Текст книги "Трагические судьбы"

Автор книги: Николай Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

Леонид Хрущев и Яков Джугашвили: герои или предатели? 1943 год

Они были тихими, молчаливыми героями, чей подвиг был так же незаметен, честен и бескорыстен, как и вся их жизнь

Идет война в Чечне. Можно ли представить, чтобы туда отправили наводить конституционный порядок детей высших руководителей России? Нет, нет и еще раз нет. Скорее Челси, дочь предпоследнего президента США, окажется санитаркой в районной больнице Чухломы, чем сын кого-нибудь из «наших» выйдет в ночной рейд с составе боевой группы, патрулирующей Грозный.

Российская армия наконец-то по своему составу стала такой, какой ее мечтал видеть Ленин, – чисто рабоче-крестьянской. И, следовательно, воюют и умирают в Чечне дети рабочих и крестьян. (Хотя есть и исключения. Сын депутата Госдумы Станислава Говорухина потерял в Чечне ногу.)

Не то было во время Великой Отечественной: дети тогдашних вождей рвались на фронт и храбро воевали. И гибли. «А можно было увильнуть от фронта, пользуясь тем, что отец – высокопоставленное лицо?» – спрашиваю Степана Анастасовича Микояна. Он смотрит на меня с изумлением: «Да вы что! Это же позор!» Он – летчик, воевал на многих фронтах Великой Отечественной. Брат его – Владимир Микоян погиб под Сталинградом.

Если сегодня дети руководителей спят и видят себя банкирами, финансистами, топ-менеджерами, пиарщиками, рэкетирами и так далее и в том же духе, то в 30-е годы они видели себя только военными. Ох, уж эта знойная романтика предвоенных лет! На первом месте по притягательности стояла, конечно, авиация. В нее влекло всех. «Вы смотрите, – говорит Степан Анастасович Микоян, – Василий Сталин, Леонид Хрущев, Юрий Хрущев, Сергей Буденный, Юрий Каганович – летчики». А еще и сам Степан Анастасович, и его братья Владимир, Алексей, Иван. В авиации Тимур Фрунзе, Александр Щербаков, Владимир Ярославский, Владимир Сабуров, сын Вышинского… Летали и девушки – Ирина Луначарская, Надежда Шверник. И когда началась война, они не попытались откосить от нее, а у их отцов и мысли не возникало обезопасить их штабной работой, передвинуть в тыл, хотя возможности такие, разумеется, были.

«Советую вам впредь никогда не ставить передо мной подобных вопросов»

Отношение сегодня к Сталину неоднозначное, хотя только единицы отрицают, что период его правления окрашен кровавым цветом. Но нужно отдать ему должное: он и пальцем не шевельнул, чтобы его сыновья – Яков и Василий – избежали фронта, и, похоже, вообще не испытывал отцовских чувств, когда Яков попал в трагическую ситуацию. Действительно – стальной!

Больше о судьбе детей вождя заботились нижестоящие лица. Маршал Тимошенко в своих воспоминаниях пишет, что 25 июня, в самые первые дни войны, его вызвали к Сталину для доклада. После доклада Тимошенко спрашивает Сталина: «Ваш сын Яков просится на фронт, отправлять его туда?» Сталин, видимо, решил преподать урок, ответил напыщенно: «Некоторые, мягко говоря, чересчур ретивые работники всегда стремятся угодить начальству. Я не причисляю вас к таковым, но советую вам впредь никогда не ставить передо мной подобных вопросов».

Впрочем, Тимошенко спросил скорее для проформы, на всякий случай. Все знали, что Сталин прохладно относится к Якову. Никто из высших военных чинов не стал бы заботиться о его судьбе, зная, что это может вызвать гнев Сталина. Яков, доведенный до отчаяния презрительным отношением к нему отца, однажды даже попытался покончить с собой – выстрелил в себя из ружья на кремлевское квартире. Пуля прошла навылет через грудь, не задев сердце, что дало Сталину повод для очередной насмешки: «Ха, не попал!» – любил он поиздеваться над сыном. Сразу после этой попытки самоубийства Сталин прекратил общение с сыном, написал записку жене: «Передай Яше от меня, что он поступил, как хулиган и шантажист, с которым у меня нет и не может быть больше ничего общего».

Светлана Сталина не понимает, почему Яков избрал судьбу военного. По складу своей натуры он был глубоко мирный человек – мягкий, спокойный, но силу и твердость характера в жесткие моменты проявлял несокрушимые. Не было в нем честолюбия, властности, одержимости. На отца походил только кавказским разрезом глаз, остальное – от матери, Екатерины Сванидзе, умершей, когда ему было два года. Яков держался так, будто он сын простого сапожника, а не властителя одной шестой части света. Скромный, трудолюбивый. Как вспоминает Борис Бажанов, бывший секретарь Сталина, «это был очень сдержанный, молчаливый и скрытый юноша. Вид у него был забитый. Поражала одна его особенность, я бы назвал ее нервной глухотой. Он всегда был погружен в какие-то скрытые внутренние переживания. Можно было обращаться к нему и говорить – он вас не слышал. Вид у него был отсутствующий…»

Яков долго жил и воспитывался вдали от отца, в Тбилиси. Юношей, по настоянию своего дяди Алексея Сванидзе, он поехал в Москву. Сталин встретил его неприветливо. Яков чувствовал себя в квартире отца пасынком. Хотя Надежда Аллилуева относилась к нему ласково, с вниманием, но и ее он иногда выводил из себя. Надежда пишет свекрови: «Яша учится, шалит, курит и меня не слушается». В другом письме: «Но вообще он хороший мальчик, только лентяйничает».

Яков поступил в Институт инженеров транспорта. Получил диплом – уехал в Ленинград, к дедушке Сергею Яковлевичу Аллилуеву. Устроился инженером-электриком на теплоэлектроцентрали. Многие даже и не верили, что он сын Сталина, настолько скромно он держался.

«Связался с сомнительной компанией, его большими друзьями оказались преступники»

Вот так же неярко держался и Леонид Хрущев – еще один герой нашего повествования. Он тоже сын от первого брака. Первый раз Никита Сергеевич женился на дочери конторщика шахты Ефросинье Писаревой. На фотографии у нее совершенно детское лицо, а Никита – само простодушие. В браке Никита и Ефросинья были счастливы, родила она ему дочь Юлию и сына Леонида. В 1918 году Никита ушел воевать на гражданскую, Ефросинья из всех сил билась, чтобы прокормить детей. Заболела тифом, умерла. Хрущев похоронил жену, вернулся на фронт. Детей оставил родителям. Потом он учился на рабфаке, занимался партийной работой. В 1924 году встретил Нину Кухарчук. Стали жить вместе. Родили детей – Раду, Сергея, Елену. «Жили все вместе, – вспоминает Рада Никитична Аджубей. – не было разделения: те дети, эти дети. Мама ко всем относилась одинаково».

Я спросил Степана Анастасовича Микояна, можно ли представить, что он или его братья подростками устраиваются на завод простыми слесарями? Микоян ответил: «Вряд ли». Точнее сказать, исключена была для них такая дорога во взрослую жизнь. Так же как и для других кремлевский детей. Леонид же Хрущев после седьмого класса идет в фабрично-заводское училище, затем работает на заводе, он ученик слесаря, дорастает до слесаря… Биография паренька из рабочей семьи. А Никита Сергеевич в то время занимает немалые партийные посты.

Я поинтересовался у Рады Никитичны, почему Никита Сергеевич не устроил сына в более престижное место, скажем, в институт? Что, у Леонида не хватало способностей для высшего образования? Или Никите Сергеевичу было все равно, кем станет сын? В чем тут дело? Рада Хрущева: «В семье было строгое воспитание. Вообще-то Леонид был с характером. Иногда ставил маме ультиматумы. Отец считал, что никакой труд не зазорен. И уж тянуть за уши детей, устраивать их куда-то – это было не в его правилах». – «А не связался Леонид на заводе с плохой компанией?» – «Нет».

В круг элитной молодежи Леонид Хрущев не входил. Дети вождей тесно общались. Да иначе и быть не могло: жили в одном доме, отправлялись на дачи, которые располагались поблизости друг от друга, учились в одной школе, летом бесились на одних и тех же пляжах. И, хочешь не хочешь, близко сходишься с теми, с кем постоянно проводишь время. Чужаки в их круг не попадали, если, конечно, не считать артистов, певцов, писателей, поэтов. Юные Хрущевы не стали своими в этой компании – так сложилось, что они долго жили в Киеве, а когда попали в Москву в конце 40-х годов, не сошлись с кремлевскими детьми.

Насчет плохой компании вопрос не случаен. Сын Лаврентия Берия – Серго – поведал мне такую историю: «Я видел Леонида Хрущева перед войной, перед тем, как он попал в тюрьму. Он вел жизнь в среде «золотой молодежи» Киева, связался с сомнительной компанией, его большими друзьями оказались преступники, промышлявшие грабежами и убийствами. Об этом доложили Серову, который занимал тогда пост главы НКВД на Украине, а Хрущев был первым секретарем компартии республики. Серов, разумеется, докладывает о таком вопиющем случае моему отцу, он тогда был во главе наркомата внутренних дел. Лаврентий Павлович говорит Серову: «Сообщи обо всем Хрущеву, посмотрим, как будет реагировать. Это же преступление, и даже сын первого секретаря ЦК не должен избежать наказания». При этом отец сказал, что надо бы как-то смягчить участь Леонида. Серов докладывает Хрущеву о похождениях его сына. Хрущев приказывает: «Дело закрой!» Серов возражает: о деле уже знает много людей, и никак не удастся замять. И вопреки воле Хрущева банда была отдана под суд, Леонид получил десять лет, остальные – расстрел. Когда началась война, Леониду подсказали, чтобы он попросился на фронт, тогда его простят. Он так и поступил…»

Это, согласитесь, более, чем серьезно: бандитизм, грабежи, убийства.

Но факты, которые приводит сын Берии, противоречат другим свидетельствам. С личным делом (точнее – копией) меня познакомил сын Леонида Сергеевича – Юрий. В деле есть автобиография, в которой говорится: «Общее и специальное образование получил, учась в семилетке, ФЗУ, школе пилотов ГВФ, на подготовительном курсе академии. Школу ГВФ окончил в 1937 году. В РККА добровольно с февраля 1939 года, слушатель подготовительного курса ВВА им. Жуковского. С февраля 1940 г. – ЭВАШ. За границей не был, под судом не был». (Пояснения для тех, кто не знает: ФЗУ – фабрично-заводское училище, ГВФ – гражданский воздушный флот, РККА – рабоче-крестьянская Красная армия, ЭВАШ – Энгельсская военно-авиационная школа.)

Сначала о мелочи – как-то странно выглядит: готовился поступать в академию, и вдруг оказывается в провинциальной авиашколе. С чего вдруг? Академия требовала знаний, Леонид после семилетки явно не мог осилить курс, а авиационная школа тогда была прекрасным учебным заведением.

Далее вглядимся в даты. Серго Берия не знает, когда сформировалась банда, когда состоялся суд, когда произошел разговор между Серовым и старшим Берией. Но посмотрим анкетные данные, сверим даты. Иван Александрович Серов был наркомом внутренних дел в 1939–1941 годах. Но как раз именно в начале 1939 года Леонид Хрущев вступил в Красную Армию. А до этого был инструктором в аэроклубе, где и познакомился со своей первой женой Любовью Илларионовной Сизых. Живет она в Киеве, я побывал у нее. Милая, живая старушка. Она до сих пор отчетливо, в подробностях помнит, как познакомилась с Леонидом.

«Я занималась парашютным спортом, – рассказывает Любовь Илларионовна. – Комитет комсомола направил меня в аэроклуб. После прыжков я заинтересовалась летным делом, и когда аэроклуб объявил набор курсантов, я тоже попросилась туда. Закончила летные курсы. Весной 1938 года я приезжаю на аэродром, чтобы договориться об учебе на инструктора. Помню, был великолепный апрельский день. Я уладила свои дела, жду водителя, чтобы ехать в город. В это время входит высокий молодой человек в форме летчика. «Кто это?» – спрашиваю у знакомого. – «Хрущев». Леонид предлагает мне: «Могу подвезти вас домой». Я обрадовалась, что не придется долго томиться на аэродроме. Оказалось, что живем мы на одной улице. Распрощались, и все. А потом увидела Леонида в аэроклубе. Была до того смущена, что уронила перчатку. Он поднимает, подает. Так получилось, что вышли вместе. Нам было по дороге, шли, разговаривали. Ну, а дальше как-то все время вместе: на аэродроме, в аэроклубе, и дома рядом. Через какое-то время уже встречались намеренно. Однажды он подарил мне огромную ветку сирени».

Казалось бы, что в этом выдающегося – прийти на свидание к девушке и подарить ей цветы? Но по тем временам это был Поступок. Тогда подобное считалось проявлением буржуазности, а это для гражданина первого в мире государства рабочих и крестьян почти преступление. В рассказе Пантелеймона Романова «Ветка черемухи», написанном в те годы, героиня размышляет: «У нас принято относиться с каким-то молодеческим пренебрежением ко всему красивому, ко всякой опрятности и аккуратности как в одежде, так и в помещении, в котором живешь. В общежитии у нас везде грязь, сор, беспорядок, смятые постели. На подоконниках – окурки, перегородки из фанеры, на которой мотаются изодранные плакаты, объявления о собраниях. И никто из нас не пытается украсить наше жилище». А вот об отношениях между студентами: «Все девушки и наши товарищи – мужчины держат себя так, как будто боятся, чтобы их не заподозрили в изяществе и благородстве манер. Говорят нарочито развязным, грубым тоном, с хлопаньем по спине. И слова выбирают наиболее грубые…»

Какие уж тут букеты!

«Любви у нас нет, у нас есть только половые отношения, потому что любовь презрительно относится у нас к области «психологии», а право на существование у нас имеет только одна физиология». А героиня мечтала, чтобы ей подарили цветы!

Так что Леонид Хрущев был не чужд психологии.

«Наша жизнь проходила на аэродроме, – продолжает рассказ Любовь Илларионовна. – Несколько раз Леня был у меня пассажиром. Я отрабатывала фигуры высшего пилотажа, и когда я их выполняла, он за спиной у меня хохотал, я же была совсем неопытная. И я хохотала вместе в ним. С конца 1938 года мы уже не расставались».

Хорошо помнит Леонида Хрущева и Надежда Ивановна Гончарова, которую в Киеве он учил летному делу: «Я с 1938 года училась летать в киевском аэроклубе у инструктора Леонида Хрущева. Великолепный был человек, классный летчик. Летал он прекрасно, инструкторы со стажем его уважали. И так понятно, доходчиво все объяснял. Как сейчас помню: в пять утра встанешь – и на первый трамвай. В девять – полеты. Леонид всегда приезжал на машине. Интеллигентный, подтянутый, за одеждой он следил. Иные инструкторы, что скрывать, приставали к молоденьким курсанткам, Леня в этом не был замечен. Конечно, было известно, кто его отец, но он никогда этим не козырял, даже и намека не было. Потому и за его спиной не было разговоров: дескать, с помощью всемогущего папы всего добился. Сейчас чего только про него ни пишут: пьяница, дескать, чуть ли ни главарь банды грабителей. Ничего подобного! Он был летчик».

Спрашиваю Микояна: «Степан Анастасович, вы что-нибудь слышали о громком уголовном деле, в которое замешан Леонид Хрущев?» – «Нет. Это грязная клевета».

Так что Серго Берия мог что-то напутать. Или же в нем говорила обида за отца – ведь Хрущев-старший был среди тех, кто отдал приказ арестовать Берию, а потом расстрелять.

Итак, Леонид Хрущев связал свою судьбу с авиацией, с военно-воздушными силами Красной Армии. Летал не без лихости и выкрутасов. Рада вспоминает, что однажды он получил от отца нагоняй, когда пронесся на бреющем, едва не задев крыши, над дачным поселком, где они жили, а потом закручивал в небе фигуры высшего пилотажа.

В войсках были уверены, что осенью предстоит прогулка в Берлин.

Похожа на довоенную жизнь Леонида Хрущева и жизнь Якова Джугашвили. Он тоже круто меняет судьбу: оставляет турбинный цех Ленинградской ТЭЦ, возвращается в Москву, устраивается на электростанцию завода имени Сталина, и знаете кем? Трубочистом! Сын генерального секретаря ВКП(б) – трубочист. Этого отец стерпеть не мог, он приказывает Якову выбрать военную специальность. Сталин очень хотел, чтобы оба его сына стали военными. Василий пошел в летчики, характер у него был соответствующий – легкий, контактный, динамичный. Якову по его натуре больше подходила артиллерия – он нетороплив, внимателен, вдумчив. Потому он пошел учиться в Артиллерийскую академию.

Яков Джугашвили вышел из академии 9 мая 1941 года. Как раз в этот день Сталин получил очередное сообщение, что Гитлер вот-вот начнет войну против СССР – из Токио прислал донесение Рихард Зорге. В шифровке говорилось: «Возможность возникновения войны в любой момент весьма велика… Немецкие генералы оценивают боеспособность Красной Армии настолько низко, что они полагают, что Красная Армия будет разгромлена в течение нескольких недель…» И в очередной раз Сталин не поверил, что его друг Адольф Шикльгрубер способен на подлость, и на сообщении начертал: «Этим м… больше заняться в Токио нечем?»

Предупреждения о том, что германцы планируют вот-вот обрушиться на СССР, шли одно за другим.

Сообщение «Доры» из Цюриха от 22 апреля 1941 года: «Берлинские правительственные круги называют 15 июня как дату похода на Украину».

Сообщение «Ещенко» из Бухареста от 23 апреля 1941 года: «В разговоре с немкой Вольф, которая имеет связи в немецких кругах, выяснилось, что ей от полковника Шульце, работающего в воздушной немецкой миссии в Бухаресте, стало известно: «Гитлер долго колебался, но теперь согласился с военными кругами, которые предлагают захват Украины и Кавказа».

Из записки советского военного атташе в Германии начальнику разведуправления Генштаба Красной Армии от 25 апреля 1941 года: «В германских планах… СССР фигурирует как очередной противник… Сроки начала столкновения – возможно более короткие и, безусловно, в пределах текущего года».

Из агентурного донесения 1 управления НКГБ СССР от 26 апреля 1941 года: «По имеющимся у нас данным, один крупный финский промышленник, имеющий обширные связи в Германии и часто бывающий там, сообщил кругам британской миссии в Финляндии о том, что высокопоставленные немецкие чиновники убеждены в неизбежности нападения немцев на СССР сразу после окончания балканской операции».

Записка «Аркадия» об агентурном сообщении «Экстерна» от 26 апреля 1941 года: «Источник сообщает, что германский офицер, родственник баронессы Остен-Сакен пишет ей из Парижа: «Мы, все немцы, владеющие русским языком, получили приказ немедленно ехать в Восточную Пруссию. Такие же приказы получили немцы, находящиеся в Бельгии, Голландии, Дании».

Сообщение «Зевса» из Софии от 27 апреля 1941 года: «Митрополит Стефен сообщил Гюго, что 25 апреля на обеде в Кюстендиле он имел разговор с одним немецким генералом, который сказал: «Немцы готовят удар против СССР, используя сперва положение в армии и внутри страны…»

В посольство СССР в Берлине поступило анонимное письмо: «Товарищам Сталину и Молотову. Очень спешно. Будьте настороже, Россия, так как скоро Гитлер нападет на Вас. Вы, Россия, теперь следующая жертва. После будет поздно, так как вся Россия спит. Вступайте скорее в пакт с Америкой и Англией. Вся Восточная Пруссия наполнена войсками, и все новые части прибывают туда день и ночь. Я говорю коротко, дорогие товарищи Сталин и Молотов, освободите нас от коричневой чумы Гитлера здесь, в Германии, так как мы жаждем свержения Гитлера, чтобы счастливо жить, как Ваш русский народ».

Из сообщения «Марса» из Будапешта от 30 апреля 1941 года: «Немецкие солдаты говорят, что они получат несколько дней отдыха, затем будут отправлены в Пользу к границе СССР… В Будапеште и Бухаресте имеется много слухов о предстоящей войне между Германией и СССР».

Из сообщения берлинской резидентуры НКГБ СССР от 30 апреля 1941 года: «Источник «Старшина», работающий в штабе германской авиации, сообщает, что, по сведениям, полученным от офицера связи между германским министерством иностранных дел и штабом германской авиации Грегора, вопрос о выступлении Германии против Советского Союза решен окончательно и начало его следует ожидать со дня на день».

Сообщение из Варшавы от 5 мая 1941 года: «Немецкие офицеры в генерал-губернаторстве усиленно изучают русский язык, а также топографические карты приграничных территорий СССР, которые каждому из них розданы». (В скобках для справки: в Красной Армии в начале войны даже командиры полков не имели никаких карт.)

Из справки НКГБ СССР от 10 мая 1941 года: «Захар 8 мая 1941 года из Берлина сообщил, что слухи о нападении Германии на Советский Союз все усиливаются».

И вот эти донесения день за днем, час за часом кладутся на стол Сталина, и он приходит в несусветное раздражение: его что, за дурака считают? Ведь ясно же: провокация! Ежу понятно, что Лондон и Вашингтон жаждут столкнуть его, вождя могучего Советского Союза, с дружественной Германией. Войне между ним и Гитлером не бывать! А если война и начнется, то не в этом году, и вести ее будет Красная Армия на чужой территории.

Если бы вождь все-таки поверил Зорге, «Старшине», «Марсу» и другим бойцам тайного фронта, то не случилась бы катастрофа и сын его Яков вместе со всей страной не угодил бы в трагическую ситуацию.

А насчет того, что воевать будем только на территории врага, кто бы им ни был, знал весь советский народ. И уж, конечно, в этом были уверены в войсках. Младший лейтенант Виктор Терехин писал 11 июня 1941 года любимой девушке: «Хотел бы осенью поехать домой, но это удастся только в том случае, если этой осенью не будет предпринята прогулка в Берлин».

Маршал Жуков вносит ясность: «Неудачи первого периода войны Сталин объяснял тем, что фашистская Германия напала на Советский Союз внезапно. Это исторически неверно. Никакой внезапности нападения гитлеровских войск не было. О готовящемся нападении было известно, а внезапность была придумана Сталиным, что оправдать собственные просчеты в подготовке страны к обороне». И даже когда немцы 22 июня в 4 часа утра обрушили всю свою мощь на советские города, вождь по-прежнему утверждал: это провокация. Жуков свидетельствует: «Мы с товарищем Тимошенко просили разрешения дать войскам приказ о соответствующих ответных действиях. Сталин, тяжело дыша в телефонную трубку, в течение нескольких минут ничего не мог сказать, а на повторные вопросы ответил: «Это провокация немецких военных. Огня не открывать, чтобы не развязать более широких действий».

Сталин бесконечно верил в могущество своей армии. Выступая 5 мая 1941 года – полтора месяца до начала войны! – перед выпускниками военных академий, он поставил задачу: «Теперь, когда мы нашу армию реконструировали, насытили техникой для современного боя, когда мы стали сильны – теперь надо перейти от обороны к наступлению». И еще: «Мы обязаны действовать наступательным образом. Нам необходимо перестроить наше воспитание, нашу пропаганду, агитацию, нашу печать в наступательном духе. Красная Армия есть современная армии, а современная армия – армия наступательная». То есть он предполагал, что в будущей войне Красная Армия будет наступать и наступать, а война будет вестись на территории противника.

Когда старший лейтенант Джугашвили попадет в плен, на первом же допросе немцы приведут ему это утверждение Сталина, а Яков закричит: «Я никогда не слыхал ничего подобного! Никогда не слыхал!». Тогда в доказательство агрессивных устремлений Советского Союза ему укажут на герб его страны: «Разве не бросается в глаза, что на всех знаках Советского Союза серп и молот изображены на глобусе? Видели вы когда-нибудь, чтобы национал-социалистическая Германия изготовила глобус со свастикой? Свастика и национализм – понятия, принадлежащие одной Германии. Почему же Советский Союз всегда изображал земной шар с серпом и молотом? Не указывает ли это на стремление красного правительства к мировому господству?» Военнопленный не нашелся, что ответить.

29 апреля Гитлер, выступая в «Спортпаласе» перед офицерами, выпускниками военных академий, предупредил: «В ближайшее время произойдут события, которые многим покажутся непонятными Однако мероприятия, которые мы намечаем, являются государственной необходимостью, так как красная чернь поднимает голову над Европой». Отец Якова Джугашвили знал и об этом угрожающем заявлении Гитлера! На сообщении он написал: «Не верю».

Леонид и Яков угодили в самое пекло

Итак, война. Яков Джугашвили отправляется на фронт. Его назначают командиром артиллерийской батареи. На передовые позиции он попал в первый же день войны – 22 июня. Ему удалось дозвониться до отца, тот был в подавленном состоянии от неожиданного и подлого удара друга Гитлера. Сталин сказал сыну: «Иди и сражайся». Со Светланой Яков тоже простился по телефону – спешил, не оставалось и минуты, чтобы встретиться. Их часть отправляли прямо в пекло.

Красная Армия была деморализована, на фронтах царила страшная неразбериха. Что там происходило, как развиваются события, где какие части, не знал точно никто – ни Генштаб, ни тем более Сталин. А угодил Яков в самое гиблое место – под Барановичи. Советские войска там не просто отступали – бежали.

Для Леонида Хрущева война тоже началась 22 июня. С первых дней он на боевых заданиях. Летал на бомбардировщиках. Тогда это было сродни самоубийству. Истребители прикрытия их не сопровождали, немцы без затей расстреливали тихоходные самолеты. Леонид проявил себя как храбрый пилот. В его личном деле есть выписка из донесения начальника штаба ВВС 22-й армии – список личного состава частей 46-й авиационной дивизии, представляемого к правительственным наградам. И в списке в разделе «134 авиаполк» под номером четыре можно прочитать:

«Командир экипажа лейтенант ХРУЩЕВ Леонид Никитович, член ВЛКСМ… Имеет 12 боевых вылетов. Все боевые задания выполняет отлично. Мужественный, бесстрашный летчик. В воздушном бою 6. 7. 41 г. храбро дрался с истребителями противника, вплоть до отражения их атаки. Его машина безотказна, неоднократно шел в бой и подменял неподготовленные экипажи. Ходатайствую о награждении тов. ХРУЩЕВА орденом «Красное знамя». Командир 46 авиадивизии полковник Писарский».

Выписка из наградного листа: «С 1. 7 по 28. 7. 41 г. имеет 27 боевых вылетов. Летал в звене командира эскадрильи. Метким бомбометанием его самолет разбил танки и артиллерию противника в районе Великих Лук. 6. 7. 41 г. бомбил две переправы противника в районе Десна. На обратном пути самолет Хрущева подвергся нападению со стороны фашистских истребителей… был обстрелян и имел 20 пробоин. Тов. Хрущев спас самолет и вернулся на свой аэродром. Решительный, смелый, бесстрашный летчик. За мужество и отвагу командование части ходатайствует о представлении к правительственной награде орденом «Боевого Красного Знамени». Командир 134 СБП майор Ткачев, военком 134 СБП ст. политрук Куликов».

Хрущева награждают орденом.

26 июля 1941 года самолет Леонида Хрущева был подбит. Но он сумел дотянуть подбитый бомбардировщик до запасного аэродрома в поселке Андриаполь под Калининым. Шасси не выпускалось, потому самолет перевернулся при посадке. Леонид около часа висел вниз головой в сжатой кабине. Наконец его вытащили. Нога в тяжелых переломах. Видимо, чтобы покрасоваться, он потом сестре Раде рассказал, что кость выпирала прямо из кожи и он полз к своим несколько километров. На самом деле его доставили в полевой госпиталь местные крестьяне. Оперировали. Хотели отнять ногу, но Леонид достал пистолет и сказал хирургу: «Только у трупа отрежешь ногу».

И такое совпадение: именно в эти дни Яков Джугашвили попадает в плен к немцам. Он, по сути, так и не успел толком повоевать. Его часть считалась образцовой, но на самом деле дивизия оказалась совершенно неподготовленной к боевым действиям: учения не проводились, свирепствовала муштровка, учиться стрелять из орудий – на это внимания обращали мало, это считалось второстепенным, главное – монолитным, могучим строем, печатая шаг, пройти во время военного парада по Красной площади. На боевых же позициях ударила по мозгам сплошная неразбериха, никто не знал, что делать. У офицеров не было даже карт. Разведка ничего не знала. Командование дивизии действовало, как выразился Яков, идиотски, части ставили под огонь, посылали на явную смерть.

Его полк окружили, артиллеристы в панике разбежались. Яков позже так опишет события того несчастного дня: «В тот момент, когда стало ясно, что мы окружены, – я находился у командира дивизии, в штабе. Я побежал к своим, но меня подозвала группа красноармейцев. Они стали просить меня: «Товарищ командир, командуй нами, веди нас в бой!» Я повел их в наступление. Но они испугались, и, когда я обернулся, со мной уже никого не было. Вернуться к своим уже не мог, так как немецкие минометы открыли сильный огонь. Я стал ждать. Подождал немного, и остался совсем один. Один в поле не воин. Начало светать, я стал ждать своих артиллеристов, но это было бесцельно, и я пошел дальше. По дороге мне стали попадаться мелкие группы – из мотодивизии, из обоза, всякий сброд. Мне ничего не оставалось, как идти вместе с ними. Я пошел. Все начали переодеваться, я решил этого не делать. Я шел в военной форме, и вот они попросили меня отойти в сторону, как меня будут обстреливать с самолета, а, следовательно, и их будут обстреливать. Я ушел от них. Около железной дороги была деревня, там тоже переодевались. Я решил присоединиться к одной из групп».

Всюду царила такая паника, что невозможно было разобраться, где свои, где противник. Вскоре Яков обнаружил, что находится уже в тылу немцев. Он зашел в деревню, обменял в крестьянском доме военную одежду на гражданскую, колхозник предупредил его, что если он сейчас же не уйдет, придется донести на него, потому что, если не донесет, всю его семью немцы расстреляют. И Яков пошел сдаваться. Немцы ему позже зададут вопрос: «Ведь у вас говорят: из страха перед пленом красноармейцу лучше застрелиться?» Яков ответил: «Если бы мои красноармейцы отступили, если бы я увидел, что моя дивизия отступает, я бы сам застрелился, так как отступать нельзя». Через два года он скажет соседям по бараку в концлагере: «Мне стыдно перед отцом, что я остался жив».

Именно в эти дни Сталин подписывает постановление ГКО, в котором говорится: «Государственный комитет обороны устанавливает, что части Красной Армии в боях с германскими захватчиками в большинстве случае высоко держат великое знамя Советской власти и ведут себя удовлетворительно, и иногда прямо геройски, отстаивая родную землю от фашистских грабителей». Обратите внимание: иногда – геройски. Но чаще: «Государственный комитет обороны должен признать, что отдельные командиры и рядовые проявляют неустойчивость, паникерство, позорную трусость, бросают оружие и, забывая свой долг перед Родиной, грубо нарушают присягу, превращаются в стадо баранов, в панике бегущих перед обнаглевшим противником… Паникер, трус, дезертир хуже врага, ибо он не только подрывает наше дело, но и порочит честь Красной Армии. Поэтому расправа с паникерами, трусами, дезертирами и восстановление воинской дисциплины является нашим священным долгом…»