Текст книги "Ураган"

Автор книги: Николай Шпанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

Глава 16

Шифровка, положенная на стол генерал-полковника Черных, была, как другие. Сотни депеш, сводок, донесений и разработок в течение дня кладутся на столы начальников отделов. Отсюда десятки из них, отобранные, прокомментированные, переходят на столы начальников управлений. Дальше просачиваются единицы, сведенные воедино, отжатые до скелетной сухости и снабженные необходимыми справками, – самое главное, что требует рассмотрения Черных или необходимо для доклада командованию.

Алексею Александровичу предстояло решить: заслуживает ли сообщение включения в страничку важнейших данных для командования? Черных не мог передать это наверх ни в качестве догадки, ни в виде загадки. Для того он тут и сидел, чтобы в каждом уравнении не оставалось «иксов». Черных посмотрел на часы и решил подождать, но тут что-то всплыло в памяти. Палец привычно лег на кнопку селектора.

Задолго до описываемых событий некий иностранный офицер Сеид Хажир, возвращаясь с курорта Остенде, пробыл три дня в Париже. Сам Хажир говорил, будто наслаждается отпуском и его единственное желание – отдыхать. Делами Хажир действительно не занимался и не встречался ни с кем из иностранных военных. Все время в Париже ушло на посещение знакомых дам. Лишь в салоне одной из них он ненароком столкнулся со своим старым другом и коллегой по Берлинской академии генерального штаба – Гансом Хойхлером.

Они поговорили с глазу на глаз, пока хозяйка дома одевалась для поездки в оперу. Вот и все. Казалось, это обстоятельство не заслуживало места даже в самой дотошной картотеке. Быть может, так бы оно и было, обходись современные учреждения картотеками, каталогами и прочим не слишком поворотливым инвентарем. Но на помощь человеческой памяти и картотекам пришла электронная машина. В ту ночь, узнав, что Ганс Хойхлер вернулся из полета в Ингольштадтхаузен и вступил в оживленные радиопереговоры с неким Хажиром, Черных приказал привести в действие запоминающее устройство электронной машины по признаку «Ганс Хойхлер». Защелкали тысячи ячеек, замелькали огоньки на черном поле машины. Одна за другой перед офицером оказались четыреста восемьдесят две перфорированные отметки встреч Хойхлера, когда-либо зафиксированных прессой, официальными отчетами, частной корреспонденцией или донесениями агентуры. Чтобы разобраться в этом, потребовалось бы много времени, если бы электронная машина в течение полутора минут не сообщила офицеру, какие из этих встреч не были до сих пор разработаны. Из них машина отобрала встречи с военными. Таких нашлось сто девяносто семь. Двадцать две с представителями Северо-Западной Азии. Среди них встреча с Хажиром. За этим последовали малозначащие на вид, но значительные по существу своему звенья: давно уже было установлено, что для особо секретных сношений со своими эмиссарами в государстве, о котором шла речь, Хойхлер пользовался кодом «Азиатские фиги». Машина сообщала, что накануне описываемых событий Хойхлер передал этим каналом сообщение: «Фиги упакованы. Отправляю. Следите за результатом. Действуйте, не ожидая указаний». И, наконец, машина сообщила офицеру: эту «торговую» депешу фирма-получатель в Азии с поспешностью передала не кому иному, как Сеиду Хажнру. В своей стране Хажир уже не прикидывался туристом, шатающимся по фешенебельным курортам и светским салонам, – там он носил форму генерал-майора авиации. Его бомбардировочное соединение базировалось в пункте, откуда рукой подать до сердца советского нефтяного района. Соседом Хажира по дислокации был некий генерал фон Шредер. Хотя этот иностранец и не состоял на службе у данной страны, но командовал на ее земле куда более серьезным объектом, нежели сам Хажир, – одним из дальних аэродромов атомоносцев УФРА. Обе базы – Хажира и Шредера – входили в зарубежное командование УФРА.

Таким образом, когда перфорация карточек, в три минуты обработанных электронными машинами, превратилась во всем понятные слова, генерал Черных мог доложить командованию, что в «фигах» он подозревает бомбы, а в «упаковке» – бомбардировщик. То, что за этими «фигами» должен следить именно командующий большой авиационной базой у границ СССР – Хажир, – вызывало тревогу.

Таков был результат незаметного визита к одной из парижских дам личного друга и коллеги генерала Ганса Хойхлера – господина Сеида Хажира. В службе, подчиненной генералу Черных, никто не назвал этот результат неожиданным или странным. Там всегда были готовы к самым удивительным и внезапным зигзагам человеческих путей и судеб. Заботились об одном: знать о них то, что нужно.

Глава 17

Генерал-лейтенанту Ивашину, теперь командиру авиационной дивизии в южном округе ПВО, трудно давался местный климат. Каждое посещение частей, расположенных в зоне обороны нефтяного района, было пыткой солнцем. Но вопреки советам врачей (а чего он не делал вопреки?) он летал, ездил, ходил без всякого ограничения, не задумываясь.

Плеши холмов, бурые, неприветливые, глядели со всех сторон, окруженные щетиной немытой дождями травы. Под короткими ударами знойного ветра стебли, ударяясь друг о друга, позванивали, как ржавая проволока. А над головой крыша из раскаленного до густой синевы воздуха. А бывает, затянет все наверху чем-то желтым, мутным. И опять: не воздух, а дно котла на костре. Не то что подставить непокрытую голову, а без плотных очков-консервов и глаз туда лучше не поднимать. Все это раздражало, держало нервы в накале.

Войдя на КП, Ивашин сразу успокоился. Помещение тонуло в приятной полутьме: вогнутый полуциркуль экрана, электронные машины; маленький амфитеатр стульев для офицеров штаба. По светящимся экранам с изображением карты погоды для всего округа двигались туманности циклонов, бежали легкие, как лебяжий пух, штрихи перистых облаков. Клубились темные пятна кучевых облаков. Где-то над отдаленным районом дождь дрожал сеточкой мельчайших штришков.

У стены тянулся ряд радиолокаторов, охватывавших территорию округа. Особняком стояли белые радиотелетайпы для приема сообщений от кораблей и самолетов радиолокационной службы.

Привычно обежав все это, взгляд Ивашина задержался на лампочке, засветившейся перед офицером связи. Округ вызывал генерала. Разговор был короток:

– Готовность номер два.

С этой минуты каждая точка в «хозяйстве» Ивашина представляла собой нечто вроде многоствольной митральезы со взведенным курком. Достаточно было Ивашину набрать диском своего телефона условное шестизначное число, чтобы курок сработал: в небо устремятся ракетоподобные машины.

***

Внимание генерала Ивашина было занято донесением кораблей радиолокационного дозора: в зону обзора локаторов вошли четыре самолета. Вертолеты ВНОС радировали: все четыре – польские «хеншели». Ивашин задумался: «Крусайдеры?! Гражданская авиация…»

Вертолеты радировали, что польские самолеты изменили направление: курс – 270. Идут с набором высоты. По-видимому, скоро Ивашин увидит их в поле своих локаторов. Действия поляков делались странными. У Ивашина мелькнуло подозрение: поляки ли? Он позвонил командующему: не попросить ли Москву снестись с Варшавой и выяснить причину такой активности на обычно малооживленной линии?

Под вращающимся лучом радиолокатора блеснули четыре точки. На палевом экране индикатора падали четыре зеленые капельки. Ивашин посмотрел на матовое стекло стены: четыре светляка шли под углом к границе, не пересекая ее.

Ивашин поспешно подошел к электронной машине. Одною из задач ее запоминающего устройства было хранить названия и данные нескольких тысяч самолетов: состоящих на вооружении всех стран мира, снятых с вооружения в последние десять лет и находящихся в стадии испытания и со дня на день могущих оказаться в строю. Через несколько секунд в руке Ивашина была карточка: «Хеншель-77» – гражданский вариант среднего стратегического бомбардировщика «дюсельдорф-дрей-цет». В транспортном варианте приобретен для гражданской авиации Польши. В варианте бомбардировщика состоит на вооружении стран – участниц УФРА.

Это и нужно Ивашину! Он быстро просмотрел технические данные: «Дюсельдорф», может нести восемь управляемых снарядов «серджент кадет» класса воздух – земля.

– Управляемый снаряд «серджент кадет»! – приказал он оператору и, получив из машины новую карточку, увидел, что при высоте полета «дюсельдорфа» в десять тысяч метров стрельба этим снарядом может производиться с дистанции в двести километров. При увеличении высоты увеличивается и дистанция стрельбы.

На светящемся планшете под тем же углом к границе двигалась четверка светляков. Ивашин приложил линейку к точке, где курс четверки мог пересечься с границей, и, поворачивая линейку, отмечал расстояние до тех или иных точек, через которые проходила потеплевшая от его руки полоска алюминия. Вот она перекрыла первую точку внутренней стокилометровой зоны ПВО: нефтеперерабатывающие заводы южной группы промыслов – триста семьдесят километров! Какую высоту должны иметь «дюсельдорфы», чтобы достать своими «серджентами» до заводов?

Офицеру у счетной машины понадобилось несколько секунд, чтобы ответить на этот вопрос. Снова взгляд Ивашина на карточку: практический боевой потолок «дюсельдорфов» – четырнадцать тысяч. Значит, оставаясь по ту сторону границы, они не могут дотянуться до цели, которая может их интересовать. На сколько же они должны углубиться на советскую территорию, чтобы достать цель, обороняемую дивизией Ивашина?..

***

Ивашин отдернул штору широкого окна, выходящего на аэродром. Механики снимали маски с капониров. Летчики занимали места в самолетах дежурной четверки. Ивашин зажмурился от яркого света и посмотрел на локатор СКП, раскачивающийся из стороны в сторону, как голова задумавшегося мастодонта; заметил, как начал вращаться локатор пункта наведения – тут же рядом с его КП. Решил: пока те четыре воображаемых «поляка» дойдут до границы, он успеет поговорить со своими двумя полками в дальних концах сектора. Однако прежде чем ему дали связь, наблюдение доложило, что «польская» четверка подходит к границе – высота 13500, скорость 1100, азимут…

***

Ивашин приказал поднять четверку и вернулся к окну: густые клубы дыма вырвались из-под хвостов перехватчиков первого звена. Истребители почти вертикально, как снаряды, вонзались в воздух.

Ивашин пошел на пункт наведения. Не мешая майору Семенову, склонившемуся над экраном, генерал подсел к индикатору кругового обзора. Привычный глаз быстро разобрался в движениях зеленых капелек, падавших на линейку шкалы. Задумчивое спокойствие зеленого дождя до смешного не соответствовало тому стремительному, измеряемому долями секунды, что происходило в воздухе.

– Лег на курс, – услышал Ивашин голос командира звена капитана Короткова.

Ивашин взял микрофон

– Слива, видите самолеты?

– Вижу.

– Тип?

– «Хеншель-77».

– Опознавательные?

– Две полоски на киле. Цвета непонятны. Номеров на плоскостях не могу разобрать: все сильно блестит.

«И тут это чертово солнце», – подумал Ивашин и спросил ведомого:

– А вы, Груша, видите номера?

И когда офицер записал ответ, Ивашин сказал:

– Не выпускайте их из виду. Ждите приказаний.

Ивашина вызвал командующий.

– Варшава сообщает: польских самолетов в этом районе не может быть. Самолет индийской линии «Лёта» еще в Дели. Действуйте, как сказано.

– Ясно.

Ивашин почувствовал возбуждение, как бывало в давние школьные времена перед зачетными полетами; как бывало на войне при встрече с врагом. Сейчас он не в воздухе – на земле, но зато он и дерется не один, а всею мощью дивизии, каждым движением которой должен управлять и в воздухе. За ее успех или неуспех он отвечает во сто крат больше, чем если бы был в воздухе сам.

Сквозь грохот и вой стартующих перехватчиков Ивашин силился разобрать новое донесение Короткова:

– Вижу самолеты.

– Тип?

– «Дюсельдорф-три». Окна в фюзеляжах не настоящие.

– Что значит «не настоящие»?

– Нарисованы. Ясно вижу.

– Спасибо.

Еще вопрос ведомому:

– Груша, какие самолеты видите?

– Бомбардировщик. Вижу замаскированную башню.

Ивашин вместе с Семеновым следил за разворотом четверки. Что такое: вторая слева блестка вдруг оторвалась и движется особняком. Да это же самый молодой – ведомый второго звена лейтенант Армир Рашидов. Сейчас он скажет, в чем у него дело. Нет, молчит.

– Листик, Листик… отвечайте… – ласково проговорил Семенов.

– Я Листик, я Листик…

– Куда вас понесло?

Рашидов молчит. Ивашин видит, что к моменту, когда «дюсельдорфы» окажутся над границей, в позиции, удобной для атаки, перехватчиков останется только трое. И те – в густом облаке. Может быть, это облако и смутило молодого Рашидова.

– Пристройте Рашидова в пару, – скороговоркой бросил Ивашин Семенову.

Пока шел разговор Семенова с Рашидовым, штурман вывел тройку Короткова на «дюсельдорфов».

– Сбросьте тысячу высоты… тридцать градусов вправо.

– Вижу! – слышится короткое восклицание ведущего.

Ивашину кажется, что он слышит, как забилось сердце летчика, словно в самолете сидит он сам, а не капитан Коротков.

«Дюсельдорфы» снова легли прямо курсом к границе. Сейчас они окажутся у советской земли в самом узком месте южного угла. Где-то на траверзе Массалы. Отлично! Еще немного, и их можно будет сбить на законном основании над своими территориальными водами. «На совершенно законном основании», – мысленно повторил Ивашин. Он не вполне отчетливо понимал – война это или еще не война? Нужны ему еще какие-нибудь приказания, чтобы сбросить «дюсельдорфы» в море, или все зависит только от его летчиков?..

***

Ивашин, не отрываясь, глядел на две светящиеся точки в поле локатора, если «дюсельдорфы» станут набирать высоту, намерение их будет ясно: удлиняют глиссаду своих снарядов, чтобы достать до нефтерайона. Значит, задача его истребителей – помешать им набрать высоту в ничейном небе.

Приказание Короткову – и зеленые слезки в стекле индикатора закапали все дальше и дальше на ось высоты.

Ивашин считал секунды: тридцать… шестьдесят… девяносто – ход «дюсельдорфам» вверх закрыт!

Ивашин подумал было: надо сказать Короткову, что делать дальше, но в этот миг точки «дюсельдорфов» рассыпались мелкими блестками. Светящиеся хвостики крошечных комет потянулись от них к земле. Управляемые снаряды! Словно молния, освещая весь небосвод от края до края, возникла, осветила мозг и претворила в действие мысль Ивашина. Он выбрасывал в микрофон слова с четкостью скорострельного пулемета.

Семенов переориентировал летчиков, два оператора выдали со своих машин расчеты для выхода на перехват, весь КП представлял собой одну синхронно действующую, считающую, анализирующую и диктующую машину.

Ивашин констатировал факты и действовал сообразно этим фактам. Фактом было нападение – значит, следовало уничтожить нападающего. Ивашин считал секунды сближения своих перехватчиков с бомбардировщиками: секунда… полторы… две… две с половиной… Три!

Голос Короткова:

– Атакую ведущего!

Ивашин представил себе, как Коротков установил на бортовом индикаторе границы силуэта; как его рука подводят круг в прицеле: вот точка – противник пока еще где-то правее и ниже центра. Коротков уверенно ведет истребитель. Теперь и противник понял все: где-то очень высоко едва слышно посыпался грохот очереди. Это пушка Короткова? Нет… Наверно, он еще чуть-чуть дал от себя и прибавил газ. Точка стала черточкой. Она уже ползет по горизонтальному волоску прицела. Чуть довернуть. Центр! Станция перешла в режим прицеливания. Кружок на индикаторе. Дистанция близка к действительному огню. Крест! Огонь!

– Коротков, выходи из атаки! – хотел бы крикнуть Ивашин, но, во-первых, Коротков и сам сделает все, что нужно, во-вторых, наблюдение уже докладывает:

– Слива атаковал.

– Груша атаковал.

Ни первого, ни второго взрыва не было слышно. Только движение двух вражеских самолетов на экране резко замедлилось. Временами точки в радиолокаторе стоят на месте – так беспорядочно было падение сбитых самолетов.

***

Наземное наблюдение донесло, что видит горящие самолеты.

***

Коротков донес, что атакованный им бомбардировщик горит. Коротков просит разрешения произвести вторую атаку по одному из ведомых «дюсельдорфов».

Семенов, не оборачиваясь, докладывает Ивашину, что один из ведомых «дюсельдорфов» атакован второй парой перехватчиков. И тут же Семенов как-то странно скашивает рот, и его слова делаются все тише:

– Один из перехватчиков отвалился с подозрительной беспорядочностью. Похоже, что…

Ивашин с досадой машет рукой: остальное ясно. А сам «дюсельдорф»?

– Идет на посадку.

– В море?

– К берегу. Но, пожалуй, не дотянет.

– Обеспечить захват экипажа. Что с Коротковым?

– Атаковал вторично и…

– Ну же!

– Порядок!

На КП царит тишина, в которой с особенной отчетливостью слышно сухое потрескивание электронных машин.

– А что Рашидов?

– Листик… Листик… я Пальма, отвечайте, – послышался голос штурмана. И через полминуты: – Вот Рашидов, товарищ генерал, – штурман показал на светлую звездочку у самого края экрана.

– В открытом море? – удивился Ивашин. – Начнет плутать… Молод…

И тут же, в подтверждение его слов, голос Рашидова:

– Потерял пространственную ориентировку.

***

Ивашин думает. Рашидов любит болтать: «Я самому себе доверяю больше, чем приборам». Если бы не эта дурацкая самоуверенность, не потерял бы возможности участвовать в бою. Сколько же нужно им повторять: над облаками, над морем, ночью верь не себе, а только приборам. Твоя голова – это только твой мозг. Один мозг одного человека с ограниченным опытом. А умный прибор – это сгусток большого знания и опыта многих людей. Верь приборам даже тогда, когда они противоречат твоим чувствам, твоим предположениям и твоей уверенности.

Небось, отыскивая врага в облаках, Рашидов поверил своим глазам и ощущениям больше, чем приборам. Вот и вертанул на сто восемьдесят от цели. Ох, и задаст же ему Ивашин, когда тот отдышится!

– Помогайте Рашидову, – негромко, так, чтобы не слышали остальные офицеры, сказал Ивашин Семенову и вышел с КП.

Вот и Коротков вылезает из самолета. Неважный вид. Уже знает о потере одного из ведомых, а, чего доброго, думает, что и Рашидов не принял участия в бою.

Коротков с трудом поднимает руку, чтобы помочь снять с себя шлем. Выжидательно смотрит на генерала. Ивашин еще за несколько шагов протягивает ему руку, а когда капитан смущенно принимает рукопожатие, привлекает его к себе и целует. Ивашин чувствует на губах вкус соли, слышит острый запах пропотевшего тела.

– А Рашидов-то, а? Преследует четвертый бомбардировщик, – весело сочиняет Ивашин, чтобы помочь Короткову прийти в себя.

– А я думал… – Коротков недоговаривает, и его сухие губы силятся сложиться в улыбку. Но только устало повторяют: – Значит, это был не Рашидов…

Ивашин понимает, что Коротков говорит о сбитом ведомом. Да, капитан, это не Рашидов. Это другой твой товарищ. Не такой молодой, не такой горячий, более опытный и, уж во всяком случае, никогда не сомневавшийся в том, что нужно верить приборам больше, чем себе. Но разве может кто-нибудь сказать, когда приходит очередь летающего человека доказать, что он готов к жертве, выше которой нет? Никто не знает этого, Коротков. Не знаешь и ты. Можешь быть спокоен, капитан Коротков, ты сделал сегодня все, что должен был и мог сделать: сбил два самолета противника. Улыбнись же в ответ на улыбки товарищей.

Но вместо улыбки непослушные губы Короткова с трудом повторяют:

– Значит, не Рашидов. А кто?

***

Семенов дал Рашидову высоту вражеского бомбардировщика: 14500 метров; дал точный курс: 135; дал скорость: 1100. Рашидов ввел эти данные в свою установку. В его наушниках на разные тона и с разной силой стал слышен сигнал станции, ведущей его прямо на противника. Скорость Рашидова – 1700. Семенов высчитывает и сообщает Рашидову, когда на данных курсах произойдет его встреча с противником. Рашидов не сводит глаз со шкалы дальномерного устройства. Цели нет как нет. Снова всплывает из темной пропасти недоверия упрямая мысль: «Приборы?! Все они хороши, пока в них нет надобности…»

На этой дистанции земля уже не может вмешиваться в воздушный бой. Рашидов должен обходиться своими приборами поиска, перехвата, прицеливания и ведения огня. Семенов спокойно уходит со сцены: он знает, что на дистанции непосредственного сближения перехватчика с бомбардировщиком бортовая установка Рашидова должна действовать вполне надежно и точно. Она поможет ему выйти на дистанцию визуального наблюдения и открыть огонь. Откуда Семенову знать, что Рашидова раздражает то, что на указанной Семеновым высоте, где теоретически должно быть совершенно светло, воздушное пространство представляет собой впервые видимый Рашидовым серебристый слоеный пирог из забравшихся сюда необычно высоких перистых облаков. Дела не спасет то, что им тут не место.

Факт: они тут. Они своим серебряным свечением ограничивают видимость. Они лишают Рашидова возможности сказать, вывели ли его приборы на курс бомбардировщика? Как-никак бортовая станция – сложное устройство: передатчик предназначен для генерирования электромагнитных колебаний, частота которых измеряется тысячами миллионов герц. Колебания генерируются импульсами в десятые доли микросекунды – несколько тысяч импульсов в секунду. И достаточно нескольких пропусков, чтобы нарушить правильность работы системы, состоящей из приемника, антенны инидикаторного устройства, вычислительного блока и других вспомогательных элементов Ошибка в одном звене будет умножаться в других, и, вместо того чтобы поймать цель в равносигнальную зону именно тогда, когда она будет на траектории полета его снаряда, Рашидов выпустит их в белый свет. Ох, Рашидов, как велико у тебя искушение отключить приборы, помогающие тебе вовремя открыть огонь! Тебе хочется положиться на свои глаза. Думаешь, он тебя не обманет? Вот, мол, цель подойдет к центру перекрестия и поможет тебе самому следить за тем, как будут расти в сторону «крылья» цели. Ну что ж, лейтенант Рашидов, делай выбор: радиоэлектроника, которую ты так не любишь, и ты сам, которого ты так чертовски любишь. На выбор тебе – четверть секунды. При твоей скорости в 1700 километров и скорости противника в 1100 сближение на встречных пересекающихся курсах происходит скорее, чем ты умеешь думать, лейтенант Рашидов. Семенов сказал, что тебе осталось две минуты до цели. Да, но это же было бесконечно давно – последние слова Семенова ты слышал полторы-две минуты назад. Тебе пора уже приготовиться к выводу своего истребителя из боя. А ты все еще не выбрал: приборы или ты? Плохо, лейтенант: ведь ты летишь со скоростью крылатого снаряда. Рашидов!.. Открывай же огонь! Ты упустишь цель! Что ты делаешь? Почему ты хотя бы не спасаешь себя и свой самолет от столкновения с бомбардировщиком? Чтобы выйти из боя, даже потеряв цель, но спасая себя и свой истребитель, ты должен мгновенно отвернуть. В самый крутой вираж, на какой способен твой самолет! Ручку направо! Ногу… Ногу, Рашидов! Почему не идет вправо ручка, почему неподвижна педаль?.. Или ты не понимаешь, что теперь у тебя не осталось уже времени и на вираж? Ты можешь уйти с курса бомбардировщика, только скользнув под него. Так ручку же от себя! От себя, Рашидов, будь ты проклят, от себя! Не на себя, не на себя! Зачем ты тянешь ее к себе?.. Огонь?! Ты открыл огонь?!.. Ах, вот что! Ты, наконец, увидел противника. Поздно. Твои приборы видели его уже давно. Ты опоздал с открытием огня. К тому же ты передрал самолет. А к тому еще реакция длинной очереди, которую ты, сжав зубы, хотел всадить в провокатора. Результат? Все твои снаряды прошли выше цели. Цель продолжает полет. Ты не поразил ее. Теперь ты жмешь от себя? Но ты же знаешь: твоя скоростная машина не может мгновенно реагировать на такое движение ручки. Ты забыл, как велика ее инерция. А тебе снова остались какие-то доли секунды, чтобы избежать столкновения. Ах, вот что: твой мозг не электронная машина – он не может работать со скоростью сто тысяч решений в минуту! Вот оно что! Тем хуже для тебя, Рашидов. Ты должен был это знать с самого начала. Может быть, ты напрасно жмешь теперь на гашетку огня: ты уверен, что твой боезапас не исчерпан? И почему так смеются твои глаза? Что прочел бы в них сейчас генерал Ивашин? Может быть, он угадал бы, что ты намерен сделать в оставшуюся тебе десятую долю секунды. Да, в крошечную долю одной секунды – меньше, чем нужно, чтобы глаза твои моргнули. Так почему же, скажи, они смеются, твои черные глаза, почему так весело оскалены белые, крепко сжатые зубы?..

***

Стоя за спиной Семенова, Ивашин следит, как на экране сближаются светлые точки вражеского бомбардировщика и истребителя Рашидова. Они сближаются быстрее, чем совершает свои пульсирующие движения стрелка секундомера над экраном. И Семенов и Ивашин – оба мысленно представляют себе, как в прицеле Рашидова возникает изображение преследуемого бомбардировщика, как оно налезает на перекрестие, как автомат включает огонь, как автопилот, подчиняясь счетно-решающему устройству, выводит истребитель из боя. Но что-то не так: может быть, истребитель и открыл огонь, может быть, в лоб ему открыл огонь и противник, может быть, кто-нибудь из них, а возможно и оба они, прошит пушечными очередями. Только этим и можно объяснить, что ни тот, ни другой не изменяют движения, что сближение их продолжается. Ивашин представляет себе, что должно произойти через секунду, через полсекунды, через десятую долю секунды. Ивашину кажется, что в руке его зажата ручка рашидовского истребителя. Он мысленно делает ею такое движение, что капли пота выступают на лбу; он жмет ее вперед и вправо, подошвы его сапог шуршат по бетону пола, отжимая педаль. Ивашин видит, как две светящиеся точки на экране локатора – истребитель и бомбардировщик – сливаются в одну. Он видит их последнее смертельное объятие и не может понять: Рашидов?.. Неужели он так до конца и не научился верить приборам?.. Кто виноват: он сам, Рашидов, или его начальник капитан Коротков?.. Или за неумение офицера обращаться с техникой, за неуважение к ней, за то, что Рашидов пошел в бой, храня в душе неверие в технику, виноват он, генерал Ивашин?.. Вероятно, так. Разумеется, здесь война, а не бывает войны без жертв, и возможная гибель Рашидова не оказалась бесполезной – бомбардировщик противника сбит. Но ведь он мог быть сбит и без такой цены, как жизнь Рашидова. Даже наверно, если бы не его, Ивашина, вина…

Ивашин сбросил наушники телефона, отвернулся от локатора и пошел к выходу. За светлым квадратом двери спинами к нему стояли летчики. В своих высотных костюмах они были похожи на выходцев из далекого, чужого мира. Они стояли неподвижно, с обращенными к небу лицами. Ивашин тоже посмотрел туда, но ничего не было видно. Только ужасающе жаркое, ослепляющее солнце. Ивашин болезненно зажал глаза ладонью, повернулся и пошел обратно в темноту КП. Ему не хотелось сейчас говорить, хотя он и знал, что летчики молчат, потому что ждут его слова. Они уверены, что именно он объяснит, почему все-таки произошло то, что произошло, и то ли это, что должно было произойти!

Возглас Семенова заставил его отнять руку от лица.

– Товарищ генерал, Рашидов в зоне!.. Ориентировку восстановил.

И тут же голос оператора-поисковика:

– Еще один самолет в зоне… Ответчик «свой – чужой» показывает противника…

– Данные? – спросил Ивашин.

Высота нового гостя показалась ему неправдоподобно большой – около тридцати шести тысяч метров. Когда наблюдение подтвердило высоту, Ивашин вопросительно глянул на Семенова. Тот в сомнении пожал плечами. И все-таки Ивашин сказал:

– Пускай Рашидов попробует достать. Наводите.

Меньше чем через минуту Рашидов донес, что находится на потолке. Машина проваливается. Противника не видит.

– Прикажите уходить из зоны. Пусть садится на запасной аэродром.

Ивашин сообщил ракетному дивизиону, что потолок перехватчика недостаточен, чтобы сбить нарушителя. Остальное было уже вне воли Ивашина – действовать должны были ракетчики. Ивашину оставалось только наблюдать за самолетом-нарушителем, насколько хватит зрения у его локаторов. Передоверив противника ракетчикам на любой высоте – до пятидесяти, а может быть и больше, километров, Ивашин мог спокойно уйти. И если бы не профессиональное любопытство и чувство солидарности со всеми воинами, стоящими на страже советских рубежей, Ивашин и ушел бы из локаторной к своим офицерам, но его вернул голос оператора:

– В воздухе еще два самолета. Ответчик говорит: «чужой». Высота – тридцать два. Направление то же. Скорость…

Прежде чем оператор успел договорить, сейсмолокатор отметил в воздухе несколько взрывов, последовавших так быстро один за другим, что на индикаторе они слились. И тотчас же в поле локатора возникло облако блесток во второй четверти круга. Они то и дело вспыхивали под вращающимся лучом аппарата.

Холодок тревоги пробежал по спине Ивашина.

– Рашидов?!

Его голос прозвучал громче и взволнованней, чем привыкли слышать офицеры:

– Ищите Рашидова!

Мысль о том, что Рашидов не успел уйти из зоны стрельбы с неработающим ответчиком «свой – чужой» и поражен ракетчиками как враг, была отвратительна. Ивашин отвернулся от локатора. Словно в туче мелькавших там блесток, означавших падающие обломки сбитых самолетов, он уже ясно отличал то, что прежде горело звездочкой рашидовского истребителя.

– Ищите Рашидова… – повторил он на этот раз так, что его могли слышать только ближайшие операторы, и быстро пошел к выходу.

Ожидавшие у КП офицеры увидели генерала, как всегда, собранным и спокойным. Самый проницательный глаз не угадал бы бушевавшей в нем тревоги. Голос генерала прозвучал и совсем весело, когда он с гордостью сказал:

– Все одним залпом!.. Ракетчики молодцы! Есть с чем поздравить соседей. Нам бы так, а?

И тут взгляд его упал на показавшегося у выхода КП Семенова. «Рашидов», – мелькнула обжегшая сознание мысль, однако и тут улыбка не сбежала с лица Ивашина. Так, словно это было для него последним делом, он выслушал доклад Семенова.

– Рашидов уже сидит на запасном аэродроме… В полном порядке.

Ивашин отер ладонью пот со лба и, засмеявшись, проговорил

– Ну и климат, черт его дери!