! В подполье, в партизанских отрядах! Всеми способами! Благословляю вас! Однако сам, увы, не могу сражаться вместе с вами: дал честное слово большевика, что вернусь. Гриша, пожалуйста, успокой их... До свидания, родные товарищи! До скорого свидания!

Костя страстно пожал руки ближайших товарищей, помахал всем, кто стоял поодаль. Провожали его возврат за колючую проволоку вдохновляющим гимном:

 
Смело, товарищи, в ногу!
Духом окрепнем в борьбе.
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе!
 

Сопровождали Костю особо доверенные офицеры, которые собственными жизнями отвечали за бывшего председателя Исполкома. От самой казармы они держали руки на расстёгнутых кобурах. Невиданное множество народа заставило конвой понять, кого понесли на руках к трамвайной вышке. Что говорил этот костлявый, невзрачный человек в чёрной косоворотке, опоясанной простым шнурком с разноцветными кисточками, они не слышали, но напряжение слившихся воедино людей и неистовство, с каким те в чём-то клялись перед юным вождём, – озадачило их...

Что значило в такой обстановке честное слово, когда можно исчезнуть в море людей, готовых защитить кумира от любого войска. Однако он вернулся по-прежнему на руках, которые никак не хотели проститься... Всё это ошеломило офицеров. И когда «Форд» замер перед колючей проволокой, они вскинули руки под козырёк. Офицеры второй машины сделали то же самое. Капитан Вылк по натуре точно отвечал своей фамилии. Так он от удивления долго не мог найти в карманах френча ключ от калитки. Всё равно конвой не шелохнулся до тех пор, пока растерянный Костя сказал:

– От всего сердца благодарю вас, дорогие товарищи. Наздар!