Текст книги "Море бьется о скалы (Роман)"

Автор книги: Николай Дворцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

– Комендант! Шевелись! Эй, ты, заснул!

Остановясь в стороне, Федор смотрит то на пленных, то на полицая. Ему хочется сказать полицаю: «Дурак! Зачем мучаешь своих? Ведь мастера нет». Но Федор молчит. А полицай никак не может понять, доволен или нет комендант.

Наконец, Федор кивком головы подзывает к себе полицая.

– Ну, как?

– Работаем, господин комендант!

– Стараешься?

– Ленивые, черти. Приходится все время стоять над душой.

– Конечно, если без ума…

Больше Федор ничего не говорит. Он поворачивается и медленно уходит. Полицай обескуражен. Он никак не поймет, чего хочет от него комендант. Пропадает всякое желание торопить пленных.

Бойков идет в цементный склад. Там под командой Егора работает первая комната. Федор настроен решительно. Он думает: «К черту! Нельзя такого держать!»

Почти на полпути от бункеров с песком до эстакады с бетономешалками стоит груженая вагонетка. Она осела передним правым углом. Пленные пытаются приподнять вагонетку, поставить на рельсы. Капуста размахивает палкой, шипит и пыхтит, как тот старенький паровозик, который доставляет на эстакаду песок. Он кричит по-немецки:

– Лодыри! Все дело остановили! Поднимайте!

Пленный огрызается по-русски:

– Пошел ты… Кляча!.. Сколько говорили – рельсы разошлись, поправить надо.

– Что? Что ты сказал? Ты поговоришь!

И по-русски добавляет:

– Работа! Бистро!

Капуста замахивается палкой.

– Господин мастер, в чем дело? – спрашивает Бойков.

Капуста, опустив палку, жалуется:

– Не работают. Вот… Хотят остановить бетономешалки. Я буду иметь большие неприятности. Но сначала их получат они…

Пленный говорит совсем иное:

– Он же балбес первой марки. Все время морочимся на этом месте. Одна пройдет, вторая сядет… Как ее поднимешь? Песок разгружать не разрешает. А так как?.. Хребты трещат…

Бойков приказывает принести плаху. Одним концом вставляют ее под раму вагонетки, подкладывают чурбак, дружно все налегают на второй конец. Угол вагонетки медленно приподымается, колесо становится на место.

– Сами не могли догадаться? – спрашивает Бойков.

Пленные молчат, потом один злобно бросает:

– Больно нужно за дурака думать. У нас такому свиней пасти не доверили бы, а тут «гер мастер»!

– Да ведь самим же хуже.

– Э, нам всяко не сладко…

Пленные наваливаются на вагонетку. Под колесами хрустит песок. Капуста довольнехонек. Он дружественно похлопывает Бойкова по плечу.

– Хорошо! Очень бистро!

– И без палки, господин мастер.

Капуста смущен. Он часто моргает, будто запорошил глаза.

– Новый комендант лагеря запрещает бить русских. Разве вам неизвестно?

Капуста начинает пыхтеть и сопеть.

– Как иначе? Они не хотят работать. Я вынужден прибегать… Единственное средство…

– Вы можете сказать мне, записать номер… К таким будут приняты меры в лагере. Так распорядился господин обер-лейтенант Керн. Вы знаете его? Господин обер-лейтенант награжден Железным крестом.

– О-о!.. – выдыхает Капуста. Морщины шевелятся, складываются, создавая на лице выражение почтительного удивления.

Капуста достает и открывает портсигар. В нем сиротливо лежат две сигареты. Капуста берет одну и закрывает портсигар. Но, взглянув на Федора, он на мгновение задумывается, открывает вновь портсигар.

– Куришь?

– Да, спасибо!

Капуста улыбается, поглядывает на Федора. Он доволен своим великодушием. Не каждый может поступиться последней сигаретой, а он вот поступился…

– Господни мастер, а почему вы не исправите путь? Ведь все время здесь сходят вагонетки.

– Да, сходят, – соглашается Капуста. – Но нет времени. Я не имею права останавливать работу бетономешалок. – Капуста клонится к Федору, доверительно сообщает на ухо: – Главный инженер разорвет… Очень строгий…

Бойков слегка усмехается.

– Господин мастер, в России говорят: не тот плох, кто споткнулся, а тот, кто споткнулся несколько раз на одном месте.

Морщины на лбу Капусты сдвигаются, напоминая меха гармошки. Сосредоточенно подумав, мастер удивляется:

– Мудро! Так говорят русские?! Не полагал…

Теперь Федор клонится к Капусте, доверительно сообщает на ухо:

– Не такие уж русские дураки, как вам кажется.

Мастер покашливает и говорит:

– У меня нет времени. Я должен идти. До свиданья.

– До свиданья, господин мастер.

Помахивая палкой, Капуста торопливо шагает между рельс. Федор смотрит в его спину и улыбается.

…В цементном складе Федор еще издали слышит злобный крик и матерщину. «Егор?» – Бойков, ускоряя шаги, пробирается между штабелями мешков цемента, потом замирает на месте. Так и есть…

Пленные грузят на платформу вагонетки цемент, чтобы отправить его к бетономешалкам. Один за другим они подходят к штабелю, сгибаются, расставляют ноги, принимая устойчивую позу. Двое пленных берут из штабеля и опускают на плечи товарищей пятидесятикилограммовые мешки. Опускают осторожно, но пленные сразу начинают бледнеть, качаться…

– Скорей! Бетономешалки встанут. Падлы!

Егор остервенело толкает пленного. Тот падает. Из лопнувшего бумажного мешка цемент сыплется за шиворот, в ухо. Егор отводит назад ногу, чтобы ударить лежащего и… замечает Бойкова. Вид Федора не предвещает доброго. Он подступает решительно, со сжатыми кулаками, Егор теряется.

– Помогите! – Федор кивает на упавшего пленного.

Двое поднимают товарища и отводят в сторону.

– Цемент нужен, а ты тут свалку устроил! Куча мала!..

Выпученные глаза Егора, стекленея, становятся неподвижными. Он молчит. Молчит секунду, а во вторую стремительно отлетает на мешки. Егор вскакивает, бросается на Бойкова, но снова валится от сокрушительного удара.

– Так его! Еще! – Васек чуть не пляшет от восторга.

Прибегает мастер.

– В чем дело?

– Падло! Ну, погоди! – рычит Егор, зажимая ладонью разбитые губы.

Мастер, конечно, ни слова не понимает и обращается к Федору за разъяснением. У того смуглые щеки взялись бледностью, губы заметно подрагивают.

– Он спал. Вот тут спал, на мешках, – Бойков показывает место, где спал полицай.

На мастера будто кипятком плеснули.

– Сакрамент! – визжит он. – Вон! Зачем мне такие лодыри?!

– Я доложу вечером господину обер-лейтенанту, – говорит Федор.

* * *

Вместе с вечерними сумерками рождается туман. Густой и липкий, он плотно окутывает горы, деревья, дома, толсто застилает море. За туманом не видно волн. Но они катятся. Свидетельством тому яростно упорные удары о скалы, о причальную стенку. У-yx! И тихо. Лишь, шипя и журча, опадает по камням вода. А потом опять: У-у-х!

На стройке вспыхивают огни. Укрытые сверху тарелками абажуров, лампочки светят со столбов, с кранов и экскаваторов, с качающихся мачт барж.

Окоченевшие пленные живут сейчас одной мыслью – скоро ли ударят в рельс, возвещая о конце работы. Скорей бы. Кажется, не дождешься…

И вот, наконец, бьют. Всегда звонкие всплески звуков сегодня вязнут в тумане. Их еле слышно.

Бум-бум… – доносится, как из подземелья.

Пленные спешат на построение. Ведь чем дружней они соберутся, тем скорее окажутся в лагере.

– Инструмент на место! – кричит полицай. – Эй, кирки!.. Черт вас побрал бы!

Пленные стремятся поскорее улизнуть.

Встав под стену сборного домика-конторки, Степан ждет Бакумова. Мимо спешат на построение пленные. Не так-то легко при тусклом свете узнать в потоке людей Никифора. Вот он, кажется? Нет. Возможно, уже прошел?

С крыши падают горохом капли воды. Падают то мимо, то на лицо. Степан плотнее прижимается к стене. Где его носит? Наконец-то!..

Степан покидает укрытие. Они молча идут рядом. Кто-то злобно кричит:

– Скорей! Дрогни из-за вас!

– Передал, – вполголоса говорит Степан. – Удивился, что так хорошо сделали. Просил найти надежного человека в портовой команде. Норвежцев туда не допускают. Будет ответственное задание. На фронтах пока ничего особенного. Бомбят Германию…

Они становятся в строй.

Проходит несколько минут, и Федор с начальником конвоя начинают считать пленных.

6

Унтер не оставил без внимания своих подопечных. Из разжалованных полицаев и «лагерных придурков» создали команду, которая работала в порту на разгрузке прибывающих из Германии пароходов. Разгрузившись, пароходы здесь же брали уголь и уходили за грузом, который следовало переправить в Германию. А переправляли в то время фашисты все, что можно было переправить из этой небогатой страны. «Если бы немцы могли, они увезли бы от нас даже скалы», – с горечью шутили норвежцы.

По просьбе денщика в портовую команду зачислили его земляка Цыгана. Почти с первых дней работы на новом месте у Цыгана завязались хорошие отношения с Никифором Бакумовым. Дело в том, что в порту у Цыгана не стало возможности сбывать кольца. Норвежцев нет, немцам же кольца лучше не предлагай: возьмет, а вместо платы сунет под нос кулак. И пропал труд…

Цыган ругал земляка:

– Догадала тебя нелегкая просить за меня. Постарался, называется. Так я ноги в два счета вытяну. Конечно… И нечего зубы скалить. Если бы я мог железом питаться, которое выгружаем…

Попытка Цыгана заиметь торговых агентов в яме оказалась почти бесплодной: агенты или не могли сбыть кольца или сбывали их так дешево, что пропадал смысл работы над ними.

В эту трудную пору и подвернулся Цыгану Бакумов.

– Просил один камрад хорошее колечко.

– Чудак человек, лучше моих ты во всем лагере не найдешь. Точно говорю. Не родился еще такой мастер… Тебе круглое или плоское? Вот…

Цыган открыл железную баночку, в которой лежало не менее десятка колец разных фасонов. Чтобы не испортить шлифовки, сохранить блеск, каждое завернуто в тонкую полупрозрачную бумажку.

– Выбирай. Может, с напайкой? Мой фасон. Никто таких не делает.

Бакумов замялся.

– Что? Не по душе, что ли?

– По душе… Платить нечем. Если бы ты поверил в долг. Сколько получу, отдам. Даже не сомневайся…

Цыган глянул на Бакумова и сказал без колебаний:

– Масть у нас одинаковая – оба черные. Бери!

Бакумов с помощью Васька и Степана довольно выгодно сбыл несколько колец, и через неделю Цыган предложил ему стать своим компаньоном. Тот согласился. Правда, большой сноровки Бакумов не проявил. Он не брался ни за расклепку колец, ни за опиловку. Но шлифовал старательно. Надев кольцо на деревянную палочку, с завидным терпением тер его о шинель или штаны. Лицо уже давно лоснится от пота, а он все трет. Цыган доволен. Доволен не столько помощью, сколько хорошим сбытом товара. Теперь к баланде можно добавить копченую селедку, кусок отварной трески или несколько картофелин. Можно при случае побаловать себя сигаретой.

Денщик редкий вечер не навешает своего земляка. От него тоже перепадает то кусочек хлебца, то похожий на медный пятак кружок колбаски, несколько сигарет или щепоть табаку. Цыган не жадничает, честно делится всем с Бакумовым.

Жизнь Цыгана пошла на лад. Он окончательно повеселел, стал еще охотнее делиться мыслями со своим компаньоном. Бакумов умело поддерживал разговор.

Однажды после ухода Аркашки он сказал:

– Никак его не пойму.

– Кого это?

– Да землячка твоего. Парень будто ничего, а такое совершил… Главное сам же рассказывает, похваляется… Откуда в нем такое?

– Ах, вон ты о чем… – Цыган, казалось, с трудом уяснил мысль Бакумова. – Значит, не поймешь? А ты особенно и не старайся… Не ела душа чесноку, так и не воняет…

– Вот именно воняет, – возразил Бакумов.

Цыган сделал неожиданный поворот:

– Душно. Свеженького воздуха хлебнуть не желаешь? Пошли!

Когда они вышли из барака, Цыган, взяв за рукав Бакумова, подтянул его к себе.

– Хочешь начистоту, чтобы ничего между нами не было?

– Давай на чистоту, – равнодушно согласился Бакумов.

– Ну, так слушай…

Оказывается, Аркашка вовсе не Аркашка, а Виктор. И командира партизанского отряда, который до войны был директором школы, он не выдавал. Его выдал одноклассник Виктора Аркашка Штемин. Толстый, снулый стервец позарился на деньги, которые фашисты обещали за командира отряда. Виктор, будучи связным отряда, среди белого дня привел его, мокрого и дрожащего от страха, к партизанам. На лесной поляне состоялся короткий суд. Шлепнули.

Ночью отряд ворвался в село и полностью разгромил немецкий гарнизон, снял с виселицы своего любимого командира. А через несколько дней партизаны сами влетели в ловушку. Дрались насмерть. Неизвестно, остался ли кто в живых. Виктор и контуженный Цыган попали в лапы фашистов. Вот тогда-то Виктор и выдал себя за предателя Аркашку Штемина, а Цыгана за своего пособника. Виктор знал, что немцы, с которыми был связан предатель, погибли, и поэтому вел себя смело, настойчиво требовал выплаты наградных за оказанную услугу. Немцы не стали особенно утруждать себя проверкой, а отправили пленных в лагерь. Однако в личных карточках Виктора и Цыгана появилась соответствующая запись, которая не раз спасала земляков от издевательств и голода. Только поэтому они угодили в авиационную часть, а здесь Виктор – в денщики, а Цыган – в портовую команду.

Рассказ Цыгана озадачил Бакумова. Так ли все это? Возможно, земляки делают очередной ловкий ход, чтобы войти в доверие.

Шли дни, а Бакумов никак не решался подступить в открытую к Цыгану. Ночью и днем, на работе, он думал и прикидывал, как и с чего начать разговор. В лоб, конечно, нельзя. Надо тонко, двусмысленно, чтобы в случае опасности можно было увильнуть. «Да ты что! Я совсем не о том… За кого ты меня принимаешь?»

Вести с фронтов, добываемые Степаном, были отрадными. С них Бакумов и решил начать, считая, что лучше всего человека определить по тому, как он относится к судьбе родины.

Настал март. И хотя по-прежнему дождь перемежался мокрым тающим на лету снегом, чувствовалось торжествующее приближение весны. Казалось, эта красавица бродит где-то за ближними горами. Она давала о себе знать то солнцем, которое, прожигая толстенный наплыв облаков, светило так, что древние зеленоватые скалы начинали дымиться и сверкать на изломах, то ветром, еще холодным по-зимнему, но напитанным таким неповторимым тонким ароматом, что от него широко раздувались ноздри и человека и зверя.

По вечерам морозец затягивал лужицы во дворе лагеря тонким ледком. Под ногами он, ломаясь, звенел, как струны, чем-то напоминая перекличку синиц в лесу.

В бараке особенно остро стала ощущаться духота. Застоялый воздух до предела напитывался запахами прелой одежды, пота, баланды и казался тягучим и вязким. Поэтому пленные после ужина и поверки выходят к бараку проветриться. Вот и сегодня один по одному все вышли. В полутемной комнате остались лишь занятие отделкой колец Цыган с Бакумовым, да еще кто-то, млея от жаркой духоты, рассыпал по верхним нарам храп.

– Слыхал, как на фронтах? – спросил Бакумов.

– Так, краем уха… А что?

Бакумов надел на палец кольцо, любуясь им, повернул руку так и эдак.

– Здорово надраили. Огнем горит…

– Так что?.. Чего резину тянешь?

– Напирают наши. Ржев взяли. А союзники бомбы сыпят, что картошку. На Берлин семьсот тонн ухнули. Гамбург… Стелют ковром, что подвернется…

Темнота сгустилась, и Бакумов не видел выражения лица Цыгана, но он видел, как блеснули его зубы.

– Значит, палка об одном конце не бывает?

Бакумов задумчиво похлопывал ладонью по колену.

– Выходит, так… Гонят захватчиков…

Цыган сердито подкинул и поймал кольцо, сунул его в карман.

– А мы вот этими штучками занимаемся? Выходит, брюхо вытрясло, так и совесть вынесло?..

Бакумов молчал.

– Тошно, Никиш. Как в мышеловке. А что сделаешь? Ну, скажи?

– Если ничего не делать, то, конечно… А вот, скажем, пароход?.. – Бакумов указательным пальцем энергично ткнул в направлении пола.

Цыган оторопело прошипел:

– Как его? Голыми руками?..

– Трудно, – согласился Бакумов, – и опасно.

– Дело не в опасности…

– Не боишься?

– Ты за партизана меня не считаешь? – в голосе Цыгана обида, – Мы там не такое творили. Сколько поездов под откос спустили. А машинам счета нет…

– Было да быльем поросло, – тягостно вздохнул Бакумов.

– Да, теперь сидим, как на мели, – мрачно дополнил Цыган.

Вспыхнула, погасла и снова вспыхнула над дощатым столом электрическая лампочка. В коридоре загремели колодки: пленные, «наглотавшись» свежего воздуха, расходились спать.

– Что ж, пора и на покой, – Бакумов встал со скамейки.

Цыган тоже встал. Он забыл или не счел нужным передать Бакумову несколько готовых колец. Небрежно побросав их в жестяную коробку и зажав ее в ладони, он заспешил за выходящим из комнаты Бакумовым. У порога придержал его и горячо зашептал:

– Ты, Никит, во мне не сомневайся. Не подведу. И не думай даже… Не из таковских… Давно я себя не чувствовал так… Старое все встало… Как говорят, хоть сзади, да в своем стаде…

– Можно, Семен, и не сзади…

– Можно… Эх, разве я не понимаю, что ли?.. Если бы этой… хоть немного, кусочек… Вот тогда бы да!..

Весь разговор с Цыганом Бакумов в этот же вечер передал Садовникову. Тот задумался.

– Тебе видней… Сам как считаешь?

Бакумов утвердительно кивнул.

– Верю!

– Тогда давай… Скажи Степану… Пусть передаст… Интересно, что за поручение у них?

– Надо полагать, что-нибудь подсунуть в пароход. Я так и настраивал Цыгана.

– Пожалуй… – согласился Садовников. – Выходит, этот Виктор-Аркашка ловкач? Вот и мальчишка!..

Прошло два дня. По вечерам Цыган вовсе не занимался кольцами.

– Ты что же, задумал ноги протянуть? – пошутил Бакумов, напоминая собственные слова Цыгана. Тот досадливо отмахнулся:

– Надоело. Знаешь, все забурлило, зашумело, как в половодье.

Он помолчал и выразительным взглядом спросил о том тайном, известном, как он полагал, только им двоим: «Как же быть? Что придумать?»

Никифор вздернул плечами, дескать, ничего не знаю. И Цыган мгновенно завял. Опустив голову, с сожалением сообщил:

– Утром такой дурак причалил. Ох, и здоров. Вахтман-поляк сказывал: заберет отсюда солдат. Сейчас, говорит, много отправляют на Остфронт. Вот бы!..

На третий вечер Бакумов будто случайно встретил Цыгана в уборной. Выждав, когда не стало людей, спросил:

– Не ушел тот дурак?

– Стоит.

– Уголь брал?

– Начал.

Бакумов встал у двери так, чтобы было видно подходивших к уборной.

– На, добавь, им все мало…

Увидав на ладони Бакумова кусок угля с блестящими гранями. Цыган не сразу понял, в чем дело. А когда понял, качнулся, как пьяный. Но уже через какую-то секунду овладел собой, жадно схватил уголь, засунул в карман брюк и руку оставил там.

– Своих остерегайся… Задержись тут…

Цыган молча кивает, а глаза горят, дышит порывисто.

Бакумов не спеша выходит из уборной, бредет по двору, смотрит на темно-фиолетовое, усеянное звездами небо.

На следующий вечер Цыган весел как никогда. Его черная физиономия блестит не хуже старательно начищенных сапог, то и дело сверкают зубы. Он опять энергично взялся за кольца. Бакумов, как и положено компаньону, помогает.

– Хватит, отдохнули, опять надо штаны протирать, – Цыган хитро щурится, подмигивает Бакумову. А улучив удобную минуту, шепчет: – Порядок… Прямо в трюм. И никакого риску.

Бакумов чувствует, как учащенно токает в висках кровь. Вот оно настоящее дело, борьба! Дошли! Не то еще будет! Загорит земля под фашистами, везде загорит!

– Семен! Белое пятно на черном фоне – что такое?

– Подожди, – Цыган, сосредоточенно задумываясь, заводит вверх глаза. – Черт ее знает…

– Не знаешь? – Бакумов хохочет. – Да ты же… Твои зубы и лицо.

– Придумал же… Ну и чудак человек!..

А спустя примерно неделю Цыган сообщил, что приезжали в порт гестаповцы. Долго приглядывались, принюхивались ко всему и уехали не солоно хлебавши. Выходит, «кусок угля» где-то в море сработал.

7

Отсчитав мастеру последнюю партию пленных, Федор перебросился несколькими словами с начальником конвоя и неторопливо зашагал к цементному складу.

Утро было по-обычному пасмурное, но тихое, теплое. Море мягко плескалось о прибрежные камни. Два недавно установленных на бетонные основания тяжелых орудия настороженно уставились длинными стволами в голубоватую дымку, которая легкой шторой колыхалась над морем. Цокая коваными каблуками, мерно расхаживал около орудий часовой. Где-то поблизости, за шторой дымки, четко выстукивал мотор. Федор знал, что это маленький белый пароходик курсирует между двумя частями разъединенного фиордом города.

– Дзинь! Дзинь! Дон! – звенит около конторки мастеров рельс, возвещая о начале работы. Сегодня он, будто назло пленным, звенит весело, с беспечным задором.

Пройдя вдоль берега, Федор заворачивает к бункерам с песком. Здесь, у Капусты, работает заменивший Егора Бакумов. Уже несколько дней подряд Федор умышленно назначает его на песок. И Степан несколько дней подряд в команде Бакумова. Он, должно, уже повидался с Людвигом. Какие, интересно, новости?

Навстречу Федору из-под бункера тяжело выкатывается вагонетка с песком. Четверо толкают ее. Среди них – Бакумов. Федор, посторонясь, подзывает его.

– Ты что же это? Полицай должен распоряжаться…

Федор улыбается, а Бакумов, опустив голову, сокрушенно вздыхает.

– Не могу я так… От одного названья тошно становится. Полицай!.. Догадало вас…

– Ничего, привыкнешь. Я вот тоже поначалу мучился… А теперь убедился – не зря… Все-таки кое-что делаем. Вот напоили…

– Плохо, что не на глазах… Нет такого удовлетворения…

– Увидим еще! Потерпи!..

– Смотри, как бодро настроен! – удивляется Бакумов. – Раньше, кажется, такого не замечалось.

– Раньше воду в ступе толкли. Все слова, слова… Для меня они хуже касторки. Что Степан?

– Ничего особенного…

– Как в Тунисе?

Бакумов досадливо поморщился.

– Все так же… Действия союзников похожи на мышиную возню. Так можно сто лет воевать.

– Черт знает… Весной-то, может, развернутся?

– Где там! – с досадой фыркает Бакумов. – Я потерял веру… Вот бомбы они не жалеют. Опять сыпали…

Со стороны бетономешалок показался Капуста. Идет с опущенной головой. Федор и Бакумов притихли, забыв о том, что мастер ни слова не понимает по-русски.

– Добрый день, господни мастер! – говорит Федор.

Капуста, оторванный от каких-то дум, смотрит бессмысленно.

– Добрый день! – повторяет Федор. – Как дела, господин мастер?

Капуста зло сплюнул и заворчал:

– Дела! Какие теперь дела!

– Что так! – удивился Федор.

Капуста был настолько расстроен, что не заметил гонкой насмешки. Его тянуло поделиться постигшим горем. Он угрюмо сказал:

– За одну ночь не стало моего родного городка. А какой был город! Теперь одни развалины Жена с детьми с трудом добралась до деревни. Живет в коровнике, у чужих людей. Сын болеет. Вот и дела…

Федор сочувственно вздохнул:

– Плохо.

– Хорошего мало. Война приносит сплошные несчастья, больше ничего… – взгляд мастера уперся во влажную кучу золотистого песка около дороги.

– Опрокинули? Собрать! Все собрать! Чтобы никакого следа! Ферштеен ду?

– Да, понятно, – отозвался Никифор. – Все сделаем.

– Гони вагонетки! Они стоят. Им лишь бы стоять, – взмахнув по привычке палкой. Капуста заспешил к бункерам, часто семеня по железным шпалам узкоколейки.

– Видал, как запел? – цедил вслед мастеру Федор. – Наши разрушенные города их не беспокоили… Иди, выполняй свои обязанности.

Побывав на выгрузке цемента, Федор направляется в яму. Справа от него туда же в яму тянется канава, глубокая и прямая, точно проведенная по линейке линия. Пленным немало пришлось потрудиться, чтобы прорубить ее в сплошном камне.

Низ и стены канавы забетонированы, большая часть, укрыта толстыми железобетонными плитами. В «окна» виднеются в полумраке кабеля. Они напоминают вытянувшихся по дну удавов.

Примерно в двадцати метрах от первого бокса канава оканчивается глубоким бетонированным колодцем. От него отходит в разных направлениях уже три канавы. Они значительно уже и мельче центральной.

Федор видит, как высокий, костлявый электрик фирмы «Сименс», согнувшись вопросительным знаком, что-то кричит а колодец. Спустя несколько секунд из колодца выныривает Васек, который уже вторую неделю ходит в подручных электрика.

– Держи! – Васек подает мастеру ножовку, голубой обрезок жилы кабеля и, опираясь руками, довольно ловко выбрасывает себя из колодца. Электрик, схватив конец жилы, в ужасе ахает:

– Василь! Что ты наделал?! Я говорил – красный!.. Красный!.. Проклятье!.. Красный! Понимаешь?

– Я, я, форштеен… – Васек с невозмутимым видом тычет пальцем в жилу кабеля.

Растерянность на лице электрика сменяется яростной злобой. Он толкает Васька, замахивается обрезком жилы в свинцовой оболочке.

– Никс форштеен, – твердит Васек, опустив голову.

– Никс форштеен! – передразнивает мастер. – Саботаж! Да, да!.. Убить тебя мало! Что скажет обер-мастер? Пойдем к нему! Да, да! Я не должен страдать…

– В чем дело, господин мастер? – интересуется Бойков.

Мастер охотно рассказывает. Он приказал отрезать красную жилу. Семьдесят сантиметров… А этот паршивец отхватил голубую. Ее совсем не следовало…

– Ты что же это, а? – спрашивает Федор.

– А чего?.. Не понял… Черт его знает… – бормочет Васек, косясь исподлобья на Федора.

– Я восемнадцать лет у «Сименса»… И такая неприятность. Я должен доложить обер-мастеру… – стрекочет по-сорочьи электрик.

«Вот чертяка!» – мысленно восхищается Федор. Однако, взглянув на Васька еще раз, он неожиданно для себя ожесточается.

– Дурной! Больше сказать нечего. Прешь на рожон. Жить надоело, что ли? Забыл, как рассчитались за шланги? А за это тем более… Он вот доложит и все, конец тебе.

Васек, побледнев, молчит.

– Господин мастер, – обращается Федор к немцу. – Он говорит, что не понял вас.

– Как он мог не понять! – кипятясь, перебивает электрик. – Я повторил несколько раз. Несколько раз!..

– Да, но он совсем плохо знает немецкий. Хотя это не избавляет от наказания. Я запишу его номер. Провинившихся наказывает комендант лагеря господин обер-лейтенант Керн. Таков порядок, господин мастер. Будьте уверены – его строго накажут.

– Следует!.. Обязательно!..

* * *

Макс Гляс сидел в конторке над декадным отчетом. Почти непрерывно хлопала дверь. Входили и уходили мастера. Несколько человек курили на длинной скамейке, лениво переговаривались. Рыжеватый немец с бельмом на глазу широко позевнул.

– Эх-ха, поспать бы… Каждый день одно и то же… Тошно! Даже бить пленных надоело. А сначала было интересно. Правда?

– Во всяком деле надо иметь цель, – заметил Гляс, не отрываясь от бумаг.

С бельмом на глазу ухмыльнулся.

– У тебя это здорово получается, Макс…

Вошел немец с забинтованной шеей.

– А, Франк! Ну, как?

Тот повернулся всем корпусом.

– Разрезали. Адская боль. Искры из глаз!..

– Надо полагать… Доктора умеют кромсать. Находят в этом удовольствие.

Франк подошел к Глясу.

– Получи, Макс. Телеграмма…

С бельмом на глазу вскочил со скамейки.

– Ты успел завернуть в общежитие? Мне нет?

– Вот только Максу…

Гляс поспешно развернул телеграмму, и лицо его мгновенно стало таким же белым, как лежащие на столе бумаги.

– Что случилось, Макс?

Гляс, опираясь руками на край стола, тяжело и медленно встал, с грохотом выбросил ногой из-под себя табуретку, прислонился спиной к стене. Так он стоял, тяжело дыша, без единой кровинки в лице.

– Макс! Слышишь, Макс?

Гляс, пьяно качаясь, вышел из конторки. Мастера удивленно переглядывались. С бельмом на глазу сказал:

– Раньше письма и телеграммы доставляли радость, а теперь я боюсь их. Меня бросает в дрожь.

За дверью Гляс пересохшим ртом жадно глотал влажный воздух. Заметив смятую в кулаке телеграмму, расправил ее, еще раз пробежал глазами и сунул в карман. Нет стариков, нет брата, нет дома – ничего нет. Как же теперь? Как!..

Он куда-то шел, спотыкался, опять шел и оказался в яме. С появлением Овчарки русские стараются изо всех сил. Мастер смотрит и не видит их, а только слышит, как они натужно пыхтят, как гудит от камня вагонетка. Трусят. Дрожат за свои душонки. Альфреда нет. Погиб. Черт знает где погиб. И старики… Он представил, как ночью бомба разнесла в щебень дом, старый родной дом. А эти вот живут. Почему живут? Почему?! Нет, так не будет! Он не допустит! Не допустит!

Овчарка рычит, крутится, ища увесистое, чтобы глушить русских. Но как на грех под руки ничего не подвертывается. Тогда он подскакивает к вагонетке. Хватает без разбора камни и мечет их. Пленные в ужасе разбегаются. Занеся обеими руками над головой камень, Овчарка бежит за пленными. Вот один, споткнувшись, падает на четвереньки. Он спешит подняться, но не успевает– Овчарка с наслаждением обрушивает на него камень. Пленный, ткнувшись лицом, мгновенно замирает, потом судорожно бьет ногами в рваных штанах.

Овчарка с торжествующим хохотом снова подскакивает к вагонетке и снова бросает камни. Бросает вслепую, куда придется. А когда камни кончаются, он в ярости опрокидывает вагонетку и стоит обессиленный, с исцарапанными в кровь руками.

– Работа! – хрипит он. – Иммер арбайтен.

Силы покидают мастера. С трудом подымая ноги, он взбирается наверх. На площадке останавливается. Дышит тяжело, широко раздувая ноздри. Зацепив крючками пальцев ворот рубахи, он рвет его, ладонью медленно вытирает со лба и щек пот.

В нескольких шагах стоит Федор. Он весь напрягся, побледневшее лицо окаменело, непроизвольно сжались кулаки.

Минуты расправы Овчарки с пленными показались Федору вечностью. Он с трудом удержал себя от того, чтобы не сбежать вниз. И теперь его неотвратимо тянет к Овчарке. Сказать бы такое, чтобы посильнее любого удара… «Господин мастер, вы так ненавидите русских. А почему бы вам не отправиться на фронт? Вы потому и зверствуете, что боитесь фронта. Да? Боитесь! Трус!» И рассмеяться в лицо. А потом? Сказать такое – все равно, что прыгнуть в бездонную пропасть или пустить себе пулю в лоб. Бессмысленно… Глупо… Олег прав…

– Ты для чего назначен? – хрипло спрашивает Овчарка. – Гулять? Почему они бездельничают? Почему, я спрашиваю?

Федор молча спускается в яму. Вагонетка уже стоит на рельсах. Бледные, растерянные пленные нагружают ее. А чуть в стороне, среди камней, лежит вниз лицом их товарищ. Затылок весь алый. Кровь залила шею, грязный воротник френча, капает на мокрый камень.

Федор склоняется над пострадавшим, берет за руку. Она еще теплая. Живой… «Надо уговорить начальника конвоя, чтобы отправить в лагерь… Возможно, Олег спасет», – думает он.

– Четверо сюда! – приказывает Федор. – Несите к вахтерке! Осторожней!

* * *

Федор, прислонясь к холодной стене цементного склада, смотрит в море. «Был человек и нет… – думает он. – Так хряснуть…»

Далеко-далеко, у самого горизонта, море горит ультрамарином. Там, прорвав облака, светит солнце. А здесь солнца нет. Придет ли оно сюда, чтобы разогнать липкую, удушливую хмарь?

Федор не замечает, как из-за угла склада выходит электрик фирмы «Сименс» с большим мотком провода и плоскогубцами в руках. Увидав Федора, он на секунду приостанавливается, а затем осторожно подходит к нему.

– Комендант, слушай…

От неожиданности Федор слегка вздрагивает.

– В чем дело? – расстроенный Федор забыл о вежливости, с которой обычно разговаривает с немцами.