Текст книги "Трагические судьбы"

Автор книги: Николай Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

«Мама, один раз тебя не послушал и очутился здесь…»

Отбывал Стрельцов срок на тяжелых работах: лесоповал, узкоколейка в вятских лисах, химзавод, шахта, строительство домов. В его письмах оттуда (некоторые опубликованы) про тюрьму очень мало. Вообще, если б не знать, что они из зоны, то и не догадаешься. Будто бы уехал человек на заработки, ему поначалу тяжело, но это с непривычки, он успокаивает мать: привыкну, будет полегче, в целом все нормально, главное, ты там следи за своим здоровьем, обо мне не волнуйся…

Пишет он в основном матери, Софье Фроловне. Когда просит о чем-то, обязательно добавляет: если трудно, тогда не надо. Ни слова о прошлой роскошной, бурной жизни, Стрельцов будто вообще забыл, что его имя гремело по всей стране, что он – знаменитый футболист. Такое впечатление, что пишет обыкновенный работяга с «Фрезера», по которому проехало колесо судьбы, но он с этим смирился.

Вчитаемся в бесхитростные строки:

«Мама, я чувствую, что ты больше меня переживаешь. Наберись немного терпения… И не пиши мне, что я, мол, тебе не верю и ты меня обманываешь. Если я тебе не верю, то кому же я должен верить и кого слушать. Один раз не послушал и очутился здесь…

Мама, у тебя очень плохое здоровье. Ты быстрее продай машину и езжай на курорт. Может быть, здоровье у тебя и поправится…

Мама, я ведь сижу уже год, пошел второй. А кажется, что посадили недавно…

Ты так много посылок не посылай. Сама не ешь, а мне шлешь, так делать не надо…

Вот я снова покидаю по счету уже четвертый лагерь. Мне интересно, почему меня перегоняют с лагпункта на лагпункт, по какой причине. Какую цель они преследуют, перегоняя меня из лагеря в лагерь…

А у меня по лагерю всего три друга. Витек – ты его знаешь, Гена и Санек. Когда Витек пришел следом за мной на 5-й лагпункт, нас стало четверо. Мы вместе питались и делили все…»

Софье Фроловне действительно приходилось туго. Возникли проблемы со здоровьем. Квартиру, которую Стрельцову выделили, пытались отобрать. Иногда она приходила в полное отчаяние. Эдик ее поддерживал:

«Хуже нам было в войну и после войны, и то пережили. А это как-нибудь переживем. Ведь не я один сижу, многие матери также остались одни. И если все будут говорить: не хочется жить, то что нам остается делать? У нас же хуже положение, и то мы не унываем…

Я бы чувствовал себя хорошо, если бы знал, что ты здорова…

Самое главное, мама, что ты веришь мне, а я тебя больше не подведу…»

О футболе он пишет скупо:

«Играл на днях в футбол и немного ногу потянул, сейчас пришлось на время прекратить игру…

Выиграли кубок Ветлага, а теперь субботу и воскресенье я нахожусь в своем лагпункте и время у меня будет свободное…

Мама, играя в футбол, я нечаянно упал на руку, и у меня врачи после снимка обнаружили трещину в кисти руки. И сейчас правая рука в гипсе и поэтому писать мне нельзя, так что не волнуйся, что почерк не мой…»

О Стрельцове писала лагерная многотиражка. Автор заметки, наверное, долго подыскивал красивый словесный образ и нашел: «Когда после тяжелой вахты Стрельцов выходил к колючей проволоке и упражнялся с мячом, собаки не сводили с него глаз и выли от счастья».

Однако в зоне большие проблемы с формой, с футбольными мячами, поэтому Стрельцов просит мать прислать и то и другое:

«Если ребята приехали с юга, попроси от моего имени мячик…

За мячик большое спасибо. Он мне очень скоро пригодится. У меня будет два мяча. Правда, первый старенький пооббился, но ничего…

Мама, мне уже стыдно просить, но здесь ни одного мяча нет, а иногда хочется постукать…

У меня к тебе просьба. Узнай у Алексея Ивановича Рогатина или Иноземцева, могут ли они достать еще мяч. Этот мяч хотят приобрести солдаты, которые нас охраняют…

Попроси Бориса Павловича, если удобно, пускай возьмет в «Торпедо» лыжный костюм и привезет мне в обмен, а то я этот весь в футбол потрепал…»

Ходили легенды, что лагерные урки и уголовные авторитеты покровительствовали Стрельцову, берегли его. Не так все. Уголовничкам было по барабану, что им выпало счастье мотать срок рядом с великим футболистом. Будь ты хоть Пеле, хоть сам Марадона, а если не чтишь уголовные правила, то заставят – такой закон. На Стрельцова в зоне науськали шестерку, он врезал ему – а по лагерным правилам это было оскорблением уголовной элиты со стороны мужика, который для братвы был никем. Стрельцов ударил шестерку, а оскорбил уголовного авторитета, который этому конкретному малолетке покровительствовал. Правда, малолетке было 18 лет.

И отметелили Стрельцова ночью так, что, когда доставили его в тюремную больницу, доктор сказал санитарам: «В морг, после такого не выживают». Диагноз был страшный: «Заключенный Стрельцов поступил в лазарет с множественными ушибами тела. Удары были нанесены в области пояснично-крестцового отдела, грудной клетки, головы и рук». Удары, констатируется в истории болезни, «наносились твердыми предметами, предположительно обрезками железных труб и каблуками сапог». Случилось это в Ветлаге, в лагерном поселке Лесной. Но молодой мощный организм справился, отлежался Стрельцов в лагерной больничке, залечил раны (начальник лагеря сочувствовал ему), потом перевели его на другой лагпункт…

Навещала его в лагере мать, некоторые друзья. Виктор Шустиков вспоминает об одной такой поездке: «Когда мы приехали, а Эдик уже, кажется, года два отсидел, то он уже себя там нормально чувствовал, видно, привык. Сначала мы с ним поговорили, но недолго, он меня обо одном просил: помогите с мячиком и майкой. А потом мать напротив него садится, и начинается у них разговор. С матерью Эдик очень долго говорил. О чем – не знаю, но очень подолгу они разговаривали».

Шустиков, кстати, был одним из тех, кто предложил материально помогать Стрельцову в заключении. В команде решили так: при выплатах премии за победу или по какому другому случаю отчислять деньги Эдику. Половину суммы отдавали Софье Фроловне, половину отсылали Стрельцову. Посылки с едой отправляли в лагерь также болельщики. Он получал от них и письма поддержки.

Стрельцову представлялось, что нет ничего тяжелее лосоповала. Но когда его перевели в лагерь, находившийся в подмосковной Электростали, Ветлаг ему показался курортом. Начальник зоны по прибытии Стрельцова вызвал его к себе, полистал сопроводительные документы, сказал: «Нападающий «Торпедо»? Олимпийский чемпион? Мне футбол не нужен. С меня спрашивают план. На завод!». А ради плана не обращали внимания на такую ерунду, как здоровье. Тем более, если это здоровье заключенных. Заключенные красили изделия из краскопультов – без респираторов, без защитных очков. Совсем худо стало, когда Стрельцова перевели на шлифовку пескоструйными аппаратами. Через полгода силикоз легких обеспечен. Свободным рабочим, занятым на вредном производстве, выдавали молоко, на заключенных эта профилактическая мера не распространялась. Эдик все же пытался поддерживать себя в спортивной форме: делал зарядку, пробежки, возился с мячом.

И совсем страшные испытания выпали на долю Стрельцова, когда его перевели на шахту в Тульской области. Добывали заключенные кварц. Каторга. Чтобы угробить здоровье – самое походящее место. Стрельцов прошел и через этот ад.

О футболе на шахте пришлось начисто забыть. Он пишет матери: «Мама, задержался с ответом в связи с переводом в новый лагерь. Теперь нахожусь на 45-й, а не на 41-й шахте. В футбол мне запретили тренироваться, отобрали мяч. И, наверное, эти пять месяцев мне не придется до мяча дотронуться. Чувствую себя ничего, пока знакомлюсь в лагере. Мама: попроси Алексея Георгиевича, чтобы он переговорил с генерал-майором Хлопковым, возможно, разрешат мне тренироваться…»

Брежнев: «Одного не пойму: если вышел из тюрьмы слесарь, то ему можно работать слесарем, а если футболист вышел, то ему, выходит, играть нельзя?»

И вот Стрельцов на свободе. Что делать? Образование – восемь классов. Профессии по сути никакой. Единственное, что он умел, и умел классно, – играть в футбол. Но это когда было – пять лет назад! Кто ж после таких перерывов, после лесоповала и шахты, способен сохранить себя как футболиста, пусть даже и есть талант. Таких примеров спортивная история не знала. Да и сегодня не знает. Стрельцов – исключение. Но не так все просто было.

Пошел Стрельцов на родной завод. К Аркадию Ивановичу Вольскому, он тогда был секретарем парткома ЗИЛа – величина в то время, номенклатура ЦК. Вольский встретил его радостно. После того как поговорили по душам, сказал: «25 лет – это для футболиста не возраст. У тебя все впереди. Иди в «Торпедо», там тебя ждут». Сказать-то сказал, но даже Вольский не представлял, что одной рекомендации секретаря парткома ЗИЛа мало, чтобы выпустить Стрельцова в составе команды мастеров. Еще был у власти Хрущева, который распорядился его наказать и наказать примерно, а спортивные функционеры не собирались нарываться на гнев верховного лица. И запретили заявлять Стрельцова за «Торпедо».

Что ж, нельзя так нельзя. Но Вольский не сдался. Тогда разыгрывалось первенство Москвы среди коллективов физкультуры, в котором билась и команда ЗИЛа, – Стрельцова определили туда, это было разрешено. К тому же он числился слесарем пятого разряда инструментального цеха. Был как бы рабочим. Два года он отыграл в этой команде. Как только узнали, что Стрельцов снова играет, на матчи с его участием повалил народ. Представляете, трибуны ломились на матчах заводской команды…

Аркадий Вольский вспоминает такой случай:

«Однажды мы допустили непозволительный для себя шаг. Команда играла в Горьком. Вдруг весь стадион начал кричать: «Стрельцова! Стрельцова!» Тогда еще не было разрешения выпускать его на поле. Люди начали поджигать газеты – это было страшное пламя, загорелась даже часть трибун. Почти пожар. В перерыве к нам подходит один из руководителей горьковского автозавода: «Ребята, если вы не выпустите его, они сожгут стадион». И тогда я говорю тренеру Марьенко: «Знаешь что, выпускай Стрельцова. В конце концов ничего страшного в этом нет. Ну, накажут…» Эдик вышел. Стадион принимал его стоя. Когда мы приехали в Москву, мне позвонил тогдашний секретарь ЦК КПСС по идеологии Ильичев. Кричал: «Что вы хулиганите?! Бандита, развратника на поле выпустили. Мы вас накажем». Я говорю: «Меня-то легко наказать. Как вы завод накажете? Тех болельщиков, которые просили его выпустить?»

В футбольном календарике, выпущенном перед сезоном 65-го, фамилии Стрельцова среди игроков «Торпедо» не было: осторожность и еще раз осторожность – таково было в те времена кредо и издателя, и спортивного чиновника. Вопрос, видимо, еще решался, а может, просто не хотели привлекать внимание к столь заметной персоне.

Вольский – он же как танк, если чего хочет добиться, его не остановить. Про Стрельцова не забывал. И решил-таки его судьбу. Тем более что и политическая ситуация изменилась: Хрущева сняли в октябре 1964 года. Генеральным секретарем стал Леонид Брежнев. Вольский прорвался к нему на прием. Естественно, не столько из-за Стрельцова (хотя держал этот пункт среди основных), сколько из-за проблем ЗИЛа, которых всегда было выше головы. И вот как проходила эта встреча, согласно рассказу Вольского (Брежнев в своих воспоминаниях почему-то обошел этот эпизод):

«На встречу я взял для солидности двух заводских знаменитостей: Героя Социалистического Труда и депутата Верховного Совета, женщины. Рассказал Брежневу про завод, про людей, про трудности производства, про то, как тяжело план дается. Женщины дополняют мой рассказ. Леонид Ильич внимательно слушает, задает конкретные вопросы. О Стрельцове молчу, я знаю, что на таком уровне на подобную тему самому заговаривать не следует, нужно ждать удобный момент. И момент такой настал. Я знал, что в конце встречи Леонид Ильич обязательно поинтересуется: не нужно ли чем помочь? Разговор почти заканчивается, Генеральный и спрашивает: «Ну, а помощь моя в чем-то нужна?» Вольский сразу же о том, что нужны средства на новый сборочный конвейер и прочие жизненно важные проблемы, герой и депутат поддакивают секретарю парткома. Брежнев записал, говорит: «Считайте, решено». Тут я почувствовал, что можно заговорить о судьбе Стрельцова. Рассказал, как и что с ним случилось, а потом говорю: «Леонид Ильич, как-то странно получается: вернулся парень из лагерей, а играть в «Торпедо» ему не дают, спорткомитет ссылается на пожизненную дисквалификацию. Рабочий класс этого не понимает».

Брежнев задумался, а потом говорит: «Я, Аркадий, одного не пойму: если вышел из тюрьмы слесарь, то ему можно работать слесарем, а если футболист вышел, то ему, выходит, играть нельзя? Справедливо ли это?»

Вольский и герой с депутатом сокрушенно закивали головами: ой, несправедливо, как же несправедливо.

Вот так и получилось: фраза одного Генерального – «Посадить, и надолго!» – вычеркнула Стрельцова из большого футбола, а вопрос другого – «Справедливо ли это?» – вновь вернул его в большой футбол.

Стадион впал в исступление

Новые страницы его футбольной биографии были заполнены Стрельцовым на уровне «Мастера и Маргариты» – ярко, парадоксально, восхитительно. Восторг – читать роман Булгакова, восторг – видеть игру Стрельцова.

Есть много свидетельств того, как Стрельцов снова вышел на футбольное поле. Приведу некоторые.

Писатель Сергей Королев увидел это так: «В обычный, самый что ни на есть будний апрельский день 1965 года автор этого текста сидел вместе с отцом на трибуне лужниковского стадиона, где проходил самый что ни на есть рядовой матч всесоюзного чемпионата «Торпедо» – «Крылья Советов»… На этом заурядном матче трибуны были заполнены сверх ожидания – тысяч, думаю, сорок, а то и сорок пять… Вся штука в том, что это был первый матч в Москве Эдуарда Стрельцова после семилетнего отсутствия в большом футболе… Народ воспринял возвращение Стрельца как событие неординарное и пришел. Соскучился. Я не застал на поле молодого Стрельца – поздно родился, и мне предстояло увидеть его впервые…

Стрельцов вышел из-под трибуны, массивный, даже, как мне показалось издали, с небольшим брюшком. Известный по фотографиям в старых журналах роскошный его кок исчез, издали он казался изрядно полысевшим… И так он был не похож на себя прежнего, что даже померещилось: может, уже и не будет прежнего-то? Ну как не сумеет он вернуть утерянное за годы без футбола на зонах, лесоповалах, в инструментальных цехах за колючей проволокой и душных шахтах?..

Если бы о судьбе Стрельцова снимали художественный фильм в стилистике «комедии перевоспитания» 30-х годов – вспомним падение и возвращение великого вратаря Антона Кандидова, – то там по законам жанра полагалось быть эпизоду, где герой забивает решающий гол, а может, отдает свой знаменитый, не забытый за годы отсутствия в футболе пас пяткой – и партнер с этой изумительной передачи забивает гол. Решающий, само собой.

Самое смешное, что это действительно произошло в той апрельской игре: и долгожданный пас пяткой обозначился, и гол после него был забит (не помню сейчас, кто отличился – Валентин Иванов или Владимир Щербаков)… Тяжеловатый, представший перед московскими трибунами не в самой лучшей форме, Стрелец все-таки сумел отдать свой коронный пас от левого угла вратарской площадки под удар набегающему партнеру… Я мог только догадываться, как он выглядел в молодые годы, в середине 50-х…»

Владимир Дерябин в 60-е годы был капитаном одесского «Черноморца», душа-человек. И у него игра с «Торпедо» в 1965 году отпечаталась навсегда в памяти, благодаря Стрельцову: «Наш защитник Юра в раздевалке перед матчем клятву дает: не пропущу Стрельца! Мы только усмехнулись… Играем, значит. А Юра, надо сказать, парень могучий, приклеился к Эдику, как репей, то по ногам молотит, то за майку держит. Ну, Эдик будто не замечает. И вот проспали мы комбинацию… Кто-то ему на ход кинул по центру. Стрельцов, только-только пассивный, вялый, как рванет! Юра оторопел, за ним во весь дух! Стрельцов по дороге двоих, как детей, обыграл и к штрафной! Тут Юра наш изловчился и сзади ему на шею как прыгнет! Чистый Тарзан. А Стрельцов даже бега не замедлил: врывается в штрафную и, не дожидаясь вратаря, – с размаху в угол. И говорит Юре: «Слезай, что ли, приехали…»

Аркадий Галинский, замечательный футбольный журналист, тот одесский матч увидел по-другому:

«В раздевалке «Торпедо» сидел, зашнуровывая бутсы, уже не юноша с открытым светлым нежным лицом и симпатичным русым коком над высоким лбом, а грузноватый, сильно лысеющий мужчина. У юноши были красивые длинные сильные ноги, теперь же ноги Стрельцова напоминали колонны. Он поднял голову, внимательно посмотрел на меня и несколько напряженно поздоровался. Я сказал: «Эдик, все будет хорошо!» Он ответил: «Я надеюсь». В футбольной раздевалке говорить много не принято, мы условились побеседовать в автобусе – торпедовцы после матча вылетали в Москву вечерним рейсом.

О том, что одесская публика имеет возможность увидеть 25 июля 1963 года игру Эдуарда Стрельцова, местное радио сообщало в тот день несколько раз. Газета «Черноморская Коммуна» писала в отчете: «И свыше сорока тысяч зрителей, пришедших на стадион, не ошиблись в своих надеждах. На 12-й минуте счет был 2:0 в пользу гостей. Центрфорвард «Торпедо» Э. Стрельцов дважды заставил голкипера «Черноморца» Б. Разинского вынуть мяч из сетки. Первый гол Стрельцов забил со штрафного, а второй мяч направил в ворота ударом с хода – столь же сильным, сколь и неотразимым».

А вот каким предстал Стрельцов перед поэтом Анатолием Найманом на стадионе Кирова в Ленинграде: «В середине 60-х, когда ленинградский футбол захирел и Кировский стадион давно уже не давал сборов, для поправки дел перенесли полуфинал Кубка из Москвы в Ленинград. Играли киевское «Динамо» с Лобановским и «Торпедо» со Стрельцовым… Ожидание увидеть живого Стрельца наэлектризовало всех так, что, когда он вразвалочку вышел из-под трибуны, стадион впал в исступление… Стрельцов сделал два паса по кривой траектории, оба раза выложил мяч в ноги своим нападающим, и те забили голы. Лобановский забил мяч с углового: выпрыгнул как бы и неуклюже и мотнул головой на длинной шее. Но все ждали гола от Стрельцова.

Игра под конец шла у торпедовских ворот. Он болтался в середине поля, и два киевских защитника с ним. Вдруг сделал несколько мелких шагов по направлению к выбитому из штрафной площадки мячу, чиркнул по нему щечкой бутсы и без паузы, развернувшись так круто, что пришлось рукой коснуться земли, бросился между защитниками. Мяч, подрезанный, опустившись точно перед ним, оказался в ногах. Защитники рванулись вслед, но в долю мгновения, на которую их опередил его рывок, он успел выиграть метра полтора… Весь стадион, вопя, встал. Метров с десяти Стрельцов ударил, и мяч над головой мечущегося вратаря влетел в сетку. Он вынул из трусов носовой платок, вытер редкие волосы, шею и, бросив платок на траву, побежал к центру. Все хохотали, орали друг другу про то, что только что случилось».

Стрельцов сумел вернуться в футбол, поскольку был человеком нерефлексирующим и потому не понимающим, что возвращение невозможно, что такое никогда и никому не удавалось. Он ведь не рефлексовал и тогда, когда угодил за колючую проволоку: да, несправедливо, но так тому и быть. И возвращение на стадион тоже воспринял как само собой разумеющееся. В год возвращения Стрельцова «Торпедо» выиграло первенство СССР. Игра центрфорварда была безоговорочно признана лучшей.

За Стрельцовым в некоторых матчах устраивалась самая настоящая охота

Стрельцов снова утвердился в сборной. После апрельского матча с «Локомотивом», так образно описанного Сергеем Королевым, тогдашний тренер главной команды страны Борис Аркадьев сказал: «Стрельцова немедленно в сборную, я ошибался. Стрельцова стало наполовину больше – теперь он еще и тактик, и стратег ко всем его возможностям». Под ошибкой Аркадьев имел в виду вот что. Он побывал на том самом матче «Черноморец» – «Торпедо», в котором Стрельцов так восхитил Галинского, но у тренера сложилось иное мнение: «От Стрельцова осталась половинка».

Стрельцовская мощь никуда не исчезла, он по-прежнему мог принять мяч, пойти на защитников и забить гол. Мог забить красиво, мог и коряво, неэстетично затолкнуть мяч в ворота. Но Аркадьев увидел, что в стрельцовской игре обнаружилось новое – талант распасовщика, умение просчитывать ситуацию на поле на несколько ходов вперед и комбинировать…

Стрельцову разрешили выезжать с командой за границу. И сразу в Италию – у «Торпедо» игра с «Интером» в Кубке европейских чемпионов. Вопрос о его заграничном паспорте решался на бюро горкома партии, были там и разговоры, что, мол, кого мы выпускаем за границу – преступника, он там такое может отколоть. Секретарь горкома Дементьева кричала: «Разве может уголовник ехать за границу?!» Обычная песня в те времена. Страсти накалились до предела. Дементьевой даже сказали: «Что ты кипятишься? Он тебя, что ли насиловал?» Она взвилась до потолка.

Вольский, секретарь парткома ЗИЛа, взял ответственность на себя. Ему сказали: «Если что – положите партбилет на стол». По тем временам нешуточная угроза. Стрельцов не верил, что ему позволят выехать за границу. Уже сидя в самолете, все ждал, что вот сейчас придут за ним люди в форме, возьмут под белы руки и выведут из салона. А когда взлетели, ждал, вот-вот дадут команду поворачивать, чтобы его ссадить с борта.

В Милане «Торпедо» проиграло. Стрельцов ничего особенного не показал. На другой день – вылет на родину. Часа за три до отъезда к Вольскому зашел сопровождающий из КГБ: «Аркадий Иванович, Стрельцова нет». Вольский побежал в его номер, распахнул дверь, и от сердца отлегло: Эдик спал. Решил его разбудить, подошел к кровати, тронул за плечо – и ужаснулся: спящее тело изображали спортивная сумка и вещи. Что тогда пережил секретарь парткома – не передать словами. За пятнадцать минут до отправления автобуса в аэропорт является Стрельцов, безмятежное объясняет: «Перед отъездом решил город осмотреть. Больше ведь такое не выпадет». Ну как с таким быть? Вольский молча вошел в автобус.

В Италию Стрельцов все-таки еще раз попал, теперь в составе сборной. На этот раз выиграли – 1:0. И больше он не исчезал, чтобы осмотреть Рим.

На чемпионат мира 1966 года в Англии Стрельцова не взяли. Партийные органы не разрешили. А команда тогда подобралась отличная – Яшин, Шестернев, Воронин, Численко… Заняла сборная СССР там четвертое место. А будь Стрельцов в ее составе? Опять мы: если бы да кабы… Отметим только: по итогам 1967 года еженедельник «Франс футбол» отвел сборной СССР первое место в Европе. Стрельцов был в ее составе, и благодаря ему она творила на поле чудеса.

Два года подряд, в 67-м и 68-м, Стрельцов признается лучшим футболистом страны. В 68-м наколотил в ворота соперников 21 гол, едва не став лучшим снайпером чемпионата. «Торпедо» в том сезоне завоевало Кубок СССР. В декабре 1967 года Стрельцову вернули звание заслуженного мастера спорта, присвоенное ему еще в 1956-м за победу в олимпийском Мельбурне. (Лишение звания заслуженного мастера спорта и последующее его возвращение – совсем даже не прецедент в случае со Стрельцовым. После неудачи на Олимпийских играх 1952 года сняли звания с Константина Бескова и Константина Крижевского, а у Бориса Аркадьева отобрали звание заслуженного тренера СССР. И с Сергея Сальникова, после того как покинул «Динамо» ради «Спартака», сняли «заслуженного». Власти творили с игроками что хотели. Стрельцову заново присвоили звание, а надо было бы – вернуть и при этом извиниться.)

Правда, как считает Сергей Королев, «возвращение Стрельцова можно было назвать успешным, невероятным, удивительным – как угодно, но все-таки его нельзя было назвать триумфальным. Не удалось вернуться на место героя – герою надлежит быть молодым, удалым, бесшабашным, способным сотворить на поле чудо. А вера в чудо, как о том многократно писалось, – наша национальная черта. Публика Стрельцова по-прежнему любила, уважала и даже по-новому ему, хлебнувшему тюремного, лагерного лиха, сочувствовала – но место Боброва во второй половине 60-х все-таки было вакантным». Но подобное мнение – исключение. Стрельцов приводил публику в экстаз уже своим появлением на поле, а игра его была, по массовым отзывам, действительно чудом.

Вы помните, как Стрельцов оставлял в дураках защитников? И немногие из них, выведенные из равновесия, способны были продолжать честную борьбу. Иные подстерегали, ждали момента, чтобы исподтишка ударить, подсечь, скосить. Тогдашний врач сборной Олег Маркович Белаковский вспоминает: «Против Стрельцова в каждом матче применяли грубые приемы. Но благодаря тому, что он был хорошо подготовлен физически, обладал прекрасной техникой, все делал на высокой скорости, ему удавалось уходить от грубых защитников. И нельзя сказать, что он избегал столкновений, боялся борьбы, наоборот, он был очень смелый, настоящий центральный нападающий таранного типа. Но совсем избегать травм ему, конечно, не удавалось».

Серость способна убить красоту футбола. Для игроков-костоломов всякий талант – раздражитель, от которого надо избавиться. За Стрельцовым в некоторых матчах устраивалась самая настоящая охота. Тренер говорил какому-нибудь игроку: «А ты берешь на себя Стрельцова, куда он туда и ты». И был случай, когда один такой будущий охранник Стрельцова, поинтересовался: «А если он выйдет за кромку поля и сядет на скамейку? – «И ты рядом с ним». – «А если он побежит в раздевалку» – «За ним!» – заорал тренер.

Встречались и совестливые защитники. Играл в одесском СКА Валерий Захаров. Приезжает в Одессу «Торпедо». Тренер Валентин Федоров дает задание Захарову: «Будешь играть против Стрельцова и пожестче с ним, вставь ему пару стыков, наступай на пятки, не давай играть…» И что Захаров? Поставили ему после игры двойку, пригрозили выгнать из команды: либеральничал со Стрельцовым. А Захарову стыдно было сыграть в кость, не мог ударить сзади. Стрельцов забил два гола армейцам.

Стрельцов был человеком незлобивым и от костоломов старался просто уходить. Но порой они бывали слишком настойчивы. Однажды он двинул локтем игрока, который всю игру бил его по ногам. И мгновенно получил красную карточку. Каждое удаление разбиралось на спортивно-технической комиссии. Вызвали туда Стрельцова, тренера Виктора Марьенко. Кричали на них, воспитывали. Стрельцов сидел безучастно, не сказал ни слова. (Так же он вел себя на суде 24 июля 1958 года – не умеет он защищаться). Его дисквалифицировали на пять игр – он встал и вышел, по-прежнему не проронив ни слова. А тренер сказал судьям: «Что вы от него хотите, у него после каждой игры в синяках не только ноги, у него яйца синие, я же это, в отличие от вас, вижу…» Повернулся и вышел.

Да если бы только за Стрельцовым так охотились. За любым талантом. Ноги Боброва были зверски изуродованы стараниями его опекунов – но в хоккее, игре мужской и жесткой, при всей ее суровости, по ногам не бьют, коленные суставы не калечат, и Михалыч, как его уважительно звали в спортивной среде, еще долго гонял шайбу и со сборной СССР выиграл чемпионат мира в Стокгольме в 1954 году и Олимпийские игры в Кортина д’Ампеццо в 1956-м.

К концу 60-х Стрельцов потяжелел, стал медлительнее, жена все чаще говорила ему: мол, хватит, сколько можно, ты уже немолодой… К этому времени, по словам его сына Игоря, он был «весь и побитый, и переломанный».

В 1968 году Стрельцова сломали. На поле. Сам он так вспоминает: «Главное, ведь глупо порвали. Сколько меня прежде ни били на поле, как и всех, впрочем, нападающих, я редко жаловался – судьба. И вдруг, пожалуйста, играем с дублем московского «Динамо», и Никулин – защитник, чья грубость никому не в новинку, но здесь-то мог бы, кажется, укротить себя, – подкатывается под меня. Да так, что я прямо вскрикнул от боли. Ахилл – травма из тех, после которых часто и не возвращаются в футбол».

Александр Ткаченко продолжит повествование о травме: «В 1969 я попал в ЦИТО. Туда же, во второе отделение спортивной травмы, прямо со стадиона привезли Стрельцова с порванным ахиллом. Запомнилось, что в тот день, Игорь Численко, тогда еще игравший, вечером, когда ушли врачи, завез ящик коньяка в его палату и задвинул под кровать. И каждый день, если не был на выезде, заходил проведать Стрельцова».

Ушел из футбола незаметно, без торжественных проводов и прощального матча

Его вылечили, поставили на ноги. Он поиграл еще полгода, но понял, что уже не тот, а что делать – не знал. В «Торпедо» к нему относились холодно-равнодушно: дескать, спасибо, Эдуард Анатольевич, что помог стать чемпионами, но… Впрямую не говорили, но намекали, что пора бы и честь знать, а он не понимал. Он привык играть в футбол, привык жить футболом, и без этого занятия не представлял. Ему предлагали: поможем с тренерской работой – не хотел и слышать. Свои переживания никому не показывал. Пытался держаться бодро, но было заметно, что бодрость эта натужная, неестественная.

А тут еще «натянулись» отношения с другом и многолетним партнером на поле – Валентином Ивановым, с Кузьмой, как его все называли. Иванов – игрок талантливый и человек умный, вовремя уловил момент, когда надо уходить. Ушел с поля, но остался среди тренеров «Торпедо». В этом, новом, качестве Иванов и стал тяготиться Стрельцовым. Сначала перевел играть за дубль, но там Стрельцову было скучно до тошноты. Там-то ему и порвали ахилл. Когда он вернулся после ЦИТО, сразу почувствовал: лишний! Перед сборами позвонил Иванову: «Мне в Мячково приезжать?». В Мячково располагалась торпедовская база. Иванов равнодушно бросил: «Как хочешь…» Ах, как хочешь?! «Тогда я совсем ухожу». – «Это твое дело».

Так Стрельцов окончательно оказался за пределами поля. Миша Гершкович единственный спросил: «Зачем уходишь, Анатольич? Еще можешь поиграть». Стрельцову приятно было, что именно Гершкович, игрок в расцвете лет, не понимает, почему он уходит, не доиграв…

Стрельцов тихо-спокойно, как ему казалось, ушел. Ушел незаметно, без торжественных проводов и прощального матча при огромном стечении народа. А такой матч он заслужил как никто другой из советских футболистов. И уход его – совсем не рядовое событие футбольной жизни – не был, по сути, замечен и отмечен. С горечью он скажет через много лет: «В мире футбола ничего не изменилось без меня. А столько мне всего разного в разные годы было говорено: какой я необыкновенный, как же будет без тебя… А вот так».

Стрельцов закончил Институт физкультуры и школу тренеров, но быть наставником солидной команды ему не было дано. Характер не тот. Многие великие игроки, закончив карьеру на поле, становились великими тренерами – Лобановский, Круиф, Бесков, Беккенбауэр. А Марадона не стал, так же как и Герд Мюллер, и Пушкаш, и Численко. Евгений Ловчев, игрок «Спартака» так отозвался о Валерии Лобановском: «Он только на тебя посмотрит, и тебе хотелось летать по полю». Стрельцов и сам понимал, что не его это занятие, быть тренером, объяснял это так: «Понимаете, старший тренер должен быть человеком предельно требовательным, я бы даже сказал – жестким по натуре. Я же – мягкий человек. У меня бы рука не поднялась отчислить кого-нибудь из команды…» Вообще Стрельцов был самым обыкновенным, рядовым, может быть, даже заурядным человеком – во всем, кроме футбола.