Текст книги "Ревизия командора Беринга"

Автор книги: Николай Коняев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

2

Уже третий день плыли прямо но земле Де Гама...

Вокруг простирался безжизненный океан. Стосаженевый лот не доставал дна.

12 июня в четыре часа дня со «Святого Петра» передали сигнал – лечь в дрейф. Капитан-командор желал иметь с Чириковым консилиум.

– Капитан-командор Беринг, – кричал в разговорную трубу Свен Ваксель, – считает необходимым изменить курш! Он желает знать мнение господина капитана!

   – Считаю, что курс давно пора было изменить! – ответил Чириков.

   – Приказ капитана-командора! – багровея от натуги, кричал Свен Ваксель. – Держать по правому компасу норд-ост!

Развернувшись, корабли пошли на северо-восток, прочь из пределов так и не показавшейся им земли Де Гама...

И хотя Чириков и уверен был, что никакой земли здесь нет, настроение у него было самое прескверное. Они бессмысленно потеряли самые лучшие для плавания дни... Боясь попасться на глаза капитану, Делакроер не выходил из каюты.

Подобно своему коллеге со «Святого Петра», профессор с головою ушёл в научные изыскания. Он изучал свойства камчатской, открытой ещё казаками Афанасия Шестакова водки...

Впрочем, Алексею Ильичу было сейчас не до экспериментов «главного консультанта по географии». Гораздо больше волновало его то, что творилось на командорском корабле.

То и дело сигналили со «Святого Петра» – лечь в дрейф. Беринг опять собирал консилиум.

Хрипло кричал Свен Ваксель в рупор, что господин командор предлагает поворотить на другой галс к югу. Каково мнение господина капитана?

Капитан Чириков считал, что при юго-восточном ветре глупо менять курс. Надо и далее продвигаться на северо-восток.

Лежащие в дрейфе корабли крутило ветром, и приходилось переходить от одного борта к другому… Наконец Свен Ваксель прокричал ответ, что господин капитан-командор согласен с мнением господина капитана и приказывает двигаться прежним курсом.

Снова дул в рожок боцман. Снова, вскарабкавшись по вантам, расползались по реям матросы. Корабли одевались парусами, ложась на прежний курс.

Проходил день, иногда меньше, и снова сигналили со «Святого Петра» – лечь в дрейф. Снова Беринг собирал консилиум.

Бессмысленные остановки выматывали команду. Публичные, на глазах у всей команды, перепалки не способствовали укреплению морального духа и веры матросов в своих командиров.

А вера эта сейчас, когда на исходе было благоприятное для плавания в здешних широтах время, могла оказаться совсем не лишней. Чирикова, с детских лет свыкшегося с морской дисциплиной, консилиумы приводили в отчаяние. О чём думал Беринг, снова и снова останавливая корабли? Ведь их плавание, по существу, ещё только начиналось, и все настоящие трудности были впереди!

20 июня подул крепкий ветер, нанося клочья тумана. К одиннадцати часам море затянулось густой молочно-белой нелепой, в которой невозможно было ничего разглядеть.

Опасаясь столкновения, Чириков приказал бить в колокол. Чуть погодя ударили в колокол и на «Святом Петре». Слабые звуки колоколов путались в тумане, ветер играл с ними, путая моряков. Колокольный звон слышался то с одной, то с другой стороны...

Потом звон пропал совсем.

Чириков приказал налить из пушки – ответа не было.

В ту ночь Алексей Ильич не уходил с палубы.

Он стоял рядом с лейтенантом Плаутиным и вглядывался в сероватую пелену тумана. Больше всего он боялся, что сейчас из тумана вынырнет «Святой Пётр» и корабли не успеют разойтись. Вероятность подобного столкновения была ничтожной, но с Берингом, который и при таком тумане менял курсы, могло произойти всё, что угодно.

Всё время, не затихая, бил колокол. Ветер неровно гудел в снастях. Чернее тучи было лицо Чирикова.

Пятнадцать лет провёл Алексей Ильич под командой Беринга, и все эти пятнадцать лет Беринг делал всё не так, как это было нужно для пользы дела. Нерешительность, а порою и откровенная трусость Беринга, сводила на нет все гигантские усилия, затраченные на подготовку к плаваниям. Так уже было в прошлой экспедиции, так получалось и на этот раз.

Наверняка, когда они наконец выберутся из тумана, Беринг найдёт повод, чтобы прекратить плавание... А если бы три года назад он отпустил Чирикова, давно бы уже составлена была карта американского берега, и сейчас плыли бы, твёрдо зная, что их ждёт впереди...

Склянка оставалась до конца вахты лейтенанта Плаутина, когда справа по борту раздался отчётливый хлопок. Должно быть, это выстрелили из пушки на «Святом Петре». Плаутин взглянул на мрачного Чирикова, ожидая приказа.

Чириков стоял не двигаясь. Побелевшие пальцы с силой сжимали ненужную в этом тумане подзорную трубу.

   – Кажись, пушка, господин капитан! – сказал вахтенный матрос, вглядываясь в ту сторону, откуда донёсся хлопок.

   – Вы слышали что-нибудь, господин лейтенант? – медленно, словно с трудом, спросил Чириков.

Плаутин попытался поймать его взгляд, но это не удалось. Чириков отвернулся, вглядываясь в туман.

   – Я, господин капитан, ничего не слышал... – сказал Плаутин.

   – Я тоже не слышал... – с облегчением, которого всё-таки не удалось скрыть, проговорил Чириков. – Продолжайте следовать, лейтенант, прежним курсом.

3

«20 июня. Ветер крепкий. 12—1. Под ветром на NW, в 11-м часу пакет-бот «С. Павел» невидим... – записывал вахтенный офицер в судовом журнале. – Легли на дрейф...»

Наверное, это было ошибкой.

В тумане окончательно смешались мысли Беринга, его охватила паника. Он то приказывал ложиться в дрейф, то снова – ставить паруса, и снова – ложиться в дрейф...

«3 часа. Сего часа поставили фок и пошли на указанной курш для искания пакет-бота «С. Павла», понеже он невидим стал на том курше. В 5 часу закрепили фок и легли на дрейф».

К утру туман разошёлся. Вокруг расстилался пустынный океан. «Святого Павла» нигде не было.

Три дня, меняя галсы, бороздили океан в поисках, но всё было бесполезно.

Утром Берингу не захотелось подниматься с постели.

Слабость и безразличие растекались по телу, и пришлось сделать усилие, чтобы встать. Это был первый симптом цинги, но Беринг пока ещё не догадывался об этом.

Ом провёл консилиум, на который, кроме офицеров, пригласил и своего вестового Овцына.

Надобно было решать, что делать дальше.

Офицеры дружно высказались за продолжение плавания к берегам Америки. Беринг, который полагал, что разумнее было бы вернуться на Камчатку, спорить не стал. При таком единодушии офицеров прерывать плавание было равносильно самоубийству. Немного утешала Беринга мысль, что если они поплывут к Америке, может, там, у её берегов, отыщут «Святого Павла» и назад будут возвращаться вместе.

Решено было продолжать поиски Америки до 20 июля, а после этого ложиться на обратный курс.

Беринг с трудом дождался, пока уйдут офицеры. Силы покидали его. Слабость и безразличие вновь растекались по телу...

Матрос Овцын слишком хорошо был знаком с цингой, чтобы не узнать её. Однако подлекарь Матиас Бетге лишь презрительно выслушал его и ничего не сказал. Для Бетге, как и для других офицеров-иностранцев, Овцын был разжалованным в матросы государственным преступником, и их глубоко оскорбляло, когда он обнаруживал познания, не положенные вестовому. Думать отлично от других матросов Овцын не имел права, ибо это был бунт против высочайшей воли, определившей, кем ему быть...

Тогда Овцын рассказал о своих опасениях Георгу Стеллеру, который, как это знали все, был лекарем у архиепископа Феофана Прокоповича.

Стеллер охотно согласился посмотреть Беринга, хотя и продолжал считать, что все болезни человек придумывает сам, и болеют люди только из-за собственной мнительности. Так и оказалось. Когда Овцын тайком провёл Стеллера в каюту капитан-командора, Стеллер не обнаружил в Беринге никаких отклонений от нормы. Руки и ноги капитан-командора двигались, глаза видели, уши слышали. Слабость была, но вызвана была она, но мнению Стеллера, дурными результатами плавания.

Результаты же, при столь неграмотных офицерах, и не могли быть иными. Уже неоднократно отмечал Стеллер появление возле корабля таких водорослей, как Quercus marina glandifera Bauhini, Alga dentata Raji, Fuci membrana del calyciformes... Эти водоросли росли на глубине двух-трёх футов под водой на скалах. Истрёпанный вид водорослей указывал, что они некоторое время пробыли на берегу, а затем были смыты отливом.

   – Ну и что? – хмуро спросил Свен Ваксель, когда Стеллер познакомил его со своими наблюдениями. – Эти водоросли, наверное, принесло с Камчатки.

Язвительно улыбнулся Стеллер, а потом, снисходя к необразованности лейтенанта, пояснил:

   – Fucus clafae effigie, господин лейтенант, не растёт возле Камчатки!

   – Мало ли откуда их могло принести! – теряя терпение, сказал Ваксель.

   – Господин лейтенант снова ошибается... – мягко возразил Стеллер. – Только абсолютное незнание ботаники, господин лейтенант, не даёт вам возможности увидеть того, что видно сейчас любому образованному человеку. Среди выловленных водорослей мною обнаружена Fucus lapathi sanguinei follis Journ. Хочу обратить внимание господина лейтенанта, что из-за хрупкости своей Fucus lapathi sanguinei follis Journ давно бы уже была порвана волнами, если бы находилась в воде длительное время. Что же это, спрашивается, значит, господин лейтенант?

   – Что? – спросил Ваксель.

   – То, что земля, возле которой выросли эти водоросли, рядом, господин лейтенант!

Вот так обоснованно, с величайшей, как он потом напишет в своей книге, скромностью представлял Стеллер безошибочные признаки близкой земли Свену Вакселю, но каждый раз встречал в ответ только грубость и насмешки.

   – Где же эта земля, господин профессор? – опомнившись, язвительно спросил лейтенант. – Почему я не вижу её, хотя и держу в руках подзорную трубу?!

   – Как я полагаю, – учтиво отвечал Стеллер, – надобно изменить курс корабля и плыть к северу, откуда, по моим наблюдениям, и движется течение, приносящее упомянутые водоросли. Извините, господин лейтенант, но только полный дурак может не сообразить этого.

Увы... Разговор со Свеном Вакселем дал Стеллеру лишний раз возможность убедиться, что в России все потенциально величайшие и выгодные предприятия не могут оправдать своих начинаний. Лишь при взаимной и истинной гармонии интересов и действий людей и при отсутствии – как у него, Стеллера, – особых умыслов и корысти, малое начало может перерасти в великое предприятие, а скромный аванс быть вознаграждён тысячекратно.

Большинство офицеров «Святого Петра» беззаветностью Стеллера – он ясно видел это! – не обладали. За десять проведённых в Сибири лет, когда каждый из них жил, как хотел, они переняли манеры и спесь безграмотной черни... Они совершенно забылись, и считали себя глубоко оскорблёнными, когда Стеллер говорил им то, чего они не знали и не могли но своей необразованности знать.

Однако Стеллер не оставлял надежды довести своё мнение до господина Беринга и, когда вестовой Овцын поделился с ним своими опасениями насчёт болезни капитан-командора, воспользовался предоставившимся случаем. Убедившись, что болезнь Беринга выдуманная, Стеллер немедленно приступил к осуществлению своего плана.

Беринг внимательно выслушал рассказ Стеллера о наблюдении за водорослями, а потом – увы, как и другим офицерам, Берингу казалось постыдным принять совет Стеллера, поскольку тот не был моряком! – сказал, что в море во многих местах имеются растения, и господин Стеллер не умеет делать достоверных выводов об этих вещах.

Этот ответ возмутил Стеллера.

– Известно ли господину капитан-командору, – осведомился он, – что я очень хорошо знаком с жизнью моря? И особенно с местами вокруг Зелёного Мыса и Бермудов. Я знаю названия растений и знаю, почему они могут там расти. Однако здесь, на севере, условия существенно отличаются. Морская вода здесь не так прогревается солнцем и потому имеет совершенно другой состав.

Стеллер подробно рассказал Берингу о водорослях, которые растут в этом районе. Латинские термины скоро вытеснили из его рассказа все прочие слова, и безусловно, это был бы замечательный и выдающийся доклад, если бы Стеллер не обнаружил вдруг, что капитан-командор, прикрывший глаза в самом начале доклада, заснул совсем...

Между тем признаки приближающейся земли становились всё очевиднее. Появились каланы...

Стеллер объяснял матросам, что строение сердец этих животных не позволяет им находиться под водой слишком долго, они могут жить лишь в прибрежной зоне, не превышающей двадцати миль но прямой...

Стаи сидевших на воде чаек также свидетельствовали о близости берега...

Наконец 16 июля увидели и саму землю.

«На самом деле, – записал в своём дневнике Стеллер, – мы увидели её 15 июля, но, поскольку об этом объявил я, а она не была ещё столь чётко видна, чтобы определить её очертания, от этого отмахнулись, как от моей обычной причуды...»

«Я умалчиваю о некоторых обстоятельствах... – продолжил он запись в дневнике. – Хотя другие мореплаватели в подобных путешествиях стремятся обращать внимание на все подробности и извлекать из них пользу, здесь же самые явные и простые признаки и явные резоны игнорировались и отвергались. При таких условиях мы достигли земли через шесть недель после отплытия из Авачи, хотя легко могли бы достичь её за три-четыре дня, идя северо-восточным курсом, о котором договорились, если бы офицеры соблаговолили воспользоваться вышеупомянутыми правильными приметами и признаками земли...»

Офицеры «Святого Негра» не знали о суровом приговоре, вынесенном им Георгом Вильгельмом Стеллером. Они знали только одно – они нашли землю. Всеобщее ликование охватило команду. Стеллеру обидно было слушать похвальбу офицеров, разговоры о наградах, которые ожидают их за это открытие. Ведь каждому должно было быть ясно, что земля открыта им, Стеллером, ибо он первым обратил внимание на признаки приближения и первым увидел её.

Не ради похвалы, но ради истины, которой беззаветно служил он, Стеллер попытался обратить внимание капитан-командора Беринга на это обстоятельство.

Происходило это в кают-компании, в присутствии битого кнутом и взятого на «Святого Петра» в качестве живописца курляндца Фридриха Плениснера.

Фридрих, по своему обычаю, ничего не сказал на жалобу Стеллера, а вот ответ капитан-командора, признаться, удивил учёного.

– Сейчас мы все воображаем, – устало сказал он, – что всё открыли, и многие полны ожиданий, строят воздушные замки! Но они не задумываются, где мы достигли земли, как далеки мы от дома и что ещё может приключиться... Кто знает, не задуют ли пассаты и не помешают ли нашему возвращению? Мы не знаем этой земли. У нас недостаточно провианта, чтобы продержаться здесь зиму.

Что-то очень знакомое почудилось Стеллеру в голосе капитан-командора... Он не мог ошибиться – такие же интонации звучала в голосе пастора Феофана Прокоповича, у которого служил Стеллер лекарем... И появились они как раз незадолго до смерти... Неужели и капитан-командор болен? Странно... Это подрывало убеждение Стеллера, что все болезни суть выдумка. Как-то не по себе стало Георгу Вильгельму Стеллеру.

Как и тогда, у архиепископа Феофана, прервал он разбор гербария, так сейчас Стеллер перестал выяснять, кто же должен считаться первооткрывателем найденной земли, и поспешил покинуть кают-компанию.

4

Споры о том, кто первым увидел Америку на «Святом Петре», были бессмысленными, потому что на борту корабля находился Кондратий Мошков, который ещё девять лет назад вместе с Гвоздевым побывал здесь, на американском берегу. Ну а кроме того, и сейчас первым добрался до Америки не «Святой Пётр», а «Святой Павел» Чирикова...

Потеряв Беринга, Чириков испытал облегчение. Кончились бесконечные консилиумы. Чириков повёл «Святого Павла» прямо на восток.

6 июля обнаружили первые признаки приближающейся земли.

«Явилось в море много цветов плавающих, видом в воде зелёные и желтоватые... Цветы осмотрели, что оные не травяные, токмо сгустившаяся вода наподобие киселя, каких обычно много выбрасывает на морские берега...»

13 июля записали в судовом журнале уже не про медуз, а про береговую утку. 14 – увидели плавающие в воде деревья.

В ночь на 15 июля 1741 года появился и берег.

«В два часа пополуночи, – записал в судовом журнале А. И. Чириков, – впереди себя увидели землю, на которой горы высокие, а тогда ещё не очень было светло, того ради легли на дрейф. В третьем часу стало быть землю свободнее видеть, и оную признаем мы подлинною Америкою».

День выдался, как на праздник, солнечным. Чириков послал боцманмата Трубицына на лангботе осмотреть бухту.

Трубицын вернулся только к вечеру и сообщил, что бухта малопригодна для стоянки. Решили на ночь отойти в море и, как выяснилось, правильно сделали. Ночью разыгрался шторм, и корабль спасло только то, что он был вдалеке от берега.

Пошли на всех парусах курсом на север. Берега тянулись скалистые, поросшие еловым лесом...

17 июля, когда стих ветер, снова послали лангбот на разведку. На этот раз его повёл штурман Авраам Дементьев. С ним отправилось десять вооружённых солдат и матросов. Было три с половиной часа пополудни.

К вечеру ветер посвежел. Шлюпка не возвращалась, и Чириков приказал отойти от берега. К утру лёг туман – шлюпка не появлялась. Потом начался дождь, зарядивший на три дня.

«Во все сутки ветр со шквалами непостоянно и дождь велик, лавировали близ того места, куды послан наш бот».

22 июля заметили на берегу дым и, приняв его за сигнал, подаваемый посланными за водой матросами, решили послать вторую шлюпку. Повёл её Сидор Савельев. Ему было велено не приставать к берегу, пока не увидит бот.

Ныряя в волнах, уплыла к берегу последняя шлюпка с четырьмя добровольцами и... не вернулась.

Три дня ходили галсами возле берега.

Сколько раз за эти дни вспоминал Алексей Ильич Чириков ту памятную ночь, когда потерялся в тумане «Святой Пётр». Снова и снова вспоминал, как стоял в зябком тумане на палубе, когда вахтенный матрос доложил, что слышал пушечный выстрел... Слышал этот похожий на хлопок выстрел сам Чириков или не слышал? Тогда кровь стучала в висках от ярости на Беринга. Заглушала все. Сейчас кровь тоже стучала в висках. Только уже от ярости на себя.

Вот она, Америка... Совсем рядом... Где-то там пятнадцать человек его команды... И он ничего не может сделать, чтобы спасти их или хотя бы узнать, что с ними...

Утро 24 июля пришло ясное, тихое. И вот – радостно дрогнуло сердце! – из бухты показались две лодки. Одна побольше, другая поменьше.

Быстро развернулись и пошли навстречу. Но нет... Это были чужие лодки...

«Рассмотрели мы, что лотка гребущая – не наша, понеже оная корпусом остра и гребля не распашная, а гребут вёслами просто у бортов, которая к пакетботу так не приближалась, чтоб в лицо человека можно видеть, токмо видели, что сидело в ней четыре человека: один на корме, а нротчие гребли, и платья было видно на одном красное, которое, будучи в таком разстоянии, встали на ноги прокричали дважды: агай, агай и махали руками и тотчас поворотились и погребли к берегу. А я тогда приказал махать белыми платками и кланяться, чтоб они к нашему судну подъехали, что и чинено от многих служителей, токмо, несмотря на то, скоро погребли к берегу, а гнаться за ними было неможно, понеже ветр был тих, а лотка оная гораздо скороходца, а другая большая лотка, далече не подгрёбши к пакетботу, возратилась, и вошли обе опять в ту заливу, ис которой выгребли. Тогда мы утвердились, что посланные от нас служители всеконечно в несчастьи, понеже штюрману Дементьеву, как отправлен, уже настали восьмые сутки и было довольно время, способного к возврату, и мы к тому месту ходили в самой близости, токмо он не возвратился. А по отправлении боцмана мы от того места не отлучались, а погода была всё тихая, и ежели б несчасгия им какова не случилось, то б по настоящее время уже к нам возвратились. И можно чаять по тому, понеже американцы к нашему пакетботу не смели подъехать, что с посланными от нас людьми от них на берегу поступлено неприятельски: или их побили, или задержали. Однако ж мы ещё до вечера близ того места ходили, поджидая своих судов, токмо ночью для опасения от берегу поудалились, да и ночью имели на кормовом флакштоке фонарь с огнём, дабы, ежели, паче чаяния, выдут, то чтоб могли к нам и ночью притить».

Ждали ещё два дня.

Стучала, стучала в висках Чирикова кровь. Ясно вспомнил капитан, что слышал тогда в тумане похожий на хлопок выстрел со «Святого Петра»...

Бессильно сжимались кулаки. Всё в полном порядке – и сам корабль, и команда, и пушки готовы к бою... А нет... Ничего нельзя сделать, поскольку не осталось никакой шлюпки.

Если бы «Святой Пётр» был сейчас рядом!

А «Святой Пётр» и был рядом в те дни... 20 июля встали на якорь вблизи острова Каяк, чтобы пополнить запасы питьевой воды. Беринг решил не задерживаться у американских берегов.

Когда Стеллер узнал, что ни на малый ялбот, который отправляется за водой, ни на лангбот, идущий под командой Хитрова для обследования острова, его не берут, он взорвался.

   – Я понимаю, что мы плаваем в Америку только для того, чтобы привезти в Сибирь немножко американской воды! – закричал он, врываясь в кают-компанию. – Но у меня тоже есть предписание Академии наук!

   – Полно вам шуметь, господин профессор... – попытался успокоить его Беринг. – Если вы всё понимаете, то должны понимать, что на берегу пас могут встретить местные жители. По слухам, многие из здешних племён чрезвычайно кровожадны. Вам очень хочется попасть на обед к здешним жителям в качестве кушанья? Лучше садитесь, господин профессор, с нами... Сейчас приготовят горячий шоколад.

   – Я никогда не вёл себя, как женщина, господин капитан-командор! – сказал Стеллер. – Попасть на берег – мой долг! До сих пор я преданно служил Её Величеству в соответствии со своими способностями и хотел бы сохранить за собой честь такой службы ещё на много лет. Если я не смогу, господин капитан-командор, высадиться на берег, я непременно сообщу о чинимых мне препятствиях в выражениях, каковых устроители сих препятствий заслуживают!

   – Вы просто дикий человек, господин профессор... – улыбаясь, сказал Эзельберг. – Вас невозможно удержать от работы даже перспективой попить горячего шоколада...

Все заулыбались, но Стеллеру было не до шуток.

   – Господин капитан-командор! – снова обратился он к Берингу, и голос его задрожал от обиды. – Зачем вы меня принуждаете к непростительному пренебрежению своим долгом?

– Да полно, полно, господин профессор! – опасаясь, что Стеллер сейчас расплачется, сказал Беринг. – Поезжайте на малой шлюпке, коли вам так хочется побывать на берегу... Только не увлекайтесь... И постарайтесь не втянуть Российскую Империю в войну с местными народами...

Теперь офицеры уже откровенно расхохотались.

Шутки, однако, на этом не закончились. Когда Стеллер с казаком Фомой Лепёхиным устроились между пустыми бочками, Свен Ваксель приказал трубачу сыграть вслед уходящей шлюпке.

Трубили, конечно, в насмешку, но Стеллер, стиснув зубы, стерпел и это. Главное, что он попал на неведомый остров.

И, оказавшись на берегу, Стеллер не стал терять времени. Около версты прошёл по побережью, пока не натолкнулся на выдолбленное из дерева корыто. Точно в таких же корытах готовили пищу камчадалы, опуская в них раскалённые на огне камни. Похоже было, что появление моряков прервало трапезу. Остатки её нашлись, разбросанные по траве. Кости, остатки юколы, крупные мидии Якоба, синие мидии – musculi. В пустых раковинах, которые использовались, как чашки, сладкая трава – каттик. Похоже было, что здешние жители – ещё не явился сюда свой Шестаков! – не научились пока изготавливать из каттика водку и использовали траву, подслащивая питьё.

Бегло осмотрев остатки трапезы, Стеллер продолжил путь. Через три версты он обнаружил тропу, ведущую в густой лес, и бесстрашно свернул на неё. Смелость вскоре была вознаграждена. На развилке троп Стеллер наткнулся на скошенную траву. Она явно что-то прикрывала. Стеллер сгрёб траву в сторону и обнаружил под нею каменную вымостку, ещё ниже – деревесную кору, уложенную на жерди. Когда кора была поднята, увидели, что внизу находится погреб.

Здесь стояли лукошки с копчёной неркой, свёрнутая в рулоны еловая заболонь, связки верёвок, изготовленных из морской травы, пучки чёрных гладко выскобленных стрел.

Приказав Фоме Лепёхину отнести в лодку образцы местных «товаров», Стеллер продолжал собирать растения и минералы.

Ему поразительно везло в этот день.

Поднявшись на холм, он увидел в версте от себя дым костра.

Поспешно отправился Стеллер назад к лодке, чтобы оставить там собранные образцы минералов и растений и передать на корабль, что им обнаружены аборигены. Стеллер просил Беринга предоставить в его распоряжение малый ялбот и несколько человек, чтобы попытаться вступить в переговоры с местными жителями.

Примерно через час матросы привезли ответ. Беринг приказывал Стеллеру немедленно вернуться на корабль, иначе его не станут дожидаться и оставят жить в Америке.

Хотя Стеллер, как он сам напишет, и старался изо всех сил не говорить ничего и никому, по возмущение переполняло его, и не утешил Стеллера даже оставленный на его долю горячий шоколад.

«Единственной причиной, по которой не была сделана попытка высадиться на большую землю, были ленивое упрямство и трусливый страх перед горсткой безоружных и ещё более напуганных дикарей, а также малодушная тоска по дому, которая этим господам, очевидно, казалась извинительной... – с возмущением запишет он в дневнике. – Время, затраченное на исследования, можно было выразить арифметическим отношением: подготовка к достижению цели длилась десять лет, самому же делу было уделено десять часов».

Но как ни протестовал Стеллер, Беринг уже принял решение. Утром 21 июля он, против своего обыкновения, поднялся за два часа до рассвета, вышел на палубу и отдал приказ поднимать якорь.

«Святой Пётр» лёг на обратный курс.