Текст книги "Ураган"

Автор книги: Николай Шпанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Глава 9
1

Майкл Парк чувствовал себя неважно. Ему не удалось отдохнуть по возвращении из Лугано, хотя, казалось, участие в конференциях должно было выработать у него привычку заседать, не тратя слишком много нервной энергии. Может быть, виною то, что на этот раз пришлось так яростно драться за чистую бомбу, в которую он сам верил не больше, чем в Санта-Клауса. А другого, более разумного способа еще раз оттянуть решение вопроса о действенном контроле над ядерным разоружением в распоряжении Парка уже нет.

Парку не хотелось ехать в парламент. Но Лоуренс Ванденгейм так настойчиво напоминал ему об этом все два дня, проведенные Парком за городом в своей милой «хижине дяди Тома», что невозможно было отвертеться.

Все нутро Парка протестовало против поправки к конституции, наделяющей главу республики правом единолично, без санкции и ведома парламента, решать вопросы войны и мира. Но именно эту поправку предстояло протащить сегодня через парламент. Речь шла не о сданном в архив термине «объявления войны», а о фактическом праве начинать ее. Иначе поправка теряла смысл.

Как человек, достаточно изучивший вопросы ядерной войны, Парк ясно представлял, что означает такое право в руках одного человека. Одно слово могло превратить все в кровавый бедлам. От полюса до полюса. Одно слово! Нет, Парк решительно против… Он против? Как бы не так! Разве он не понимает, что проголосуй он против законопроекта и с ним как с политическим деятелем будет покончено навсегда? И все-таки голосовать за поправку он не станет. Не может. Никто и не узнает, голосовал он или нет. Только бы ему удержаться от возражений.

На морщинистом лице Парка появилась страдальческая мина. Чтобы отвлечься, он стал смотреть на государственный флаг за креслом спикера.

Итак, совместное заседание обеих палат. Закрытое заседание. Места для публики и прессы пусты. Так и должно быть. Прессе незачем раньше времени влезать в такие дела.

На трибуне – депутат Джайл. Парк скорчил гримасу: «Слизняк! А впрочем, разве сам я, Майкл Парк, не такой же «человек Ванденгейма», как этот Джайл? Всегда чей-то человек. Никогда сам по себе…»

Голос Джайла прервал его размышления:

– Господа! Есть на свете люди, которые верят, будто главной целью нашего поколения должен быть мир любой ценой.

Джайл сделал паузу и обвел взглядом полукружие зала. Тишина в зале становилась все ощутимей. Было слышно, как жестко хрустнула в рукаве Джайла крахмальная манжетка, когда он поднял руку и, указывая на потолок, туда, где на плафоне вот уже двести лет парил символ свободы – орел, воскликнул:

– Надеюсь, что под старым куполом этого дома нет людей, которым приходила бы в голову идея покупать мир по любой цене?! Мы нация предпринимателей и свободной инициативы. Мы умеем торговаться и не дадим ни одного лишнего гроша за химеру, которую называют миром всему миру. Мы знаем, что кроется за этой химерой: там – коммунизм. Коммунизм для нас не реальность. Это призрак. Так пусть он и бродит там, где нравятся призраки. Трудно представить себе тему более деликатную, чем та, где речь идет о войне современными средствами.

– Что вы имеете в виду, говоря о современных средствах войны, Джайл? Почему не сказать прямо: «ядерные средства»? – не удержавшись, с места крикнул Парк.

Джайл, не отвечая, поднял вопросительный взгляд на спикера.

Спикер был стар. Сорок лет он председательствует здесь. Видел и слышал многое. Мало что может его смутить.

– Депутат Джайл, продолжайте, – пробормотал он, – полагаю, что господь бог, которому мы вознесли молитву, открывая это собрание, вразумит вас, что говорить…

– Человечество получило в свое распоряжение средство самоуничтожения, – продолжал Джайл. – И как раз в тот момент, когда разногласия между двумя мирами стали глубже, чем когда бы то ни было. Мнение, будто прежние международные урегулирования были результатом разумных действий дипломатии – глупая иллюзия. – Джайл стукнул кулаком по пюпитру. – Мы стоим перед планомерным, продуманным продвижением Кремля. Становится все более ясно: наше противодействие этому продвижению может быть определено только ценой, которую мы согласны заплатить за то, чтобы сохранить свои позиции. – И, не ожидая, пока стихнет легкий шум, возвысил голос: – Мир любой ценой не для нас! И только тот, кто не верит в мужество и мощь нации, способной защитить себя, может ответить русским «да», когда они говорят: «Давайте разоружаться, бросим в мартены все, что у нас есть, кроме ружей и пистолетов, необходимых полиции». Допустим на миг, что мы на это пошли. Что случится в день, когда мы уничтожим свой последний авианосец, танк, пушку? Миллиард так называемых угнетенных, которым мы больше не сможем показать их место, потребуют того, что они считают свободой, независимостью, суверенитетом и невесть чем еще. Мы с нашими жалкими ружьями и пистолетами не сможем оказать поддержки ни одному лояльному правительству. Мы, призванные самим господом поддерживать порядок на земле, будем раздавлены миллиардом черных, коричневых, желтых безумцев, забывших господа бога и устремивших взоры к красному божеству коммунизма. – Джайл обвел собрание гневным взглядом. Словно в зале парламента сидели те самые черные, коричневые, желтые, которые должны его раздавить. – Международные полицейские силы? Может быть, это подойдет лет через пятьдесят нашим внукам. – Он криво усмехнулся. – Если они не будут дураками и сумеют к тому времени установить в мире достаточно твердый порядок. А пока можем положиться только на себя. Однако мощь и скорость современного оружия привели к тому, что малейшее промедление или ошибка в случае тревоги – и нашей традиционной неуязвимости конец. Могущество мирового коммунизма уменьшило наш традиционный резерв безопасности. – Джайл погрозил залу и внушительно произнес: – Наши предшественники, творцы нашей конституции, были правы, создавая триаду властей в нашей стране. Но политический опыт заставляет нас задать вопрос: выдерживает ли существующий порядок испытание временем? Выдерживает ли наша конституция? Не стало ли все это великолепной историей? Господа! – прокричал Джайл. – Мы с вами знаем: власть главы государства непрерывно возрастала с тех пор, как наша страна стала принимать участие в мировой политике. Мы гордимся тем, что руководители нашей политики стремятся расширить влияние нации на ход истории. С ролью нации растет и роль ее главы. Если в уравнение, выражающее нынешнее состояние мира, подставим знаки скорости и мощи оружия, загадку времени и тайну внезапности, то должны будем сказать: прошло время, когда интересы нации требовали решать вопросы войны и мира многолюдным, многоголосым и сложным механизмом, каким являются парламенты… – Джайл быстро пробежал взглядом по удивленным лицам депутатов. – Нужна новая формула: «Неограниченная власть человека, компетентного единолично решать вопросы войны и мира…» Мой вывод: мы должны внести поправку в нашу старую, добрую конституцию. Пусть комиссия конституционных вопросов данного собрания разработает проект…

Прежде чем он набрал в легкие воздуха, чтобы договорить, с места поднялся сухопарый седой человек, казавшийся от своей худобы еще выше, чем был на самом деле, и скрипучим голосом старого стряпчего прокаркал:

– Господин председатель! Текст поправки, предлагаемой конституционной комиссией, может быть зачитан высокому собранию.

Спикер стукнул молотком.

– Я полагаю… – начал было он, но срепетированный хор голосов прервал:

– Пусть читает!.. Пусть читает!..

Тощая фигура председателя конституционной комиссии появилась на трибуне. Он едва успел раскрыть рот и произнес всего несколько слов, как уже раздались крики.

Одни депутаты растерянно переглядывались; другие вскакивали с мест и кричали так, что в наступившем шуме не было слышно их собственных слов.

«Господи боже, – подумал Парк, – это чертовски похоже на то, что происходило в тридцатом году в германском рейхстаге… Демократию хоронят по самому дешевому разряду. А я-то воображал, что в этом доме меня уже ничто никогда не удивит. Эти люди не понимают, что наличие ядерного оружия, способного уничтожить всю цивилизацию, привело нас в тупик: обращение к его силе для решения вопроса – кто кого? – стало невозможно… Оно стало равносильно самоубийству. Боже правый, как ты мог довести их до безумия?!»

Стука молотка спикера уже не слышали даже ближайшие к нему.

Парк поднял усталый взгляд на часы. Они показывали ровно три. Три часа утра.

***

Время от десяти до одиннадцати часов утра того же дня Антонио Пирелли провел у телефона. За этот час он дважды переговорил с лидером правящей партии и с лидером оппозиции в парламенте. Последний разговор состоялся с одним из членов Верховного суда. После этого Пирелли спокойно принял ванну и лег спать.

***

13 часов того же дня

Большинством шести голосов членов суда и одним голосом его председателя принятая парламентом поправка скреплена авторитетом Верховного суда, как не противоречащая духу и букве конституции.

***

23 часа того же дня

Председателя Верховного суда подняли с постели, чтобы вручить конверт от одного из двух членов суда, голосовавших против поправки. Старик председатель с недовольным ворчанием вскрыл конверт и, оседлав нос очками, одним взглядом охватил весь текст. Там было всего несколько слов:

«Это фашизм. Играйте без меня. Эдвард Нордленд».

***

23 часа 10 минут

Председатель Верховного суда набрал номер Нордленда.

– Вы сошли с ума, – сказал председатель.

– Если не сошли с ума все вы, значит сошел с ума я, – очень спокойно ответил Нордленд.

– Так оно всегда и бывает, – проворчал старик. – Одному всегда кажется, что сошли с ума все остальные.

– Ну, если вы так думаете, старина, то…

– В чем дело, Нэд? Что вы затеяли?

– Ничего неконституционного.

– Знаете, дружище, бросьте-ка это. С такими мыслями лучше не жить.

– Вы находите?..

– На вашем месте я не стал бы сопротивляться, – уныло проговорил председатель суда.

– На моем месте?.. Хм, на моем мес… – голос Нордленда внезапно оборвался.

Председатель удивленно посопел в замолкнувшую трубку и бросил ее на рычаг. Старик долго ворочался с боку на бок, пытаясь заснуть. Пришлось принять снотворное.

***

3 часа 50 минут следующего дня

Но и на этот раз председателю не дали покоя: его опять разбудили. Гудящая от наркотика голова старика с трудом переварила сообщение стоявшего перед постелью секретаря:

– У телефона господин Нордленд…

– Боже мой, Фред, если бы вы знали, как я хочу спать! Попросите Нордленда позвонить попозже, – устало пробормотал председатель и повернулся на другой бок, когда секретарь повторил:

– Это невозможно в другой раз: Нордленд застрелился.

Старик сел в постели и, глядя во все глаза на секретаря, испуганно пробормотал:

– Фу, какой скандал!

2

Ночная тишина лежала на ослепительно белом пляже, которым имение Лоуренса Ванденгейма «Белые пески» граничило с водами обширного залива. Песок едва слышно поскрипывал под ногами двоих молча шагавших по пляжу людей.

Оба шедших – Лоуренс Ванденгейм и Антонио Пирелли – хорошо понимали, ради чего происходит это свидание, но ни один не хотел заговорить первый. Чтобы не выступать в роли заинтересованной, а следовательно, слабой стороны.

Наконец менее выдержанный Пирелли не утерпел:

– Что ж, Лорри… можно считать вопрос исчерпанным?

С хорошо разыгранным недоумением Ванденгейм спросил:

– О чем вы, Тони?

И тут Пирелли пришлось выложить: если нынешняя ситуация не будет использована для ракетного бума, никогда не удастся наверстать потерянное. По его данным, налогоплательщики достаточно напуганы поправкой к конституции. Если печать поднажмет, то не найдется человека, который не согласится подтянуть пояс ради того, чтобы спать спокойно, не ожидая сюрприза воздушного нападения. Любая ассигновка на нужды ракетной обороны пройдет сейчас без запинки. Но именно сейчас, пока красная пропаганда не раскрыла истинного смысла этого блефа.

– А вы думаете, что свет населен идиотами? Разве люди и без красных не понимают, что все это… наша работа? – скептически спросил Лоуренс.

– Во всяком случае, – настаивал Пирелли, – не найдется таких, кто решится сейчас громко протестовать. Даже если введут какой-нибудь дополнительный наложец в грош на пинту пива. Спать спокойно за один грош – на это пойдут. Даже жены не запретят мужьям пить столько же пива, сколько они пили прежде.

– Может быть, вы и правы, Тони, – заявил Ванденгейм таким тоном, словно это было новостью, смысл которой оставался ему неясен. – Но не за тем же вы сюда приехали, мой драгоценный друг, чтобы поговорить о новых налогах?

Сколько бы ни хорохорился «король» нереспектабельного бизнеса, ему было далеко до собеседника, с пеленок познавшего, что не выдавать своих намерений партнеру – значит сохранять возможность слопать волчью долю. Лоуренс терпеливо ждал, когда Тони до конца раскроет карты. И тот снова не выдержал:

– Так, значит, будем считать дело сделанным, а? – повторил он. – В какой доле вы принимаете меня в бум?

И начался торг. Ничего не скрывая друг от друга, главари респектабельного и нереспектабельного бизнеса с яростью спорили за свою долю.

3

Через несколько дней после дружеского завтрака с глазу на глаз с Лоуренсом Ванденгеймом Парк вылетел на Средний Запад посмотреть испытания новых образцов ядерного оружия. Он хотел с достаточным авторитетом выступить в защиту большой ассигновки на перевооружение воздушной обороны страны изделиями сообщества Ванденгейм – Пирелли.

Речь шла о ракетах «фокс» с ядерной боеголовкой. Ими предполагалось вооружить свои континентальные части, войска, входящие в состав УФРА, и базы в «дружественных» странах. Ракета «фокс» якобы способна найти и поразить цель, движущуюся по любой, самой замысловатой траектории, и, в свою очередь, способна уйти от любой антиракеты благодаря собственной виляющей траектории, подобной бегу лисицы. Где-то в душе Парка копошилось сомнение: не является ли эта хваленая «лиса» чем-нибудь вроде пресловутого «Юнивака» – средством перекачивания денег из карманов налогоплательщиков в карманы Ванденгеймов? Если так, то ведь рано или поздно ловкачи сломают себе голову и эти аферы станут предметом парламентского расследования. А Парку вовсе не улыбалось фигурировать в скандале. Впрочем, это только внешняя сторона дела: как ни страшен был бы скандал, это все-таки только скандал. Но для Парка не было тайной, что расчеты Ванденгейма и всей его группы строятся не столько на ракетном буме внутри страны, сколько на захвате мирового ракетного рынка. А это как раз и означает то, что так претит Парку: ракеты неизбежно окажутся в руках Хойхлера. Если они не придут к нему прямым немецким каналом, то найдется сколько угодно комиссионеров, готовых снабжать УФРА боевыми ядерными головками любой марки – от итальянской до японской. А Ванденгейму тоже в конце концов безразлично, какое клеймо будет стоять на его ракетах для Хойхлера. Джону важно одно: чтобы деньги за них получал он и чтобы Хойхлер был вооружен до зубов. Увы, только это нужно господам, которые не отдают себе отчета, что играют с огнем. А может быть, и отдают, но воображают, будто им не придется полной чашей испить возмездие. А говорят еще, будто страус глуп, ежели прячет голову под крыло. Эти господа хуже, куда хуже любого самого глупого страуса… Что же, и из него, Майкла Парка, они хотят сделать что-то вроде страуса? Нет, не выйдет. Он слишком хорошо понимает, с чем это едят, и чересчур ясно представляет себе фигуры таких, как этот Хойхлер…

В ночном самолете Парк прочитал радиосообщение о том, что вчерашнее предварительное испытание ракет «фокс» сорвалось из-за протеста жителей Сан-Хуана – городка, возле которого производились испытания. Депутация горожан заявила, что содержание радиоактивных осадков в воздухе превышает допустимую норму. Парк отлично понимал: то, что ядерные взрывы, постоянно производившиеся по соседству, представляли огромную опасность для здоровья жителей города и не могли быть новостью для отцов города. Но интересно знать, по чьему приказу местная пресса подхватила протест населения. Вероятно, тут участвовали конкуренты Ванденгейма, кому Лоуренс наступал на горло своим ракетным бумом. Но пока Парк был спокоен: популярность у публики как «честного сенатора» должна быть гарантией, что он, Парк, не станет действовать очертя голову. А он, разумеется, скажет, что нет никакой опасности еще в одном-двух взрывах. В интересах обороны они должны быть проведены. Может быть, придется обещать, что взрывы будут последними. Важно не сорвать испытания. Без их успеха парламент не станет слушать Парка, когда дело дойдет до новой ассигновки на перевооружение. Одним словом, Парк был спокоен: все будет хорошо.

Однако обстановка на аэродроме заставила Парка насторожиться. Несмотря на ночь, его встретила армия репортеров и фотографов: пресса, радио, телевидение – все было тут.

Такая встреча означала чье-то хорошо организованное сопротивление Ванденгейму, а значит, и ему, Парку. Его молчание на аэродроме, на улице перед подъездом отеля и даже в номере отеля, куда проникли журналисты, не помогло. Утренние газеты появились с заголовками, несмотря на смертельную угрозу жителям Сан-Хуана и всего штата, Парк настаивает на проведении ядерных взрывов именно здесь.

Парк встал рано и подошел к окну, чтобы распахнуть его: привык делать гимнастику на чистом воздухе. Его поразила тишина, висевшая над всегда оживленным и шумным городом: ни автомобильных гудков, ни шума моторов, ни воя полицейских машин. Молчало даже рекламное радио. Вся мостовая перед подъездом гостиницы была запружена людьми. Толпа тянулась по улице, насколько хватало обзора из окна. Парку не надо было объяснять: эти люди пришли не для того, чтобы посмотреть, как он будет садиться в автомобиль. Без вмешательства больших сил полиции никакому автомобилю вообще не удастся пробиться к гостинице.

Парк решил позвонить в штаб военного округа и уже взялся было за телефон, но передумал: неужели он не справится сам? Он, «Парк-победитель»?!

Он поспешно оделся. Зазвонил телефон: начальник полиции предупреждал о массовой демонстрации населения и просил не выходить из гостиницы, пока полиция не расчистит улицы. Парк, не дослушав, швырнул трубку, вышел на площадку и вызвал лифт. Когда кабина остановилась на его этаже и лифтбой сквозь стекло увидел Парка, внутренняя дверь кабины мгновенно захлопнулась, и лифт исчез. Несколько мгновений Парк стоял растерянный, потом снова нажал кнопку – лифт не появлялся. Он нажал кнопку второго лифта – его словно не существовало. Вызвать по телефону администрацию гостиницы или соединиться с городом оказалось невозможно – аппарат был отключен. Звонки прислуге перестали работать. Можно было подумать, что гостиница вымерла.

Парк решил: он попадет на испытания. И пошел искать запасный выход на лестницу. Он долго рыскал по этажу, толкаясь в разные двери. За ними было все что угодно: уборные, бельевые, щитовые; пощелкивали и стонали какие-то трубы. Потеряв надежду выбраться с этажа, Парк отыскал, наконец, дверь на лестницу. Неприветливая узкая щель с сотнями бетонных ступенек сбегала в темный провал. С минуту Парк стоял в нерешительности, глядя в сумрак пропасти, от которого кружилась голова. Он всегда был неплохим ходоком и гимнастом, но сейчас спуск с двадцатого этажа представлялся отвратительным. Однако иного выхода из положения не было: он принялся считать: сто… полтораста… двести… Потеряв счет ступенькам, стал думать о том, как выйдет сейчас к толпе и, словно ничего не случилось, весело скажет…

Лестница кончилась. Вместо улицы, заполненной массой молчаливых людей, Парк увидел темный колодец двора. Налево светлел пролет ворот. Все это заставило Парка с минуту постоять в нерешительности. Потом он поднял воротник пальто, поглубже надвинул шляпу и не спеша пошел к воротам. Улица за воротами была пуста. Парк подозвал такси и, минуя улицы, запруженные толпой, проехал на аэродром. Это было бегством, какого ему еще никогда не приходилось совершать. И от этого на душе была муть. Он охотно хоть на ком-нибудь выместил бы досаду: жители Сан-Хуана оказались сильнее его – заставили бежать вонючим двором.

Вертолет Парка прошел низко над городом. Парку была видна вся трасса от центра, где находился его отель, до выезда на шоссе. Черно-серая лента бетона стала совсем-совсем узкой; по сторонам ее стояли люди – десятки, сотни тысяч людей. Люди стояли неподвижно. Они молча ждали Парка, чтобы сказать ему: «Нет!» – ядерным испытаниям. «Нет!» – ракетам межконтинентальным, трансокеанским, баллистическим, стратегическим, тактическим и любым другим! «Нет!» – всем, кто говорит войне «Да!».

Значит, и ему, Парку, тоже «нет!»?

***

Блиндаж Парка находился в одиннадцати с половиной милях от испытательного полигона. Парк, не отрываясь, следил в сильный бинокль за тем, как поднимался привязной аэростат с подвешенной к нему ракетой. Этот первый взрыв, значившийся в документах испытательной комиссии под шифром «сокорро», надо было произвести на высоте четырех с половиной тысяч метров. Серебряная сигара аэростата была хорошо видна, пока ее не скрыла дымка облака. Парк не опускал бинокля в надежде, что аэростат вот-вот снова появится. Но дымка не рассеивалась, хотя в пространстве вокруг облака воздух, казалось, должен был звенеть от хрустальной прозрачности.

Рядом устроился развязный тип, которого Парк не знал. Он принялся объяснять, что «сокорро» будет десятым в серии испытаний, проводящихся для сравнения разных типов снарядов, и восьмидесятым ядерным испытанием в пределах страны.

– Советую вам бросить эту штуку, – сказал он Парку и бесцеремонно постучал ногтем по биноклю. – Лучше напяльте очки…

Аэростата не было видно. Ведущий испытание офицер скомандовал «стоп». Сейчас ракета будет взорвана. Парк надел черные очки и снова взялся за свой бинокль. Еще команда, несколько возгласов девиц у аппаратов – и огненный шар такого сияния, что Парк зажмурился даже в очках, возник в воздухе. Казалось, этот шар, как второе солнце, навсегда повис над землей – так сильно было действие света. Шар ширился со стремительностью, за которой не успевал глаз. Через какую-то миллионную долю секунды шар коснулся земли, оттолкнулся от нее и понесся ввысь. За одиннадцать километров сквозь толстые стекла блиндажа Парк почувствовал на руках сильный жар и отпрянул от смотровой щели.

Через несколько минут стали поступать телефонные сообщения с пунктов наблюдения. Позвонили из города: там было видно пламя взрыва.

Парк вопросительно посмотрел на членов комиссии: до города было больше трехсот километров.

Измерительные приборы показали силу взрыва в сто десять килотонн тринитротолуола. Такой силы не показывала еще ни одна ядерная головка из испытанных на этом полигоне.

Парк снова вооружился биноклем. Теперь без черных очков было хорошо видно серое облако. Ветер гнал его на северо-восток.

Второй взрыв, зашифрованный словом «рэнджелл», был произведен через два часа после «сокорро». Дверь блиндажа за спиною Парка стремительно распахнулась. Звон в ушах стоял так долго, что Парк не слышал телефонных звонков с сообщениями наблюдателей. Облако взрыва серым туманом закрывало весь небосвод. Потом оно, как и первое, понеслось в северо-восточном направлении.

Оба взрыва произвели на экспертов нужное впечатление. Но самое интересное было еще впереди. Своим «лисьим ходом» «фокс» должна найти и взорвать другую ракету – снаряд предполагаемого противника.

Это должно было произойти через два часа. Но не прошло и часа после взрыва «рэнджелл», как Парку стало известно, что тысячи телеграмм летят от жителей Сан-Хуана министру обороны с требованием немедленно прекратить испытания. Колонны жителей двинулись к ратуше с плакатами: «Прекратить ядерные испытания рядом с нашими домами! Пусть взрывают бомбы у себя дома». Ученые-атомщики выступили по радио с заверениями, что нет никаких оснований для поднятой тревоги, но тут же голос мэра Сан-Хуана опроверг их. Он заявил, что уровень радиоактивности достиг двух тысяч микрокюри, в то время как тысяча микрокюри считается предельной нормой, безопасной для человека.

Как раз во время речи мэра Парк услышал взрыв страшной силы. Казалось, весь блиндаж, содрогнувшись, покосился и сошел с места. Парк увидел, как у него над головой трещина с быстротою выстрела рассекла бетонный потолок и сквозь нее в блиндаж посыпались куски бетона. Стараясь не поддаться панике, охватившей сидевших в блиндаже, Парк прижался спиной к бетонной стене.

– В чем дело, полковник?!

Но начальник полигона, очевидно, даже не расслышал голоса Парка за гулом, который, подобно грозовому разряду, длинными раскатами, с хрустом и грохотом катился над головами комиссии. Парк с презрением смотрел, как за минуту до того такие уверенные в себе, важные от сознания своего значения члены комиссии пробивались к выходу, принявшему форму ромба.

Парк вышел из убежища последним вместе с начальником полигона. Где-то очень далеко, к западу, небо было окрашено заревом огромного пожара. Парк молча посмотрел на полковника и так же молча вместе с ним уселся в «джип». На узле связи нашелся только один уцелевший канал связи – глубинный кабель, ведущий прямо в Октагон. Оттуда сообщили, что на базе Митчелл произошел необъяснимый взрыв ракеты «ника». Она взорвалась на стартовой платформе, откуда должна была быть запущена в качестве цели для «фокса».

– Спросите их, – приказал Парк, – точно ли, что взорвалась «ника», а не «фокс»?

И когда пришел подтверждающий ответ, он вздохнул с облегчением: значит, еще не все потеряно. Испытания можно будет продолжить.

Никаких подробностей происшествия Министерство обороны еще не знало: разрушения на базе Митчелл велики, много человеческих жертв, радиоактивное облако несется к западу.

Как только была восстановлена связь с городком, Парк вызвал мэра города, которого хорошо знал:

– Послушайте, Норрис. Успокойте население, заставьте людей разойтись по домам, и все будет…

Паулсон перебил: аэродром Сан-Хуана не примет самолета экспертной комиссии. Толпа возбуждена. Паулсон не ручается за безопасность Парка, если он там покажется. Полиция едва ли сможет справиться с демонстрантами. Это уже не молчаливая утренняя толпа, от которой Парку удалось так просто удрать.

– Если бессильна ваша полиция… – попытался его перебить Парк, но Паулсон и тут сухо перебил:

– Не хотите же вы сказать, Майкл, что я должен просить губернатора вызвать войска?

Несколько мгновений Парк в нерешительности держал телефонную трубку. Потом молча положил ее на рычаг.

Через час военно-транспортный самолет взял курс прямо на столицу, минуя Сан-Хуан.

Парк глубоко втиснулся в кресло и, сжав голову ладонями, закрыл глаза. Ему было противно смотреть на кого бы то ни было. Он не отвечал на вопросы. Когда его сочли спящим, он стал мысленно перебирать, что же произошло.

Он вспомнил давнишний рассказ Лесса Галича, когда тот прилетел с советского фронта и рассказывал о встрече с четырьмя другими, такими же, как он, молодыми дурнями, поклявшимися заставить мельницу вертеться не в ту сторону, в какую она вертится вот уже много веков. Парку вспомнилось, как он тогда смеялся:

«Что же, – спросил он своего пресс-адъютанта, – вы собираетесь дуть на мельницу, что ли?»

«Мы не такие дураки, – задорно ответил Лесс, – но разве даже легкий бриз не может остановить мельницу?»

«Остановить – это не значит повернуть», – сказал тогда Парк.

«Разумеется, – все с тою же забавной уверенностью возразил Лесс, – но ветер чуть-чуть сильнее, и… глядишь, она повернула. Не говоря уже о том, что может сделать буря!..»