Текст книги "Ураган"

Автор книги: Николай Шпанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

Мысли Лоуренса прервал телефонный звонок. Звонил один из тех аппаратов, которые не имели ответвления ни к кому из секретарей. Следовательно, звонил кто-то из наиболее близких в деловом или семейном смысле. Но едва Лоуренс снял трубку, как в удивлении спросил:

– Черт возьми, каким образом вы сумели позвонить мне по этому проводу?

На другом конце провода послышался смех:

– О, Лорри, неужели вы думаете, что существует провод, к которому я не мог бы присоединиться, когда мне нужно?

Лоуренсу больше всего хотелось послать собеседника ко всем чертям, но он только сказал:

– В девять еще довольно светло. Давайте лучше в десять, Тони.

Было уже совсем темно, а фонари у бокового подъезда «Регина-Виктории» все не загорались. В десять часов у этого подъезда остановился «дюзенберг» Лоуренса Ванденгейма, и его владелец поднялся в апартаменты тридцать третьего этажа. А через четверть часа у того же подъезда остановились еще три автомобиля. Средний из них, такой же черный «дюзенберг», как у Ванденгейма, с такими же пуленепроницаемыми стеклами. Из автомобилей, остановившихся вместе с этим вторым «дюзенбергом» – один впереди него, другой сзади, – не вышел никто, хотя в каждом из них сидели пассажиры: это были телохранители. Все три автомобиля отъехали тотчас, как человек, вышедший из «дюзенберга», скрылся в подъезде отеля. Человека этого звали по-разному – в зависимости от общества, в котором он появлялся, и от дел, какие в данный момент вел. Иногда он бывал графом Антонио Пирелли ди Комо, иногда просто Тони Пирелли, а подчас его называли просто «президент». Те, кто его так именовал, никогда не уточняли наименования возглавляемой им организации. Она считалась глубоко законспирированной, хотя власти отлично знали об ее существовании и в широкой публике она носила мрачное название – Синдикат большого рэкета. Его областью была всякая деятельность вне рамок закона от киднэппинга до «содействия» выборам. Как всякую монополию, синдикат возглавляло свое правление: имелись филиалы, директора, бухгалтеры и клерки, свой транспорт, свои убежища для укрывающихся членов синдиката, свой сыск, свой суд с исполнителями любых приговоров, до смертных включительно, и, наконец, свои «вооруженные силы». Синдикат мог их бросить для наступления на любую из твердынь легального бизнеса или на разгром любой рабочей организации, профессионального союза, стачки. В администрации синдиката все было так же, как в любой другой монополии. Разница заключалась в одном: дельцы дозволенного законом бизнеса могли открыто вкладывать свой капитал в любую промышленность, в землю, в банки и открыто бороться друг с другом на бирже; главари же синдиката действовали негласно, через подставных лиц, и бизнес синдиката считался нереспектабельным в отличие от респектабельного легального бизнеса.

Руководители синдиката рассматривали такое положение как противоречащее здравому смыслу и терпели его только до поры до времени – пока Антонио Пирелли не станет депутатом.

Для проталкивания капиталов синдиката в хозяйственную жизнь страны Пирелли активно помогал политическим боссам провинций. Деньги синдиката играли роль в избирательных кампаниях сенаторов, губернаторов и судей. Взносы от неизвестных или подставных лиц давали синдикату возможность сказать свое слово, когда избиратели шли к урнам. Рядом с миллионами, внесенными «клубом 33-го этажа» на последнюю предвыборную кампанию, в партийной кассе лежали и тайно внесенные миллионы синдиката.

Итак, Тони Пайрелли (он же Пирелли, граф Антонио ди Комо) пожелал повидаться с Ванденгеймом с глазу на глаз вне деловой конторы.

Войдя в салон тридцать третьего этажа «Регина-Виктории», Пирелли дружески кивнул Лоуренсу. Для Пирелли «великий» Лоуренс был просто «Лорри».

Разговор происходил без свидетелей, без фонограммы, на вполне равной ноге. Пирелли предъявил Ванденгейму нечто вроде ультиматума: в случае принятия закона о неограниченной власти главы государства он, Пирелли, должен получить точно оговоренную возможность участвовать в ракетном буме. Иначе, несмотря на все могущество «33-го этажа», респектабельным монополистам придется очень и очень повозиться с проведением поправки к конституции через Верховный суд. А без санкции этого учреждения всей затее Лоуренса грош цена: суд не утвердит решения конгресса.

***

Два «дюзенберга» отъехали от подъезда «Регина-Виктории» и умчались в противоположных направлениях. Но дальнейшие события потекли в одном русле – так, как это и было нужно обоим пассажирам: респектабельному и нереспектабельному.

Глава 7

Когда сэр Томас покидал пост премьера кабинета ее величества, ему был пожалован титул графа Чизбро. Этим подчеркивалось, что его заслуги ставятся не ниже заслуг его знаменитого предка.

Сэр Томас был умный человек. Он не сердился, когда кто-нибудь начинал насвистывать популярный мотив песенки об его славном предке: «Чизбруг в поход собрался…»

Иногда даже сам принимался подсвистывать.

Теперь Чизбро исполнилось девяносто. Родовые регалии он вытаскивал на свет только в особо торжественных случаях. Церемонии во дворце из-за их дороговизны становились все реже, поэтому и регалии большей частью лежали без употребления. Их владелец оставался попросту сэром Томасом. Он любил видеть в печати и свою популярную кличку «Боевой конь». Впоследствии к ней приросло ласковое уточнение – «Боевой конь с длинной трубкой».

Свою знаменитую трубку сэр Томас действительно по-прежнему не выпускал изо рта. Но что осталось от Боевого коня?! Над этим легко посмеивался он сам. Такова отличительная черта умных людей и сильных характеров: они не боятся старости.

Сэр Томас почти безвыездно сидел в своей усадьбе вдали от столицы. Дни, когда его голова была свежа, уходили на писание мемуаров. Он верил тому, что его прошлое и настоящее – это история Империи, и твердо верил в вечность Империи. Как певалось в старой песне: «Пока стоят меловые утесы». В себя сэр Томас верил не меньше, чем в Империю.

Сэр Томас помнит многое, о чем не станет упоминать в своих мемуарах. Взять, к примеру, русские дела. Сколько раз сэр Томас пытался набросить сеть на русского противника. Просто тошно вспоминать, какие надежды он возлагал на вмешательство в гражданскую войну в России! Если бы дорогие соотечественники знали, сколько добытого их потом и кровью золота уплыло в грязные лапы всяких авантюристов и преступников – от Деникина до Балаховича, от Врангеля до Петлюры! Лучше не вспоминать.

Воспоминания о русских делах разволновали сэра Томаса. Он даже встал из-за стола и пошел бродить по кабинету. Так, за хождением из угла в угол, и застал его один из секретарей.

– Вы просили показать вам корректуру этого места, сэр?

– Места? – Сэр Томас хмуро уставился на секретаря. – Какое место? – нетерпеливо повторил он.

– Где описывается визит господина Хесса, сэр.

– Визит?! – Сэр Томас скорчил презрительную гримасу и движением подбородка указал на письменный стол.

Секретаря давно уже не было в комнате, а сэр Томас все стоял над столом и глядел на листки корректуры. Его мысленный взор уходил далеко за пределы сказанного в этих листках. Что он написал для широкой публики? Несколько страничек пустяков, где каждое слово предназначено скрыть правду. А может ли он сказать правду сегодня? Хочет ли сказать?

Едва ли.

И все же стоит, пожалуй, перебрать в памяти, как все происходило. Сказанное в мемуарах не должно бросаться в глаза как стремление подогнать исторические факты к тому, что автору хочется в них видеть. Слишком многое проникло в публику, несмотря на усилия сохранить в тайне неприглядные страницы истории.

Сэр Томас опустился в кресло и механически, сам того не замечая, принялся готовить новую трубку. Только первые затяжки, пока трубка не раскурилась, потребовали некоторого внимания. Но вот дымное облако, расплываясь над столом ароматной синеватой завесой, отгородило сэра Томаса от действительности. Из-за этой колеблющейся завесы одно за другим выглядывают лица, наплывают картины событий.

После некоторого раздумья сэр Томас, позвякивая ключами, подошел к большому шкафу темного дуба и вытащил регистратор, крест-накрест перевязанный шнурком с фамильной печатью Чизбро. Желтые осколки сургуча рассыпались по сукну письменного стола. Тетрадь за тетрадью, страницу за страницей сэр Томас перебирал материал, освежавший в старческой памяти события 1941 года: донесения имперской разведки, копии с перехваченных писем, записки министров, фотографии с выкраденных докладов нацистских деятелей фюреру, копии допросов, не вошедших в дела Нюрнбергского судилища, и, наконец, стенограммы нескольких разговоров с Хессом, которые по поручению сэра Томаса вели доверенные лица.

Сэр Томас представлял всю историю с полетом Хесса так, как ее изобразил бы беспристрастный исследователь. Прежде всего нужно бы спросить, для чего он, сэр Томас, лидер тори, в 1936 году тайно искал встречи с руководителем гитлеровской организации немцев за границей Боле; зачем встречался в 1937 году с Риббентропом; зачем понадобилось свидание с другом Гитлера Ферстером в 1938 году? О чем они говорили? Почему беседы не нашли места на столбцах обычно столь осведомленной прессы? Почему ни на один из этих вопросов сэр Томас так и не дал ответа? Не откровенничали и Боле, Риббентроп, Ферстер.

10 сентября 1940 года за всех невольно ответил советник заместителя фюрера Рудольфа Хесса Альберт Хаусхофер. В записке, составленной для своего шефа, Хаусхофер без обиняков писал, что именно эти тайные свидания дают ему основания утверждать: в Империи имеется немало людей, которые именно теперь, в разгар ожесточенной «битвы за остров», ничего не имели против того, чтобы довести до конца разговоры 36, 37 и 38 годов. Хаусхофер считал, что в Империи есть «разумные» люди, готовые развязать рейху руки на востоке. Альберт Хаусхофер поименно назвал представителей высшего имперского общества, за которых ручался. Вот люди, чьи уши не останутся глухими к возобновлению дружеского разговора с фашизмом: четыре пэра, три заместителя министров, два посла, несколько высших чиновников министерства иностранных дел и, наконец, целая группа молодых тори, связанных с королевским двором не только придворными должностями, но и родством. Хаусхофер предлагал немедля написать герцогу Гамильтону.

Герцог Гамильтон занимает видный пост в противовоздушной обороне Империи и состоит в свойстве с королем; он понимает, что Империи и рейху по пути, когда речь идет об уничтожении коммунистической России. Герцог Гамильтон имеет крупные денежные вложения в рейхе и, следовательно, материально заинтересован в мире между Империей и рейхом. Одним словом, он то лицо, через которое можно установить тайную связь между Гитлером и королевским двором. Хаусхофер сообщит герцогу, что есть возможность тайной встречи. Например, в Лиссабоне. Возможны и другие варианты.

Разумеется, чтобы переправить по адресу такое письмо, не компрометируя Гамильтона, нужно прибегнуть к тайным каналам, известным разведчикам обоих государств. Передаточным пунктом может служить тот же Лиссабон, где на равной и подчас дружеской ноге агенты Гитлера встречаются с посланцами герцога Гамильтона. Так письмо Хаусхофера дошло по адресу. Герцог Гамильтон не только получил его – весточка из рейха обсуждалась за круглым столом клайвденцев, и результатом обсуждения было ответное письмо герцога Гамильтона Хаусхоферу.

Кружность пути, по которому шла переписка Хаусхофер – Гамильтон, потребовала затраты времени с конца сорокового до первых месяцев сорок первого года. Именно в это время Рудольф Хесс – по прежней своей профессии летчик – стал усиленно тренироваться в Аугсбурге на самолете Мессершмитта («Ме-110»). 3 мая 1941 года Хесс приехал в Берлин, чтобы видеться с фюрером. Это была долгая беседа с глазу на глаз. Записи ее не существует, но сэр Томас знает: именно тут были подведены итоги всем предварительным демаршам обеих сторон и Хесс получил точные инструкции фюрера, как действовать дальше. Вероятно, договорились и о том, что предпринять в случае, если тайна закулисных сношений рейха с Империей будет раскрыта раньше, чем им нужно.

Основной целью переговоров, предстоявших Хессу, было добиться компромисса, который гарантирует Гитлеру отсутствие активного второго фронта, когда он бросится на Россию. Базой для такого поворота были положения о том, что между рейхом и Империей определяются сферы влияния, как двух европейских гегемонов; рейх получит все свои доверсальские колонии; претензии рейха в Восточной Европе вплоть до Урала могут быть рассмотрены с самых благоприятных позиций.

10 мая 1941 года Хесс полетел в норвежский город Ставангер, где базировались бомбардировщики люфтваффе, совершавшие налеты на имперскую метрополию. Там Хесс на своем «Ме-110» присоединился к бомбардировщикам, отправлявшимся в полет через Северное море. Приближаясь к острову, Хесс отделился, взяв курс к северу, где расположено поместье герцога Гамильтона. По договоренности, обусловленной в переписке, «случайно» произошло одно из самых интересных совпадений этой ночи: дежурным по противовоздушной обороне страны оказался не кто иной, как именно герцог Гамильтон. Получив донесение о том, что к северу страны летит одинокий фашистский самолет, судя по всему «Ме-110», Гамильтон поднял в воздух истребители с приказанием преследовать «Ме-110» и, не сбивая его, заставить сесть.

***

Листая документы, сэр Томас просмотрел доклады о том, как «вынужденный» к снижению «Ме-110» потерпел аварию, а его пилот, спасаясь на парашюте, сломал ногу и попал в руки полиции. Полицейские, которых, по-видимому, не успели предупредить о возможности появления высокого гостя, приволокли его в Глазго и посадили в тюрьму, как обыкновенного фашистского диверсанта.

Этот просчет повел к огласке появления таинственного нациста, который потребовал свидания не с кем иным, как с герцогом Гамильтоном. Правда, нацист назвал себя Дорном, а не Хессом, но Гамильтон отлично знал, кто этот Дорн. Однако страх быть уличенным в сношениях с противником вынудил Гамильтона при свидании с Хессом заявить, что он его никогда и не видел.

Попытки корреспондентов проникнуть в загадку таинственного парашютиста ни к чему не привели. Секретная служба ловко дезориентировала общественное мнение. Публика так и не дозналась, что выдумка выдать Хесса за безумца, якобы предпринявшего полет на собственный страх и риск, без ведома Гитлера и даже вопреки его воле, родилась в Интеллидженс сервис и все через тот же Лиссабон она была подсказана рейху. А там уж нацисты постарались развить ее: объявили, что фюрер поклялся казнить Хесса, как только до него доберется, арестовал жену Хесса, его адъютантов и секретарей.

Под покровом этой дымовой завесы сэр Томас и наладил с Хессом прямую связь. К узнику были посланы доверенные люди: канцлер Раймон, скрытый под именем «доктор Гатри», и один из клевретов сэра Томаса – Патрик Кирк, которому дали псевдоним «Макензи». Они-то и повели с Хессом сверхважные переговоры, ради которых тот прилетел.

Перед сэром Томасом стенограммы. Подробное, длительное обсуждение всех обстоятельств международной обстановки, предшествовавших полету, сопутствовавших ему, и тех, которые должны были стать его следствием. По мере чтения сэр Томас видит, что память все же удержала не все подробности. За ними встают и детали, не вошедшие даже в совершенно секретную стенограмму. Они передавались сэру Томасу только тонкими губами Раймона и с той минуты были погребены для истории. Вот одна из важнейших стенограмм о том, что Гитлер собирается делать с Европой, с Ближним Востоком. Вот игра Хесса в джентльмена, который никак не может согласиться с тем, чтобы оставить Ирак без помощи рейха в борьбе с претензиями иностранных империалистов. А вот и разъяснения, данные Хессом по поводу того, что Гитлер считает Восточной Европой до Урала. На этот счет у собеседников не было больших разногласий: Империя готова была предоставить Гитлеру свободу рук.

Сэр Томас вспоминает, как после этих тайных бесед перед кабинетом его величества встал вопрос: пойти на открытое соглашение с Гитлером, закончить войну на Западе и предоставить ему возможность всеми силами атаковать Россию, покончить с ней как с европейским государством?

Но, победив Советскую Россию, овладев ее европейской частью с неисчерпаемыми сырьевыми и продовольственными ресурсами, Гитлер стал бы так силен, что мог выкинуть в печку соглашение с Империей и вторично навалиться на нее с удвоенной энергией.

Да, такой вариант был опасен.

А как насчет второго варианта: тайное соглашение с Гитлером обеспечивает ему пассивность западного фронта, пока он подготовит и осуществит нападение на Россию?

Для такого соглашения есть отличный предлог: общественное мнение мира не одобрило бы открытого предательства Запада в отношении Советского Союза. Так пусть же Гитлер расправляется с ним, как ему угодно. Империя не будет ему мешать, хотя формально и объявит себя союзником России. А в разгар войны Гитлера с Россией передохнувшая, набравшаяся сил Империя нападет на фюрера сзади…

Покачивая в зубах дымящуюся трубку, сэр Томас посмеивается и постукивает по столу очками. Прищурив заплывшие глазки, смотрит поверх стола в окно, где уютно зеленеет стена плюща. Старик и теперь доволен своей идеей. Доволен собой. Следуя этой блестящей идее, потом и проделали то, что известно в истории под «вопросом о втором фронте».

***

Снова очки на носу, и взгляд опущен на бумаги. Вот «Краткая собственноручная запись об его тогдашних размышлениях: что делать с полученным от Хесса сообщением о сроке нападения на Россию, по словам Хесса, уже назначенном фюрером. Источник информации слишком солиден, чтобы сомневаться в точности. Открыть это русским – значит отнять от Гитлера возможность неожиданно обрушить на них всю мощь нацистской военной машины. Это может так затруднить нацистам войну с Россией, что они совсем увязнут в ней и никогда не покончат с коммунизмом. А не сообщить открытую Хессом дату нападения Сталину – значит дать Гитлеру возможность, не поперхнувшись, проглотить Россию со всеми ее ресурсами и тогда уж наверняка стать гегемоном Запада.

То и другое невыгодно Империи.

Ошибкой или правильным ходом было то, что сэр Томас не переслал эти данные в Кремль? А очень ему хотелось, чтобы Россия придралась к такому неоспоримому поводу и начала войну с Гитлером!

***

И вот снова перед ним это сообщение Хесса – информация буквально «из первых рук»: нападение на Россию запланировано на день летнего солнцестояния – 22 июня 1941 года. Ну что же, в тот раз Хесс не солгал…

***

Иногда, устав заниматься мемуарами, сэр Томас смыкал дряблые веки, и тогда перед ним проходили всегда одни и те же картины: половина жизни ушла на войну с социалистами. Она велась на острове и за его пределами. Россия!.. Один провал первого похода против нее чего стоит! До сих пор при воспоминании о нем сэр Томас ощущает неприятный зуд даже в искусственных зубах. Словно бульдожьи челюсти ляскнули впустую, вместо того чтобы перекусить железное горло России. Вот это горло, черт его побери: из железного оно стало стальным. Целый этап истории Империи и его собственной сэра Томаса, жизни покрыт тенью России. И вот под конец жизни, когда сэр Томас думал, что отойдет в вечность в венце непобежденного врага коммунизма, он вынужден с открытым от удивления ртом наблюдать новый маневр русских. Больше того, он вынужден публично рукоплескать русским лидерам: мир всему миру! Попробуй-ка выступи теперь против разоружения! Это уже не просто советские козыри – это джокеры, которых нечем бить. Пусть и сэр Томас не согласен оставаться на островке «земной шар» лицом к лицу с соседом по имени «коммунизм». Открыто сказать это? Нет, он не такой осел. Разоружение? Браво! Мир? Браво, браво! Сосуществование?.. Брависсимо! Господь простит ему эту ложь во спасение. Ложь во спасение – святая ложь! Да здравствует мир, да здравствует сосуществование!

Боже правый, как слабеют силы! О господи, неужели ты не хочешь, чтобы в твою священную колесницу впрягся Старый Боевой конь? Господи, in extremis молю тебя: «Продли дни раба твоего для славы твоей!»

Сэр Томас не замечал, что почти вслух произносит слова. Потом испуганно огляделся: никто не должен слышать такого призыва! Это признак слабости. А его слабость – тайна. В ней он не признается никому.

Было время – его глаза умели точно подобрать на холсте краски любимых видов любимого острова. Теперь сэр Томас боялся браться за кисть, чтобы не обнаружить перед посторонними не только слабость зрения, а и того, что дрожащая рука не может нанести верного мазка. Напрасно по утрам слуга продолжал расставлять в саду мольберт и класть ящик с красками. Кисти оставались сухими. Только когда в усадьбу по старой памяти заезжал какой-нибудь газетчик, сэр Томас делал вид, будто собирается писать. Заслышав приближение автомобиля, набрасывал на плечи потертую куртку из верблюжьей шерсти и усаживался на скамью под кривым вязом. На этом же вязе висела и не доделанная лет десять назад скворечница. Из года в год ее подновляли; на скамье лежали молоток и гвозди; гвозди ржавели от дождей и туманов – их заменяли новыми: люди должны думать, будто Боевой конь еще лазит по деревьям и сколачивает свои знаменитые скворечницы. Он хотел популярности. Не почетной популярности отставного премьера, а прежней славы Боевого коня. Никто не смел подозревать, что молоток вываливается из рук, что дрожат колени и, как старая кляча, ослепшая в шахте, он знает только один маршрут: по дорожке от дома к старому вязу.

Сегодня сэр Томас пришел к любимому дереву не разыгрывать спектакль: он никого не ждал. Его потянуло сюда, чтобы окунуться в атмосферу воспоминаний и дружбы с родным Чартоэндом. А где ощутишь ее так полно, как не под раскидистыми ветвями дуплистого друга? Особенно зная, что недалек день разлуки с изъеденным временем свидетелем всей жизни. Но напоследок сэр Томас еще задаст кое-какие загадки современникам. Злые загадки на краю могилы!