Текст книги "Одиночество"
Автор книги: Николай Вирта
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)
Глава шестая
1
Однажды утром – было это в начале февраля – Фрол Петрович сказал Наташе, что идет к вдовой сестре в Грязное помочь по хозяйству, может быть, задержится, наказал блюсти дом, ребятишек Андрея Андреевича не бросать на произвол судьбы, прилежно ухаживать за оставленной красными кобылой. Потом посидел, помолчал, отвесил три поклона в сторону божницы, захватил узелок с хлебом и тремя луковицами и ушел.
Обходя села, лощинами и малоезжеными дорогами он пробирался в Токаревку к Листрату. Коммунистический отряд прочно укрепился на старом месте.
Сашка Чикин встретил Фрола Петровича около станции, привел в штаб – он помещался в теплушке. У телефона сидел Никита Семенович, в углу на нарах лежал Федька.
Фрол Петрович снял шапку, поискал икону.
– Не ищи, Фрол Петров, этого товара не водится! – засмеялся ямщик.
– Отступник, отступник ты, Микита! – Фрол Петрович обратил лицо в правый угол, осенил себя крестным знамением, сел, помолчал.
– Зачем к нам пожаловал? – спросил Никита Семенович не очень радушно.
– Замучился, Микита! Сколько ночей не спал – не сосчитать, – с тоской проговорил Фрол Петрович. – Первым делом, дружок мой Андрей сгинул. Вторым делом – меня Антонов обманул. Обманул, обманул, не спорь со мной! – прикрикнул Фрол Петрович на Никиту Семеновича, хотя тот и не думал спорить с ним.
– Однако долго ты соображал, Фрол Петров. – Ямщик ухмыльнулся. – Долго, брат, догадывался!
– А что ты зубы скалишь? Я затем к вам приплелся, чтобы вы мне правду указали, а ты надо мной надсмехаться? Ответствуй!
– Остолопы вы, вот тебе мой ответ!
– Истинно, того-этого, дурачки вы! – поддакнул, зевая, Федька.
– Не-ет! – взорвался Фрол Петрович. – Не дураки! Темные мы, правды мы не знаем! – Он помолчал. – Лисграт Григорьевич где?
– Сейчас будет. Только что из Тамбова прибыл.
– Вона что! – Фрол Петрович недоверчиво покосился на Никиту Семеновича. – А про дружка моего, про Андрея, часом, не слышал ли?
Никита Семенович об Андрее ничего не знал. Вошел Листрат.
2
Поздоровавшись с Листратом, Фрол Петрович спросил:
– А что, Листрат Григорьевич, Москва-то ваша еще?
– Да ты очумел? – Листрат с недоумением воззрился на Фрола Петровича.
– А ты скажи, кому говорю! У нас болтают, вся ваша партия против Ленина встала. Попы молебны служат, дым у нас коромыслом.
– Эх, зря тратятся! – рассмеялся Листрат. – Панихиды, Фрол Петрович, служить надо.
– О! Это по кому же?
– По Антонову, по Антонову. При последнем издыхании.
– Брось шутки шутить! – Фрол Петрович насупился. – Антонов… Жив и здоров, и нос в табаке.
– Ничего, – возразил Листрат, – пусть перед смертью побалуется. Скоро мы тут порядочки наведем. Ты слушай, – с воодушевлением начал Листрат. – Ленин в Тамбов Антонова-Овсеенко прислал от власти и партии уполномоченным. У-у, дельный человек! О ту пору я в Питере в Красной гвардии служил, под его началам был. Уж он покажет вашему Антонову!..
– Что-то ты больно храбёр приехал! – скрывая восхищение ладной, статной фигурой Листрата и его горящими глазами, спросил Фрол Петрович. – Уж не армию ли приволок?
– Армию не армию, а подкрепление подкинули. Пулеметы, орудия, продовольствие притащил.
– Орудия, пулеметы? – с помрачневшим лицом повторил Фрол Петрович. – Нет, Григорьевич, не такие слова я от тебя услышать хотел. Опять, стало быть, кровищу лить?
– Без кровищи не обойтись, – угрюмо заметил Листрат. – Но и мир недалече. Собрал товарищ Овсеенко коммунистов со всех уездов, объяснил, что и как… Езжайте, мол, домой, успокойте народ, к пахоте бы готовился, очень нам хлеб нужен. И еще сказал: вот-вот мужику великое облегчение выйдет.
– Какое же? – оживился Фрол Петрович.
– Слух идет, будто разверстку ломать будут.
– Тогда каюк Антонову, – сказал Никита Семенович.
– Не верю, не верю! – вырвалось у Фрола Петровича.
– Твое дело. Вашего брата вскорости на мужицкую конференцию в Тамбов позовут. Там, поди, и объявят насчет облегчений. Товарищ Овсеенко сказал: бумагу, мол, о том пишем товарищу Ленину.
– Опять бумага! – горестно прошептал Фрол Петрович. – Ну, вот что… Бумаги бумагами, а мне от самого Ленина надо твердое слово насчет мужика услыхать. К нему пойду. И насчет Андрея душа моя на куски рвется. Пропал человек ни за что ни про что. Ленину скажу: пусть разыщет Андрея, и без того от него не уйду. И что сказал – сделаю. Мое слово – кирпич.
– Насчет Андрея тебе с Лениным говорить нечего. Он в тамбовской тюрьме сидит.
Фрол Петрович так и ахнул.
– Это за что ж?
– В комитете был, вот и сидит. – Листрат насупился. – Я товарищу Антонову-Овсеенко о нем помянул. Обманули, мол, его, а мужик сам по себе вполне безвинный. Сказал: разберется.
– Ахти, в тюрьме, болезный! – горько вырвалось у Фрола Петровича. – Дак я к вашему Антонову самолично пойду, кулаком об стол грохну, чтоб выпустил Андрея в одночасье. А от него к Ленину.
– Да товарищ Антонов-Овсеенко тебе и без Ленина все объяснит, упрямая башка! – улыбаясь, заметил Листрат.
– У вас свой Антонов, у нас свой. Может, и тот обманщик. Нет у меня веры никаким Антоновым. И не спорь со мной.
Листрат развел руками. Вмешался Никита Семенович.
– А что, пускай идет! Иди, иди, Фрол, к Ленину. К нему много народу ходит!
– И пойду, – упрямо сказал Фрол Петрович. – Подаянием питаться буду, а добреду. Только пустят ли нас к нему? – усомнился он.
– Пустят-то пустят, – отвечал задумчиво Листрат. – В Тамбове рассказывали: один мужик к нему приперся, у него корову отобрали. Ну, он к Ленину. Тот взялся за обидчиков… Ох, и досталось же им!
– Стало быть, строгонек? – Фрол Петрович с необыкновенным вниманием слушал Листрата.
– А ты думал! Государственная голова – во все вникает, и в великое и в малое! Его сорок держав побаиваются. А сам он человек, говорят, простой, ростом невелик и в лапту играть любит!
– Эка! – восторженно вскрикнул Фрол Петрович. – Поди, в хоромах живет?
– Какое в хоромах! Квартирка, говорят, так себе, ничего особенного! Но нраву – характерного! «Чтобы мне, – говорит, – этого подлеца Антонова в три счета прикончить!»
– Скажи, пожалуйста! Он что же: коммунист ай большевик?
– Это я тебе в момент разобъясню, – вызвался Никита Семенович. – Большевик, Фрол, это само по себе, а коммунист, это, обратно, само по себе… Ленин – он большевик, а вот Листрат помоложе, он, выходит, коммунист.
– Это пошто ж они по-разному кличутся?
– Для порядка и, обратно, для отлички. Но, скажу, точка у них одна: что у этого, что у энтого. Ты, Фрол, иди к нему без сомнения. Поди, расспроси хорошенько… Когда, мол, товарищ Ленин, полное замирение выйдет, устал, мол, народ воевать, пахать бы ему, сеять. – И такая тоска прозвучала в словах коммунара, соскучившегося по дому, по хозяйству и земле, что Фрол Петрович слезу пустил, а потом сказал:
– Ты уж на меня понадейся. Все выложу. Я к нему с полным сурьезом пойду.
– Желаешь, довезем тебя до Тамбова, – предложил Листрат. – К вечеру поезд туда пойдет. А там и до Москвы недалече.
– Это ты меня ублаготворишь, Листрат Григорьевич, – солидно согласился Фрол Петрович. – Буду ехать, а где и пешочком идти, мужицкое горе узнавать, чтоб все как есть Ленину выложить.
Глава седьмая
1
Но что же делает Антонов-Овсеенко, полномочный представитель ВЦИК, комиссия, в которую вошла вся высшая власть Тамбова и специальный представитель ВЧК?
Антоновцы все еще в полной силе, Сторожевы собираются засевать землю, ту самую, которую комбеды отдали бедноте, и Тамбов по-прежнему в железном кольце.
Только наивные люди удивляются: почему Антонов-Овсеенко не расскажет всенародно о своих планах? Почему молчит?
Молчание лишь видимость. Это затишье перед ураганом, это собирание и накапливание сил – политических и военных – перед сокрушительным ударом.
Столько наломано дров с восстанием тамбовских мужиков и так все запутано, что требуется время и напряжение всей воли партии для прояснения мутных пятен, для развязывания сложных узлов. Их можно разрубить ударом топора, – так предлагают политические молокососы. И они продолжают путать.
Рейд военных частей Орловского округа провалился. Но в донесении приведена оглушительная цифра: за один день взято полторы тысячи пленных!
Полторы тысячи пленных!
Антонов-Овсеенко не слишком верит, вместе с Васильевым едет в тюрьму и допрашивает пленных. Что же он выясняет?
Оказывается, добрых три четверти захваченных – мужики: середняки, беднота, поддавшаяся на провокацию союза и отступавшая вместе с главными силами Антонова. Владимир Александрович смотрит на Васильева. Тот пожимает плечами.
Представитель ВЦИК возвращается в кабинет, созывает полномочную комиссию, зовет тех, кто сочинял победоносную реляцию и на весь белый свет хвастался трофеями – мужицкими лошадьми, санями и добришком, увезенным из дому.
Следует разнос, какого от Антонова-Овсеенко за все это время не слышали.
Комиссия решает: всех «пленных» мужиков немедленно выпустить и отправить домой, «трофеи» вернуть, более или менее подозрительных допросить и, если окажется, что вина их перед советской властью не так уж велика, освободить.
Затем Антонов-Овсеенко предлагает созвать конференцию крестьян.
Он сам пишет прокламацию к восставшим мужикам:
«Товарищи крестьяне! Приближается весна, подходит время посева, надо к нему подготовиться… Земля зарастает сорняками и обеднела. А вы, что вы делаете?.. Вы до сих пор, конечно, еще ни о каком посеве не думали… А время не ждет!..
Опомнитесь! Вся Россия перешла к труду, и вам надо сделать то же! Для того чтобы нам по этому поводу сговориться, послушать вас, узнать ваши недовольства и найти единый язык рабоче-крестьянского люда, мы собираем в Тамбове крестьянскую конференцию. Всем делегатам будут бесплатно предоставлены добрые харчи и помещения. Каждое село должно послать одного, а то и двух представителей, тех, кого выберет мир. Мы обещаем вам свободное и дружное обсуждение ваших дел и нужд!»
Ни трескучих фраз, ни огульных обвинений, ни лишнего слова, которое могло бы смутить и без того смутное сознание мужиков. Только о том, что ближе всего для крестьянского сердца, писал Антонов-Овсеенко. Только о труде взывали к ним партия и советская власть словами своего представителя.
2
В коридорах помещения, занимаемого полномочной комиссией ВЦИК, пчелиный улей. Народ здесь толчется с утра до ночи. Снуют взад-вперед военные, гражданские, вид у всех озабоченный, в глазах усталость. Сводки, донесения потоком идут сюда: Антонов-Овсеенко хочет знать все, что делается в самых дальних уголках губернии. Помощник надрывается, разговаривая по телефону. Иной раз звонит несколько телефонов, и он не знает, за какую трубку хвататься. В приемной терпеливо ждут очереди вызванные уполномоченным ВЦИК; за дверью, в кабинете слышатся голоса – то громкие и негодующие, то ровное жужжание. Антонов-Овсеенко то и дело выходит из кабинета, наводит у помощника справки, спрашивает, когда же, наконец, будут гранки воззвания по поводу губернской конференции крестьян, помощник тут же звонит в типографию, там отвечают, что гранки готовы, но не вычитаны корректорами. Антонов-Овсеенко торопливо говорит:
– Сам буду держать корректуру, пусть присылают скорее. И позвоните в Кирсанов. Сколько у них там в наличии посевного зерна?
Трещат телефоны: здесь мозг всего, что делается в губернии, главный оперативный штаб, здесь зреют детали плана разгрома мятежа. Здесь можно увидеть коммунистов, отважных людей, отстоявших целые волости от антоновских банд, сюда стекаются все сведения.
Два конвойных вводят молодого человека в шинели. Помощник Антонова-Овсеенко уходит в кабинет, потом приглашает туда же арестованного. Тот дрожащими руками проводит по коротко остриженной щетине и переступает порог. Конвойные остаются у дверей, штыки их сомкнуты.
Проходит пять-десять минут, арестованный выходит. На лице его, обильно смоченном потом, счастливая улыбка. Помощник обращается к конвойным:
– Вы больше не нужны, этот товарищ свободен.
Не успевает помощник сесть, к нему подходит военный, представляется:
– Командир авиаотряда Москалев. Прибыл по приказу товарища Антонова-Овсеенко.
– А, очень хорошо! – Измученный, издерганный помощник – молодой и сильный здоровущий мужчина – кажется раздавленным тем, что легло на его плечи. Он выдавливает приветливую улыбку, жмет руку авиатора. – Завтра вы нагрузите машины воззваниями к крестьянам. Постарайтесь проникнуть поглубже в тылы противника. Но имейте в виду: нам известен приказ Антонова с каждого пойманного летчика сдирать кожу.
Москалев смеется.
– Не видать ему наших кож, товарищ.
Фрол Петрович, сидевший тут же, сумрачно уставив глаза в пол, смотрит на этого человека в чудной одежке, качает головой: «Поди-ка ты, ништо его не страшит!» – и что-то бормочет под нос.
– Могу идти? – чеканит Москалев.
– Да.
Летчик еще не успевает покинуть приемную, как в двери показывается Антонов-Овсеенко.
– Кто ко мне из Токаревки? Не вы ли, дедушка?
Фрол Петрович встает и кланяется, блюдя достоинство. «Да-а, щупловат, а Листратка-то о нем напевал! Вроде про богатыря расписывал…»
– Прошу, прошу ко мне, – в голосе Антонова-Овсеенко ровная, спокойная и приветливая нота. Он открывает перед Фролом Петровичем дверь, словно к нему явилось бог знает какое значительное лицо, а потом сам заходит в кабинет, на ходу бросив помощнику:
– Соедините меня с Москвой.
Через минуту в кабинете слышатся взволнованные голоса, стук чем-то по столу. Помощник качает головой. И вдруг в кабинете все стихает. Потам туда, кивнув головой помощнику, быстро проходит Борис Васильев.
3
– Очень кстати! – Антонов-Овсеенко встал из-за стола и поздоровался с Васильевым. – Я только что собирался в тюрьму и хотел звонить вам. А тут дедушка на меня накричал. Его дружка-приятеля, утверждает, посадили ни за что ни про что. Виноват, товарищ Баев, теперь вспоминаю. Действительно, товарищ Бетин говорил мне о каком-то крестьянине из Двориков. Словно выдуло из головы, прошу прощения!
Фрол Петрович сердито откашлялся. Он действительно накричал на Антонова-Овсеенко, но тот успокоил его несколькими словами, сказав, что вместе с ним поедет в тюрьму. Антонов-Овсеенко представил его Васильеву:
– Фрол Петрович Баев из Двориков. Говорит, был комитетчиком.
Васильев пожал руку Фрола Петровича, а тот недоверчиво косился на этих людей: больно уж ласково встречают, не иначе – подвох.
Секретарь губкома вынул из портфеля бумаги. Не успел он сказать слова, резко прозвучал телефонный звонок. Антонов-Овсеенко взял трубку, предостерегающе поднял палец.
– Здравствуйте, товарищ Ленин. Да нет, пока еще не замерз. – Антонов-Овсеенко рассмеялся.
Васильев внимательно слушал разговор. Фрол Петрович встрепенулся: «Батюшки! С самим Лениным разговоры разговаривает! Ну, посмотрим, что далее будет…»
– Да нет же, право, все хорошо, – улыбаясь, говорил меж тем Антонов-Овсеенко. – Да, слушаю, Владимир Ильич. – Лицо его стало серьезным. – Нет, порадовать вас пока ничем не могу. Напротив, огорчу… Да, это по поводу операции против Антонова, затеянной Орловским округом… К сожалению, вы правы, опять провалились с грохотом. Но об этом вам поступит подробное сообщение. Однако замечу: мы не ожидали, что Антонов и иже с ним такие хитрые и умные протобестии. Что? Нет, Владимир Ильич, пусть они послушаются доброго совета: мы тут пришли к выводу – только военными мерами никак не обойтись. Подробно свои соображения я сообщу чуточку позже. Нет, раньше весны никак, никак!.. Да, понимаю, очень огорчительно, но что делать… Да, слушаю… Главное, Владимир Ильич, вот в чем: надо немедленно снять с губернии продразверстку…
Фрол Петрович подскочил на месте.
«Выходит, прав Листратка. Однако послушаем… Слово-то, видать, за Лениным…»
– Хорошо, обсудим. Да мы и не собирались делать это тяп-ляп! – Антонов-Овсеенко рассмеялся, а Фрол Петрович поник головой: «Видать, Ленин-то не очень насчет продразверстки ласков… Супротив них, выходит, пошел… Эк, горе!»
– Товарищ Васильев, Владимир Ильич, очень занят. Мне кажется, его не стоит срывать с места, а товарищ Немцов выедет к вам немедленно. Так… Так… Хорошо, отберу лично сегодня же, и они поедут вместе с товарищем Немцовым. Что на трудовом фронте?
Пока Антонов-Овсеенко слушал, что ему говорил Ленин, в кабинет вошел предчека Антонов. Антонов-Овсеенко, держа в правой руке телефонную трубку, левой поздоровался с предчека и кивком головы предложил ему сесть. Антонов протянул руку Васильеву и тяжело опустился в кресло. Он выглядел таким усталым, что Васильев, глядя на него, сокрушенно мотал головой.
– До свидания, Владимир Ильич, будьте здоровы! – Антонов-Овсеенко положил трубку и обратился к Васильеву. – Товарищ Ленин просит, чтобы Немцов доложил Политбюро наши предложения насчет снятия продразверстки. Надо прислать с Немцовым в Москву к Ленину пять-шесть крестьян. Я займусь этим сам, а вы предупредите Немцова. Он где-то здесь. И поскорее возвращайтесь. Товарищ Баев, прощу обождать меня в приемной.
Когда Фрол Петрович вышел, Антонов-Овсеенко пристально посмотрел на измученного и усталого предчека.
– Плохие новости? Опять неприятность?
– Нет, это связано с провалом последней операции, Владимир Александрович. Под Токаревкой нашли убитую лошадь. Пленный из штаба Антонова сказал, что она принадлежала начальнику антоновской контрразведки Юрину. В седельных сумках нашли кое-какие личные его вещи, Юрина, и вот это.
Предчека положил на стол лист бумаги со схемой операции Орловского военного округа.
– Странно! – пробормотал Антонов-Овсеенко, разглядывая документ на свет. – Водяные знаки… бумага, какой теперь не делают. Очевидно, это нарисовано кем-то, кто держит добрый запас старой бумаги, не полагаясь на нашу. – Он усмехнулся. – Рабочие, партийные работники, мелкая интеллигентская сошка отпадают. Это сделано в богатом доме, товарищ Антонов, я уверен. Такую бумагу покупали высшие чиновники, адвокаты… Я уже говорил вам, возьмите поглубже. Поищите автора этого документа среди военспецов, дворян, адвокатов…
– Слушаюсь.
– И не слишком огорчайтесь. Всему свое время.
– Это правильно, – мрачно заметил Антонов. – Но, знаете, Феликс Эдмундович таких вещей нам не прощает.
– За дело, за дело! – рассмеялся Антонов-Овсеенко. – Уж как-нибудь мы умягчим Феликса.
– Спасибо! Но, кажется, ниточку вы нащупали…
В дверях показался Васильев.
– Поехали, – заторопился Антонов-Овсеенко, прощаясь с удрученным предчека и вышел в приемную. – Дедушка! – окликнул он Фрола Петровича. – Ты не заснул ли?
– До сна ли мне! – сердито проворчал Фрол Петрович.
Антонов-Овсеенко надел шинель, и все вышли за ним.
4
В тюрьме еще было сотни две мужиков. Наведение справок, выяснение степени их участия в мятеже требовали немало времени. Сидел вместе с ними и Андрей Андреевич. Против него у следователя были тяжкие улики. Утверждает, будто самый бедный мужик в селе и вместе с тем признался, что был в антоновском комитете. Антонов, как выяснилось дальше, дал ему лошадь. Отступал от красных. Подозрительно настойчиво выяснял местонахождение штаба коммунистического отряда…
Чтобы установить доподлинную правду, надо было обратиться по месту жительства Андрея Андреевича, но Дворики заняты антоновцами. Могли бы помочь следователю двориковские мужики, захваченные в «плен», но они сидели в общей камере, а Андрей Андреевич в камере «активистов». Спросить о нем односельчан забыли, а когда Андрей Андреевич навел на эту мысль следователя, было уже поздно: двориковских мужиков отпустили. Забыл занятый тысячью дел о просьбе Листрата Антонов-Овсеенко.
И сидел бедняга, упорно твердя следователю, что он, того-этого, вовсе-вовсе безвинный, и обливался горючими слезами, вспоминая ребятишек.
Вместе с прочими подследственными его вызвали в камеру для свиданий, когда туда пришли Антонов-Овсеенко, Васильев и Фрол Петрович. Этот ахнул, увидев дружка. Тюрьма никого не украшает, а уж об Андрее Андреевиче что и говорить! И без того «ходячая жердь», как о нем говорили на селе, он в тюрьме совсем высох, почернел, глаза помертвели, движения стали вялыми; он едва ходил. Увидев Фрола Петровича, Андрей Андреевич зарыдал, бросился к нему, всхлипывая, расспрашивал о детишках. Фрол Петрович, сдерживая слезы, утешал его. Антонов-Овсеенко и Васильев молчали, пока длилась эта сцена, подлившая масла в пламя, бушевавшее в душе Фрола Петровича. Молчали и мужики, подавленные горем Андрея Андреевича. Потом он успокоился, и Антонов-Овсеенко начал неторопливый разговор. Посыпались жалобы, просьбы; Васильев записывал все, что говорили мужики. Андрей Андреевич бормотал нечленораздельно, с умоляющим видом поглядывая на Антонова-Овсеенко:
– Обманули меня, обманули… И кобыленку, того-этого… Дали и обратно увели… Ахти мне, горемычному! На печке пятеро ребят, под печкой стадо крысят! Как есть я самая распробедняцкая на селе душа…
Мужики не могли удержаться от смеха, а Васильев, улыбаясь, сказал:
– Да выпустим мы тебя, распробедняцкая душа… И всех вас выпустим.
Потом Антонов-Овсеенко начал рассказывать о делах в губернии, о том, как советская власть старается наладить порушенное хозяйство, упомянул о том, что продразверстку, вернее всего, с губернии вот-вот снимут.
Фрол Петрович, слушая Антонова-Овсеенко, вспоминал его разговор с Лениным.
– Не верим, не верим, – скорбно сказал он, когда Антонов-Овсеенко ответил на вопросы мужиков. – Кругом обман, и Ленин твердого слова насчет продразверстки тебе не сказал. Плачет моя душа, товарищ, сердце в запеченной кровушке плавает. Горе мне, седому, темно на душе, помирать впору.
Антонов-Овсеенко, слушая Фрола Петровича, думал:
«Сколько их таких в армяках, с тяжкой думой в голове, с болью в сердце, с надеждой в душе! Сколько сомнений и трепетного страха, боли и страданий! Сколько крови и пота видел русский мужик во все века злосчастной жизни своей!»
«Но придет конец юдоли плача и нищеты, забудут люди о бедах и душевной тоске! Все силы употребит партия для того, но сделает, сделает счастливыми их!»
– Зачем же помирать, дедушка? – ласково-успокоительно заговорил он. – Вы поднялись на нас. Но разве, скажем, ты, Фрол Петрович, хотел братоубийственной войны? Кто подбил вас на открытый мятеж? Кто стал душой и головой восстания, этой кровавой реки, разлившейся по Тамбовщине? Кто у Антонова главный каратель? Знаем: ваш же двориковский мироед Сторожев, кулак и контрик до гробовой доски.
– Точно, точно, – поддакнул Андрей Андреевич, окрыленный мечтой о скорой воле. – Уж алчен, уж жаден!
– А сам Антонов, Плужников, Токмаков, Ишин, – говорил дальше Антонов-Овсеенко с сердечной теплой нотой, обращенной к Фролу Петровичу. – Кто они? Враги-эсеры на службе у самого вашего злейшего врага – кулака. А от кулака рукой подать до помещика и до царя. Ведь у них одна мысль: «Мое не тронь – прижму, кровь высосу, убью». Суди, где правда.
По лицу Фрола Петровича пробежала тень. Несказанная тоска была в его словах.
– Не знаю, где правда. Я себе зарок положил, до самого вашего главного добраться. Там рядом с Лениным, слышали, мужик в верхних старостах ходит. Он, чай, не дозволит еще раз обмануть нас. А тебе, милый человек, за добрые слова поклон, но ты сам под Лениным ходишь, и нет мне тебе полной веры. И слышать тебя больше не желаю, и не спорь со мной.
– Хорошо, Фрол Петрович, – помолчав и что-то прикинув в уме, отвечал Антонов-Овсеенко. – Поедешь ты к Ленину, и всероссийского старосту нашего Михаила Ивановича увидишь… А вас дня через два всех выпустят. – Это было обращено к крестьянам, жадно внимавшим Антонову-Овсеенко. – Погодя позовем ваших делегатов на всегубернское совещание. Будем думать, как дальше с Антоновым быть, как и чем землю пахать, как разрухе положить конец. Бейте нас, ругайте – все стерпим. – Антонов-Овсеенко светло улыбнулся, и заулыбались мужики. – Вот так. Будьте здоровы!
Он направился к выходу. Андрей Андреевич догнал его у дверей.
– Добрый человек, как ты есть главный туточки… Ребятишек-то устроили, и кобылку, того-этого, дали… Из тюрьмы ты меня выпустил, на том спасибо, но Фрол-то, дружок заветный, душой мается. Немочен я его в эстаком виде оставить. Ты уж и меня пиши к Ленину. Кланяюсь до сырой земли…
Антонов-Овсеенко рассмеялся.
– Ладно, поедешь и ты к Ленину.
