Текст книги "Одиночество"
Автор книги: Николай Вирта
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)
В конце мая он снова попросил собрать комитет. Делегаты заявили: мирские сходки поручили им хлопотать о прекращении восстания.
Антонов накричал на них и самолично закрыл совещание. Делегаты покинули помещение, полные злобы и негодования: ругань Антонова взбеленила их.
Тяжкие начинались для антоновцев времена. Села откалывались от восстания. Нечем стало кормить людей, лошадей, и не на чем стало ездить. Антонов распорядился брать лошадей и продовольствие силой. Да иного выхода и не было: надвигалась на восставших железная стена броневиков, бронепоездов, орудийных батарей. Красные жали Антонова к лесам, и он уходил туда, как волк в логово, чтобы отлежаться, залечить раны, войти в силу и вновь выйти на охоту.
Антонов сократил фронт, отказавшись от операций в дальних районах, приказал Косовой вывезти оттуда хлеб и продовольствие, фураж и оружие. Потом вызвал из Грязного Сторожева.
В теплый вечер Сторожев явился в штаб; он помещался теперь в лесу. Сумрачно встретил его Антонов; угрюмая складка прорезала его лоб.
Он приказал Сторожеву сдать вохровский отряд Герману и уйти в подполье; нужно будет поддерживать связи, собирать, если можно, людей, держаться до последнего вздоха, чтобы знали: жив Антонов, он еще борется, он еще силен.
Сторожев тяжело взобрался на лошадь и поехал, сам не зная куда.
Книга третья
ВОЛК
Глава первая
1
Итак, уничтожение живой, боевой силы повстанья и создание политического перелома в сознании среды, питавшей антоновщину, – главные задачи.
Красные части очищают от бандитов село за селом, волость за волостью.
Войска разделены на группы, участки и районы. Политические комиссии на местах созданы: их задача – воссоздание разрушенного советского аппарата. Представитель ВЧК установил контакт с полномочной комиссией и командующим войсками и принялся выполнять свою задачу: ловить антоновцев после распыления повстанческих полков.
Курсантские части Московского и Орловского военных округов направлены в центр восстания: Трескино, Калугино, Каравай.
Это был смелый и разумный ход: курсанты перехватили обычный путь антоновских полков и сдвинули их питательные базы к югу – на Балашовскую ветку.
На Трескинских лугах, там, где в девятнадцатом году Антонов собирал дезертиров, будущее ядро своих армий, курсанты построили окопы, наблюдательную вышку и начали систематически очищать район.
Курсанты, заняв огромный район – сердце повстанья, вели разведку, захватывая по радиусу вое большую территорию, не давая противнику даже приближаться к нему.
Важнейшие базы Антонова рушились. В Балыклее, Инжавино, Рамзе, Трескино и Калугино восстановлены Советы: мужики несли повинную. Эти места уже безвозвратно были потеряны им.
Но Антонов и на этот раз перехитрил красное командование: он ушел от разгрома, избрав кружной путь через Хитровщину, Паревку, вниз на Никольский Перевоз, пересек железную дорогу и устремился на юг – в Саратовскую губернию. Главная боевая сила, самые отборные полки – Паревский, Низовский, Семеновский, гвардейский Санфирова, Верхоценский и Нару-Тамбовский – вышли из окружения.
Вдогонку за Антоновым командарм послал сильную группу Уборевича.
2
Вспомнив старые добрые времена, Антонов снова захотел поиграть в кошки-мышки, поводить, помотать красных, утомить, обессилить и разбить.
Он уходил от красных, меняя лошадей, делая в сутки по сто верст.
Но красные наседали.
Антонов уходил на юг: ударная группировка Уборевича неотвратимо настигала его. Александр Степанович отвертывался от укусов, петляя, заметал следы, но то, что так легко вершил он среди преданных мужиков Кирсановщины, шло прахом здесь, в окружении озлобленных разорением саратовских мужиков.
Ох, сердит был Антонов на саратовское мужичье! Ни лошадей, ни кормов, ни ночевок; ненавидящими взглядами встречают, яростными – провожают.
Под Еланью Антонов принял бой. Уборевич разгромил его, разгромил так, что казалось, после этого удара не оправиться Александру Степановичу.
Приказав разгромленным полкам распылиться и спасаться кто как может, Антонов назначил им сбор в Черкасских и Пущинских лесах Кирсановщины, а сам с несколькими штабными работниками, братом Димитрием, Абрашкой, комендантом Трубкой, адъютантом и десятком до зубов вооруженных охранников пробился через заслоны красных.
Тщетно искали его под Еланью среди убитых; тщетно опрашивали пленных: никто не знал, где главарь восстания. Он исчез, он не был еще сломлен.
Однажды прошел слушок, будто Антонов объявился в излюбленном своем крае – в лесах около Рамзы и Паревки. Председатель тамбовской Чека Антонов, много раз и тщетно пытавшийся схватить своего однофамильца, на этот раз решил: «Александр Степанович из моих рук не уйдет».
Кавалерийский эскадрон дивизии Котовского оцепил участок, где скрывался Антонов с небольшой группой до конца преданных ему людей. Казалось, нет выхода Александру Степановичу, заткнули чекисты и бойцы Котовского самые узкие щели, через которые мог протащить свое хилое тело вожак восстания.
Антонов сидел в болотах, среди кочек, зная, что кольцо вокруг него неотвратимо сжимается. И он придумал выход. Шестерым охранникам Александр Степанович приказал добровольно сдаться: красные не расстреливали тех, кто приходил к ним с повинной. И они сдались, но на допросах слова не молвили об Антонове.
– Видеть не видели, слышать не слышали.
Пошарили еще в болотах и озерах: никого! А Антонов в то время сидел с братом, адъютантом и еще несколькими людьми по горло в озере, поросшем тростником, и выжидал, когда красным надоест эта «волынка». Он сидел в озере двое суток без еды, содрогаясь от холода, – и высидел. Красные ушли; Антонов сел в заранее приготовленную лодку, переехал озеро и скрылся.
Чекист Антонов три дня сурово молчал: не мог простить себе ротозейства – провели его за нос, поддался на удочку!
Александр Степанович пробрался туда, где скоплялись остатки рассеянных и уничтоженных полков, и занялся их переформированием.
Так обстояло дело на юге.
Хуже для повстанья шли дела на севере губернии. Армию Богуславского разгромили, кончили свой век полки Марьи Косовой, Карася и другие. Уцелевший полк Бадова занял село Чекмари, к северу от Тамбова, грабил и насильничал: это уже была агония повстанья. Бадов своими разбойничьими повадками подписывал ему смертный исход. Этот бандит сопротивлялся в течение двух месяцев, уходил в леса под Горелое, Троицкую Дубраву, прятался в Голдымском лесничестве, потом в лесничестве Хмелинском, много раз переходил Цну, нападал на мужиков и снова уходил в леса. Только к августу волости Горельскую, Черняновскую и Лысогорскую очистили от остатков бадовской шайки.
К тому времени шесть тысяч повстанцев явились в трибуналы и ревкомы добровольно – без оружия и с оружием. Взято в плен пять тысяч, убито в боях около четырех тысяч. Тридцать четыре пулемета, около трех тысяч винтовок, сто семьдесят пулеметных стволов – таковы были трофеи красных.
Но на юге еще повстанье жило. Там, оправляясь после поражения, нанесенного Уборевичем, Антонов сколачивал полки.
Глава вторая
1
В Двориках пусто – народ в поле. Дома остались старухи и дети. К тихому вечеру брело солнце. В церкви прохладно; на полу лежали блики заката, через открытые окна и двери ветерок доносил вечерние шорохи.
Отец Степан вполголоса, словно про себя, читал молитвы, ему неторопливо вторил псаломщик.
В углу, сгорбившись, стоял Сторожев. Странно было видеть этого ссутулившегося, вооруженного с ног до головы человека у вечерни, таким он казался непонятным и чужим.
Волк, слушающий «Свете тихий»… Люди, пришедшие в церковь со своими заботами, тяжело вздыхая, косились на него.
А он не видел их взглядов, не слышал их шепота и горьких вздохов, ушел в себя, забылся.
Когда кончилась вечерня, Сторожев шаркающей походкой вышел на улицу.
Вздымая клубы теплой пыли, наполняя село пронзительным блеянием, устало шло овечье стадо. Вслед за ним проскрипел одинокий воз – везли молодую траву. Солнце облило воз последними своими лучами. Лениво пролаяла собачонка, пробрела, пугливо озираясь, корова, женский визгливый голос прокричал:
– Ва-а-ня-я, ужи-и-инать!
Тени пересекали поросшую травой дорогу.
Солнечный луч, казалось, заново вычеканил старый крест на колокольне.
Около церковной сторожки, поводя ушами и отмахиваясь хвостом от вечерней мошкары, лениво щипала траву лошадь.
2
Петр Иванович поправил уздечку, крякнул, поднялся в седло, перебрал поводья и хотел было ехать ужинать, когда белоголовый мальчонка выскочил откуда-то и сунул ему бумагу.
– Верховой давеча прискакал, – запыхавшись, сказал он.
Потрогав рукой медную оправу ножен шашки и восторженно щелкнув языком, парнишка исчез так же стремительно, как и появился.
Сторожев, надев очки, разорвал конверт и прочел бумагу. Была она от Антонова, он писал в ней, что пора Сторожеву покинуть село.
«…Уходи в леса и поля, разрушай, что строят коммунисты, взрывай мосты и дороги, жги и убивай. Пусть знают, что мы живы, пусть помнят, что скоро снова дадим сигнал и вновь разгорится пламя от края до края страны…»
– Конец! – хрипло выдавил Сторожев.
Он знал: многие отряды уже разбиты, его товарищи, прижатые к Вороне, Хопру, погибли, захлебнувшись в яростном огне пулеметов.
Широкой, неудержимой лавиной надвигались красные полки и дивизии, конники Котовского проникали повсюду. Громыхая, катились броневики и орудия. Они были уже недалеко от Двориков, и вот надо забиваться в глухие норы и лишь темными ночами появляться, озарять пламенем пожаров темные ночи и опять прятаться в овраги, в леса и ждать сигнала.
Солнце окунулось в черные тучи, и на миг кровавым заревом запылал небосклон.
Сторожев заехал домой, взял белье, мешки с сухарями и, сурово простившись с семьей, уехал. Недалеко от села, где месяц назад он закопал патроны, Сторожев остановился, еще раз тщательно укрыл яму, забросал сорняком, постоял, подумал, вздохнул и снова поехал.
Лошадь, понурив голову, медленно шла, ступая по мягкой теплой пыли.
Глава третья
1
К тому времени Листрат установил постоянную связь с регулярными частями Красной Армии, раздобыл запас фуража, продовольствие.
Люди повеселели, зимние тяжкие дни стали забываться, впереди чудился просвет.
Когда лошади вошли в тело, Сашка Чикин снова принялся за старую работу. Во главе двадцати удалых ребят – почти все они были комсомольцами – Сашка налетал на села, присоединившиеся к Антонову, вылавливал вохровцев, антоновских милиционеров, комитетчиков, возил в село листовки и газеты, забирался порой под самую Каменку.
Федька после происшествия на хуторе Кособокова стал отчаянным до безрассудства. Листрату приходилось часто брать парня «на цугундер». Но Федька, отбыв наказание, опять пускался в самые рискованные предприятия. Сашка Чикин смотрел на проделки Федьки сквозь пальцы – храбрых людей он любил.
– Боевой коммунар растет, – говорил он Листрату. – Храбрец!
– Храбрость не ум, – хмуро замечал Листрат. – Попадется дурак, как кур во щи, помяни ты мое слово. Мне каждый человек дорог, а он как сумасшедший носится, вихор его забери! Вот я вас обоих на цугундер.
Сашка Чикин просил Листрата пустить в его отряд Лешку, но Листрат упорно сопротивлялся: он еще не совсем верил брату.
Лешка тосковал по Наталье, рвался к ней и мог ради свиданья пойти на любой безрассудный поступок. Листрату казалось, что Лешка снова может уйти к Антонову, лишь бы видеть Наташу.
«Непутевый парень, – думал Листрат, – шалопутная душа. Туда и сюда вихляет. Не-ет, его в разведку нельзя, его на глазах держать надо».
И никуда от себя не отпускал брата, а потом поручил ему хлопотливые хозяйственные дела.
К этому времени в добровольческом коммунистическом отряде было уже около четырехсот человек. У многих коммунистов тут же, на станции, по-прежнему жили семьи. Всех их надо было кормить, дать жилье, топливо. Лешке, которому Листрат поручил заботу о людях, приходилось заниматься сотней дел, – это отвлекало его от мрачных дум о Наташе.
Он не знал, что делается в Двориках, связи с селом не было, там еще сидели антоновцы. Приходили к Листрату мужики из соседних сел, и, как назло, никто из них ничего не знал о Наташе.
И не только думы о Наташе терзали Лешку. То ему казалось, что он сделал подлость, убежав от Антонова, то представлялось, что и брат и все коммунисты не верят ему, злы на него, не считают своим, сторонятся его.
Только с Федькой Лешка мог говорить по душам. Он, не стесняясь, расспрашивал его обо всем, что ему было непонятно, неясно. Федька читал Лешке газету, рассказывал все, что слышал от старших. Рассказы его звучали страстной уверенностью.
– Скоро Антонову будет конец, – убежденно говорил Федька, и глаза его блестели. – Ленин на Десятом съезде сказал такую речь – Антонову от нее крышка.
– Ну, брат, и загнул, – насмешливо возразил Лешка. – Сказал речь – и уж крышка! От речей ему ничего не будет.
– Дурак! Иная речь целой армии стоит. Война кончилась, разверстка не нужна, с хлебом делай, что хочешь, середняку и вера, и почет, и дружба, – что же тебе еще надо? Антонов среднего мужика на продразверстку поймал, а теперь на что он его поймает? С кем ему выгодней дружить, как по-твоему: с рабочими или со сторожевыми?
– Сторожев тоже сила, – пробубнил Лешка.
– Верно, сила! – закричал Федька. – Да ведь против него три силы: рабочие, мужики, партия. Посчитай, что оно выходит!
Но с Федькой Лешка виделся редко, разговаривал урывками, и после этих разговоров еще больше хотелось видеть Наташу. В отдалении она казалась ему более умной, рассудительной и хорошей, чем была на самом деле.
Листрату говорить с братом было некогда. От вынужденного сидения отряд переходил к активным действиям; зона, на которую распространялось влияние отряда, расширялась, дел прибавлялось. Листрата редко можно было застать в штабе.
2
Он похудел от бессонных ночей, от разговоров с мужиками, которые все чаще и чаще являлись на станцию.
Мужики шли за правдой. Слова Ленина разносились по всей округе, волновали народ, будили надежды.
Мужики обычно приходили на станцию ночью и, переждав день, ночью же уходили.
Листрат с улыбочкой посматривал на них, крутил усы, подмигивал.
– Ай плохая жизнь пошла, мужики? – посмеивался он. – Чего это вы ко мне набегаете?
Мужики кряхтели, слова, приготовленные заранее, вдруг забывались, и начинали нести околесицу. Листрат сердился.
– Да что вы тут плетете? – кричал он. – Чего вам надо? Правды? Так бы и говорили!
Народ уходил от Листрата, пряча в шапках листовки. Листовки ходили по рукам, зачитывались до дыр и возвращали советской власти десятки и сотни обманутых антоновскими заправилами людей.
Однажды на станцию приплелся Фрол Петрович; он только что вышел из больницы.
Мрачный, постаревший, он ввалился к Листрату, когда тот что-то писал. Листрат, увидев Фрола Петровича, рассмеялся.
– Да это, никак, Фрол Петров опять явился? Зачем?
– За винтовкой к тебе пожаловал. На старости лет воевать хочу за советскую власть.
– Не дам я тебе винтовки, Фрол Петрович.
– О! Неужто не веришь?
– Верить-то я тебе почти верю, – серьезно сказал Листрат. – Верю, и поэтому дам тебе не винтовку, а чего-то по-боле. Тебе в селе надо жить. Сторожев еще гуляет?
– Намедни уехал. Все, как сыч, на колокольне сидел, высматривал. А намедни ускакал, и нет его. Болтал Андриан, вроде вовсе уехал, не вернется, мол.
– Вот и ладно. Стало быть, тебе весь простор. Вали, Фрол Петров, в села. Андрея Андреевича в помощники возьми, помаленечку, полегонечку начинайте советскую власть ставить. Вот тебе мое назначение. Выполнишь – совсем поверю.
– Вроде, стало быть, комиссаром я буду? – усмехнулся Фрол Петрович.
– Хватай выше: уполномоченный. Из мужиков дружину мне подбирай, чтобы, как нам вернуться, у тебя целый взвод был. Будем антоновцев вылавливать.
Загудел телефон. Листрат взял трубку. Известие, которое ему передали, очень обрадовало его.
– Вот она, какая штука, Фрол Петрович! Сергей Иванович к нам едет. В Москве, говорит, был. Ты вечерком заходи к нам, он рассказывать будет. А сейчас прости: спешу, дел по горло.
Листрат поспешно оделся, подпоясался и ушел.
Фрол Петрович хотел выйти следом за ним, но в дверях показался Лешка.
– Здорово, вояка! – гневно приветствовал его Фрол Петрович. – Ай да молодец! Тягу дал, а? Погубил девку – и в кусты? Уж я ее уговаривал, уж я ей объяснял – ни в какую… Злобна на тебя, аж страшно иной раз бывает!
– Не виноват я, батя! Не от Наташи убежал – от Антонова. Душа у меня, батя, перевернулась. Прости меня: как война кончится – женюсь.
– Что от Антонова ушел и за бабью юбку не зацепился – за это хвалю, – смягчился Фрол Петрович, – а за девку – побью.
– Побей, батя, я стерплю! – кротко сказал Лешка.
Фрол Петрович рассмеялся.
– Как она, батя?
– А чего ей делается! Живет у твоей матери, пузо растит! Вот бог припечатает тебя за это самое…
Лешка сидел хмурый.
– Ну, ну, не печалуйся, парень! Не горюй! Все, брат, образуется!
Лешка не отвечал.
«Все образуется, – думал он. – Когда?»
Фрол Петрович постоял, надел шапку и ушел.
Глава четвертая
1
Куда бы партия ни посылала Сергея Ивановича Сторожева, где бы он ни воевал, – везде дрался хорошо, добротно, спокойно. В войне он видел средство к достижению цели, военный коммунизм понимал как необходимость, которая, оправдав себя, должна была уступить место другим порядкам.
То, что он не понимал до конца, разъяснил ему Ленин – он слышал его доклады и выступления.
Сам выходец из мужицкой гущи, он понимал, что линия партии на укрепление дружбы и союза рабочих и крестьян – самая правильная и самая сейчас нужная.
Речь Сергея Ивановича с трибуны съезда произвела большое впечатление. После заседания Ленин подозвал его к себе и начал расспрашивать.
– Позвольте, позвольте, – сказал он, что-то вспоминая. – Я не ослышался? Ваша фамилия Сторожев? Вы из Тамбовской губернии?
– Точно, товарищ Ленин.
– Село?
– Дворики, товарищ Ленин.
– А не было ли среди ваших родственников Флегонта Лукича Сторожева?
– Родной дядя, Владимир Ильич, младший сын моего деда – Луки Лукича Сторожева. И Флегонт и дед Лука Лукич часто, бывало, рассказывали о вас.
Ленин обнял Сергея Ивановича.
– Дорогой мой, как же я этого не сообразил раньше! Вы очень похожи на Флегонта Лукича! Ваш дядя – беззаветный член партии. Он очень быстро стал убежденным социал-демократом. Тогда другие были времена… Вспомните Ивана Васильевича Бабушкина. Петербургский рабочий, он энергично вел работу за Невской заставой, принимал деятельное участие в составлении первого агитационного листка, выпущенного в девяносто четвертом году, самолично распространял его… А ведь ему было тогда всего двадцать один год. Или Михаил Иванович Калинин – тоже так рос на глазах. Фиолетов… Литвинов, которого мы звали Папашей, непревзойденный конспиратор, и техник Красин… Они очень быстро созревали для революционной борьбы.
– Где он теперь? – встрепенулся Сергей Иванович. – Давно не слышно о Флегонте Лукиче… То война, то эта заваруха… Не пишет, не показывается в родном селе.
– Он теперь в Сибири с очень важным поручением Центрального Комитета, – оживленно ответил Ленин. – Хлеб, хлеб достает, товарищ Сторожев, ваш дядя. Не мог приехать на съезд. Неугомонный, каким был всегда. – Владимир Ильич улыбнулся, и добрый свет появился в его усталых глазах. – В подполье его звали Молодчиной. Молодчина до сих пор! И вот теперь вы напомнили мне мою юность, те далекие годы испытаний, борьбы. И вашего деда помню: могучий такой старик. Я видел его, и до сих пор он стоит передо мной, как живой. Все правду искал. Большой человек, и жизнь, слышал, отдал за народ…
– И племянника Петра вы должны помнить, Владимир Ильич. Он приходил к вам в Питере по судебному делу… Давно это было!
– Как же, как же, помню, такой жилистый и меднолицый молодой человек!
– Теперь он у Антонова, Владимир Ильич.
– Что вы говорите? И в каких чинах?
– Командует карательным отрядом, Вохром, как его называют антоновцы.
– Стало быть, антоновский генерал, главный начальник тайной и явной полиции, а? – Ленин усмехнулся. – Подумать только – какая семья! Вот она, революция! Три брата – три судьбы! Три поколения – три цели, три разных пути! Я говорил с тамбовскими крестьянами, страшные вещи рассказывают!
– Там очень серьезное положение, – сказал Сергей Иванович.
– Конечно! Вот что, после съезда вы поезжайте на родину. И перед отъездом зайдите ко мне.
Ленин пожал руку Сергею Ивановичу и пошел в президиум – заседание возобновилось.
2
Сергею Ивановичу не тотчас удалось выехать на родину: вместе с другими делегатами съезда он ходил на приступ Кронштадта, был ранен в последнем бою, пролежал полмесяца в больнице и лишь в начале апреля приехал в Тамбов.
Получив назначение быть председателем ревкома в районе Двориков, Сергей Иванович выехал на станцию, где сидели со своим коммунистическим отрядом Жиркунов и его заместитель Листрат Григорьевич.
Вечером он выступил на собрании.
Здесь все знали его; Листрат, Чикин, Никита Семенович сражались с ним рядом против Деникина, работали вместе в двориковском Совете, знали его суровую непоколебимость, умную бесстрашность, сосредоточенность, сквозь которую порой прорывался огненный темперамент, присущий сторожевскому роду. Его здесь звали, как в семье, Матросом, равно как и Листрата большинство звало Солдатом.
Каждому хотелось быть поближе к Сергею Ивановичу, услышать новости, которые он привез от самого Ленина, из Москвы.
Матрос – Сергей Иванович – стоял, окруженный земляками, высокий, как и все Сторожевы, плотный, даже несколько полный, меднолицый, многим похожий на старшего брата.
Он сдерживал свое волнение. Он любил всех этих людей, сверстников и товарищей по борьбе.
Его растрогал прием, оказанный ему. Как ни был Сергей Иванович скромен, внимание этих близких людей было приятно. Глаза его затуманились, голос несколько раз срывался.
Рядом с ним стоял Фрол Петрович и все приговаривал:
– Вот оно как! Вишь ты оно как! Вот так Матрос – тоже до самого Ленина дошел!
Появление на станции Фрола Петровича больше всего обрадовало Сергея Ивановича. Перед ним был тот самый «средний мужик», из-за которого весь сыр-бор загорелся, выходец «с того света» – ведь он не далее как вчера видел брата Петра, совсем недавно Антонова.
Разглядывая обветренное лицо Фрола Петровича, Сергей Иванович ловил себя на мысли: он как-то по-новому начал ощущать крестьянство. Ему вспомнились слова Ленина о его судьбе, О судьбе его братьев.
Раньше он не думал об этом. Когда же Ленин сказал эту короткую, на всю жизнь запомнившуюся фразу, Сергей Иванович как бы посторонними глазами увидел себя и свою семью.
Дед, Лука Лукич, – огромный старик с могучими чувствами, видевший Ленина в его молодые годы, ходок за мужицкую правду, разговаривавший с царем, поротый по приказу царя за бунт в 1902 году, член I Государственной думы. Он восстал против царя и погиб…
Дядя Флегонт ушел из семьи в конце прошлого века, ушел искать свою правду, звено, которое бы соединило рабочих и мужиков для единого дела.
Он пришел к Ленину и стал верным солдатом молодой большевистской гвардии. Он повел за собой, он поставил на ленинский путь и младшего племянника – его, Сергея.
Вспомнил Сергей болезненного, кроткого отца своего Ивана Лукича; он умер в 1903 году, и после его смерти разлетелась в разные стороны сторожевская семья, и все пошли по разным путям.
По своему пути пошел Петр – стяжатель, не признающий жалости или колебаний, матерый мироед, чистая кулацкая натура, волк.
Брат Семен – сумрачный, непонятный человек. Неведомо, за кого он, с кем он, какие у него думы, чего он хочет, какого удела? Может быть, и он в душе такой же, как и Петр?
И, наконец, он сам, Сергей Иванович Сторожев, непримиримый враг Петра.
В своей семье, как в капле воды, видел Сергей Иванович революцию, ее прошлое, настоящее и будущее, всю трагичность борьбы, все величие ее.
Непонятный, суровый, вечно на что-то обиженный, брат Семен предстал перед Сергеем Ивановичем фигурой обобщенной. Слово «союзник» перестало быть абстрактным. Вот он, союзник, – Семен Иванович Сторожев. И от того, чьим союзником он становится – брата Петра или брата Сергея, – в зависимости от этого колеблется чаша весов революции.
И вот в образе Фрола Баева перед ним почти копия брата Семена! Какие глубочайшие противоречия заложены в этом человеке!
Фрол… Кажется, «наш», «свой».
Он шел за Антоновым и верил ему. А сегодня хочет идти с большевиками. Или ямщик Никита Семенович – любитель церковного пения, член первого в селе крестьянского комитета, руководимого социал-демократкой, учительницей Ольгой Михайловной… Давно это было, девятнадцать лет назад!
Сложен был путь Никиты Семеновича! Буян, горлодер, воротила сходки, не сумевший подчиниться дисциплине партии, покинувший ее, а теперь доброволец, разведчик, коммунар, но все еще тоскующий по клиросу.
Или Лешка, убежавший от Антонова… Федька, мстящий за свои седые волосы… Все они – участники великого испытания духа и воли. Но разве не будет еще испытаний у революции? Разве не будет еще войны, может быть во сто крат более жестокой, сложной и страшной?
«Они пойдут за нами!»
3
Все эти мысли вихрем неслись в голове Сергея Ивановича. Ему казалось, что только сейчас он по-настоящему заглянул в самые сокровенные тайны борьбы, увидел весь сгусток противоречий, сложнейшие ходы человеческих душ. Лишь разобравшись в ленинских словах, он перешел ту полосу жизни, когда все было наивно, по-ученически точно разграфлено, разложено по полочкам социальных понятий и схем.
Взрослый, он как бы повзрослел; все, что казалось ему простым, предстало перед ним чрезвычайно осложненным. Стало уловимо то, что движет жизнь, что приближает человека к какому-либо классу либо отдаляет от него. Он и об антоновском мятеже стал думать совсем иначе. Этот мятеж разодрал на два враждующих лагеря не только страну и привел обе стороны к вооруженной схватке… Рвались дружеские связи и семейные узы, враждовали отец с сыном, брат с братом, как он с Петром, мужья и жены. И даже подростки не остались равнодушными наблюдателями кровопролитной, беспощадной борьбы…
Разговаривая с коммунарами, рассказывая им о съезде, о том, какими средствами партия решила победить Антонова, Сергей Иванович все внимательнее и внимательнее вглядывался в окружающие лица.
Какое разнообразие дум, желаний, характеров, настроений! И все это надо объединить во имя одного: во имя борьбы со злом мира, которое воплощено в образе брата Петра, во имя революции и ее победы, во имя будущего этих людей, будущего их поколений…
Ночью Сергей Иванович пришел в теплушку Листрата и долго говорил с Фролом Петровичем. Листрат присутствовал при их беседе.
Сергей Иванович расспрашивал Фрола Петровича, как казалось Листрату, о самых пустяковых делах – о том где мужики достают соль, спички, сколько посеяно было осенью ржи, сколько мельник берет за помол, работает ли просорушка… Об Антонове, антоновцах Сергей Иванович задал два-три вопроса, да и ответы на них выслушал как-то рассеянно.
«Это, конечно, хорошо, союзник и так далее, – думал Листрат, слушая беседу Сергея Сторожева с Фролом Баевым. – Союзник союзником, а присматривать за ними надо в оба глаза. И вообще черт их разберет. Фрол Баев первым из мужиков подписал протокол о присоединении к Антонову. В комитете антоновском работал, от красных отступал, ходил к Ленину за правдой, был избит антоновцами, чуть не ухайдакали они его, беднягу… Неисповедимы пути человеческие! Конечно, лучше, если Фрол всей душой будет за нас, а не за Сторожева. Это ясно. Все-таки как-никак подмога сильная».
Сергей Иванович отпустил Фрола Петровича часа в два ночи и, к удивлению Листрата, не дал ему никаких наставлений. Но когда Фрол Петрович прощался с Листратом, тот увидел, как преобразился этот человек: словно ему отвалили воз подарков.
– Вот они, какие дела, – задумчиво сказал Сергей Иванович. – Самые трудные времена, Листрат Григорьевич, только еще начинаются.
– А мы думали, конец им!
– Конец не скоро будет. Врагов у нас полно, а дел того больше.
– Ничего, выдержим.
С утра Сергей Иванович начал заниматься делами ревкома, а через неделю отряд под командованием Листрата, подкрепленный ротой пехоты, ушел со станции и обосновался в селе Семеновке, верстах в двадцати от Двориков.
В первый же день Сергей Иванович собрал семеновских мужиков на сход и попросил выбрать сельский Совет. Совет, по предложению Сергея Ивановича, тут же занялся подготовкой к севу поздних яровых, починкой сох, сеялок.
Через несколько дней мужики под охраной красноармейцев и коммунаров выехали в поле сеять.
В Семеновке отряд побыл недолго. Ревком двинулся дальше. Он шел, оставляя в селах небольшие группы красноармейцев, в помощь им организовывались добровольческие дружины из крестьян.
Сергей Иванович все дни проводил в Советах, в поле, в отряде Листрата, выезжал с Чикиным на разведку, ходил с обысками в дома антоновских активистов, допрашивал сдавшихся.
В Дворики отряд Листрата пришел в ласковый майский день.
Листрат и Лешка тут же поскакали домой.
Аксинья сказала, что Наташа неделю назад ушла к тетке в Грязное. Лешка чуть не заревел.
– Погоди, дурак, – уговаривал Листрат брата. – Через недельку и мы в Грязное поедем.
Сергей Иванович тоже побывал дома и долго говорил с Андрианом один на один.
Андриан, высохший, с коричневым дубленым лицом, сурово выговаривал Сергею Ивановичу за то, что в семью вошла вражда и брат пошел на брата, Он чего-то требовал от Сергея Ивановича, а чего – не знал и сам. Потом вдруг попросил не обижать жену Петра Прасковью и детей.
– А мы с детьми не воюем, – сказал миролюбиво Сергей Иванович. – Не все дети в отцов идут.
Вечером мужики собрались в школу, выбрали Андрея Андреевича председателем сельского Совета, Семена Сторожева и Никиту Семеновича – членами. Однако на предложение Сергея Ивановича составить список антоноецев и всех замешанных в восстании людей мир ответил отказом.
– Мы все замешаны, – сказал бывший комитетчик Аким, поротый Сторожевым. – Какие там списки!
Сергей Иванович мрачно улыбнулся, а Листрат прошептал ему на ухо:
– А ты говоришь – союзники… Ох, жуки!
– Ничего, – сказал Сергей Иванович. – Не все зараз… Поймут.
