Текст книги "Зубы дракона. "Властелин мира""

Автор книги: Николай Дашкиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Рассказ китайца очень похож на басни для детей; а после целого дня похода Андрею нестерпимо хочется спать, но вежливость заставляет его слушать. И память кое-что схватывает невольно, просто так, как запоминаются лица и цифры, звуки и ощущения. Потом врач-китаец помогает Лаптеву в госпитале и творит настоящие чудеса своими уколами, спасая обреченных на смерть…

Мысли молниеносны. Воспоминания вмиг пронеслись в мозгу Андрея Лаптева и натолкнули на решение: нужно немедленно сделать умирающей уколы. Возможности научной медицины исчерпаны, так не помогут ли эмпирические методы народной медицины Китая?

Андрей бросился к больной. По предписанию старого врача-китайца в случае шока нужно колоть серебряной иглой. Таковой, безусловно, нет. Пусть будет обычная, от шприца. Но, куда же колоть?

Лаптев на минутку закрыл глаза, и перед ним всплыл бронзовый муляж с многочисленными отверстиями. Врачкитаец рассказывал, что сдающий экзамен на звание врача, должен безошибочно проколоть иголкой в муляже каждое из замазанных смолой отверстий, чтобы оттуда брызнула красная жидкость, имитирующая кровь… Боже упаси, ошибиться хоть на миллиметр!

Наверное, с точки зрения китайских народных лекарей Андрей Лаптев в эти секунды творил что-то неимоверное, недопустимое. И иголка была не такой, как предписывалось, и "жизненные точки" на бронзовом муляже не совпали бы о теми пятнами, которые оставляла игла шприца на теле больной; не доставало уверенности и движениям доцента. Однако уколы давали желаемый результат: металлическая игла раздражала нервные узлы, вызывала реакцию в организме, на который медикаменты уже не действовали.

Лаптев колол и колол, а над ним, раскрыв рот, стоял брат больной. Он поглядывал на врача с уважением и опаской: непонятные действия русского, его обеспокоенный взгляд позволяли ожидать невозможного, и в то же время заставляли задумываться, не сошел ли он с ума?

Больная не реагировала на уколы.

Казалось, пора бросить напрасные попытки. Но Лаптев цеплялся за единственный шанс спасти жизнь человека. И вот ему показалось, что в состоянии больной произошли какие-то, еще нечетко выраженные сдвиги.

Легкими полутенями на лице начали появляться краски. Едва заметно вздрогнул проколотый иголкой мускул. Хриплый стон сорвался с уст женщины.

Стон!.. Это проявление боли и страдания прозвучало сейчас как первый крик младенца: жизнь вступала в свои права – с ее болями и радостями, чувствами и порывами.

Андрей выпрямился, вытер пот и веселыми задорными глазами посмотрел на брата больной:

– Ну?

Тот смутился, не зная, радоваться или извиняться. Судьба Кушум оставалась для него неясной; он лишь видел, что русский очень доволен.

– Как тебя зовут, друг?

– Хаким, господин доктор.

– Будешь меня убивать?

Хаким промолчал, а Лаптев снова склонился над больной. Радоваться рано; отбита только первая атака смерти, а сколько еще будет таких наступлений?!

– Сагиб, это были мулла и какой-то незнакомец.

– Незнакомец?..– Андрей поднял голову и задумался.– Слушай, Хаким, ты не можешь узнать, кто он такой?.. Подожди, не сейчас… И – еще одно. Если ты не хочешь, чтобы погибла твоя сестра – следи внимательно! Не допускай к дому никого, не бери воды из колодца, плодов с огорода. Все будешь носить из нашего лагеря, понял?

– Понял, сагиб. Это… англичанин?

– Мне кажется, да…– осторожно ответил Лаптев. Злобно вспыхнули глаза Хакима, стиснулись могучие кулаки. Он вышел из хижины и вернулся только через час.

– Его никто не знает, сагиб. Говорят, это – моулеви, ученый-богослов. Он уже уехал.

Андрей ничего не сказал. Хаким потоптался и вышел. Всю ночь он кружил вокруг хижины, присматриваясь к причудливым ночным теням и прислушиваясь к шорохам в лесу. И всю ночь его сердце разрывали стоны сестры, доносившиеся из хижины старого Ойяма.

Глава XIX
ДРАКОН ПОКАЗЫВАЕТ ЗУБЫ

– Нет, нет, я вас не пущу. Взвесьте сам: фанатичная толпа, подстрекаемая провокаторами, может наброситься на вас и растерзать. Пострадаете не только вы. Ваша смерть вызовет страшную резню. Вы слышали сегодняшнее сообщение?.. В Калькутте начались взаимные погромы между мусульманами и индусами; гибнут сотни людей… Неужели вы хотите погибнуть и потянуть за собой многих?

– А если погибнет он?..– тихо спросила Майя.

– Андрей?.. Нет, не погибнет! – гордо ответил Калинников.– Это такой человек, что…

– А если больная умрет?

– Ну, тогда…– Калинников потер лоб и раздраженно поморщился.– Зачем такие мрачные прогнозы?

– Господин профессор, я считаю себя врачом, меня учили смотреть правде в глаза.

– Мисс Майя, оставим эти разговоры. Право, это ни к чему! Уверяю вас, все закончится благополучно.

– Тогда дайте мне машину, я поеду домой. У моего отца есть лекарство против сепсиса, действующее лучше пенициллина.

– Упаси бог! Вас могут перехватить. К тому же свободной машины нет.

Майя укоризненно покачала головой:

– А ваш "виллис"? Его отремонтировали только вчера, а вы без него обходились вполне свободно.

– Нельзя, Майя, Нет.

– Простите.

Девушка гордо подняла голову и вышла из палатки. Калинников вздохнул и сел к столу.

Опасения девушки не были безосновательны. Как знать. что может случиться, если больная умрет?.. В Индии назревают большие и горькие события и, неизвестно, чем они закончатся.

Каждому, хоть немного мыслящему человеку было ясно, кому нужна религиозная вражда среди индийцев. Англичане прекрасно усвоили принцип "разделяй и властвуй". Ныне, после окончания второй мировой войны, когда Азия расправляет плечи, сбрасывая колонизаторов, индийцы готовятся нанести решительный удар тем, кто сосал кровь из страны на протяжении столетий. Империалисты хотят разбить могучий народный гнев на два потока, столкнуть один с другим и утихомирить, пусть даже ценой гибели сотен тысяч людей. Андрею, попавшему между двумя потоками, в самом деле может быть туго. Но как ему помочь?

Уже несколько раз Калинников порывалоя на помощь Лаптеву, которого полюбил за непримиримую откровенность, за достойное похвалы упорство и настойчивость, однако сознавал, что это ни к чему, снова садился за стол, чтобы ежеминутно поглядывать на часы и ждать сводок с "наблюдательного пункта".

Как на войне, один из санитаров с биноклем в руке сидел на дереве и докладывал обо всем происходившем во дворе старого Ойяма. Был момент, когда в лагере подняли тревогу и схватились за оружие. Калинников пристыдил слишком воинственных медиков. Теперь положение, кажется, улучшилось: толпа разошлась, шум утих. И лишь Андрей Лаптев оставался один на один со смертью. Что же он сейчас делает?

Раздумье Калинникова прервал негромкий рокот автомобильного мотора, а следом за этим испуганный голос дежурного:

– Товарищ профессор!.. Товарищ профессор!

Калинников выбежал из палатки:

– Что случилось?

– Украли!.. "Виллис" украли!.. Я стою, вдруг..

– Успокойтесь. Никто его не крал. Мисс Майя по моему разрешению поехала домой. Она просто забыла вас предупредить.

Калинников посмотрел вслед машине. Она, подпрыгивая на ухабах, с бешеной скоростью мчалась к плотине. В сумерках лучи фар то чертили по земле, то взбирались вверх, почти до облаков.

– Разобьется, чертова дивчина! – восхищенно сказал профессор. На миг на сердце стало тепло и приятно, будто он встретился вновь со своими юными годами и приветствовал их, как дорогих друзей.

В самом деле, разве ему, Калинникову, могло помешать чье-то запрещение, если бы речь шла о жизни любимого человека?.. Сейчас, когда поседели виски и тело донимают всевозможные болезни, можно соображать мудро и рассудительно. Он сделал это: уговаривал девушку, доказывал, запрещал. Если бы она подчинилась, похвалил бы ее разумом. Но сердце сказало бы: нет, не любит она Андрея!

А может быть, так было лучше? Какая-то горькая эта любовь – очень пылкая, способная на самопожертвования, но печальная, обреченная на вечное беспокойство. Ах, Андрей, Андрей! Почему ты не сдержал своего порыва в те минуты, когда сердце еще не опалило огнем?

– Михаил Петрович,– послышался голос с дерева.– Можно слезать? Уже ничего не видно. В хижине зажглась аккумуляторная лампочка, но кто-то сразу же занавесил окна.

– Хорошо, слезайте. У Лаптева, наверное, все в порядке. Еще долго стоял профессор возле своей палатки, бесстрастно поглядывая на яркие звезды, на вершины деревьев, которые вырисовывались на фоне неба дрожащими расплывчатыми силуэтами, и думал о том, как быстро проходит жизнь и подходит старость. Как-то незаметно для самого себя задорный кочегар Мишка Калинников превратился в опытного, солидного профессора, который, слава богу, живота не нажил, но уже поседел и лишился половины волос из буйного чуба. Тот Калинников, Мишка, раздувая ноздри, принюхивался бы сейчас к неповторимым запахам ночных джунглей, порывался бы куда-то в погоню за мечтой, как четверть столетия назад, когда перед ним в стамбулском тифозном бараке она явилась в исповеди умирающего академика. Тот Калинников, горячий и нетерпеливый, помчался бы сейчас к больной с твердым убеждением, что только его присутствие спасет ей жизнь.

Милый, смешной мальчишка! Он полагался только на себя, на свое мужество и самоотверженность и с большой неохотой отдавал даже малую часть тяжести, которая отягощала неокрепшие плечи. Может быть, поэтому у него и не хватило настойчивости осуществить мечту Федоровского о жизнетворных белках из жестких опилок и бурьяна.

Вот теперь, с опытом и знаниями, взяться бы за все сначала. Но – поздно. И кто знает, что лучше: горячий порыв солдата, врывающегося первым во вражеский окоп, или мудрая рассудительность полководца, который, сидя в надежном блиндаже, очень часто решает судьбу битвы.

И вновь мысль профессора вернулась к открытию академика Федоровского и к Сатиапалу. Обидно сознавать, что открытие, по праву принадлежащее Советскому Союзу, чахнет в руках человека, не способного довести дело до конца.

С мыслью о том, что нужно любой ценой заставить Сатиапала выполнить последнюю волю академика, Калинников и уснул.

Его разбудил негромкий звук автомобильной сирены.

Профессор схватился ,и выскочил из палатки. Ему навстречу бежала Майя, а из "виллиса" вылезал Сатиапал.

– Михаил Петрович, дорогой, как дела?.. Простите меня за своеволие… Я просто не могла… Где Андрей Иванович?

Девушка, очевидно, не уснула и на минутку. Ее черные глаза лихорадочно блестели, волосы растрепались, на одежде и на лице лежал слой серой пыли.

– Доброе утро, мисс Майя. Все в порядке. Я сейчас поеду к Лаптеву. Хорошо, что вы привели машину.

– Здравствуйте, господин профессор,– подходя, поздоровался Сатиапал.– Мы поедем вместе.

– Здравствуйте. Я полагаю, вам лучше этого не делать.

– Вы ошибаетесь.

– Возможно. Что ж – прошу. Мисс Маня, вы остаетесь.

Девушка умоляюще взглянула на отца, но тот отвернулся и пошел к машине. Через минуту "виллис" выехал из лагеря.

Почти все время ехали молча, и только вблизи от хижины старого Ойяма Сатиапал сказал:

– Я хорошо знаю, что происходит в Калькутте. Именно для того, чтобы кровавая резня не повторилась здесь, я и приехал сюда.

– Будьте осторожны, господин Сатиапал!

Навстречу машине спешил высокий широкоплечий юнота. Он преградил путь к хижине и угрожающе спросил, обращаясь в основном к Сатиапалу:

– Кто такие? Что нужно?

– Нам нужно видеть русского врача,– быстро ответил Калинников, не желая, чтобы в разговор вмещался его спутник. Но тот пренебрег осторожностью.

– Я – Сатиапал и хочу поговорить с мусульманами Навабганджа. Но прежде всего мне нужно видеть больную.

– Нет! Уходи прочь, раджа! Ты не переступишь порога этой хижины! Хватит того, что натворила твоя дочь!

– Одумайся, глупец!..

Неизвестно, как закончился бы этот далеко не миролюбивый диалог, если бы на крыльцо не вышел Андрей Лаптев. Он молча, устало поклонился Сатиапалу, пожал руку Калинникову и тихо сказал:

– Хаким, успокойся. Ты ищешь врагов не там, где нужно.

– Как больная? – хрипло спросил Сатиапал.

– Немного лучше. Уснула.

– Я привез вам лекарство. Вот оно.

Андрей возражающе покачал головой и незаметным движением глаз показал на Хакима, который впился взглядом в сверток в руках Сатиапала.

– Вы убеждены, что пенициллин поможет?

– Да.

– Хорошо. На всякий случай знайте, что я буду здесь.

Сатиапал круто повернулся и пошел к машине. Калинников дружелюбно улыбнулся:

– Устал, Андрей?

– Очень.

– Что передать мисс Майе?

– Да что же…– Андрей изображал из себя равнодушного.Скажите, пусть не волнуется, больная поправляется.

– И все?

– Конечно.

Калинников с улыбкой погрозил пальцем и, поворачиваясь, чтобы идти, сказал:

– Угнала у меня машину, ездила целую ночь, привезла отца. Ходит сама не своя… Вчера хотела бежать сюда, чтобы ее убили вместо тебя… Ну, что скажешь?

– Скажите… Скажите…– Андрей схватил руку профессора и крепко стиснул ее.– Нет, я сам скажу!.. Хаким, умываться!

Хаким удивленно заморгал глазами. Он не мог понять характера этого русского. От каких-то пустячных слов доктор будто ожил, повеселел и, как мальчишка, фыркал, разбрызгивая воду так, что радуга играла в капельках.

– Ну, дорогой, пойди взгляни на свою сестру. Только краешком глаза, а то сглазишь.

Кутум спала. Видно было, что ей еще очень плохо, но со вчерашним и сравнить нельзя.

– Хватит, хватит!.. Ну что, будешь меня убивать, Хаким?

Великан смущенно улыбался.

Из-за куста выглянул Ойям. Побаиваясь кулаков Хакима, старик вчера убежал куда глаза глядят, и теперь робко подходил к собственному дому.

– А, доброе утро, баба! – крикнул Лаптев.– Идите, идите сюда! Садитесь. Садись и ты, Хаким… Я хочу рассказать вам одну басенку, хотите?.. Так вот. Жили-были две труженицы пчелы. Вместе работали, вместе питались, вместе оборонялись. Многим хотелось отведать их меда, да только уж очень остры жала у пчел… И вот однажды приходит к улью лиса и говорит первой пчеле: "Глупая, как ты терпишь : твоя сестрица уверяет, что самое сильное в мире – солнце. Но даже младенцам известно, что самый сильный – ветер. Он тучку принесет и солнце закроет!". Сказала и ушла. А пчела и думает: "Действительно, недогадливая у меня сестрица. Нужно научить ее уму-разуму". И начала учить. Из-за учения пошла такая ссора, что сестрицы не только забыли о добывании меда, а начали жалить одна другую… Вновь приходит лиса: "А, говорит, ссоритесь? Ну ссорьтесь, ссорьтесь, а я медом полакомлюсь!". Ест она мед, от удовольствия глаза жмурит. Сестрицы-пчелы этого не видят, кричат одна другой: "Солнце!", "Ветер!". А лиса еще и подзадоривает: "Так ее, так! Дай ей духу!". Ну что, понятна басенка?

– Понятна! Ха-ха-ха. Понятна! – захохотал старый Ойям, вытирая слезы.– Глупые пчелы! И солнце и ветер одинаковы по силе. Ха-ха-ха.

– А ты понял, Хаким?

– Понял, сагиб, – резко ответил он.– Виновата первая пчела. Если бы не она, получила бы лиса жало в нос!

– Так не будь этой первой пчелой! Знаешь ли ты, что могло случиться, если бы ты убил дочь Сагиапала или его самого? Случилось бы то же, что и в Калькутте: там мусульмане и индусы режут друг друга, а англичане – смеются!

Старый Ойям раскрыл рот: вот так басня! Речь шла будто о пчелах, а выходит, что о людях?.. А Хаким, нахмурив лоб, думал над тем, что сказал русский. В басне все просто и понятно, а вот между мусульманами и индусами ссора гораздо острее и глубже.

Андрей Лаптев больше ничего не сказал. Он не хотел, чтобы его обвинили в коммунистической пропаганде. Пусть басня говорит сама за себя.

К вечеру того же дня по просьбе Сатиапала созвали под старым баньяном все население Навабганджа. Люди сначала шли неохотно; мусульмане и индусы толпились отдельно, недоброжелательно поглядывая друг на друга. Но все избегали угроз и ругани, зацепка для ссоры отпала: Кушум чувствовала себя значительно лучше; Сатиапал не побоялся приехать к тем, кто недавно проклинал его. Взаимное недоверие постепенно исчезало.

Сатиапала слушали внимательно и даже охотно. Он говорил метко и страстно, ссылался на аллаха и Брахму, доказывал, что нет большей беды, чем братоубийство, напомнил, что никогда не разделял индийцев по религиозным признакам и дал землю не только индусам, но и мусульманам. Это была правда, и толпа откликнулась одобрительным гулом. В конце речи, когда удалось полностью овладеть вниманием народа, Сатиапал поднял принесенный с собой сундучок раскрыл его и вынул горсть ярко-красных кристаллов.

– Смотрите, люди! Каждый из этих кристалликов стоит больше ста рупий. В них я вложил все средства, полученные в наследство, и стал почти нищим. Это я сделал для вас. Каждая семья получит от меня такой кристаллик. Знайте, что отныне вам не угрожает голод! Я научу вас превращать в пищу бурьян и траву, кору и древесину. Эту пищу охотно будут есть животные. А в случае голода…

Сатиапал прервал речь и тревожно посмотрел на индийцев. Они молча пятились от него, будто услышали что-то очень страшное. Глаза, загипнотизированные красным мерцанием кристаллов, лихорадочно блестели. Губы шевелились,– то ли неспособные промолвить, то ли стараясь сдержать возглас удивления. Голод! Кто способен бросить вызов голоду в Индии?.. Только бог или… или… сумасшедший!

– Куда вы, люди? – горько усмехнулся Сатиапал.– Я в здравом уме и отвечаю за свои слова… Может быть, когданибудь вы с благоговением будете вспоминать мое имя. Для меня это безразлично. Я сейчас прошу вас испробовать. Если у кого-нибудь от новой пищи погибнет скот, я уплачу его стоимость. Я готов попробовать мясо каждого зарезанного животного, лишь бы вы убедились, что оно не отравленное…

Сатиапал в этот момент был достоин сожаления. Он, очевидно, надеялся на полный триумф, поэтому и пригласил на сходку профессора Калинникова, не объясняя для чего именно. Но чуда не вышло. Чудотворец был вынужден умолять людей взять то, что заслуживало преклонения, независимо от того, кем и когда оно создано.

Калинников не знал языка, но понял почти все. Ему стало жаль, просто по-человечески жаль Сатиапала.

– Бери! – шепнул профессор Хакиму, который стоял рядом.Бери, не ошибешься!

Тот с боязнью взглянул на Калинникова и отодвинулся назад.

– Да бери же! – сердито прошептал Калинников. – Приказываю!

И вот Хаким начал медленно пробираться через толпу. Люди оглядывались на него, будто он шел на казнь. Глаза Сатиапала вспыхнули благодарностью. Он сбежал с невысокого помоста, на котором стоял, и протянул индийцу три красных кристаллика:

– Будь счастлив, дружище! Живи, богатей, и…– у него перехватило дыхание, и он отвернулся.

– Бери! – толкнул Калинников другого индийца, уже незнакомого. Тот, увидев, что Хаким не испепелился на месте, не провалился сквозь землю, пошел уже охотнее и получил тоже три кристаллика. А потом, как бывает всегда, каждому из толпы гптказалось, что на его долю подарка не останется, не хватит. Люди решительно пробивались к Сатпапалу, получали по кристаллику и с опаской вертели в руках.

– Похоже на зуб акулы…– тихо промолвил кто-то.

– Зуб акулы?..– радостно подхватил Сатиапал. Он уже пришел в себя и снова стал прежним самоуверенным раджой, который говорит для истории.– Нет, дружище! Назовите их лучше "зубами дракона". Того дракона, который прогонит прочь иностранцев и поможет освободиться нашей прекрасной Индии!

Наступила тишина. Кто-то шепотом переспросил:

– Что сказал раджа?.. Что?

Аллегория осталась нерасшифрованной, Сатиапал не понимал народа, народ не понимал его.

Глава XX
МИСТЕР КРОССМАН КЛАДЕТ ЗУБЫ НА ПОЛКУ

Какую же цель преследовал Джаганнатх Сатиапал, когда гордо бросил вызов английскому империализму, поднимая, как оружие, горсть кроваво-красных кристаллов? Может быть, этот препарат неизвестно каким образом был способен уничтожить захватчиков и защищать в бою свободолюбивых?.. Или Сатиапал видел перед собой долгие годы освободительной войны, разрушенные селения, вытоптанные поля,– то время, когда препарат академика Федоровского помог бы индусам одержать победу над захватчиками? В самом деле, какое же назначение мог иметь сугубо мирный препарат, призванный только поддерживать, утверждать жизнь?

Нет, замыслы Сатиапала были более величественными и дальновидными! Иногда он сам пугался своей мечты.

Профессор считал, что препарат академика Федоровского способен буквально перевернуть дипломатию и экономику, преобразовать духовную сущность человечества всей планеты, раз и навсегда устранить войны и насилие.

"Голод, только голод правит миром! – внушал сам себе Сатиапал.– Это грубое, животное чувство заставляет человека лгать и убивать, унижаться и обливаться потом. Достаточно уничтожить голод – и никто не захочет покоряться эксплуататорам и колонизаторам. Капитализм отомрет тихо и незаметнЬ, как муха осенью… А история на золотых скрижалях запишет имя того, кто дал человечеству по-настоящему свободную жизнь".

Может быть, Сатиапал преувеличивал. Может быть, не учитывал, что при капиталистических условиях изготовление "зубов дракона" тоже станет бизнесом, и трудящиеся заплатят за эрзац-еду своим потом и здоровьем. Но было ясно, что препарат Федоровского мог принести кое-кому большую неприятность. Английская разведка учла это.

Кто знает, откуда стало известно о направлении исследований Сатиапала. Возможно, сам профессор перед кем-то обмолвился неосторожным словом или какой-то из агентов "Интеллидженс Сервис" пронюхал что-нибудь у слуг, которые по делам изредка выезжали за пределы имения, но за Сатиапалом несколько лет назад была установлена систематическая слежка. Просматривалась его корреспонденция, фиксировались редкие приемы гостей, учитывались закупки приборов и химикатов. И когда весной 1946 года Сатиапал, по данным агентурной разведки, начал секретные переговоры с промышленниками о строительстве небольшой химической фабрики для изготовления неизвестного препарата, на сцену был выпущен Майкл Хинчинбрук со своим помощником Чарлзом Бертоном.

Майкл Хинчинбрук – предпоследнее колесико многоступенчатой разведывательной машины – знал об опытах профессора Сатиапала ровно столько, сколько нужно знать шпиону, чтобы определить главное и не гнаться за второстепенным. В конце концов, его мало интересовало, что нужно выкрасть. Как верный пес, который по приказу хозяина мчится поднять или отнять какую-либо вещь, он послушно принял задание и с тех пор прикладывал все усилия, чтобы достигнуть цели.

Чарли Бертон чуть не ускользнул из рук Майкла Хинчинбрука. Шпиону пришлось призвать на помощь всю свою находчивость, чтобы укротить непокорного помощника. И это удалось сделать. Бертон все-таки вышел на свидание, заискивал, выкручивался и поклялся выполнять все приказы.

Нет, Хинчинбрук теперь не даст себя одурачить! Он сделал вид, что поверил Чарли, но критерием искренности поставил весьма реальное условие: выкрасть не только кристаллы, но и все бумаги, касающиеся открытия. Для выполнения задания Хинчинбрук обещал дать все необходимые инструменты, кратко проинструктировал Бертона и назначил время и место следующего свидания.

Но встреча не могла состояться. Майк Хинчинбрук получил по радио приказ немедленно отправиться в Навабгандж.

Ох, если бы от этом знал Чарли Бертон! Не теряя и минуты. он бежал бы из имения Сатиапала. Теперь же он покорно выполнял волю Хинчинбрука, отыскивая для него то, что с удовольствием схватил бы сам.

Случай представился вскоре: как-то ночью раджа неожиданно выехал из имения, передав через слугу, что вернется не раньше, как через несколько дней. Он так спешил, что забыл в кармане старого костюма ключи, не запер двери кабинета и своей комнаты – вообще вел себя так, будто произошло нечто чрезвычайное.

Когда Чарли установил все это, ему пришла в голову мысль, что Сатнапал просто устроил ловушку, чтобы поймать на горячем своего ненадежного помощника. В первую ночь Бертон не отважился выйти из комнаты. На следующее утро он случайно подслушал отрывок разговора рани Марии с управляющим имением и узнал, что речь шла не о злом намерении Сатиапала, а о каких-то неприятных событиях, которые, очевидно, задержат раджу в Навабгандже.

Как только во дворце уснули, Чарли отправился на поиски. О, нет, он не хотел попасть в ловушку, как рыжая крыса Хинчинбрук! Резиновые сапоги, резиновые перчатки, плотный халат, респиратор на лице,– кажется достаточно, чтобы защитить себя от всевозможных хитроумных препаратов и не оставлять предательских следов.

В таком обмундировании Чарли Бертон походил на существо с другой планеты или, по меньшей мере, на работника противочумной лаборатории. И двигался он так, словно попал в опасную зону и ежеминутно ожидает взрыва.

На миг зажигался фонарик, его луч выхватывал из темноты какой-нибудь предмет, а потом Чарли Бертон действовал наощупь. Ему не приходилось, как в свое время Хинчинбруку, лихорадочно ковыряться отмычками в щелях замков, проклиная изобретательных слесарей. Ключи Сатиапала открывали любые двери и дверки. Все было бы прекрасно, но, к сожалению, Чарли никак не мог отыскать необходимого.

Кристалликов – и красных, и синих – он прихватил порядочно, а вот рукописей и расчетов не нашел. Может быть, среди многочисленных бумаг, заполняющих шкафы и сейфы, и нашлось бы что-нибудь достойное внимания, но Чарли решил действовать только наверняка.

Первая разведка закончилась неудачей. Безрезультатно прошла и следующая ночь. В третью Бертон обнаружил сейф, который нельзя было открыть ключами из связки Сатиапала. Да еще какой сейф! Замаскированный, вмурованный в стену, с толстой, если судить по выстукиванию, дверкой. Чарли обнаружил его совершенно случайно, когда заглянул под стол в кабинете профессора.

Как кот на сало, поглядывал шпион на стальную преграду. Он не имел ни инструмента, чтобы открыть замки, ни взрывчатки, чтобы взорвать ее. Оставалась единственная надежда на то, что Сатиапал куда-то спрятал ключи от сейфа, и их удастся отыскать.

Несколько часов Чарли дюйм за дюймом исследовал пол комнаты, ковырялся в мебели, заглядывал в каждую щелочку. И, очевидно, только упорство отчаяния помогло ему заметить тоненькие линии сдвига крышки тайника на одной из стенок старинного массивного шкафа.

Да, там были ключи! Бертон судорожным движением схватил их и оглянулся, как волк, который захватил добычу и боится, как бы ее не вырвали у него изо рта.

Вокруг было тихо. Где-то далеко щебетали предутренние птицы. В щель за темной занавесью на окне заглядывал мутный рассвет.

С огромной осторожностью Бертон вставил ключ в сейф и, чутко прислушиваясь, повернул его. О, ему очень хорошо известны хитроумные сигнализационные устройства, погубившие не одного шпиона! Не надавишь какой-нибудь микроскопической кнопочки – и вот уже в комнате охраны надрывается звонок, тебя фотографируют аппараты, а то, гляди, в лицо плюнет свинцом пистолет-автомат.

Если судить по внешним, не вполне надежным признакам, на этот раз опасности не было. Сатиапал, очевидно, плохо знал техническое оснащение современных гангстеров и, как богачи прошлого столетия, полагался лишь на толщину стенок сейфа и на совершенство его замков. На всякий случай Чарли отодвинулся как можно дальше и открывал дверку с невероятной осторожностью.

Как он и предполагал, в сейфе лежала одна-единственная папка – обыкновенная, потрепанная папка, годная скорее для никому не нужных черновиков – и несколько баночек с кристаллами.

Не сдержав радости, Чарли схватил папку и лихорадочно развязал ленточки.

Сомнений нет – найдена рукопись профессора Сатиапала! Не монография в роскошном переплете,– всего лишь наскоро исписанные листы обычной бумаги. Однако стоимость таких вещей оценивается совсем не аккуратностью и чистотой письма. Рукописи Сатиапала нет цены!

Подумал об этом Чарли Бертон, и вдруг защемило у него в груди. Все закончено, добыто одно из самых выдающихся открытий нашего времени, средство достигнуть высшей ступени славы и богатства!.. Так неужели отдать все это Хинчинбруку?!

"Погоди, погоди…– Бертон вскочил.– А если…"

Чарли едва удержал победный смех. Он знал, как отомстить Хинчинбруку. Недаром томится в бамбуковой трубке смертоносная змея – эфа. Впустить ее в сейф. Воздуха ей хватит, без еды она проживет долго, только будет злее с каждым днем… Пусть Хинчинбрук сам откроет стальную дверку. Пусть радуется удаче! Он получит совсем не то, на что надеется!..

Светало. Еще несколько минут – и проснется челядь. Бертон, не обращая внимания на опасность выдать себя, сбегал в свою комнату, принес и выпустил из бамбуковой трубки в сейф змею и лишь тогда вздохнул с облегчением. Теперь можно и отдохнуть. Сегодня вечером состоится решающая встреча с Хинчинбруком, нужно набраться сил. Бертона разбудили выстрелы и лай собак. "Что?.. Что такое?.." Чарли заметался по комнате, готовый провалиться сквозь землю.

– Стреляй!.. Всех стреляй!..– кричал кто-то во дворе, а Бертону казалось, что речь идет о нем, и в дверь вот-вот ворвутся вооруженные люди. Он бросился к окну, чтобы выпрыгнуть в случае опасности… и увидел, что ничего страшного нет. Просто среди двора грызется свора собак, а управляющий имением с двумя индийцами забрались на крышу невысокой беседки и стреляют.

– Что случилось? – опросил он, выходя на крыльцо.

– Убегайте, сагиб, собаки взбесились! – испуганно вскрикнул старый Джоши. Он сидел на дереве, крепко обнимая руками ствол.

В следующий миг Чарли понял, что действительно нужно удирать: прямо на него мчался огромный пес.

"Хинчинбрук! – блеснула мысль у Бертона.– Это он устроил! Только он!"

Чарли не ошибся. Сатиапаловские псы стали Хинчинбруку костью в горле. Шпион сумел поквитаться с ними посвоему : бросил через изгородь полузадушенного котенка, который еще не проявлял признаков бешенства, но уже носил в себе миллиарды зародышей страшной болезни. Псы растерзали жалкого пришельца. А через месяц начали терзать один другого. Их пришлось перестрелять. Не взбесился только Самум, но и его взяли под суровый присмотр. Отныне имение оставалось почти без охраны.

Случись это вчера, Бертона охватил бы панический страх. Он ждал от Хинчннбрука всего, но не такой сатанинской изобретательности. А сейчас Чарли лишь злорадно усмехался: пусть, пусть! Рыжая бестия сама себе копает яму, прокладывает путь к собственной могиле. Ну, так приходи же скорее!

Хинчинбрук не пришел ни в назначенный час, ни на другой день, ни на третий…

Никогда и никого не ждал Чарли с таким нетерпением. Оно было пламеннее ожидания любовного свидания, нестерпимее желания утолить жажду. Бертон знал, что если не рассчитается с Хинчинбруком, не уничтожит его – будет мучиться всю жизнь.

Так что же случилось с Хинчинбруком?.. Неужели во время блужданий в джунглях рыжий попал в пасть тигра?.. Только бы не это, только бы не это! Он не заслужил такой легкой смерти!