Текст книги "Трагические судьбы"

Автор книги: Николай Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

«Он был очень большим патриотом, – говорит о Снимщикове Комиссаров. – Иван Андреевич был сторонником колхозов, и своим трудом показывал, какие огромные возможности можно реализовать в коллективном хозяйстве. Он показал путь, что нужно делать, чтобы был и хлеб, и молоко, и овощи. Чтобы сельское хозяйство процветало. К сожалению, его не услышали до сих пор».

И Худенко не диссидент, не антисоветчик. Для него было жизненно важно членство в рядах КПСС. Он очень переживал свое исключение из партии, даже больше, чем заключение в тюремную камеру. Когда его совсем прижали и уже взяли под стражу, Заславская пригласила его в Академгородок, где предложила возобновить эксперимент. Через ЦК КПСС пробила этот вопрос. Худенко и Филатову были выделены квартиры, определен оклад в 500 рублей – очень немалые деньги тогда были. Но Худенко отказался: «Партия везде одна, и, пока мне не отдали партбилет, никакого смысла в этом нет». Заславская говорит: «Худенко был коммунистичен и социалистичен до мозга костей. Он абсолютно не мыслил другими категориями. Главный пафос его жизни заключался в том, чтобы очистить соцалистическую систему от тормозов, и показать, что она самая прогрессивная в мире».

Но почему в таком случае именно этих людей система и подавляла? Два Ивана работали на укрепление системы, а не на ее разрушение. Неужели руководители партии и правительства не понимали, что в таких, как Снимщиков и Худенко, заключается их спасение?

Ситуация с продуктами была уже просто катастрофическая. Как раз в то время, когда травили председателей, то есть в 1972 году, Общий отдел ЦК разослал членам Политбюро, секретарям ЦК обзор писем трудящихся. Вот особо впечатляющие выдержки.

Из Волгограда: «Не первый год в магазинах трудно купить говядину, баранину, редко бывают яйца. А сейчас исчезли из продажи молочные продукты и сливочное масло. Если они поступают, то у магазинов возникают колоссальные очереди…»

Из Ярославля: «Картошку сейчас отпускают в магазинах только по талонам – 10 килограммов на человека. Масла сливочного в продаже нет, молоко поступает с перебоями, фруктов и овощей нет…»

Из Углича: «В магазинах только хлеб, соль, маргарин да банки с различными компотами. Поверьте, мы не знаем, чем кормить детей. Молоко распорядились продавать только по талонам, но их выдают только тем, у кого дети не старше трех лет…»

И это на фоне самовосхвалений, трескучих слов, пошлой пропаганды. А тех, кто всё делал для того, чтобы было и молоко, и мясо, давили. Что за странности? Новаторов уничтожали, зато сами разрабатывали пустопорожние «продовольственные программы», в которые не верил ни народ, ни сами партработники. Вспоминает Анатолий Черняев, работник ЦК: «Выступал у нас с «закрытым» докладом «в порядке партучебы» чиновник из Госплана. Дела весьма плачевные. К 1990 году (конечный рубеж «программы») страна не выходила на «рациональные нормы потребления» («хотя они и были снижены Академией медицинских наук» – эти слова были покрыты долгим громким смехом зала)».

Так что даже в ЦК хохотали над программой. Поясним: Академии медицинских наук было дано указание снизить рациональные нормы потребления. И нормы были снижены – мяса советские люди должны были потреблять меньше на 8 килограммов в год, молока – на 50 литров, овощей – на 20.

Какой-то глубокий порок в нашей системе и в нашем русском характере.

Руководители избегали правды о состоянии дел на селе. И оберегали от этой правды народ. Татьяна Ивановна Заславская через много лет еще раз попадает из-за своей научной добросовестности в переплет. К апрелю 1983 года коллектив ученых под руководством академиков Аганбегяна и Заславской подготовил концептуальный доклад «О совершенствовании социалистических производственных отношений и задачах экономической социологии» – предельно откровенный анализ состояния экономики. Вывод был безутешен: никаких перспектив у экономики Советского Союза нет. В подтверждение приводились убийственные цифры и факты. Все рушилось. Ученые предсказывали: через десять лет вместо советской экономики будут руины. Что и произошло.

Доклад предполагалось обсудить на научном семинаре в Новосибирском Академгородке. Он был опубликован под грифом «для служебного пользования» под личную ответственность академика Аганбегяна. Для большинство ученых участие в дискуссии стало глотком свободы: наконец-то сказана вся правда. Однако случилась неприятность: исчезли два экземпляра доклада. На ноги подняли всё КГБ в Новосибирске. Поиск пропажи начался с обыска всех отделов и служб института Аганбегяна. Перетряхивалось содержимое каждого стола, каждой полки. Обыскали иногородних участников семинара. Никаких следов. Два экземпляра как в воду канули.

Доклад попал на Запад и выдержки из него передавали все «голоса». Он был опубликован в США, в большинстве европейских стран под названием «Новосибирский манифест». Скандал разгорелся грандиозный. Аганбегян и Заславская получили по административному и по партийному выговору за безответственное хранение документов и пережили немало неприятностей.

У той системы совершенно не было способности к развитию, это ее в конечном счете и погубило. Заславская делает вывод: «Все выдающееся, особо способные люди подавлялись, самовольные, самодумающие ученые, экспериментаторы, в общем, все, кто был независим, подвергались гонениям. И в результате сформировался организм, который не поддавался реформированию. Он мог только сломаться. Что в конце концов и случилось».

Татьяна Ивановна скептически смотрит на наше будущее: «Какой-то глубокий порок в нашей системе и, как мне кажется, вообще в российской истории. Нет никаких гарантий, что вот в ближайшие годы мы преодолеем проклятие, которое висит над Россией. Может быть, на новое поколение можно здесь рассчитывать. Но и на нем лежит отпечаток системы. И это, конечно, проблема будущего России и будущее наиболее важное для тех, кто сейчас молод. Выстоят ли они в борьбе против этих тенденций, против того, что генетечески отпечатано в русском харатере, преодолеют ли традиции российские – от этого зависит, выживет ли Россия».

«Такие, как Худенко и Снимщиков, не дали превратиться русским в ускомчел»

Иван Худенко умер в тюрьме. Ивана Снимщикова амнистировали, но он не оправился от унижения и через недолгое время умер. Но мартиролог ими не ограничивается. Через год после смерти Худенко умирает Владимир Кокашинский, корреспондент «Литературной газеты», который писал о нем. Умирает заместитель министра сельского хозяйства Казахстана Елиманов – он поддерживал Худенко. Умер Виктор Васильев, работник Совета министров Казахстана – он много помогал Худенко. Застрелился Иван Густов, заместитель председателя комитета партконтроля. Он, напомню, обещал Худенко поддержку. В ходе следствия умирают два заместителя Ивана Снимщикова. Проклятье над нашим сельским хозяйством, оно не терпит энергичных и талантливых людей. Их или выживают из села, или уничтожают.

Но сейчас другие времена. И колхозы другие. А суды над председателями продолжаются. В декабре 1999 года подписан договор о союзе России и Белоруссии. Подписан и ратифицирован Думой. Когда я смотрел репортаж об этом, мне вспомнилась судьба Василия Старовойтова, председателя колхоза из Белоруссии. Василий Старовойтов – символ колхозного строя, дважды Герой Социалистического Труда. Его колхоз «Рассвет» был процветающим. Маяком, как говорили в советские времена.

Наступили новые времена. Старовойтов предпринял в хозяйстве кардинальные реформы. Его хозяйство безбоязненно перешло на рыночные рельсы. В «Рассвете» были самые зажиточные крестьяне Белоруссии.

Неприятности у Старовойтова начались после того, как он отказался поддерживать президентскую кампанию Лукашенко. Мотивировал так: «Молод еще, чтобы страной управлять». И мгновенно на Старовойтова заводится уголовное дело. 74-летнего старика бросают в тюрьму, у него резко ухудшается зрение, в камере он переносит микроинфаркт. Добили заслуженного человека.

Будь жив Худенко или Снимщиков, им и сегодня пришлось бы несладко. Даже и в России. Система по-прежнему давит на селе инициативных выдумщиков. Мне профессор Белкин сказал: «Такие, как Худенко и Снимщиков, не дали превратиться русским в ускомчел». Увидев мой недоуменный взгляд, расшифровал: «Ускомчел – это усовершенствованный коммунистический человек». Может, и так. Но злобность к тем, кто успешно хозяйствует на земле, по-прежнему вовсю пузырится. Фермерские хозяйства жгут, фермеров выживают, бывает, что им приходится с оружием в руках защищать свое хозяйство.

Гляжу на мужиков – и жалость к ним. Нет у них чувства собственного достоинства, но есть желание проломить голову начальству.

И опять о поездке в Воронежскую область. О мертвых – или приятное слово, или ни звука. А если земля мертвая? Люди на ней живые, но в то же время и мертвые – по устремлениям, по тому, как покорно и безропотно со всем соглашаются: мол, так и надо. То, что я увидел в центре России, способно довести до умопомрачения. Знаешь, что в стране разруха, что село в упадке, но чтобы до такой степени безжизненности довести самые плодородные в мире земли – это надо крепко постараться.

Бывший военный пилот, а ныне сельский предприниматель Василий Болтенков привез меня на гигантский свинокомплекс – корпуса брошены, разграблены. Двигаем дальше. «Видите – картофелеуборочный комбайн? – показывает Болтенков на скелет железного динозавра у дороги. – Ни часу не работал. Раскурочен». Приехали на зерноток – разграблен. Винзавод: «еще недавно здесь стояли огромные дубовые бочки и емкости из нержавейки», – говорит Болтенков. Теперь – пустой гулкий корпус. Комплекс «Сельхозтехники» – вынесено все, что плохо и что хорошо лежало. Молокозавод – не успели (или не сумели?) только кафель со стен сковырнуть. Установки травяной муки – только железные остовы. Элеватор – не сдались только стены. И всюду тучи брошенной техники: трактора, которые никогда не будут пахать, комбайны, которые не будут собирать урожай, сеялки, бороны, культиваторы…

Апокалипсис. Фильм Тарковского «Сталкер». Россия не во мгле, а во тьме, густой, как деготь. Смотрю на разрушенные, разграбленные объекты и чувствую, как растет чувство растерянности, недоумения, переходящее в озлобленность: да какой же враг надругался над русской землей?!

«Враг этот – мы», – прописывает Болтенков давно известную истину.

Самое трагичное: брошена земля. Плодороднейшая земля. Земля, которой завидуют в других странах. Земля, которая у умных людей давала бы по 100 центнеров с гектара. Земля, способная накормить весь русский народ, и еще другим бы хватило. Во время поездки в Воронежскую область каждый собеседник торжественно напоминал мне: кубический метр местного чернозема находится в Париже – как эталон. Но, когда видишь пустые, незасеянные поля, – вместо гордости печаль и отчаяние вламываются в сердце. Доходов нет, капиталов нет, продукции нет, и взамен этого громадные пространства никому не нужной земли. Мы бедны, все у нас идет не так, а между тем поезжайте в любую сторону, посмотрите, какие просторы лежат необработанные, заросшие будылем, лозняком и всякой дрянью.

«Если б была война, – говорит Болтенков, – мы бы жизни клали за эту землю. А тут в мирное время без всякой войны…»

Приехали в колхозную бригаду. Летняя кухня, сараи, ремонтная мастерская. Асфальт кончается метрах в пятидесяти от мастерской, дальше несусветная грязь. Почему за десятки лет не могли довести асфальт до ворот? Увязая в черноземе, пробрались к группе пейзан, которые грелись на солнышке. Грязные телогрейки, обветренные лица, угрюмое выражение глаз. Унылая обреченность во взгляде, в позах, в том, как говорят. Представляюсь. «Корреспондент, значит. Московские газеты лучше, – сказал один из мужиков. – Они не рвутся, когда махорку в них заворачиваешь. Местная рвется». Не подумайте, что это ирония, они люди земные, прессу оценивают по степени ее приспособляемости к своим потребностям. На сигареты давно нет денег, курят самосад. «Я в день зарабатываю шесть рублей, – разъясняет работяга. – На сигареты не разбежишься».

Мы беседовали около часа – и ни одни из них не поднялся и не сказал: пора, ребята, весенний день кормит. И немало встретилось таких греющихся или вяло копошащихся в технике колхозников. А разговор заведешь, спросишь, как живут, – сразу тон появляется требовательный: мол, спонсор (какой? кто конкретно? – не уточняют) должен трактора дать, комбайны прислать, опять же деньги выделить. А у меня мысль: даже если им и дадут, то нет уверенности, что они начнут работать. Десятилетиями капитал исчезал в прожорливой бездне, именуемой сельским хозяйством, с чего вдруг сейчас он сам собой начнет преумножать богатства земли русской?

Гляжу на мужиков – и жалость к ним. Нет у них чувства собственного достоинства, но есть желание проломить голову начальству. Жалко их, на них обрушились бессмысленные реформы, и в то же время и они виноваты, что на их земле разруха. Директор местной «Сельхозтехники» довел до состояния нуля преуспевающий комплекс и уволился. В соседнем колхозе его тут же избрали председателем. Избрали те, кто с садистским наслаждением кроет президентскую власть. Они не понимают, что происходит, не могут разобраться в причинах и следствиях. Для них все беды – из Москвы.

Но не все, не все безнадежно. Помните, что одним из этапов экспериментаторства Худенко был совхоз «Ручьи» в Ленинградской области? Его оттуда выжили. Но, видимо, оставил он там след в сердцах людей, потому и не умерло его дело. «Ручьи» сегодня процветают. Правда, называются они теперь акционерным обществом. В «Ручьях» в 1992 году каждый крестьянин стал собственником всего, что ему было положено по указам президента и другим федеральным правовым актам, обеспечивающим аграрную реформу. Каждый получил земельную долю, а также имущественный пай. Получил и третье, не менее важное, – право свободно распоряжаться обретенными благами. И такие сразу чудеса стали твориться в «Ручьях»: народ заработал! Вот что главное: стал вкалывать! То есть было реализовано то, чего и добивался Худенко в Акчи.

Не зря он бился и умер.

Шпион ошибается лишь один раз. Другого шанса ему не предоставляется
Дело Пеньковского. 1963 год

Александр Солженицын после выхода из лагеря в 1953 году был отправлен в ссылку в казахстанский поселок Кок-Терек. Там он начал писать. Рукописи, хоронясь от подозрительного глаза, фотографировал. Пленки вкладывал в конверты, а конверты заделывал в книжные обложки, для чего у другого ссыльного обучился переплетному мастерству. На конвертах был начертан адрес, ясный и исчерпывающий: Соединенные штаты Америки, ферма Александры Львовны Толстой. Солженицын больше никого не знал на Западе, но был уверен, что дочь Толстого не уклонится от помощи потенциальному лауреату Нобелевской премии. Проблема за малым: как незаметно передать книгу иностранцу. В Кок-Терек они, понятно, не заглядывали, а ссыльному доступ в Москву был заказан.

Солженицын и не подозревал, что в то же самое время похожие планы – отправить на Запад весть о себе – вынашивал и полковник Главного разведывательного управления Генштаба вооруженных сил СССР Олег Владимирович Пеньковский. Но ему было проще, чем Александру Исаевичу, он обитал в Москве, а не в казахской глуши. Адресат полковник выбрал иной: он намеревался передать свое сочинение Аллену Даллесу, директору Центрального разведывательного управления США. Послание тоже заложил в конверты, толстые и увесистые. Отметим, что в конвертах были не его собственные сочинения, а произведения других умов – чертежи ракет, их характеристики, инструкции по запуску и наведению на цель. Как и Солженицын, Пеньковский также столкнулся с немалыми трудностями, пока его послание не достигло адресата.

Обращение к Господину

12 августа 1960 года Красную площадь пересекали два учителя из Массачусетса – Энтони Рэй Кокс и Генри Ли Кобб, которые после спектакля в Большом театре торопились в гостиницу «Балчуг» (ныне «Балчуг-Кемпински»). Возле собора Василия Блаженного к ним подошел мужчина, который выглядел так (цитирую служебный документ ЦРУ): «Ему около 55 лет, среднего роста, телосложение типичное для русского, без особых примет». Он обратился к учителям на английском с чудовищным акцентом: «Передайте в посольство США», сунул конверт и быстро удалился. То был Пеньковский. В конверте находился текст следующего содержания:

«Мой дорогой Господин!

Прошу довести до соответствующих компетентных лиц Соединенных Штатов Америки следующее.

К Вам обращается Ваш большой друг, ставший теперь уже и Вашим солдатом-бойцом за дело П р а в д ы, за идеалы истинного свободного Мира и Демократии для Человека, которым Ваш (а теперь и мой) ПРЕЗИДЕНТ, ПРАВИТЕЛЬСТВО и НАРОД отдают так много сил.

На этот путь борьбы я стал сознательно. Этому способствовало многое. Последние три года явились в моей жизни очень переломными, как в образе мышления, так и в других вопросах, о чем доложу после.

Я долго и много думал. В настоящее время принял зрелое и для себя окончательное и правильное решение, которое и побудило меня обратиться к Вам.

Прошу поверить в искренность моих мыслей и желаний быть полезным Вам. Я хочу внести свой, может быть, скромный, но, на мой взгляд, важный вклад в наше общее Дело и впредь, как Ваш солдат, выполнять все, что мне будет поручено.

Можете не сомневаться – этому новому долгу я буду отдавать все свои силы, знания, жизнь.

Обращаясь с вышеизложенным, хочу сказать, что работу за новое Дело я начинаю не с пустыми руками. Я отлично понимаю и полностью отдаю себе отчет в том, что к правильным словам и мыслям необходимо приложить и конкретные доказательства, подтверждающие эти слова. Определенные возможности для этого у меня были и есть.

В настоящее время я располагаю очень ценными материалами по ряду вопросов, представляющих исключительно большой интерес и государственную важность.

Эти материалы я хочу срочно передать Вам для их изучения, анализа и последующего использования. Сделать это необходимо как можно быстрее. Форму передачи этих материалов определите Вы сами. Желательно передачу осуществить не через личный контакт, а через тайник.

Еще раз прошу – как можно быстрее «освободите» меня от подготовленных материалов; это целесообразно сделать по многим деловым соображениям.

Ваш ответ: о порядке, форме, времени и месте передачи указанных материалов прошу сообщить мне (желательно на русском языке) через мой тайник № 1 – (см. его описание и порядок использования).

Если Вы определите мне для передачи свой тайник, то прошу учесть, чтобы размеры последнего позволяли вместить материалы, размером с книгу – «Вэн Клайберн». О.Хентова, 1959 года издания.

После того как Вы получите от меня материалы, желательно организовать во второй половине августа с/г личную встречу с Вашим представителем. Нужно подробно поговорить о многом. Прошу для этого 4–6 часов. Для меня удобно с субботы на воскресенье. Место и порядок проведения этого мероприятия определите Вы сами.

По всем поднятым вопросам жду Ваших указаний через тайник № 1 начиная с 9 (девятого) августа 1960 г.

Прошу в работе со мною проявлять полную конспирированность, осторожность и не допускать никаких условностей. Берегите меня.

Да помогут нам в будущей совместной работе справедливые идеи и цели, которым я посвящаю отныне себя.

Всегда ваш

19.7.60.

P.S. Большой привет моему первому, хорошему другу – полковнику Charles Macklean Peeke и его жене. Мысленно шлю приветы моим знакомым Cotter, Cochlear, Becketta, Daniel и др. Я с чувством большого удовлетворения вспоминаю время, проведенное с ними».

Когда Володя Путин, выпускник 193-й ленинградской школы, пришел в КГБ устраиваться на работу, ему отказали: «Инициативников не берем». Логика понятна: мало ли кто хочет проникнуть в Комитет, используя малолетку. А вдруг этот десятиклассник – разработка вражеских спецслужб? Комитет сначала сам присматривается к потенциальным кандидатам, а уж потом предлагает работать с ним.

Приблизительно так же относятся спецслужбы любой страны и к тем, кто предлагает свои услуги по сотрудничеству: а не попытка ли это врага втереться в доверие и выведать сокровенные тайны? Распространенная практика в работе спецслужб – подстава. Американцы вовсю используют подобный метод. «С начала 60-х годов американские спецслужбы стали активно забрасывать в наше посольство лжедоброжелателей – провокаторов. С одной стороны, они хотели загрузить нас ненужной и бесполезной работой, а с другой – рассчитывали скомпрометировать, посеять недоверие ко всем», – вспоминает бывший резидент советской внешней разведки в Мексике Николай Леонов.

И американцы-таки добились своего, посеяли недоверие к инициативникам. Валом валили в советское посольство в Мехико военнослужащие США, и у каждого набор секретных документов. Каждый случай люди из КГБ подробно проверяют, и каждый раз выясняется – туфта. Потому, когда явился сержант ракетной базы на юге США с честным предложением о сотрудничестве – ему не поверили. Потом локти кусали: он был искренен в своем желании поработать на Советский Союз, ФБР дозналось, и сержанта за попытку сотрудничать с противником приговорили к 20 годам тюрьмы.

Американцы, в свою очередь, в 70-х годах не поверили в искренность намерений перебежчика Юрия Носенко – протомили его четыре с половиной года в тюрьме. Да не просто держали в неволе, а подвергали могучему психологическому давлению. Кагэбэшнику, сдавшемуся на милость ЦРУ, вкалывали безумные дозы торазина – мощного наркотика, который используется в штатовских тюрьмах для усмирения строптивых заключенных. Носенко убеждали, что он сумасшедший, а если и в своем уме, то – двойной агент.

И Пеньковскому долго не доверяли. Учителя доставили письмо незнакомца в посольство. Оно было прочитано заинтересованными лицами, внимательно изучено содержание конвертов. В бумагах действительно был намек на секретные сведения о ракетных войсках СССР. Но по отношению к автору письма уже до этого сложилось предубеждение. ЦРУ была знакома эта фамилия – Пеньковский. В 1954 году он объявился в советском военном представительстве в Турции. Был общителен, сносно изъяснялся на английском, за короткое время установил дружеские отношения с сотрудниками военных атташе западных стран.

Еще тогда он предлагал американскому военному атташе Маклину Пике (на знакомство с ним он ссылается в своем письме) запросто поделиться любой информацией об операциях советской разведки на Ближнем Востоке, о советском проникновении в Египет и Турцию. Эксперты по контрразведке ЦРУ распознали тогда под активностью советского полковника провокационную операцию КГБ, и Госдепартамент США информировал посольства стран НАТО в Анкаре об опасности контактов с Пеньковским.

Так что предложение стать солдатом-бойцом за дело правды и свободы в посольстве США в Москве восприняли как неуклюжую провокацию КГБ. Намерения хитроумных, но по-коммунистически прямолинейных русских легко читались: найти повод, чтобы обвинить наивных американцев в шпионских действиях, развернуть крикливую пропагандистскую компанию, объявить десяток-другой дипломатов персоной нон грата. Тем более что только-только в Москве закончился суд над Гарри Пауэрсом, пилотом шпионского самолета У-2. И накал антиамериканской истерии был велик. Короче, никто на связь с Пеньковским не пошел. Позже, когда уже в Лондоне он встретится с американцами, те объяснят ему: дескать, очень переживали за вашу безопасность, потому не сразу пошли на контакт. Ничего подобного: они боялись подставы со стороны КГБ. Точнее, другого, как пишет в своей книге директор ЦРУ Аллен Даллес: «Многие читатели удивятся, узнав, сколько много психопатов, людей со странностями и просто умственно отсталых ухитряются вступать в контакт с разведслужбами…»

Женившись на генеральской дочери…

А стоило, не колеблясь, поверить в искренность намерений полковника. Вчитайтесь только в одну фразу: «К Вам обращается Ваш большой друг, ставший теперь уже и Вашим солдатом-бойцом за дело П р а в д ы, за идеалы истинного свободного Мира и Демократии для Человека, которым Ваш (а теперь и мой) ПРЕЗИДЕНТ, ПРАВИТЕЛЬСТВО и НАРОД отдают так много сил». Стиль, обороты речи, прописные буквы – всё говорит о том, что это написано по зову души. Чувствуется даже некоторая экзальтированность. Не думаю, что КГБ по силам столь ловко сымитировать такую предельную наивность. Меня не оставляет впечатление, что обращение написано 14-летним юным романтиком, искателем приключений, а не 40-летним мужчиной в звании советского полковника, отвоевавшим две войны – Финскую и Отечественную, не раз смотревшим смерти в лицо, человеком, у которого, когда он наденет парадный мундир, вся грудь в орденах и медалях.

В ЦРУ была разработана классификация тех, кто представлял интерес для вербовки. Существуют три типа, склонных к предательству:

– авантюрист ориентируется на достижение максимального успеха любыми средствами, стремится к более существенной роли, которая, как он считает, соответствует его данным;

– мститель мстит за свои обиды либо конкретным людям (руководителям), либо обществу в целом;

– герой-мученник стремится любой ценой преодолеть неблагоприятное для него стечение обстоятельств.

Никак не удавалось определить, к какой категории относится Пеньковский, потому его попытки выйти на контакт вызывали предельную настороженность.

Пеньковский вел нечто вроде дневника, в котором объяснял мотивы, по которым решил стать солдатом-бойцом за дело Правды. Он изливал в этом дневнике всю желчь, которая копилась в душе. Читаем одну из первых записей: «Я веду борьбу в одиночку. И, когда я сижу у себя в московской квартире и излагаю на бумаге свои мысли и наблюдения, мне остается лишь надеяться, что люди, в руки которых они попадут, сочтут их достойными интереса и используют во благо истины».

Истина – это прекрасно, но все же непонятно: зачем он кинулся в откровенности? Ведь по тем временам это было очень опасно – доверять бумаге сокровенные мысли. Возможно, надеялся, что ему удастся перебраться на постоянное место жительство на Запад, а там уж заняться мемуарами, в основу которых и лягут эти записи? Когда Пеньковского арестовали, он, как Глумов (герой комедии Островского «На всякого мудреца довольно простоты»), потерявший дневник, мог бы воскликнуть: «Я валюсь, в глубокую пропасть валюсь. Зачем я его завел? Что за подвиги в него записывал? Глупую, детскую злобу тешил».

Но есть в дневнике полковника и другое. Похоже, дневник Пеньковский вел, чтобы быть самим собой. Ему все время приходилось вести двойную жизнь – вот выпивает он с приятелем, а сам отмечает: это может быть полезно новым друзьям, а это нет. Или навещает своего друга маршала Варенцова, наводит его на разговор о ракетах и думает при этом, пригодится полученная информация для его тайной деятельности или не пригодится. А записи – это он сам. То он пространно рассуждает о коммунистическом режиме, то не может скрыть ненависти к Хрущеву, которая плавно перетекает в восхищение гением Сталина. После чего полковник преклоняется перед мудростью президента Кеннеди. Затем подробно рисует структуру Главного разведуправления.

В дневнике Пеньковский обосновывает свой шаг навстречу ЦРУ, который он долго и тщательно обдумывал: «Женившись на генеральской дочери, я очутился в кругу высшего советского общества. Я понял, что восхваление партии и коммунизма – всего лишь ритуальные фразы в их среде. В частной жизни они лгали, обманывали, подсиживали друг друга, интриговали, доносили и готовы были перегрызть друг другу глотки… Их дети презирали все советское, смотрели только иностранные фильмы и свысока смотрели на простых людей. Наш коммунизм, который мы строим почти сорок лет, оказался обманом».

Не эпохальное, скажем прямо, открытие: коммунизм оказался обманом. Рано или поздно к нему приходил каждый, кто вдумывался в советскую действительность. Но разочарование в строе, в обществе, в котором вращаешься, – еще не повод ловить за руку американских туристов на Красной площади и предлагать услуги определенного рода.

Он не понимал, почему на его честное предложение о сотрудничестве нет отклика. «Я как волк подкрадывался к американскому посольству, высматривая надежного человека, патриота, – с обидой расскажет он позже в Лондоне сотрудникам ЦРУ. – Через улицу от американского посольства скамейка. Я присел, чтобы выкурить сигарету. Два милиционера стали прохаживаться и подозрительно ко мне присматриваться. Машины въезжали и выезжали из посольства. Я высматривал американца, к которому можно было бы обратиться: «Мистер, если вы патриот Америки, то доставьте этот пакет в ваше посольство». Но не удавалось».

Отметим, ради справедливости, что в американское посольство прорывались и разного рода психи – тут Даллес недалек от истины. Начальник паспортного стола Фрунзенского района Москвы, некто Вахрамеев, в один прекрасный день вбежал на территорию посольства и попросил политического убежища в обмен на секретные сведения о проживающих в подведомственном ему районе. По каким политическим мотивам его преследуют, внятно сформулировать не мог. Сотрудники посольства слышали от него только одно: в колхозах живут плохо. Американцы этой ценной информацией уже располагали, потому стали подталкивать гостя к воротам. Он кричал: «Меня заберут, как только я окажусь на улице». Как в воду смотрел: чекисты повязали Вахрамеева сразу же, едва его нога коснулась родной советской земли – и на Лубянку.

Пеньковский был выдержан, терпелив, подстерегал удобный момент.

В декабре 1960 года в Москву приехала делегация британских специалистов, в ее составе был доктор А. Д. Мерримэн. Делегацию принимали в Госкомитете по науке и технике, где Пеньковский занимал должность заместителя начальника отдела, хотя, понятно, основное место работы у него было в Главном разведуправлении. Мерримэн разговорился с Пеньковским, они нашли обоюдоинтересную тему – мотивы «Гамлета» в «Борисе Годунове». Когда завершились официальных переговоры, Пеньковский проводил английскую делегацию в гостиницу «Ленинградская». Заглянувши в бар, выпили по 50 граммов «Столичной», после чего все поднялись в свои номера, а Пеньковский и Мерримэн все не могли наговориться. Пеньковский вдруг спрашивает: не мог бы уважаемый доктор дать ему сигарет?

Они поднялись в номер Мерримэна, где англичанин выделил советскому гражданину несколько пачек «Camel». После чего Пеньковский повел себя весьма неожиданно: включил радио на полную громкость и достал из кармана пальто толстый конверт, завернутый в целлофан. Он сказал, что в пакете секретные документы, которые он хотел бы передать в американское посольство, но только лично кому-нибудь из офицеров разведки. Он попросил Мерримэна позвонить в американское посольство и попросить офицера прийти в номер, причем тот должен прибыть немедленно. Мерримэн растерялся, не знал, что и подумать, звонить отказался и даже не притронулся к пакету. Пеньковский умоляет его взять бумаги и вывезти на Запад. Мерримэн: нет и еще раз нет!