Текст книги "Трагические судьбы"

Автор книги: Николай Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

Работал с детьми в клубе «Торпедо». Дело свое любил. Но опять же он был из тренеров, которые могут показать, как бить по мячу, как отдавать пас, а мысль футбольную не могут передать. Знаете, бывают замечательные актеры, которые не умеют объяснить, как они играют. Потому их не следует привлекать к преподаванию в театральной школе: они могут показать, как играть ту или иную сцену, а вот объяснить сверхзадачу этой же сцены, зарядить актеров идеей – не могут. Так и Стрельцов.

Поигрывал за ветеранов. Сын Игорь рассказывает, что, когда Стрельцов уже закончил играть, он смотрел футбол по телевизору – и непроизвольно ногами начинал двигать… Как будто сам был там, на поле.

Большая удача, что Стрельцов нашел верную подругу жизни – Раису Михайловну. За ней он, мало приспособленный к быту, был как за каменной стеной. Работала она завскладом в ЦУМе. Ревновал ее страшно. Она часто на работе задерживалась – учет материала или товар поздно придет – он спать не ложится, ее ждет. Ночью встанет и на кухне курит. Ногу на табуретку поставит и молчит, думает… Случалось, ругались, конечно. Игорь вспоминает: «Ночью поскандалят, поорут друг на друга, потом утром отец проснется, отойдет уже. Так, мол, и так. Поворчит немного. «Прости… извини…» А с тренировки идет, так охапку цветов матери обязательно купит. Любил он ее. Она красивая…»

В Чернобыль после аварии на АЭС его занесло. Друзья из ветеранской команды пришли: мол, артисты туда едут, надо и нам… ничего страшного, поехали, Эдик, покажемся народу. А Стрельцова в 80-е уже мучили легкие: лакокрасочные работы без респираторов на оборонном заводе, кварцевые шахты под Новомосковском – это не подарок здоровью. Курил много, чуть ли не две пачки в день. Вот так со слабыми, прокуренными легкими поехал в Чернобыль, где вышел на поле неподалеку от третьего энергоблока, показал класс на радость публике. Подняли над полем пыль, радиационную. Потом отмывали бутсы водой – смывали радиацию. Стрельцов сказал Якубику: «Этим, Андрей, не спасешься теперь…»

В 1990 году Стрельцов совсем плохо себя почувствовал. Положили в зиловскую больницу с диагнозом «двухстороннее воспаление легких». Страшно похудел. Он бродил по больничным коридорам, много курил, надрывно кашлял и разговаривал с медперсоналом о футболе. Столкнулся со знакомым доктором. «Ты чего здесь лежишь?» – поинтересовался тот. «Да вот, легкие замучили». Доктор не стал прислушиваться к хрипам в груди, первая же пункция показала наличие метастазов. Рак.

Стрельцов сгорел за четыре с половиной месяца. Уже не мог вставать, лежал с широко открытыми глазами, слабо сжимал пальцы жены и шептал ей: «Поехали домой… Забери меня отсюда… прямо сейчас…»

Умер он 22 июля 1990 года, на следующий день после своего 53-летия.

Стрельцов не пребывает в безвестности. Его помнили, помнят и будут помнить. То, что он оставил глубокий след в нашей истории, можно проиллюстрировать своеобразными и неожиданными для футбольной темы примерами. Вот Алексей Баташев пишет о музыке: «Композитор, а особенно композитор в высоком понимании этого слова и предназначения, должен предложить свою совокупность выразительных средств, свой язык, иначе его опус назовут банальным, а его самого эпигоном. А вот в джазе, в фольклоре, в играх понятия эпигона вообще нет. Наоборот. Второго Дмитрия Шостаковича не нужно, а вот второй Эдуард Стрельцов или Армстронг были бы нарасхват».

Не удивительно ли: музыканту, рассуждающему о музыке, понадобилось воспользоваться именем футболиста, чтобы мы как можно лучше поняли его мысль?! Да и сравнение с Армстронгом, прямо скажем, для Стрельцова – не хило.

Пример из иной сферы. Литературный критик Виктор Топоров говорит о том, что в прошлом всякая самиздатовская литература была низкого сорта. Вот как он это доказывает: «Как ни плоха, как ни отвратительна была во многих отношениях официальная словесность, литературный самиздат воспринимался рядом с нею не то как юношеская, не то как любительская команда при клубе мастеров. Иногда из клуба мастеров в футболе временно, а то и навсегда изгоняли в заводскую команду хорошего футболиста, бывало, и замечательного – одно время, после тюрьмы, за заводскую команду играл великий Эдуард Стрельцов, и посмотреть на него собирались болельщики, – но все понимали, что настоящий чемпионат происходит в высшей лиге…»

Трагическая судьба футболиста – образ, символ в литературном споре!

Стрельцов не доиграл своей игры, не проявил себя в футболе так, как мог бы. Он за свою жизнь мог бы выступить на трех чемпионатах мира и трех чемпионатах Европы – и не сыграл ни на одном. Поэтому мир его и не узнал. Его слава ограничена пределами бывшего Советского Союза. Жизнь он одолел незаурядную, нерядовую, яркую, но, прав Нилин, до обидного нелепую. А может, это и есть типичная судьба русского человека – с трагическим изломом, с чередованием взлетов и падений, очень-очень нелегкая и в конечном итоге счастливая?

За неделю до смерти Стрельцов сказал Александру Нилину: «Одного не пойму – за что меня посадили?»

Стрельцова будут помнить долго, до тех пор, пока у нас играют в футбол.

Летчик оказался не лучшим президентом
Приход к власти Джохара Дудаева. 1991 год

Смотрю старинный, еще советской выделки, фильм о Грозном. Славный южный городок: улицы в зелени, светлые дома, жизнерадостные люди. Закадровый голос задушевно информирует: «Город образован 30 декабря 1860 года, расположен на быстрой горной реке Сунже в предгорьях Кавказа… Сердце города – площадь имени Ленина… Широкой полосой тянется самая зеленая в городе улица – проспект Победы… В садах и парках Грозного – скульптуры русских писателей… Население города – интернациональное, в нем проживает люди более 40 национальностей, они живут в мире и дружбе…»

Идиллия.

И кадры Грозного наших дней: да это же Берлин мая 45-го! Страшен и пугающ Грозный в 6 часов вечера после войны: глазницы разрушенных зданий, измученные лица. Жизни нет. Здесь водятся представители только одной национальности – человек с ружьем. Война не стихает, и неизвестно, сколько еще озверевшие люди будут истреблять друг друга. Год? Десять лет? Сто? Допускаю: столетняя война между Россией и Чечней совсем не преувеличение.

Когда же она началась?

Только чеченцы стали привыкать к закону…

«Началась война в самый неподходящий момент, – говорит Абдул-Хаким Султыгов, чеченский политолог. – В Чечне впервые за полторы сотни лет стало возникать терпимое отношение к власти, чеченцы уже начали привыкать к закону, к тому, что закон главнее родовых понятий. И тут удар: приход Дудаева. Власть пошла по рукам, ее перестали уважать. С законом перестали считаться – вот самая ужасная потеря».

Надежны ли выводы Султыгова? Александр II, обращаясь к народам Кавказа в 1851 году, позволил себе быть оптимистом: «Через полвека вы будете жить государственной жизнью и управляться по справедливым законам». Но ни через пятьдесят лет, ни через сто справедливые законы так и не восторжествовали в горном краю. Причина этого и в том, что в России и на Кавказе по-разному истолковывают само понятие «закон». Для Европы законом является нечто писанное и одобренное каким-либо законодательным органом, к подобному положению стремится и современная Россия. Для кавказских народностей – превыше всего обычаи, традиции рода, суд старших. И чеченцы – не исключение, а, может быть, даже самое что ни на есть характерное правило.

Александр Солженицын в «Архипелаге ГУЛаге» так описывает этот народ, который он наблюдал во время своей ссылки в Казахстан: «Была одна нация, которая не поддалась психологии покорности, – не одиночки, не бунтари, а вся нация целиком. Это – чеченцы… Никакие чеченцы нигде не пытались угодить или понравиться начальству, – но всегда горды перед ним и даже открыто враждебны». Солженицын приводит случай: молодой чеченец совершил убийство старухи. Мужчины из ее рода должны были отомстить за это, то есть пролить кровь кого-то из рода убийцы: «Перед дыханием кровной мести… трусливо замерли до сих пор такие грозные для нас и райком партии, и райисполком, и МВД с комендатурой и милицией. Дохнул варварский дикий старинный закон…»

Писатель называет родовые законы варварскими. Но это – с точки зрения европейца. С точки зрения горской нации, кровная месть – законна. Навязать наш закон гордым горцам при царском режиме не удалось. При Советской власти законы формально действовали, однако отношения в обществе регулировали родовые обычаи. Коммунистическому режиму чеченцы не доверяли, как и царскому. И режим не доверял им: Сталин выслал чеченцев – всех до единого – за предполагаемую поголовную предрасположенность к предательству. В 1956 году Хрущев возвращает чеченцев на родные земли, но от этого уважения к власти у них не прибавилось ни на гран. Между чеченцами и властью оформилось нечто вроде пакта о враждебном нейтралитете. Но они никогда не расставались с мечтой о независимости. Вот как об этом говорит наш герой, Джохар Дудаев:

«Я к этому шел всю свою сознательную жизнь. Хотел только одного: независимости моего народа, хотел вывести его из позорнейшего колониального ига. И я готов быть простым смертником в этой борьбе. Лишь бы добиться победы».

Смертником стал весь народ.

Своеобразный народ – чеченцы. Словарь Брокгауза и Ефрона издания 1908 года приводит такие данные в статье «Чеченцы»: «Неукротимый, отважный, смелый народ. Основное занятие – грабеж, угон скота, захват заложников… Девушка может укорить парня: «Ты даже барана не можешь украсть». Эта яркая энциклопедическая характеристика несколько потускнела за годы Советской власти, чеченцы научились пахать, сеять, добывать нефть, изготавливать буровое оборудование. Оформился слой интеллигенции. Она, кстати, и поднимет народ на борьбу за независимость. Удугов, Яндарбиев, Залимханов – будут предводительствовать на митингах.

А не послать ли куда подальше оккупантов?

Перескочим к событиям 1990 года. Советский Союз покрывается трещинами, возникают разломы. Что ни день, то новая горячая точка на карте – Карабах, Сумгаит, Узень, Фергана, Абхазия, Вильнюс, Львов… Бурлят прежде всего национальные республики. Начинается с простых и внятных демократических лозунгов – свобода выбора, свобода слова, свобода митингов и собраний. Всюду мощное наступление на компартию, партийные функционеры опасаются головы высунуть из кабинетов.

Всякий, кто жестко выступает против партноменклатуры, ее привилегий, против монополии компартии на власть, выходит в лидеры, становится кумиром толпы. В России – это Ельцин, в Грузии – Гамсахурдиа, в Армении – Тер-Петросян, в Литве – Ландсбергис. Но скоро митингующим становится тесно в свободе выбора и слова, хочется много большего – независимости. Кончилось это, как мы знаем, оформлением новых государств.

И в автономных республиках стали задаваться вопросами: кто мы? Зачем мы? Не пора ли нам на волю? А не послать ли куда подальше оккупантов, под которыми понимались русские? Неспокойна Чечено-Ингушетия (тогда чеченцы и ингуши были в составе единой республики). Пламя занялось с выступлений по экологическим проблемам – в Гудермесе был заложен самый крупный в мире биохимический завод. Митинги, протесты. Власти растеряны перед этой массой разгоряченных людей, не знают, что им говорить, как поступать. Самое привычное: запугать митингующих всевозможными карами, объявить их жалкой толпой. Но не те времена, чтобы, только загрохочет начальственный голос, народ тут же кидался врассыпную по переулкам. Митинг становится все монолитнее, он заходится в крике: «Долой Фотеева!» (это первый секретарь обкома КПСС), «Долой Керимова!» (председатель Совета Министров республики).

Власти зовут из Москвы специалистов. Академики и доктора наук простыми фактами, понятными цифрами убеждают: строящийся биохимический завод будет выпускать абсолютно безвредный для здоровья человека лизин – кормовую добавку для животных, объясняют, что микроорганизмы ну никак не опасны. Разъяснения не принимаются. Властям, любым – местным ли, московским ли, – веры нет. Да и вообще не имело значения, что строили и зачем. Не биозавод – нашли бы другую причину, чтобы слиться на площади в едином крике: «Долой!!!» Накипело. Ненависть рвалась наружу.

Во главе Чечено-Ингушетии при Советской власти никогда не ставили ни чеченца, ни ингуша – не доверяли Советы представителям коренных наций. В 1990 году республику наконец-то возглавил чеченец – Доку Завгаев. Горбачев, будучи первым секретарем Ставропольского крайкома КПСС, поддерживал дружеские отношения с Завгаевым, секретарем соседнего Чечено-Ингушского обкома. Тогда еще чеченцы не воровали стада у казаков, не уводили в заложники людей, не пускались в откровенный разбой, да и вообще никакой границы, даже символической, между Ставропольем и Чечено-Ингушетией не существовало.

Когда Горбачев стал генеральным, он поставил Завгаева первым секретарем в Грозном. У Завгаева в то время были серьезные замыслы преобразований, в его руках оказалась самая крупная и сильная республика на Северном Кавказе. Отзывы о нем я услышал положительные.

Валентин Степанков, бывший генпрокурор России, сказал мне: «Я встречался с Завгаевым в 1990 году. Это умный, прекрасно понимающий характер своего народа политик».

Но даже умный политик в Чечне вынужден считаться с местными традициями. А главная местная традиция была элементарна в своей доходчивости: сидеть в руководящем кресле – значит иметь право распоряжаться людьми и собственностью. А чтобы усесться в руководящее кресло, нужно обязательно быть членом партии, потому была такса: 5 тысяч рублей – и ты член КПСС. За эту сумму тогда можно было обзавестись «Жигулями».

Власть в республике издавна была товаром, который без затей и лишних переживаний обменивался на деньги. Продавались все должности – от министра до звеньевого в колхозной бригаде. Механизм прост: даешь взятку за свое назначение, а потом собираешь мзду с тех, кого сам назначаешь. В результате все начальники платили друг другу, а им всем платил дань народ.

Когда пришло время митингов, на одном из них выступил крестьянин со страстным призывом: «Дорогая интеллигенция! Мы ценим вас за ваши знания, ваш высокий ум и передовые общественные идеалы. Но просим вас снизить размер взяток за поступление в институт и высокие оценки на сессиях, нам уже не по карману учить наших детей. Поэтому образованными людьми с прогрессивными взглядами становятся не самые умные, а самые богатые». Как это актуально и в наши дни. Речь, понятно, не о Грозном – там все учебные заведения стерты с лица земли.

Завгаев национальную традицию взяточничества не порушил, а развил и отполировал до блеска. Фактически республикой стали управлять четыре брата Завгаевых, через которых распределялись все должности. Если в советские времена с этим бы смирились даже непокорные чеченцы, то во время перестройки борьба с наглым обогащением должностных лиц выступила на первый план. Борцов Завгаев объявил националистами.

Четыре преступления, за которые Дудаева нужно было немедленно арестовать и отдать под суд

И тут является генерал Дудаев. Юрий Скуратов, другой бывший генеральный прокурор, считает, что Завгаев обрадовался, когда в республику приехал Дудаев: «Он думал, что советский генерал поможет уберечь Чечню от беды, но на Дудаева сделали ставку сепаратисты, и сам генерал оказался лютым националистом. Из блока Завгаев – Дудаев ничего не получилось».

И не могло получиться, добавим мы.

Образ волка, с которым чеченцы себя сравнивают: мол, мы такие же дерзкие и отважные, вцепимся в глотку любому врагу, – стал эмблемой открывшегося 23 ноября 1990 года в Грозном Общенационального конгресса чеченского народа. Собрались все, кто был сколько-нибудь известен в Чечне. В качестве почетного гостя на съезд был приглашен командир дивизии стратегических бомбардировщиков, базировавшейся под эстонским городом Тарту, Джохар Дудаев. Речи на конгрессе были страстные, но мало осмысленные. Требовали всего, обвиняли всех, рвались снять всех руководителей. Но не было главной идеи, главного направления. Идею сформулировал Джохар Дудаев.

Вспоминает Леча Салигов, один из тех, кто поднимал народ против строительства биохимического завода:

«На первом съезде Общенационального конгресса чеченского народа я сидел рядом с Дудаевым, точнее, за его спиной. И когда ему предоставили слово, то он, перед тем как пойти на трибуну, отдал мне свою фуражку. Я слушал речь генерала с генеральской фуражкой в руках. Слушал и не верил своим ушам: мыслимое ли дело, советский генерал, командир соединения стратегических ядерных бомбардировщиков предлагает чеченцам выйти из состава государства, которому он служит, и просит принять к сведению, что готов быть военным министром в будущей независимой Чечне. Мне было абсолютно ясно, что через день, максимум через два после такого воинственного выступления Дудаев будет снят с поста и разжалован».

Асламбек Аслаханов, депутат российского парламента, высказывается более резко:

«Я, когда слушал выступление Дудаева, то насчитал четыре преступления, за которые его нужно было немедленно арестовать и отдать под суд. И ничего. Я позже разговаривал с Грачевым, Шапошниковым о Дудаеве: ведь это ненормально, когда советский генерал выступает с такими подстрекательскими призывами. Они мне говорят: «Все нормально, Джохар – отличный парень, наш человек».

С головы нашего человека не упал не один волос. Хотя в тот год власть в стране была еще не настолько деморализована, чтобы позволить себе не обращать внимания на подобные заявления: хочу быть министром обороны независимой Чечни. Выступления в Баку с требованиями независимости подавлялись десантниками, с прибалтами вели переговоры, имея за спиной танки и отряд «Альфа». А тут – будто комар пропищал. Делегаты принимают декларацию о государственном суверенитете Чеченской республики – ни звука со стороны Москвы. Напомню, на дворе 1990 год.

Но к Скуратову стоит прислушаться: Общенациональный конгресс и самого Дудаева породил Доку Завгаев. Он решил создать при себе карманную оппозицию, пусть интеллигенты потешатся – пар и выйдет, а мы, партийцы, будем по-прежнему всем распоряжаться. Изощренный и дальновидный план. Главным для Завгаева было тогда – сохранить власть. И он надеялся ее упрочить с помощью общественной организации, ручного – так ему представлялось – Общенационального конгресса чеченского народа. И, скорее всего, его расчет оправдался бы. Если бы у Конгресса нежданно-негаданно не появился лидер. Завгаев полагал, что генерал Дудаев погостит на родине, покрасуется на декоративном съезде – и отбудет командовать дивизией. Дудаев остался. Он хотел одного: неависимости своего народа.

Чем генерала привлек Тазит?

Джохар Дудаев в то время в Чечне был малоизвестен. Хотя чеченцы гордились, что их земляк дослужился до генерала. Присвоение Дудаеву этого звания в 1989 году стало событием общенационального масштаба. Возбужденно писала тогда местная газета: «Никто в многодетной семье Дудаевых не думал, что когда-нибудь порог родового дома переступит Джохар с генеральскими погонами на плечах и голубыми лампасами на форменных брюках». А мы добавим: никто и подумать не мог, что вместе с человеком с голубыми лампасами в Чечню ворвется безумная бойня, конца-края которой не видно и сегодня.

В Чечне генерал обычно появлялся раз в год – приезжал в отпуск. Род его не входил в число авторитетных, влиятельных, можно сказать, что Дудаев захудалого происхождения. В Чечне принадлежность к мощному, древнему тейпу означала, что за судьбу можно не тревожиться, она состоится. А Дудаеву из-за бедности и слабости тейпа после окончания школы пришлось отправиться искать свою судьбу в чужие края. Сначала Джохар поступил на физико-математический факультет Северо-Осетинского университета. Отзанимался первый курс – не даются науки. Поступил в Тамбовское авиаучилище, выучился на летчика.

Как и всякого советского офицера, Дудаева повозило по просторам страны – Сибирь, Украина, снова Сибирь, наконец благословенная Прибалтика. В одном из военных поселений приглянулась ему русская провинциалочка Алла, дочка начальника гарнизона. Она была с претензией на культурность – сочиняла стихи, писала картины. Джохар ей глянулся тем, что похож на Лермонтова. И правда, какая-то нервная агрессивность в нем чувствовалась, что-то такое во взгляде ощущалось. Знакомая поэтесса по этому поводу заметила: если и похож Дудаев на Лермонтова, то в исполнении Николая Бурляева. Она имела в виду, вышедший в 1988 году слащавый фильм «Лермонтов» с Бурляевым в главной роли. Но когда много позже Дудаев укрепится во власти, его облик изменится, станет далеко не поэтическим. Журналистка Ирина Дементьева подслушает в грозненском автобусе разговор двух молодых чеченок: «Ты видела, вчера по телевизору генерал Дудаев выступал. Южноамериканские усики, зачем-то надел темные очки, ну Пиночет Пиночетом!»

Дудаевы в гарнизоне держались обособленно, в гости никого не звали, а когда их приглашали, приходили, но держались отчужденно. Сослуживец Джохара Александр Гроо вспоминает: «У него, по-моему, друзей не было. Чтобы у него была какая-то своя компания или он имел с кем-то тесные дружеские отношения – такого я не помню». Жили Дудаевы так, будто завтра им срываться с места, кто ни зайдет к ним, удивляется: мебель всегда стояла неразобранная. Притом что квартира в Иркутске у Джохара была трехкомнатная и переезжать он никуда не собирался.

Жены офицеров обычно быстро сходятся – гарнизонная жизнь заставляет сближаться. Алла держалась всегда одна. Была не без странностей. Гроо наблюдал ее в домашней обстановке: «Как-то пригласил Дудаев к себе домой, был какой-то повод выпить. Жена его как робот была у него в доме. Говорили о ней всякое: и что она усики ему подбривает, и ноги ему моет, а потом сама вытирает… Такие были разговоры. В общем, сели мы за стол, она поставила бутылку коньяка и все. Джохар Мусаевич говорит: «Что, мы из горла будем пить?» Она принесла стаканы. Он говорит: «А закусывать – рукавом будем?» Она принесла плитку шоколада и фруктов. Дудаев выпил всего одну рюмку, остальное споил мне. Подливал мне и заставлял пить, а сам чуть отпивал из своей рюмочки. Так и выпили весь коньяк. Хорошо, что я перед этим позавтракал плотно…»

Вечерами Джохар и Алла читали стихи, он тоже, под стать супруге, не чужд был поэзии, живописи. «Я бы назвал его военным интеллигентом», – отозвался о нем Александр Осипов, заместитель командующего стратегической авиацией страны, они вместе служили в одном из гарнизонов. И привел пример: Дудаев любил читать наизусть «Тазит» Пушкина. Признаюсь, я проскочил мимо этого произведения. Взял с полки том: любопытно, почему чеченский генерал запал именно на эту поэму русского поэта?

Речь идет о молодом чеченце Тазите. Не в разбоях и набегах, а в мечтаньях проводил он дни. Отец недоумевает:

 
«Где ж, – мыслит он, – в нем плод наук,
Отважность, хитрость и проворство,
Лукавый ум и сила рук?
В нем только лень и непокорство».
 

Тазит и в самом деле, с точки зрения истинного чеченца, какой-то странный: сидит на берегу и часами слушает, как ревет Терек. Дома рассказывает, что видел, как по дороге «тифлисский ехал армянин». Без стражи. Отец поражен:

 
«Зачем нечаянным ударом
Не вздумал ты сразить его
И не прыгнул к нему с утеса?»
Сын только очи потупил.
 

Другой случай. Два дня и две ночи Тазит где-то пропадает. Наконец возвращается в родной домой. В его рассказе проскальзывает: видел на кургане «от нас бежавшего раба». Отец:

 
«Ужели на аркане
Ты беглеца не притащил?»
 

Опять потупленные очи. Очень странный чеченец.

Отец в отчаянии:

 
«Он только знает без трудов
Внимать волнам, глядеть на звезды,
А не в набегах отбивать
Коней с ногайскими быками
И с боя взятыми рабами
Суда в Анапе нагружать».
 

Совсем ни на что не годный сын. Но это была еще не полная глубина падения. Тазит снова исчезает – нет его два дня и три ночи. Является. Сообщает, что видел убийцу брата, тот был «один, изранен, безоружен». Отец уверен, что Тазит «в горло сталь ему воткнул и трижды тихо повернул». «Но сын молчит, потупя очи».

Отец разъярен:

 
«Поди ты прочь – ты мне не сын,
Ты не чеченец – ты старуха,
Ты трус, ты раб, ты армянин!»
 

Горские народы тогда презирали армян – те были не способны на кровную месть.

Отец выносит приговор:

 
«Будь проклят мной! поди – чтоб слуха
Никто о робком не имел…
Чтоб дети русских деревень
Тебя веревкою поймали
И как волчонка затерзали…»
 

Эти строчки мужественный генерал произносил сквозь слезы. Неслыханное унижение: гордого чеченского волка русские дети водят на веревочке. Должно быть наоборот! Это чеченские дети должны в своих аулах водить на веревке мечтательных русских. Пушкин не дописал поэму, но замысел был такой: Тазит уходит к русским, принимает христианство, участвует на стороне России в войне против горцев и погибает в бою от руки отца… Потом этот сюжет поэт подарит Гоголю, и тот напишет «Тараса Бульбу», в котором знаменитое: я тебя породил, я тебя и убью.

Если кого невзлюбит, то, считай, человеку не жить

Мы говорим – генерал Дудаев, генерал Дудаев, наверное, все знают, как он выглядел. А что он был за человек? Знаем, что военный, что летчик. Теперь вот узнали, что Пушкина читал. А какова суть его личности, каков его характер? В этом нам поможет разобраться уже упоминавшийся Александр Гроо, военный штурман, служивший с 1974 по 1979 год вместе с Джохаром Дудаевым в одном гарнизоне дальней авиации под Иркутском. Тогда, в 70-х, и предположить никто не мог, что Чечня будет бороться за свою независимость под руководством Джохара Мусаевича. Вот что рассказывает Гроо:

«Он был очень обязательным человеком: если что-то пообещал, то обязательно сделает. И ничего не спускал с рук. Самая большая головная боль для командиров подразделений в Советской армии – это солдаты. Они набирались в основном из Средней Азии и служили по принципу: первый год – моя-твоя не понимай, а второй – я старик, и все должны служить мне. А у Дудаева не было ни пьянок, ни дедовщины, и вообще никаких проблем с рядовыми.

Любил устраивать смотр солдат – проверить, кто как одет, нет ли расхождений с уставными требованиям. Если видел, что у кого-то погоны с наворотами, то срывал их с корнем, а если у кого сапоги были на, как мы говорили, пол-литровой подошве, то самолично отрубал топором каблуки. Засучит рукава – а он худощавый, жилистый был – и давай срубать на пеньке! А потом этими каблуками по солдатскому хребту! Однажды один солдат его не поприветствовал – темно было, он Дудаева просто не разглядел. Так Дудаев схватил его одной рукой за шиворот, а другой – за ширинку, и вот так буквой «г» повел. Солдат головой все двери открыл. Еще он любил проверять солдат на музыкальность: подойдет и по уху! Жестокий был человек, очень жестокий. Но слушались его беспрекословно.

Если кого невзлюбит, то, считай, человеку не жить. Был один майор, так он его просто съел. Чем он ему не нравился – не знаю, но он очень его не любил. И еще были в гарнизоне такие люди, о которых он говорил: «В порошок сотру!» Но и прикрывал подчиненных. Был случай: заместитель командира полка по политической части и еще несколько человек устроили вечеринку с девушками легкого поведения. Потом подошли еще три человека, и между ними завязалась драка. В итоге одного выбросили в окно. История, конечно, жуткая: замполит, член партии, второй человек в полку – и вляпался в такую историю! Но Дудаев тогда был командиром полка, дружил с этим человеком. И замял дело. Замполит не был не то что привлечен к уголовной ответственности, но даже не понижен в звании – отделался легким испугом.

Был как-то эпизод, когда в одной из драк между деревенскими и офицерскими детьми наших мальчишек сильно побили. Дудаев, узнав об этом, собрал человек десять лейтенантов, велел им надеть полевую форму, взять ремни и отлупить пацанов. И отлупили! После одного такого рейда все драки закончились.

Нельзя сказать, чтобы он пользовался сумасшедшей популярностью. Он требовал уважения к себе, и его уважали.

Дудаев никогда не подчеркивал свою национальность. Но в эскадрилью к себе набрал только ингушей и чеченцев.

Дудаев был очень тщеславный человек. К примеру, он рассказывал, что в академии он учился среди тех, кого отобрали в космонавты. Но потом мы узнали, что все это хвастовство…

Власть он любил, стремился к ней – это было заметно. Помню, как он всеми правдами и неправдами добивался, чтобы ему присвоили летчика-снайпера, хотя он для этого ничего не сделал, не отлетал ни одного зачета. А как он страстно добивался, чтобы ему побыстрее присвоили звание полковника… Хотя летчик он, надо признать, был отличный. Сколько мы с ним летали – проблем никаких не возникало.

Не пил и не курил. Мы как-то отмечали повышение в звании двух наших офицеров, ну и, естественно, собрались по этому поводу. Дудаев, он тогда был заместителем командира полка, выпил, наверное, всего граммов пятьдесят нашего авиационного бодрящего напитка – разведенного спирта».

Итак, непьющий, жестокий, тщеславный. Достаточно ли этих качеств, чтобы стать непререкаемым лидером в Чечне? Нет и еще раз нет. Для чеченцев все эти качества ничто. В отличие от Гамсахурдиа или Тер-Петросяна, Дудаев – лидер искусственный. Его известность в 1990 году не сравнить с бешеной популярностью Руслана Хасбулатова или Асламбека Аслаханова.

Хасбулатов мощно выдвинулся, когда его избрали первым заместителем Ельцина, тогда председателя Верховного Совета России. Понятно, что Хасбулатову очень нравилось быть вторым лицом в России, и предложение стать быть первым в Чечне он воспринял бы как плевок в лицо.

Аслаханов – имя в России не звонкое, но в Чечне по известности и авторитету, по влиятельности он был на равных с Хасбулатовым. Он возглавлял комитет по законности Верховного Совета России, проявил себя как неутомимый борец с коррупцией. Сделал впечатляющую карьеру в органах МВД – сначала СССР, а затем России. Генерал-полковник милиции. В 1989 году за участие в операции по обезвреживанию террористов, захвативших самолет с 54 заложниками, был награжден орденом Красной Звезды. Располагает непререкаемым авторитетом и среди московских чеченцев, и в республике. Властный, решительный человек.

Я спросил Асламбека Аслаханова: мог он в 1991 году возглавить Чечню? «Мог, – твердо сказал генерал. – Когда я прилетел в Грозный, меня на руках вынесли из самолета. Но я милиционер, мое дело – бороться с преступностью. А власть не по мне». Как же многим не хватает подобной трезвой оценки своих возможностей!