Текст книги "Ревизия командора Беринга"

Автор книги: Николай Коняев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

9

1728 и 1729 годы...

Неприметные, не ознаменованные никакими великими событиями годы русской истории... И вместе с тем, события этих лет, хотя и через многие десятилетия, но очень приметно проявятся в истории, во многом определяя ход её.

В 1728 году, за несколько дней до коронации тринадцатилетнего Петра Второго в Москве, родится Карл-Петер-Ульрих, внук двух непримиримых врагов – шведского короля Карла XII по отцу и русского императора Петра Первого но матери. Карлу-Петеру-Ульриху суждено будет стать русским императором Петром Третьим.

А в 1729 году в Померании, в семье коменданта прусской крепости, родится и его убийца – Софья-Августа-Фредерика, будущая русская императрица Екатерина Великая.

Но об этих событиях не ведали ещё тогда в далёкой России. И Александр Данилович Меншиков, рубивший во льду могилу для своей дочери, не догадывался даже, что не в вечной мерзлоте вырубает он могилу, а на самой границе двух эпох.

Проглянуло солнце на ненастном небе, засияли слабосильные лучи в алмазных брызгах разлетающейся ледяной крошки, заполыхали драгоценными каменьями, завалившими могильную яму. Не удержал слезу бывший герцог Ижорский, бывший светлейший Римского и Российского государств князь, бывший генералиссимус, адмирал, кавалер... Старческая, скатилась она по морщинистой щеке, вспыхнула на мгновение и упала в вороха ледяного сияния.

– Мариюшка моя дорогая... – прошептал дрожащими губами князь. – Императрица моя горемычная...

Не знал, не ведал светлейший князь, рубивший в берёзовской мерзлоте могилу, что и самому ему меньше года остаётся оплакивать дочь, скоро и самого его похоронят в этом же льду, и в чёрном небе засияет над их могилами северное сияние...

Сполохи его, то тускнея, то разгораясь, побегут но небу, осеняя нерукотворной короной ледяные могилы. И сожмётся сердце от немыслимо холодной и тоскливой красоты этой небесной короны у другой невесты Петра Второго – княжны Екатерины Алексеевны Долгоруковой. Здесь, среди холодных, дующих из голой тундры ветров, как и у Марии Меншиковой, завершится её обручение с императором...

Впрочем, это произойдёт лишь в 1730 году, когда уже устремится по тёмным ветвям генеалогических деревьев в поисках своего монарха Российская Империя. На целое столетие затянется эта, тоже снаряженная Петром Первым экспедиция...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

квозь тронутые желтизной дубравы, сквозь полыхающие рощи, сквозь буреломистые чащобы, по просторным полям и по тёмным оврагам неслась, заливаясь весёлым лаем собак, ревя рогами доезжачих, царская осень 1729 года. Облетали с деревьев листья, раскисали тропинки, заросшие орешником и рябиной, сеялись осенние дожди, но ничто не могло остановить царскую охоту.

Когда начинало темнеть и сумерки гасили золотое убранство подмосковного пейзажа, когда в сыроватой полутьме только нищенски чавкала грязь под копытами лошадей, разводили жаркие и высокие – до неба! – костры, ставили шатры, и дивно, как в сказке, преображалась сиротливая лесная опушка. Повсюду толпились люди в ярких, расшитых золотом одеждах. В дрожащем, неровном свете заворожённо вспыхивали драгоценные камни... Поверх присыпанной еловыми лапами сырой земли расстилались дорогие ковры, расставлялась серебряная и золотая посуда.

Длинноногий, высохший за лето тринадцатилетний император подписывал в своём шатре указы, которые подавал ему молодой князь Иван Долгоруков. На глухих лесных опушках и вершились в ту осень все государственные дела. Лошадьми и псиной пахло и от императора, и от его советника, который ненамного и старше Петра был.

– Сие – указ, каб подушных денег в работную пору не правили... – оглашал торжественно князь Иван. – А это указ о награждении полномочного министра Вашего Императорского Величества Саввы Владиславича Рагузинского, коий с китайскими министрами выгодный для Российской Империи договор заключил, каб обе империи владели тем, чем владеют, и на будущие времена...

А Князь Иван вытащил платок и, учтиво высморкавшись, добавил:

   – В Петербурге находят, что надобно наградить графа... Пожаловать тайным советником и кавалером ордена Александра Невского... А это приговор суда, рассмотревшего дело Змаевича, адмирала, коий был отдан под суд за воровство на галерной верфи, коей заведовал... К смертной казни его и майора Пасынкова приговорили...

Пётр машинально окунул в чернильницу перо, чтобы подписать лёгший перед ним указ, но тут же уронил его и вскрикнул от боли.

Это князь Иван, нагнувшись, укусил его за ухо.

   – Ты что?! – хватаясь за ухо, закричал император.

   – Простите, Ваше Императорское Величество, – улыбаясь, сказал князь Иван. – Я хотел просто показать вам, как больно бывает человеку, когда ему голову рубят.

   – Дурак! – сказал император, поднимая перо с забрызганного чернилами указа. – Я тебя так вздую, что, небось, ещё и позавидуешь тем, которым головы отрубают. Много ль украли-то они?

   – Суд недостачу выявил – триста рублей и тысячу брёвен...

   – Куды им брёвен столько? – потирая ухо, спросил император и тут же добавил: – Передай, что я казнь отменяю. Пускай в чине понизят до выслуги и пошлют куда подальше... Чего ещё?

   – Ещё от Лопухина рапорт на Ваше высочайшее имя. Жалуется, что флот исчезает вследствие Вашего Императорского Величества удаления от него...

   – При мне, што ль, корабли гнить не будут?! Пускай сами за кораблями лучше смотрят. А я, когда нужда потребует употребить корабли, то и пойду в море. А как дедушка, гулять на них – не намерен. Всё, что ли?

   – Ещё от Остермана письмо, Ваше Императорское Величество.

Нахмурившись, император взял послание своего воспитателя и вице-канцлера. Письмо было написано по-немецки, и князь Ванька не мог разобрать его.

Писал Андрей Иванович о своём худом здоровье, горевал, что Его Императорское Величество совсем забросили учёбу, и как теперь нагонять, ему, больному, неведомо... Ещё писал Андрей Иванович, что пришло донесение – в Берёзове померла от оспы Мария Александровна Меншикова, бывшая невеста императора.

Нахмурился Пётр, прочитав письмо.

О невесте своей он совершенно позабыл за эти годы. Но сейчас припомнилось, как сидели они рядом на концерте во дворце светлейшего князя, смотрели на танцующих карликов, и Машка изо всех сил пыталась сохранить серьёзность, а потом всё-таки не выдержала и засмеялась... И так явственно припомнилась императору смеющаяся княжна, что стало грустно. Сколько ей лет нынче? Восемнадцать... Совсем ещё не старая померла...

   – Барон-то чего, Ваше Императорское Величество? – заметив, как помрачнел государь, спросил Долгоруков. – Опять учёбой нудит?

Император не ответил. Засунул письмо Остермана в карман и вышел из шатра к жарко и высоко шумящим посреди сгустившейся тьмы кострам.

Великая охота шла... Бывали ли такие ещё на Руси – неведомо. Пятерых медведей закололи. Пятнадцать рысей добыли. Пятьсот лисиц затравили. Зайцев – больше четырёх тысяч.

Высоко вверх улетали искры. В темноте подмерзшего неба мелко и остро сверкали звёзды. Шумно было у костров. Гремела музыка. Говорили здравицы. За здоровье Его Императорского Величества осушали кубки, за удавшуюся охоту. Невдалеке от императора в Преображенском мундире сидела княжна Екатерина Долгорукова. Синие лосины плотно облегали её красивые ноги, тёмные кудри рассыпались по эполетам. Тревожно и близко блестели глаза.

Тринадцатилетний император пил вместе со всеми, и, хотя снова и снова подливал князь Ванька в его кубок, не пьянило вино. Грустно было слушать весёлую музыку.

   – Чего пасмурны так, Ваше Величество? – спросил Долгоруков.

   – Не знаю, князь... – ответил император. – Ты в шатре давеча показать хотел, как больно, когда голову отрубают... А вообще умирать как?

   – Не знаю... – хохотнув, ответил приятель. – Не пробовал ишшо...

   – И я не знаю... – сказал Пётр. – Только страшно очень...

   – Нам ли ещё о смерти думать, Ваше Императорское Величество! Небось, не скоро до нас очередь дойдёт! Поживём маленько...

   – Налей ещё вина, князь... – сказал Пётр.

Утром проснулся он в чужом шатре.

Вокруг была разбросана одежда. Император лежал в постели, а рядом, забившись в угол, плакала княжна Екатерина Долгорукова. Разорванный Преображенский мундир был накинут на голые плечи.

   – Ты чего здесь?! – удивился Пётр.

Эполеты на плечах княжны перестали дрожать. Долгорукова подняла голову и посмотрела на императора.

   – Я чего?! – спросила она, и из синих больших её глаз брызнули слёзы. – Это вы! Вы, Ваше Императорское Величество, чего!

   – Не реви... – нерешительно проговорил Пётр и, соскочив с постели, начал натягивать на себя одежду. Весь красный вылез из шатра и тут же остановился. В одну ночь облетел лес... Чёрные стояли вокруг деревья. Было ещё рано. Только по покрытой инеем траве бегали, подбирая разбросанные остатки вчерашней трапезы, собаки, да ещё у потухшего костра, завернувшись в шубу, угрюмо сгорбился старый князь Долгоруков. Слезящимися, мутными глазами посмотрел на императора.

Покраснев ещё сильнее, Пётр побежал в свой шатёр. Здесь, на полу, окружённый со всех сторон собаками, храпел князь Ванька. Под глазом у него темнел синяк.

Раскидав собак, Пётр с трудом растолкал князя.

   – Что случилось?! Почему я оказался там?!

   – Почему? – Ванька помотал головой, потом потрогал синяк под глазом и поморщился. – Откуда я знаю, почему? Я хотел тебя, Ваше Величество, спать увести, а ты мне кулаком в глаз заехал и к Катьке в шатёр полез. Мамашу прогнал. Батьку хотел из ружья застрелить, когда он тебя отговаривать взялся. На Катьке всю одежду разорвал... Никакой силы унять Ваше Величество не было... Чего теперь делать, не знаю уж...

   – Иди, отца своего позови! – сказал Пётр. – Женюсь я на вашей Катьке!

На этом и завершилась невиданная охота. 9 ноября длинный караван прибыл в Москву. Впереди шагали озябшие верблюды... Скрипели колёса телег, заваленных убитыми зайцами... Скакали всадники на дорогих копях, окружённые сворами собак. Более шести сотен борзых и гончих участвовали в охоте...

Молодой государь был хмур и задумчив. Устроившись в Лефортовском дворце, он раздарил всех собак и приказал убрать ружья.

Перемены, произошедшие в императоре, бросались в глаза любому. Без всякого принуждения вернулся он к занятиям, сам теперь стремился вникнуть в государственные дела. Часто по ночам проводил совещания с Остерманом и другим членами Верховного Тайного совета.

19 ноября торжественно было объявлено, что император вступает в брак с дочерью князя Алексея Григорьевича – семнадцатилетней Екатериной Долгоруковой, а тридцатого состоялось обручение, и Екатерину Алексеевну стали называть Её Императорским Высочеством...

Где-то между объявлением о помолвке и обручением в далёком Берёзове «приливом крови» умер светлейший князь Римского и Российского государств, герцог Ижорский, генералиссимус Александр Данилович Меншиков.

Похоронив в голубом льду вечной мерзлоты свою дочь, Её Императорское Высочество княжну Марию Александровну, Меншиков решил начать жизнь свою заново. Выстроил церковь и ежедневно ходил туда молиться, исполняя обязанности дьячка. Жил он последние месяцы в посте и молитвах, беседуя с берёзовскими стариками о тщете мира сего да о подвигах святых мучеников. Через столетие, когда будет вскрыта могила опального князя, тело его найдут нетленным, и в Берёзове возникнет местный культ почитания князя... Но это случится только через столетие.

Императору Петру Второму так и не суждено будет узнать о смерти человека, возведшего его на престол и столь сурово наказанного им...

6 января 1730 года состоялось торжественное водоосвящение на Москве-реке. Фельдмаршал Василий Владимирович Долгоруков выстроил в каре у Иордани войска. Приехал из Лефортовского дворца император и занял полковничье место.

Было морозно. Над крестом Иордани клубился морозный пар. Сидя в седле, император внимательно разглядывал собравшихся. Весь двор собрался, все иностранные посланники... Всеми цветами радуги полыхали на белом снегу разноцветные одеяния. Кружилась голова... С трудом разглядел император в нарядной толпе свою невесту. Чудо, как хороша была семнадцатилетняя Катенька Долгорукова. Глаза сияли, щёчки раскраснелись от мороза, а локоны рассыпались но собольему воротнику...

Опустил глаза император. Провёл рукою в перчатке по гриве жеребца. Кружилась голова. Жарко было на морозном воздухе.

Когда запели: «Во Иордане крещающуюся Тебе, Господи, Троическое явися поклонение: Родителев бо глас свидетельствоваше Тебе, возлюбленнаго Тя Сына именуя...» – император почувствовал, что всё тело покрылось липким потом, и его начало трясти...

С трудом доехал до Лефортова дворца и здесь едва смог спуститься с седла. Его сразу же уложили в постель, и он провалился в беспамятство.

Потом – «оспа!» – услышал он сквозь полузабытье, и снова встало перед ним лицо смеющейся Маши Меншиковой, лежащей сейчас в голубом льду на берегу студёной северной реки... Пётр вздохнул. Он вспомнил, что от оспы и умерла Меншикова, а теперь наступил его черёд.

19 января, в два часа ночи, во дворце, но коридорам которого бродили съехавшиеся на свадьбу императора гости, он вдруг приподнялся в постели и, крикнув: «Запрягайте сани! Хочу ехать к сестре!» – умер...

2

Добрый обычай завёл в своём Отечестве первый русский император – Пётр Великий... В ночь, когда помирает государь, сходятся в покое, невдалеке от постели умирающего, сановники и до хрипоты, до биения крови в голове, артачатся. Решают – кому теперь сесть на троне. За каждым сановником сила стоит. За этим – армия, за тем – гвардейские полки, за этим – семья, за тем – роды знатные... Одни так говорят, другие – иначе, и договориться между собою не могут, потому как, если слабину покажешь и уступишь, – пощады не будет. В лучшем случае – с властью доведётся проститься, в худшем же... В худшем случае – можно и с жизнью расстаться, а не только с чинами и богатствами...

И так теперь всякий раз было. И после смерти Петра Первого спорили сильно, и когда Екатерина умерла, артачились. Нынче тоже согласия не предвиделось.

В душном покойнике, рядом со спальней умершего императора, сидели князья Долгоруковы – Алексей Григорьевич да Василий Лукич, канцлер Головкин Гаврила Иванович, князь Дмитрий Михайлович Голицын... Ежели Остермана ещё сюда – полный состав Верховного Тайного совета был бы... Но Андрей Иванович в заседание не пошёл. От постели умершего не отходил – боялся, каб какого подложного завещания в постель не подсунули.

   – Куды мне, иностранцу, русского царя выбирать? – сказал он. – Которого господа верховники выберут, тому и буду служить.

Так ведь и не пошёл, хитрец такой, в заседание. Зато пришёл сибирский губернатор Михаил Владимирович Долгоруков и оба фельдмаршала – Михаил Михайлович Голицын и Василий Владимирович Долгоруков.

Четверо Долгоруковых напротив двоих Голицыных сидели, а председательствовал ими граф Головкин. Государя всея Руси избирали.

Разговор серьёзный шёл, степенно мнениями обменивались.

   – Катьку нашу надобно императрицей изделать... – говорил Алексей Григорьевич Долгоруков. – Вечно достойный памяти государь император ей ведь престол отказал. – И, вытащив из кармана подложное завещание императора, утёр рукавом заслезившиеся глаза. – Вишь, Божий Промысл-то урядил как. Ежели император – Пётр, а коли императрица – Екатерина...

   – Полно народ-то смешить... – сказал на это князь Дмитрий Михайлович. – Вся Москва уже знает, что Ванька ваш заместо императора подписи наловчился ставить.

Вдвое больше было Долгоруковых в заседании том, чем Голицыных. Если вместях закричать, всех бы заглушили. Но поостереглись кричать. Шумно во дворце было. В такие ночи завсегда много народу к царскому дворцу жмётся, но нынче, не в пример прежнему, особенно тревожно было. На свадьбу императора и княжны Екатерины Долгоруковой со всей России генералы и губернаторы, знатные фамилии и простое шляхетство съехались. На свадьбу ехали, а попали на похороны. Как в русской сказке про дурака, перепутали. И хотя сама судьба такой конфуз устроила, маленько каждый себя дураком ощущал. Шибко уж похоже на сказку получалось. А когда люди в таком настроении находятся, ещё сильней их тревожить – боязно. Всякое могут учинить в отчаянности...

Потому и остереглись шуметь Долгоруковы. Только крякнул князь Василий Лукич.

   – Невесть что говоришь, Дмитрий Михайлович, – сказал. – Нешто бы мы пошли на такое?

Ему не ответили. Тихо стало в душноватом покойнике. Шурша, сыпалась пудра с париков. Из глубины дворца неясный шум доносился. То ли молились где-то, то ли бунтовать идти собирались. Узнать бы сходить, да нельзя... Никак нельзя до окончания выборов из покойника отлучаться.

   – Я вот чего, господа верховники, думаю, – заговорил князь Голицын. – Бог, наказуя Россию за её безмерные грехи, наипаче же за усвоение чужеземных пороков, отнял у неё государя, на коем покоилась вся её надежда.

Это верно князь Дмитрий Михайлович сказал. За великие грехи пресечено мужское потомство Петра Великого... Кивали головами верховники. А Голицын неспешно продолжал речь, рассуждая, дескать, дочери вечно достойныя памяти императора Петра Великого от первого брака отказались от наследования престола, а о дочерях от брака с Екатериной и думать негоже... Кто такая императрица Екатерина была по происхождению? Ливонская крестьянка и солдатская шлюха!

Ежели б не злодей Меншиков, который сам из подлого сословия происходит, и императрицей бы ей не бывать, и супругой императора тоже...

   – Верно! – сказал Василий Владимирович Долгоруков. – Коли уж не Катьку нашу, тогда Евдокию-царицу на трон сажать надо.

   – Не сурьёзно это, фельдмаршал, – покачал головой Голицын. – Я воздаю полную дань достоинствам вдовствующей царицы, но она только вдова государя. А есть у нас и дочери царя Ивана. Мы все знаем Анну Ивановну, герцогиню Курляндскую... Говорят, у неё характер тяжёлый, но в Курляндии неудовольствий на неё нет!

И столь неожиданным было предложение Голицына, что как-то растерялись все. Совсем не думано было про Анну Иоанновну...

   – Дмитрий Михайлович! – поражённо проговорил фельдмаршал Василий Владимирович Долгоруков. – Твои помыслы исходят от Бога, и родились они в сердце человека, любящего свою Отчизну. Да благословит тебя Бог... Виват нашей императрице Анне Иоанновне!

Тут и Василий Лукич Долгоруков, припомнив, что в прежние времена он в добрых отношениях с Анной Иоанновной находился, спохватился и тоже «Виват!» закричал. И Остерман тут как тут оказался, начал ломиться в двери.

   – Кого выбрали-то? – спросил.

   – Анну Иоанновну...

   – Виват! – закричал Андрей Иванович.

   – Виват! – крикнули уже все хором. Только князь Дмитрий Михайлович молчал.

   – А ты чего? – спросил у него брат, фельдмаршал. – Сам ведь и предлагал... И тут снова Дмитрий Михайлович всех удивил.

   – Воля ваша, господа верховники, кого изволите... – сказал он в наступившей тишине. – А только надобно и себя полегчить!

   – Чего? – не поверив своим ушам, спросил канцлер Гаврила Иванович Головкин. – Чего это сказал ты такое мудрёное?

   – Полегчить себя надо... – хладнокровно повторил Голицын. – Воли себе прибавить.

Мудр был Дмитрий Михайлович Голицын. Все книги прочитал, пока губернатором сидел в Киеве. Вот и говори, что пустое дело – книжки читать... Ишь ведь до чего додумался! Мудро, однако... А главное – так заманчиво, что и думать о таком страшно...

   – Ишь ты... – покачал головой Василий Лукич. – Да хоть и прибавим воли себе, только удержим ли волю эту?

   – А чего же не удержим? – задорно спросил Голицын. – Я так полагаю, что надобно нам к Её величеству пункты написать.

И, не давая опомниться ошарашенным сотоварищам, кликнул правителя дел Верховного Тайного совета Василия Петровича Степанова.

   – Садись там, чернильница! – сказал Голицын, кивая на маленький столик. – Пиши, что тебе говорить будем.

Тут всех сразу прорвало.

   – Не надо, чтоб нам головы секли!

   – И имущества пускай не лишают без суда справедливого!

   – И войну заводить чтоб с общего совета...

   – Да что писать-то, ваши сиятельства?! – в отчаянии воскликнул Степанов. – Про головы али про войну сначала?

   – Экий ты дурак, братец! – вздохнул Дмитрий Михайлович. – Слухай, что Василий Лукич диктовать будет, а Андрей Иванович штилем правильным обрабатывать…

   – Нихт! Нихт! – закричал Остерман. – Дело это так важное, что за иноземством своим я вступить в него не смею!

   – Полно тебе, Андрей Иванович! – укорил его Василий Лукич. – Вице-канцлерскую должность тебе иноземство справлять не мешает, так и штилю тоже от него порухи не будет.

Остерман поупирался ещё, но деваться некуда было. Наконец заскрипело перо Степанова, записывая:

«Чрез сие наикрепчайше обещаемся, что наиглавнейшее моё попечение и старание будет не токмо о самодержавии, но и о крайнем и всевозможном распространении православные нашея веры греческого исповедания; такожде по принятии короны российской в супружество во всю мою жизнь не вступать и наследника ни при себе, ни по себе никого не определять; ещё обещаемся, что понеже целость и благополучие всякого государства от благих советов состоит, того ради мы ныне уже учреждённый Верховный Тайный совет в восьми персонах всегда содержать и без оного согласия:

   1. Ни с кем войны не всчинять;

   2. Миру не заключать;

   3. Верных наших подданных никакими податьми не отягощать;

   4. В знатные чипы, как в стацкие, так и в военные сухопутные и морские выше полковничья ранга не жаловать, ниже к знатным делам никого не определять, а гвардии и прочим войскам быть под ведением Верховного Тайного совета».

Остерман замолчал, задумавшись. Перестало скрипеть и перо Степанова. Слышны были только шаги в коридорах Лефортовского дворца.

   – Каб головы-то не секли, не записали ещё? – спросил князь Алексей Григорьевич Долгоруков.

   – Да-да! – вспомнил Остерман. – Пиши: «У шляхетства живота, имения и чести без суда не отнимать».

   – И чтоб вотчины и деревни, – добавил Василий Лукич, – не жаловать; в придворные чины, как русских, так и иноземцев, не производить...

Записали и это. Подумав, запретили Анне Иоанновне и государственные доходы в расход употреблять, и при этом наказали всех в «неотменной своей милости содержать». Кажется, ничего не забыли...

Теперь подписывать письмо надобно было. Решили, что подпишут его только шестеро прежних верховников. Первым перо протянули канцлеру Головкину. Зажмурил глаза князь и подписал... Остерман снова отнекиваться стал, но и его заставили подпись поставить.

«Кондиции» были готовы. В Митаву везти их Василий Лукич Долгоруков и Михаил Михайлович Голицын вызвались. Ещё, по настоянию канцлера, припрягли к ним и родственника Головкина – генерала Леонтьева. Остерман своих родственников включать в делегацию не просил, за неимением таковых в России...

Только к утру и управились с государственными делами. Потирая кулаком слипающиеся глаза, отправился князь Дмитрий Михайлович в залу, где собрались сенаторы, члены Синода и генералы.

   – Надобно сегодня торжественное молебствие сотворить в честь повой матушки-императрицы! – сказал Феофан Прокопович, когда было объявлено об избрании Анны Иоанновны.

   – Погодь маленько... – остудил его Голицын.

   – Чего годить-то, ваше сиятельство?

   – Отдохнуть надо малость... – зевая, ответил князь.

Так и закончилась эта ночь, 19 января 1730 года.

Историческая ночь...

В два часа, крикнув: «Запрягайте сани! Хочу ехать к сестре!» – отбыл в неведомую страну внук Петра Великого император Пётр Второй, а к утру пало и русское самодержавие... Казалось тогда, что пало оно навсегда...