Текст книги "Десант Тайсё"

Автор книги: Николай Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

– Слышь, как его после ванны вести в тюрьму? Ведь на улице морозно! Он тут же схватит воспаление лёгких! – голосил Яков.

– Кто-о-о? – опешил Костя.

– Да мой бывший полковник Савченко! Мы ж застали его прямо в ванне! Он распаренный, будто краб! Вытащили, понятно, и не знаем, как быть?

– Заверни в одеяло, взвали на спину и гони в тюрьму во всю мочь, чтоб не успел простыть.

– Да ты что? Как это я дотащу такого бугая?!

– Тогда несите посменно или вдвоём. Сколько человек в твоём отряде?

– Четырнадцать!

Костя печально разглядывал вроде бы смекалистого и боевого председателя солдатского комитета. Именно поэтому ему поручили арестовать бывшего командира, который прославился тем, что в пятнадцатом году приказал расстрелять у казармы своих непокорных солдат и собственноручно обнёс чаркой всех палачей. Пусть за время революции Яков стал председателем полкового комитета, членом Исполкома, для солидности вырастил белёсые усы и возглавил оперативный отряд, – всё равно не сумел избавиться от раболепия перед их высокоблагородием, ждать, что он поймёт, какую сморозил глупость, было бессмысленно. Костя приказал:

– Ми-илай, немедленно мчите его на любой пролётке в тюрьму. Не то подоспеет его ударный отряд, и от тебя первого останется только папаха. Вперёд! У тебя ещё несколько адресов. Неужели остальные ударники станут ждать до утра, пока ты будешь этак нянчиться с каждым из них? Вперёд!

Лихо козырнув, Яков ринулся прочь и застрял в двери. Перекинутая за спину винтовка штыком и прикладом упёрлась в косяки. Шедший навстречу Пётр улыбнулся:

– Стоп, Аника-воин, погнёшь ствол.

Красный, как собственные погоны, Яков по-лошадиному протопал мимо. Костя стоял у окна, следя в протаенный глазок за крейсерами. Пётр невольно посочувствовал:

– Ждёшь ответ?

– Ага...

– Хм, станут господа портить себе ночь из-за какого-то пустяка. Вот когда вдоволь выспятся...

– А тем временем тот же полковник Савченко после ванны будет маяться в холодной камере...

– Если он схватит насморк – это лишний раз докажет нашу бесчеловечность и превратится в дополнительный повод захватить город. Но пока важней другое. Тюрьмой командует правый эсер Голубев, который может всех выпустить.

– Это бывший латинист гимназии Сибирцевых?

– Кажется...

– Умный, порядочный человек. За последнее время изрядно переменился. Я слышал его на собрании левых эсеров. Нет, Голубев не позволит свинства.

– Всё равно уж больно велик риск. Там для надёжности нужен свой человек.

– Поставь... Если найдёшь согласного... – вздохнул Костя, по-прежнему глядя на чёрные, хищные силуэты эскадры.

Это судорожное ожидание десанта напомнило Петру первые ночи в камере смертников. Лишь какой-то прежний опыт позволил всё равно уснуть на тугом губернаторском диване. Поднял с него привычный звонок телефона. Проминский по-дружески первому доложил, что в тюрьме не хватило места, и самого опасного контрика пришлось уложить на собственную койку. Интервенты от высадки пока тоже воздержались. Явно из-за стужи. На кой чёрт им страдать? Лучше подождут весну.

Другая новость, принесённая Маном, была значительно хуже. Всех чиновников так возмущала советская власть, что они начали общую забастовку до полной победы над супостатами. Это обрекало город на паралич. Кто мог подумать, что образованные чинуши способны на подобный абсурд. Ведь штаты всех государственных учреждений по-родственному или по-дружески были раздуты, как дирижабли. А какой несли прок? То же управление строительства крепости ещё год назад прекратило свои работы, кроме возведения собственных особняков и дач – не пропадать же уйме заготовленных материалов. Но Пётр всё равно был обязан платить лихоимцам, состоящим на службе. Сколько миллионов улетало впустую... Страшно сказать! Надо бы к чёрту сократить дармоедов, тоже вздумавших бастовать. Вот какова благодарность!.. Графиня Апраксина, директриса братства «Во имя Царицы небесной», тоже так ненавидела подлую советскую власть, что в отместку перестала кормить своих подопечных – эпилептиков и слабоумных детей. Сплошной маразм, садизм и гнусность сводили скулы. Пётр заявил на экстренном Исполкоме:

– До сих пор мы, учитывая обстановку, старались избегать обострений. Кое-кто истолковал это как робость или даже трусость. Всё, хватит миндальничать. Предлагаю комитетам рабочего контроля за время стачки перетряхнуть штаты своих контор до нормальной потребности. Коль их сидельцы не хотят служить власти рабочих и крестьян, пусть отдыхают за свой счёт. Банк выдаст зарплату лишь тем, кто заработает её. Согласны?

– Разумеется, ни в коем случае, ибо вы бесцеремонно попираете священное право свободных людей на волеизъявление... Захватив политическую и финансовую власть Приморья, вы возомнили себя апостолом Петром, за коим обязаны идти все верующие. Но как может интеллектуальный цвет города уповать на апостола с церковно-приходским образованием и каторжным прошлым? Комедия. Натуральная машкерада, – заключил Медведев и, сделав паузу, чтобы все до конца прочувствовали это, уже вечевым колоколом загудел: – Машкерада, коя скоро для всех обернётся трагедией! Как сие произошло рядом с нами в Китае. Впервой это случилось ещё в третьем веке до рождества Христова, когда первый император династии Цин внял утопиям философа Шанг-Янга и возвёл заветный для вас социализм. Чем всё кончилось? Пшиком. Ибо даже бессловесные китайцы не вынесли бесправной доли общественных рабов. Следующая попытка провалилась уже во времена династии Ган при императоре By. Последним был юный император Индзун, уверовавший в благородное учение Юан-Нан-Дзы. Крах завершился неслыханным голодом, оставшись чёрной датой в истории Китая. Одиннадцатый век после рождества Христова. Всё оное происходило в цветущих государствах, в мирное время, при максимальном содействии самих правителей. А что творится ныне вокруг?.. Так оклемайтесь же, безумные, и, коль вы изо всех сил стремитесь к миру даже с Германией, мирно сдайте непосильное для вас бремя власти подлинно народному органу – земской Управе. Иначе мы возьмём её сами.

– Даже при том, что час назад объявили себя банкротами Сибирский и Международный банки, задолжав Госбанку девять с половиной миллионов рублей, – просипел Пётр сорвавшимся от напряжения голосом. – Прибавьте к ним сорок миллионов, которые не сдал в банк Доброфлот. К тому же сами чиновники Госбанка не могут отчитаться за несколько десятков миллионов рублей.

– Нам всё вернут, – улыбнулся Медведев, сразу выдав свою причастность к любым стихийным событиям в Приморье.

Он решительно заявлял это почти на каждом заседании, хотя имел почти столько же собственной власти, лишь почему-то не мог ею воспользоваться. Очевидно, полагая, что не хватает политической значимости, коя в новой ипостаси явится с небес. Костя не понимал, как величайший логик и эрудит не учитывал элементарного пустяка. Предложил:

– Пожалуйста, обратитесь в Совнарком. Если ваши доводы убедят Правительство…

Угнетённые постоянными осложнениями, всё нарастающим напряжением обстановки, люди давно не смеялись так весело... Потом охотно поддержали предложение Петра. Забастовщики, понятно, возмутились жандармской деспотией самозванной власти. Будто при царе, вместо службы вольготно митинговали на улицах. Да ещё провели демонстрацию под красными флагами, с красными транспарантами. Уникальный революционный порыв неожиданно поддержали все частные банки, объяснив сие пролетарской солидарностью. Нелепейший маскарад внезапно завершил единодушный протест консулов, которых весьма беспокоили возникшие беспорядки.

Подобный демарш случился впервые. Можно было посочувствовать сановным господам, что выбрали неудачный момент вмешаться в чужую жизнь и потому лишь скомпрометировали себя, если бы это не выявило удручающую бесцеремонность совместных действий. Соседство эскадры увеличивало их опасность. А фатальное совпадение протеста с германским наступлением по всему фронту заставило Петра изумиться:

– Неужели консулы всё согласовали с ненавистным кайзером или это получилось наоборот?

– Неважно... Главное, что давнули синхронно. Значит, пора дать отпор, – заключил Костя.

Исполком немедленно создал Ревштаб по борьбе с контрреволюцией. Возглавить его доверили решительному Петру, а чтобы не очень роптал против нового бремени, – добавили чрезвычайные полномочия. Комиссары тотчас взяли под контроль все банки, сдав обещанное золото в Госбанк. Митинги тут же затихли, рассеялись. В городе наступил обожаемый консулами порядок. Все конторы стали работать по-европейски чётко. А штаб «Лиги защиты и благоустройства города» уже в тюрьме согласовывал свои планы с полковником Боткиным. За это многие хвалили Петра на конференции, обоснованно предлагая послать на чрезвычайный съезд партии. Он мечтательно согласился:

– Конечно, славно бы отоспаться дорогой, набраться побольше силёнок и таким же манером победить вероломных германцев. Но сперва решите, кто заменит меня в Совете, Исполкоме, в газете, рабочем контроле, в Крайкоме и, наконец, в Ревштабе? Молчите? То-то ж... Значит, лучше подумайте о другом делегате, которого я, ради такого случая, вполне могу заменить как его заместитель.

– К сожалению, я тоже не в силах оставить город в такой обстановке, – вздохнул Костя. – Вдобавок, вы в суете забыли про Нейбута. Вот кто действительно способен дать по мозгам хоть самому кайзеру.

Покаянно охнув, конференция согласилась, что лучшего делегата попросту нет, а тем паче – уже прямо в столице. Он оказался лёгок на помине, прислав телеграмму: «Незначительным числом голосов принято подписать позорный мир на германских условиях. Петроградская, Московская организации – за революционную войну. Шлите мандат телеграфом для партийного съезда».

Скудные вести о революционном брожении в германских войсках и возникновение Совета в самом Берлине рождали надежду, что вот-вот свершится заветное и станет легче хотя бы дышать. Мир... Он был желанней любых грёз... А оказался равным татарскому игу... Кабальная петля перехлестнула горло. Виски заломило. Померк свет. Эта встряска спалила остаток сил. Пётр свалился в ознобе, который прошил ещё при появлении вражеской эскадры. Бремя председателя Крайкома и редактора газеты пало на плечи Василия Григорьевича Антонова – молчаливого интеллигента с тихим голосом и старомодной, непривычной для всех деликатностью.

Петра беспокоило, как он, прежде не посвящённый в сложнейшие тонкости минувших событий, происходивших на территории, равной Европе, сориентируется в лавине разнообразной информации.

Не допустит ли ошибок с тяжкими последствиями? Особенно трудно с таким характером ему придётся в редакции, куда рабочие, солдаты или матросы чаще всего являлись гурьбой, поднимая невероятный гвалт. Во время этого постоянного митинга и рождалась газета. Пусть она не блистала изяществом стиля, зато моментально давала точные оценки важнейших событий, выражала свойственный массам размах и революционный напор.

Теперь положение обострилось до крайности. Все читатели от Благовещенска до Камчатки с затаённым дыханием ждали, как отразится Брестский мир на поведении смердящей эскадры, которую возглавил вернувшийся «Бруклин». И председатель Крайкома, редактор «Красного знамени» обязан дать убедительный ответ. Способен ли на это Антонов – неведомо. Пётр ещё сам не представлял, чем тут всё обернётся. Лишь старался постичь расчёты Ленина. После умопомрачительных размышлений выходило, что заключить мир с более сильным врагом, – значило одержать над ним дипломатическую победу. Военное поражение отныне нам не грозит. Слишком велика и позорна цена Пиррова триумфа? Если скоро действительно грянет германская революция, – кабала исчезнет, будто наваждение. Всё получалось невероятно просто и потому настораживало...

Пётр хотел поделиться с Антоновым обнадёживающей догадкой, но стоило подняться с кровати, голова закружилась, непривычно слабые ноги подсеклись в коленях. Пришлось ограничиться наказом жене, чтобы позвала Василия Григорьевича. Однако тот, при всей деликатности, уже просто не мог вырваться из неумолимого потока разнообразных событий, требующих мгновенного решения, контроля за ними или газетного отклика. Хоть на какое-то время выпустить из рук штурвал в такой обстановке нельзя.

Заботливая Клава усиленно поила его различными отварами, потчевала деликатесами. Потихоньку самочувствие улучшилось. Через неделю надоело бездельничать. Бодрый, отменно побритый, Пётр собрался в Исполком. Дорогой Клава для надёжности крепко держала его под руку. Друзья несказанно обрадовались – давай обнимать, поздравлять с воскрешением, посвящать в уйму дел. Костя даже подмигнул:

– Надо немедленно сообщить о твоём исцелении в столицу. Айда на телеграф!

Оценив шутку, Пётр предпочёл уединиться с Антоновым, чтобы выяснить, как тот освоился в новых должностях. Обстоятельный разговор утешил его – в принципе всё делалось правильно. Поэтому заботливый Василий Григорьевич пожелал ему спокойно выздоравливать до конца. В порыве ответного великодушия Пётр согласился пожертвовать надёжной смене высокие посты. Благо, у него ещё имелись Ревштаб, Совет, Исполком, рабочий контроль. И с разбега нырнул в омут привычных забот...

Глава XII

Триумфальное свержение самодержавной деспотии бравые социал-демократы во главе с Агаревым считали только своей заслугой. Посему гордо несли священную обязанность укрепления революции, сохранения её благородного курса, увы, искажённого Временным правительством. До сих пор эта миссия осуществлялась у всех на виду лишь под святым красным знаменем.

Внезапно к нему примкнула целая дюжина иностранных – консулы поместили в меньшевистской газете «Далёкая окраина» совместную ноту протеста против недопустимых действий Исполкома, «незаконно затрагивающих интересы фирм и отдельных лиц разных национальностей». Чрезвычайно озабоченные сим, они не имели «намерения вмешиваться во внутреннюю жизнь Владивостока, но признавали себя свободными применить в будущем те меры, кои сочтут необходимыми для защиты своих интересов».

Так стали явными международные связи дотоле скромных подвижников сугубо местного значения. Требовался подлинный героизм, чтобы открыто плюнуть на рядовых членов партии, в поддержке которых Агарев больше не нуждался. Впрочем, что они теперь значили по сравнению с эскадрой, начиненной десантами. А мораль ныне вообще не имела значения: атавизм...

– Всё-таки, что ж его заставило пойти на такое предательство? – недоумевал Пётр. – Ну-ка, разведка, выкладывай коварные замыслы Верховного Совета Антанты.

– Пока янки всё ещё размышляют, стоит ли давать Дерберу полную автономию Сибири и прочие индивидуальные блага, – сообщил Проминский.

– Погоди, ведь ему это уже обещали англичане.

– Ушлый телок двух маток сосёт, набивая себе цену.

– Больше ничего подозрительного нет?

– Ну, если не считать, что в Благовещенске восстал атаман Гамов, а Семёнов двинулся из Даурии на Читу.

Это действовали уже японцы, стремясь первыми утвердиться на русской земле. Тут было относительно спокойно. Хотя Петру ох как не нравилась благостная тишина, которая вынудила благоразумного Агарева превратиться в камикадзе. Но долго тратить время на очередную головоломку было некогда. Население уже давно изнывало от постоянного роста цен. Особенно они взвились после Октябрьской революции. Стремясь напоследок урвать всё возможное, торговцы одновременно восстанавливали народ против советской власти, не способной урезонить хапуг или явно потакающей им. Пора прекратить повальный грабёж. Ну-ка, господа, откройте гроссбухи, показав, сколько вам стоят уголь, железо, рыба, сукно и почём вы их продаёте. Вопиющая разница видна даже слепым. Больше не смейте заниматься наглой спекуляцией, довольствуясь лишь законными пятью или семью процентами торгово-промышленного дохода. Если это не устраивает, – скатертью дорожка. Россия уже подчистую избавилась от ваших собратьев.

Справедливость решения насущной проблемы целиком отвечала нуждам простого народа. Исполком поддержал Петра. Оппозиция, естественно, вовсю ощетинилась, ещё раз доказав, чьи интересы защищает столь рьяно.

Громоподобная весть заставила Циммермана посетить Исполком. Как подобает председателю Биржевого комитета Дальнего Востока, он важно опустился в знакомое кожаное кресло у полированного письменного стола. Взглянув на Костю, заметил неприятную пустоту над его взлохмаченной головой. Прежде лазурную стену украшал большой портрет Николая II в резной раззолоченной раме. Теперь от него осталась лишь синяя тень, в квадрате которой осенним листом желтел газетный портретик Ленина. Контраст был разительный, но ещё раз подтверждал, как ловко хозяин кабинета прикрывался этим фиговым листиком...

Костя с любопытством рассматривал главного воротилу Приморья, который был богаче иных государств и тем не менее до сих пор не заплатил даже подушный рублёвый налог. Невозможно представить, зачем он пожаловал с таинственной улыбкой Моны Лизы Джоконды. Это озорное сравнение создало тон разговора. Костя протянул:

– У вас такой вид... Словно прозрели, решив уплатить все долги.

– Ах, Константин Алексаныч, простите, бога ради... Заработался... Уйма дел! А голова уж не та... Вот и запамятовал... Стоит ли разговора какой-то мизер? Пожалуйста, дайте мне ручку.

Прямо на подлокотнике он чиркнул пером в именной чековой книжке директора собственного Купеческого банка и торжественно протянул радужный листок. Закрепляя удачное начало, вдохновенно добавил:

– Дорогой Константин Алексаныч, я ради революции готов на всё! Помните, когда скинули Николашку, что было в магазинах? Ни одного красного клочка! «Кунст и Альберс» вместе с другими упрятали весь материал в подвалы. Специально упрятали, чтоб ликующий народ остался даже без флагов. А я срочно пригнал из Харбина целый состав красного шёлка, сатина и ситца. Их всем демонстрантам хватило на лозунги, транспаранты, знамёна, розетки, кокарды... На всё! И сам, будто генерал, шёл впереди колонны с алой лентой через всю грудь. Вы это сами видели. Ведь так?

Улыбаясь от комизма той сцены, Костя согласно кивнул. Хорошо умел веселить юморист, убеждённый, что революцию подстроили жандармы. По привычке затеяли очередные беспорядки, чтобы доблестно усмирить бунтующую чернь и получить за это от батюшки-царя положенные за бдительность награды. Однако в нужный момент оплошали с похмелья. И бунт пожаром охватил всю Россию... Зато сам господин Циммерман в приливе революционного энтузиазма не упустил момент хапнуть целое состояние. Тем временем благодетель упоённо исповедовался:

– За эту выручку революции они хотели меня распять! Хех-хе, не та пора... Я сказал им, пускай попробуют. Уже сам народ разнесёт их к едрени матери. Образумились, дурачье... Да-а... Или совсем недавно, когда вы постановили взимать подушный налог... Они сдуру хотели бастовать, а я сказал: «Вы что, спятили? Да, за полгода вы погубите советскую власть. Как ей жить без денег? Но заодно похороните и себя, отдав японцам всё Приморье». И, уважаемый Константин Алексаныч, сами видите, никакой стачки нет. Все убедились, что комиссары, наоборот, охраняют их банки. Правильно?

Седая, почти лысая голова Циммермана для полной революционности даже порозовела. Костю подмывало уточнить, что разъярённых коллег образумил Исакович. Да неловко портить ситуацию, ставя под сомнение бесценный визит. Ведь не мог же такой занятой человек впустую тратить время, льстиво распинаясь в мнимых заслугах. Это оскорбительно для любого человека, а тем паче – для председателя Биржевого комитета. Следовало выяснить, ради чего он так унижался. И Костя глубокомысленно изрёк:

– Гм, кто мог подумать, что ваши интересы столь тесно переплелись с интересами советской власти...

– Вы, конечно, считаете меня презренным спекулянтом, пошлым барышником, для которого главное в жизни – заграбастать побольше денег! – слегка обиделся Циммерман и после многозначительной паузы философски спросил: – Только разве в них настоящее, истинное счастье? Нет, уважаемый Константин Алексаныч, и ещё раз нет! В таком возрасте суть уже не в наличности, а – в личности. Сейчас меня больше заботит уже идейный смысл жизни. Да-да!.. Вот почему я люблю прекрасную песню «И как один умрём в борьбе за это!» Чудесная песня! Лучше всех, какие я знаю!

Костя впервые слышал подобное и, уже не представляя, как толковать всё это, невольно вспомнил декабристов, других благородных людей, которые всем благам жизни предпочли служение идее. Серьёзность момента обязывала сменить тон. Костя осторожно признался:

– Я рад, что вас осенило прозрение... Если сумею, готов помочь в осуществлении идеи, которая, надо полагать, и привела сюда вас. Посему необходимо уточнить, за что же именно вы, всеми уважаемый председатель Биржевого комитета Дальнего Востока, решили не просто умереть, а ещё основательно посражаться. Ведь так?

Розовое, тщательно выбритое лицо Циммермана засияло испариной. Он с минуту неторопливо опахивался чековой книжкой, взвешивая момент. Глаза словно выцвели от возбуждения. Отчего казалось: в тебя вперены немигающие бельма слепого. Противное ощущение. Костя взял давно погасшую трубку. Наконец Циммерман восхищённо воскликнул:

– Многоуважаемый Константин Алексаныч, вы – провидец! Честное слово! Ах, как я рад, что мы понимаем друг друга... Ну, прямо нет слов... И восхищаюсь вами от всей души! Ну, конечно, за это... Я по-старинке привык всё обделывать так, чтоб никто лишний не знал. Ни-ни... Иной раз аж от самого Бога таишься. А вы... Да здравствует революция! Да здравствует равенство желаний! Тупица и лодырь пользуются всеми благами наравне с гением! Соблазнительно? Ещё бы! Хотя всё это – чистейшая фикция. Крах неизбежен, если государство станет благодетелем паразитов. Однако тогда эти завлекательные лозунги были просто незаменимы, лишь бы поднять всю ораву. М-да, вы действуете са-авсем по-другому... Смело работаете! Надо ж так раскачать безумные толпы... Да здравствует революция! А сами, хе-хе, р-раз и – через папашину голову – в кресло губернатора! Ло-овко всё провернули! Поздравляю вас, многоуважаемый Константин Алексаныч! От чистого сердца!

Эта филиппика подтвердила изощрённость матерого дельца, пока не ответившего по существу. Любопытство побудило разыграть предложенную роль. Набивая трубку, Костя снисходительно хмыкнул:

– Безмерно рад... Поразительно верно всё истолковано... Кто же вас надоумил раскусить меня?

– Хм, кто... Именно по тому, как вы, глубокоуважаемый Константин Алексаныч, использовали редчайшую ситуацию, мне стало ясно, какой вы умница... Нет, – мудрец! Мне безумно нравится ваш размах и ваша метода... Я уже не говорю за разные мелочи вроде завода Зилгалва, но так национализировать флот... Хе-хе, Генрихсон и разные прочие в панике – это кошмар! Мигом сбыли чохом свои пароходы, чтоб спасти хоть гроши. А вы спокойно имеете минимум пяток миллионов комиссионных. Чистая работа! А сколько будет ещё... Ведь американцы приготовили для концессий у нас и в Сибири тридцать миллиардов долларов! Японцы, англичане, французы тоже готовы вложить свои капиталы... Комиссионные, дивиденды с собственного дела... Уже через годик-другой вы будете иметь свой миллиард!

Потягивая успокоительный дымок и щурясь от ослепительной перспективы, Костя съехидничал:

– Завидно?..

– Эх-хе-хе... Какая судьба у старого мерина? Остаток жизни за клок сена преть в хомуте. Вот и всё... А вы гарцуете, как молодой жеребчик, да смотрите, как огулять всех кобылок! Что ж, молодость есть молодость... Эх-ха, чтоб так начать, я тоже натянул бы замызганную косоворотку. Но моё время – фью... Теперь наклоняйся за каждой копейкой... Думаете, это уже легко?

– Сочувствую от всей души.

– Гм, чего вам не улыбаться, когда имеешь таких союзников... Скоро они ликвидируют советскую власть и никому не позволят покуситься на вашу... Д-да, многоуважаемый Константин Алексаныч, просто нет слов, как ловко вы всё провернули... Прямо нет слов!

Циммерман подавленно ёжился в кресле, открыто сгорая от зависти. Чтобы он с расстройства ещё чего доброго не окачурился, Костя презрительно спросил:

– У вас всё?

– О-о, что вы! – умоляюще подался к нему Циммерман. – Нет-нет, уважаемый Констатин Алексаныч, нет-нет! Меня интересует... В порту, вы сами знаете, лежит на пять-шесть миллиардов разных грузов. Кому их теперь отправлять? Получателей в России уже нет. А если появятся... Ну, была революция, беспорядки... Всё растащили совдепщики... Я понимаю: ваши союзники тоже решили воспользоваться моментом и выкурить нас отсюда... Конечно, такие связи трудно рвать... Но надо же быть немножко и патриотом. Ведь пятьдесят-шестьдесят процентов будут ваши. Тогда, если постараться, вы будете иметь свой миллиард уже к Рождеству! Я гарантирую это вам. Думаю, грех упускать исторический шанс.

– Соблазнительно... Весьма соблазнительно!.. – восхищался Костя хваткой дельца и размахом его аферы, способной вызвать международный скандал. Да вот почему-то же не боялся он этого... Значит, был уверен в успехе.

– Ещё бы... В двадцать пять лет иметь три-четыре собственных миллиарда золотом!..

– Гм, кто ж за это откажется быть патриотом? Лишь полный осёл!

Считая главное дело свершённым, Циммерман устало откинулся на спинку кресла и довольно погладил подлокотники. Скрюченные, потные пальцы оставили на коже следы, точно ползущие слизняки. Затем осторожно поинтересовался:

– Как мы это оформим? Ведь я должен иметь полномочия на продажу такой уймы товаров... Кстати, союзники тоже держат их на прицеле. Надо же их обвести...

– Надеюсь, вы уже всё продумали на сто ходов.

– Гм, зачем бы я сюда шёл. Такую операцию, дорогой Константин Александрович, надо провести чисто, мигом. Пока никто не рюхнулся.

– Так действуйте. Я вам полностью доверяю. Необходимые документы готов подписать нынче же.

– Благодарю вас. Я пришлю их с курьером. Сами понимаете, нам лучше встречаться пореже и то не здесь.

– Кто с нами ещё?

– Ни-ни! Только вы и я. Остальные будут просто исполнять приказы. Это оч-чень надёжные люди. Все они работают далеко отсюда и совершенно ничего не будут знать, оформляя обычные сделки... Ф-фу-у-у, от радости чуть не забыл ещё одно дельце. Есть слух, будто вы хотите взять под контроль комиссаров нашу промышленность и торговлю. Это верно?

– Гм, быстро же к вам приходят столь важные слухи. Явно прямо из первых рук. А разве мог столь ответственный человек, вводя вас в заблуждение, поступать столь безответственно? Исключено.

– Уму непостижимо, что творят головотяпы... Ведь благополучие государства целиком зависит от мудрой финансово-экономической политики. Мудрой! – назидательно подчеркнул Циммерман, пытаясь нащупать душащий воротник сорочки. Дрожащие пальца судорожно скользили по розовому ожерелку, закрывающему чёрный галстук-бабочку. – Это значит, что сперва надо воскресить все производительные силы Приморья, заботливо помочь им развиться полностью. Лишь тогда появится резон в подобном контроле, то бишь – фактической национализации. А что делают ваши товарищи... Хотят забраться в крохотный садик и, как мальчишки, оборвать ещё зелёные яблоки. В результате столь революционного эксперимента получатся одни экскременты...

– Позвольте с вами не согласиться. Помянутый дачный садик уже давненько стал райским. Давайте прикинем, что даёт вам хотя бы торговля зерновыми. В Маньчжурии пуд гречихи стоит лишь семь гривен, бобов – полтора целковых, пшеницы – два с полтиной. Всего. А тут вы берёте за них четыре, восемь и двенадцать рублей. Как сие называется и сколько лет уже длится? Ещё хлеще обстоит с промышленными товарами, когда за серп или косу крестьянин вынужден отдавать почти корову.

– Детский лепет... Ах, какой детский лепет... Неужто я должен торговать себе в убыток? Покажите мне такого олуха. Я о радостью полюбуюсь на его голую задницу.

– Которую надёжно прикрывают пять—семь процентов разумного торгово-промышленного дохода.

– Эх-хе-хе... Кто в наше смутное время согласится на подобный мизер? Любой разумный человек что-то должен иметь на чёрный день. Даже у вас... Кхе-кхе-кхе... Многоуважаемый Константин Алексаныч, как красный губернатор, обязанный в чём-то потрафлять массам, вы где-то правы... Но как деловой человек, вы должны понимать, какой крах разразится, коль над нами поставят безграмотных самодуров с комиссарской нагайкой в руке. Дорогой Константин Алексаныч, я вас очень уважаю и от имени президиума Биржевого комитета умоляю не допустить катастрофу. Мы за ценой не постоим. Я хоть сейчас готов добавить в чек ещё пару нулей.

– К сожалению, это сфера Никифорова, который всё делает лишь из идейных соображений. В отличие от меня – конченный коммунист!

– Э-э, если хотите, я – тоже социалист... Но почему же разным японцам-американцам нужно отдавать обязательно всё? Конечно, они готовы пустить нас по миру... По сравнению с ними, мы теперь – лилипуты. Но нам тоже хочется жить!

Вошёл озабоченный Пётр с бумагами в руке. Увидев редкого гостя, довольно встопорщил усы:

– Вот так сюрприз... Приветствую вас, господин Циммерман. Всё-таки решили поладить миром? Поздравляю. От всей души.

Не замечая протянутой руки, Циммерман размышлял, стоит ли предлагать ему отступного. Рисковый шаг, способный помешать более ценной сделке. И лишь безнадёжно прохрипел:

– С вами разве сговоришься... Сами заставляете людей бастовать, сами...

Циммерман прижёг Петра взглядом, затем, будто кокотка, обиженно собрал гузкой синеватые губы. Получилась отменная мина оскорблённой добродетели, на которой негде ставить клеймо. Ради истины Пётр предложил:

– Хорошо, давайте вместе прикинем хотя бы мелочь. Скажите, пожалуйста, сколько у вас работает китайцев на той же лесобирже?

– Хм, была нужда считать их, – фыркнул Циммерман. – Лучше...

– Неужто они правда едят меньше корейцев?

– Что вы пристали с какой-то ерундой? Лучше скажите...

– Так слушайте, слушайте. Только на местной лесобирже на вас работает двести восемьдесят четыре китайца. Вы считаете, что они едят очень мало. Поэтому платите им подёнку на целковый меньше, чем корейцам. В итоге лишь таким способом каждый день экономите двести восемьдесят четыре рубли. Если к тому же учесть, что на всех своих предприятиях корейцам вы тоже платите вполовину меньше, чем русским... Пардон, пардон, их вы предпочитаете не брать. Итак, ваш годовой доход лишь за счёт бессловесных рабов равен... И при всём этом вы – хозяин дюжины различных предприятий, собственного банка, глава Биржевого комитета всего Дальнего Востока, ещё уклоняетесь от элементарного подушного налога. Не совестно так поступать?