Текст книги "Зубы дракона. "Властелин мира""

Автор книги: Николай Дашкиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

Глава ХХШ
ЧАС РАСПЛАТЫ

Как оглушенный громом стоял Чарли Бертон у входа в «пуджа бари». Перед глазами плыли радужные круги, руки невольно сжимались в кулаки, а в груди то замирало, то бешено билось сердце.

Он мог ожидать чего угодно, но только не этого. Ну, увлеклась Майя Лаптевым; ну, влюбилась в него. Русский был, да и уехал, а Чарли останется. Рано или поздно Майя стала бы его женой.

И вот теперь все пошло прахом. Рушилось все, ради чего Чарли рисковал своей жизнью: Сатнапал бездумно раздал кристаллы, а вместе с ними и тайну препарата; его дочь вышла замуж за другого. Что же осталось самому Бертону? Жалкая роль подручного Сатиапала? Объедки чужой славы?.. Это был полный крах надежд и мечтаний. Не будь Хинчинбрука, Бертон убил бы в эту минуту Андрея Лаптева и поставил точку в конце собственной биографии.

Мысль о том, что рыжая бестия будет жить и дышать, злорадствовать и пакостить, показалась Бертону невыносимой. Нет, первым должен погибнуть Майкл Хинчинбрук, и этого уже не долго ждать!

Чарли посмотрел на часы – четверть восьмого. Ровно в девять надо встретить Майкла за пределами имения и провести сюда, через заранее приготовленную лазейку. Праздник будет в разгаре, никто ничего не заметит.

Уже улеглось во дворце возбуждение, вызванное неожиданным событием. И у рани Марии уже высохли слезы на глазах, Сатиапал меньше хмурился. А Лаптев и Майя то улыбались беспричинно, то умолкали, глядя друг на друга.

Никто не обращал на Бертона внимания. Возможно, в другое время Чарли с интересом поглядел бы на танцоров в причудливых масках, прислушался бы к экзотическим мелодиям старинных песен, посмеялся над забавным кривляньем царя обезьян Ханумана – персонажа древнеиндийской эпической поэмы "Рамаяна". А сейчас в нем кипела злоба против всего и всех, он поглядывал на часы, проклиная их медленный ход.

В аллее погас свет. Начиналось представление любимого в Бенгалин театра теней. В нем играют настоящие актеры, но зритель видит на белом экране только их силуэты.

Удобная минута!.. Чарли отодвинулся в сторону, в тень, потом дальше, в кусты, и уже оттуда стал пробираться ко дворцу. Он шел легким острожным шагом, часто оглядывался, и все же не замечал, что следом за ним, с такой же осторожностью, движется еще кто-то.

В кустах у крыльца Бертон остановился. Встреча с Хинчинбруком – не свидание с любимой. Надо приготовиться ко всему,может быть, даже к наихудшему.

Чарли проверил пистолет и запасную обойму, вынул изза пазухи туго скрученный сверток – рукопись профессора Сатиапала – и после короткого раздумья положил его на землю, прикрыв листьями. Теперь можно вступать в единоборство с Хинчинбруком.

Бертон прислушался: как будто где-то звонит звонок… Да, да! В гостиной трезвонит телефон. Видимо, телефонист уже отчаялся вызвать абонента, так как сигналит по-всякому – и коротко, и длинно, и непрерывно на протяжении минут.

– Черт возьми! – шепотом выругался Бертон. Надо уходить прочь отсюда – вдруг кто-нибудь услышит звонок и примчится.

Действительно: прошлепали чьи-то босые ноги, а вслед за тем из гостиной послышался голос служанки:

– Что?.. Кого?.. Русского сагиба?.. Сейчас!

Бертон насторожился: что-то произошло. Что именно? К телефону прибежал Лаптев. По его ответам нельзя было догадаться, о чем идет речь, но свои "да… да" и "хорошо" он произносил все серьезнее и тревожнее. Окончив разговор, русский вышел на веранду и остановился, потирая рукой лоб.

– Что случилось, мой дорогой? – к нему подошла и нежно прижалась Майя.

– Несчастье, Майя… в Навабгандже вспыхнула эпизоотия неизвестной болезни. Дохнут животные. Нам надо немедленно ехать; собирайся, дорогая.

– Но ведь это животные, Андрей… Не люди… И ты не зоотехник и не ветеринар.

– Ах, Майя, ты даже не представляешь, что будет! Дохнет скот, который… кормили "пищей богов"!

Ахнула и умолкла Майя. Наступила тишина. "Хинчинбрук! Снова Хинчинбрук!" – чуть не крикнул Бертон. Он злорадствовал, что замыслы Сатиапала потерпели крушение,– можно ли желать большего! – и одновременно чувствовал еще более острую ненависть к своему бывшему шефу.

– Не говори ничего отцу. Его появление в Навабгандже сейчас нежелательно.

– Хорошо, дорогой. Ты скажешь ему сам, что надо. Я пойду собирать вещи. Мы сюда больше не вернемся?

– Нет.

Поцелуй. Страстный стон, – от которого у Бертона искривилось злобой лицо, – и шаги: мужские в направлении "пуджа бари", а женские – во дворец.

Чарли провожал взглядом стройный силуэт и сам чуть не стонал от отчаяния и злости.

Вот она проходит по комнатам,– одно за другим вспыхивают окна, это Майя включает свет. Сейчас засияет стеклянная дверь зала с балконом, потом соседняя с ней, левееЕще несколько комнат, и Майя войдет в свою спальню, начнет торопливо швырять в чемоданы все, что попадется под руку,– ей сейчас ничего не надо, ничего не жаль. Х-ха, ее будеть греть любовь!

Но что это? Почему засияло не левое, а правое окно за стеклянной дверью?.. И дальше – направо и направо, к башне, к кабинету… Куда она идет? Зачем? '

И вдруг Бертон вскочил с земли. Да разве же не ясно: жена хочет принести в приданое мужу украденные у отца секреты!.. Очень мило… Иди, дорогая иди!.. Ты найдешь в сейфе совсем не то, чего ожидаешь!

И вдруг вспомнилось: а Хинчинбрук?! Майю можно ненавидеть и желать ей смерти, но разве сравнима эта ненависть с бешеным желанием отомстить паршивой рыжей крысе, причинившей столько зла?!

С тревогой следил Чарли за скачкообразными вспышками света в окнах дворца. Еще три комнаты… Нет, уже две…

И Чарли не выдержал. Он выскочил из кустов и бросился вдогонку за Майей. Скорее, скорее! Сейчас все решают секунды.

В кабинет Сатиапала он вбежал в тот миг, когда девушка взялась рукой за задвижку тайника. Услышав топот, она быстро повернулась и холодно спросила:

– Что вам угодно?

– Я хотел то же спросить у вас…– тяжело дыша, Бертон преградил путь к сейфу и скрестил руки на груди. – Мистер Лаптев не получит бумаг профессора Сатиапала, нет!

– О,– презрительно засмеялась Майя,– не слишком ли много вы берете на себя? И откуда вы узнали об этих бумагах вообще?

– Узнал. И защищаю их потому, что не желаю делиться с другими. Сатиапал обещал их мне.

– Мерзавец!.. Прочь с дороги!

– Майя! Я люблю вас и не желаю вашей гибели. Идите отсюда, идите немедленно, или я прибегну к силе и позову сюда профессора. Вы не посмеете даже коснуться сейфа!

Она молча, насмешливо смотрела на него, а он чувствовал, как пылает у него лицо и стыд, настоящий, давно не испытываемый стыд давит его, делает в собственных глазах маленьким и жалким, ненужным и достойным презрения. А Майя в своем холодном величии вырастает во что-то светлое, привлекательное, чего ему не приходилось встречать в жизни.

Она не сказала больше ничего, круто повернулась и вышла. Чарли вытер пот, запер кабинет и сунул ключ в карман. Идя через анфиладу комнат, он выключал за собой свет, и гам себя спрашивал: зачем он это делает? Казалось, все потеряло цену за эти несколько минут.

Но вот со стороны Майиных комнат послышались голоса.

– Нет, нет, Андрей, я сегодня поехать не могу. Я приеду завтра, обязательно приеду!.. Пойми: есть очень важная причина. Я расскажу тебе позже. И знай, как верная жена в разлуке с мужем, я заплету волосы в одну косу, и расплести ее сможешь ты один… Ну, не принуждай же меня, дорогой!

И снова острая ненависть пронзила сердце Бертона. Надо кончать. Четверть десятого, Хинчинбрук уже злится.

Во дворе суетились люди, готовя автомашину. Никто не заметил, как Бертон тихонько выскользнул из ворот имения, никто не заметил, как несколько минут спустя на углу полуразрушенной каменной стены вырисовался сначала один силуэт, а затем и второй. А когда старенький "фордик", громко отстреливаясь, выезжал со двора, два шпиона уже входили в кабинет Сатиапала.

– Здесь?..– Хинчинбрук, держа наготове пистолет, сверлил острым взглядом тревожную полутьму.– Закрой окно. Зажигай фонарик!.. Показывай, где?

Чарли Бертон покорно выполнял распоряжения рыжего Майкла. Он не выдавал себя ни взглядом, ни жестом. Пусть Хинчинбрук видит перед собой все того же подчиненного, который может иногда поворчать, но сделает все, что ему прикажут.

– Бери отмычку, открывай!

– Майкл, у нас мало времени. Может быть…

– Бери!

Бертон пожал плечами и полез под стол. Он знал, что на него сейчас направлен пистолет, но не боялся этого: пока сейф не открыт, Хинчинбрук не выстрелит. А отмычкой можно орудовать сколько угодно – хоть до утра.

Тихо позвякивала сталь об сталь. Чарли старательно менял отмычки, пробовал различные ключи и шепотом ругался. Наконец вылез из-под стола:

– Ни черта! Надо взрывать.

– Мальчишка!.. Отойди прочь! Нет, дальше, вон туда. И дай мне, будь добр, твой пистолет!

Чарли отдал оружие. Он, конечно, мог выстрелить сейчас, но это была бы не месть.

Теперь пришла его очередь волноваться.

– Ну быстрее же, быстрее, Майкл! – торопил он Хинчинбрука. – Нас могут накрыть.

Бертон действительно боялся: сорвется все, обдуманное до мельчайших деталей!

Хинчинбрук напрягся, его движения стали мягкими, вкрадчивыми. Он, как хирург, нащупывал слабое место замка.

Еще немного вниз… вверх… в сторону… Знакомо звякнули пружины. Медленно начала открываться дверца сейфа.

В тот миг, когда из стальной камеры упругой темной лентой прямо в лицо Майкла Хинчинбрука вылетела смертоносная эфа, Чарли Бертон точным, заранее рассчитанным движением схватил оба пистолета, в два прыжка подскочил к двери, открыл ее и запер уже с другой стороны.

Тяжело дыша, он прильнул ухом к щели. Хинчинбрук стучал изо всех сил, – может быть, в неистовстве топтал змею, – а затем простонал:

– Проклятье!

И в этом восклицании было столько ненависти и боли, такая неутолимая жажда жизни, что Чарли не удержался и нарочито громко захохотал.

Он теперь уже не боялся никого и ничего.

Отомстить Майе?.. Лаптеву?.. Уничтожить все имение?

Он наслаждался своим могуществом, возможностью безнаказанно причинять вред кому угодно.

Нет, убивать не стоит. Надо насладиться местью и прежде всего над Майей. Надо увидеть, какое у нее станет лицо, когда выяснится, что сейф – пуст.

Бертон направился на розыски Майи. Она сидела рядом п отцом на скамье в конце одной из аллей и что-то говорила.

– … А почему же, – добродушно ответил Сатиапал. – Не только можно, но и нужно… А, Чарли! Идите-ка сюда. Знаю: вы обиделись на меня за то, что я не сообщил вам о широком эксперименте с "зубами дракона". Так вот, знайте: я передаю для опубликования часть своих материалов. В советской прессе. Не возражаете?

– Ни в коем случае! – ответил Бертон с веселой беззаботностью.

Майя посмотрела на него с пренебрежительным удивлением, но он выдержал ее взгляд, да еще дерзко подмигнул.

– Жаль только,– продолжал Сатиапал,– что я не успел упорядочить свои записи. Ну ничего: за два-три дня я кое-что сделаю.

– Я уеду завтра, папа! – тихо напомнила Майя.– На рассвете.

– Ну, что ж,– тогда придется тебе заканчивать самой. Пойдемте.

Шли молча, и каждый думал о своем. Сатиапалу почемуто было очень грустно, будто он навсегда прощался со своими мечтами и надеждами. Майя, пылая от стыда, укоряла себя за молчание и бросала уничтожающие взгляды на Бертона. А тот шел, тихо насвистывая, и едва сдерживал смех: х-ха! Торжественная процессия! Знаменательная передача рукописи будущей представительнице Советского Союза.

У двери своего кабинета Сатиапал остановился и вынул из кармана ключ. Но тут его взгляд упал на щель замка. Из нее торчало железное колечко.

– Странно! Я, кажется, не пользовался запасным ключом.

Сатиапал легонько толкнул дверь, и она открылась. Чарли инстинктивно нащупал пистолет в кармане: кто знает, не бросится ли навстречу Хинчинбрук?

Прошло несколько томительных секунд, пока Сатиапал нащупал выключатель. А когда вспыхнул свет, воедино слились три удивленных восклицаия.

Комната была пуста. У стола валялась размозженная змея. Из-под скатерти виднелся угол толстой дверцы открытого сейфа.

Сатиапал побледнел, бросился к хранилищу и сразу же выпрямился.

– Кто?..– он спрашивал самого себя, без гнева, а с удивлением. – И почему здесь эта змея?

– Это сделал Чарлз Бертон, папа! – выкрикнула Майя. – Ты обещал ему отдать свои секреты – вот он и захватил их заблаговременно!

Чарли презрительно пожал плечами, не желая даже отвечать. Пусть злится, пусть бесится при одной мысли о том, что никогда в советской прессе не будет опубликован труд профессора Сатиапала,– молчаливое превосходство Чарли нанесет еще более глубокую рану ее душе. Вот тебе за все оскорбления, за все издевательства! Час расплаты настал!

– Чарлз Бертон?.. – задумчиво переспросил Сатнапал, Нет, он этого не сделает. Это ему ни к чему, ведь он и сейчас уже знает немало, а вскоре будет знать все… Так кто же?.. Может быть, снова тот рыжий вонючий хорек?

Профессор засмеялся и положил руки на плечи Бертона и Майи.

– Ну, мои дорогие, почему загрустили?.. Что произошло…Украли рукопись? Все пропало?.. Вор смеется над нами?.. Нет, посмеемся над ним мы!.. То, что написано там, я смогу восстановить в течение нескольких дней и все-таки напечатаю, черт возьми! Рукопись перестала быть секретной в тот миг, когда я вынес кристаллы за пределы имения. Но в ней нет и быть не может самого главного, самрго важного: рецептуры изготовления биокатализаторов Сатиапала – Федоровского. Самые выдающиеся ученые всего мира могут биться в поисках разгадки тайны на протяжении долгих лет,– так же, как они бьются сейчас над проблемой лечения рака,– и лишь слепой случай или гениальное вдохновение сможет подсказать им правильный путь.

Сатиапал вынул из кармана потертый бумажник, раскрыл его и достал из потайного отдела черный пакетик. Потряс за уголок. На ладонь выскользнуло несколько кусков фотопленки.

– Вот здесь – действительно достойное внимания и шпионов, и самых выдающихся ученых. Еще года два я не буду разглашать главного секрета,– нам с Вами, Чарли, придется поработать немало! Но мы и сейчас не будем терять времени даром: "силос Сатиапала", "пища богов" уже вышли в мир. Пусть "зубы дракона" изготовляются на фабриках всех стран: только одпн компонент смеси, микроскопические количества биокатализатора им будет поставлять Джаганнатх Сатиапал!

Майя с молчаливым обожанием слушала отца. Едва не скрипел зубами от злости Чарли Бертон; обманут! Еще раз обманут, оплеван, осмеян!

Но он сдержал себя. Итак – игра не окончена. Итак – надо жить и бороться. А там увидим, кто будет смеяться последним!

Чарли с трудом дождался конца монолога самовосхищенного Сатиапала и, воспользовавшись удобным моментом, выскользнул в парк. Надо немедленно уничтожить украденную рукопись или хоть спрятать ее в более надежное место!

Вот и знакомый куст. Но где же сверток?.. Он лежал здесь, в ямке, старательно засыпанный сухими листьями, Кто его взял? Неужели Хинчинбрук!

– Хинчинбрук!! – Чарли втянул голову в плечи, оглядываясь вокруг.– Хинчинбрук!.. Он выжил, его не берет ни пуля, ни яд змеи – ничто!.. Вот, может быть, и сейчас он подкрадывается тихо-тихо… Все ближе… ближе…

Чарли замер в тоскливом ожидании. Его глаза готовы вылезти из орбит, чтобы разглядеть то, чего не увидела бы и кошка; его слух напрягся до боли, до тоскливого звона в ушах.

Тихо вокруг, мертво.

Но вот где-то далеко послышались выстрелы, душераздирающий крик. В небо взметнулось зарево.

– Хинчинбрук!!! – вскрикнул Бертон и бросился во дворец.

Глава XXIV
СЫН ПРОТИВ ОТЦА

Нет. Это был не Хинчинбрук! Начинался страшный пожар, охвативший всю Индию в конце 1946 года,– безумие, спровоцированное колонизаторами, сплошная цепь преступлений, совершенных людьми, доведенными общим безумием до последней границы человеческого.

Кровавые события 16 августа 1946 года в Калькутте распространились на сельские округа Бенгалии и на провинцию Бихар. Индусы уничтожали мусульман, мусульмане – индусов. Сосед восставал против соседа, приятель против приятеля. Во имя чего?.. Чего не разделили бедняки, которым в одинаковой степени не хватало пищи и которых одинаково угнетали и собственные помещикн-заминдары, и колонизаторы-англичане?

Нищета, голод, нечеловеческая усталость довели людей до отчаяния, но не нашлось достаточного количества умных и храбрых, которые сумели бы направить народный гнев по нужному руслу. Люди погибали в стычках, начинавшихся иной раз по самому незначительному поводу, и никогда не удавалось найти зачинщиков, так как каждый обвинял другого.

Нет, это не Хинчинбрук вызвал индусско-мусульманскую резню. Даже его неисчерпаемых способностей творить зло не хватило бы на это. Таких, как он, в Индии были сотни и тысячи, и лишь в своей массе они, послушные винтики, составляли ту машину угнетения и уничтожения, которой руководили холеные руки лордов, находящихся за тысячи миль отсюда.

А Майкл Хинчинбрук на рассвете второго дня Калипуджи доживал свои последние минуты.

Укушенный змеей, он взбесился от злобы. Если бы ядовитые зубы эфы вонзились ему в руку, в ногу, он отсек бы их, не колеблясь. Но укус пришелся в шею, возле уха.

Хинчинбрук мог закричать, упасть к ногам Сатиапала, моля о спасении, однако не сделал этого. Даже погибая, этот человек не хотел признать себя побежденным. Он еще надеялся на свою счастливую звезду: от укуса ядовитой змеи умирают не все.

Специальным зажимом из числа инструментов воравзломщика Хинчинбрук поймал кончик ключа в щели замка, открыл дверь и выбрался из кабинета. Безоружный, он не решался искать Бертона и помчался по знакомой дороге напрямик к берлоге в джунглях, где провел немало дней в последние месяцы.

При свете карманного фонарика Хинчинбрук заглянул в зеркальце.

Ранка под ухом похожа на царапину, сделанную иглой. Даже не верилось, что это укус. Но кожа вокруг ранки уже посинела и покрылась красными пятнышками; налилось лицо, запухали глаза.

– Проклятье! – прохрипел Хинчинбрук.

Он был один в джунглях. Вой волком, бейся головой о стволы деревьев – никто не откликнется, никто не поможет.

А уже нельзя ни сидеть, ни лежать. Невыносимо болит шея. Вдоль позвоночника мечется раскаленная игла, ритмично впиваясь в затылок. Не хватает воздуха, в ушах стоит звон, словно от чрезмерно большой дозы хинина.

Надо двигаться,– куда угодно, как угодно, лишь бы избавиться от немилосердной боли.

Хинчинбрук шел долго, неимоверно долго,– сначала через джунгли, потом по шоссе,– терял сознание, падал, но поднимался снова. Уже ничего не болело, лишь конвульсивно дергались мышцы, да все тело стало непослушным, чужим.

На рассвете, вблизи какого-то селения, он упал и не смог подняться. До него, полуглухого и почти слепого, долетели крики и стоны, гул пожара, запах гари.

Радуйтесь, святые отцы-иезуиты! Даже умирая, Майкл Хинчинбрук думал только о том, что не выполнил задания и не наказал предателя-помощника.

Он не дожил лишь нескольких минут, чтобы увидеть обезумевшую толпу, двигавшуюся по дороге к имению Сатиапала.

* * *

Пылал пожар. Метались по дороге кровавые блики. В канаве у шоссе, оскалив зубы, беззвучно хохотал мертвый Майкл Хинчинбрук.

Из кустов выполз худой, запаршивевший шакал. Его тусклые глазки блудливо оглядывались по сторонам, изъеденные язвами уши стригли воздух. И без того пугливому страшно: в джунглях творилось что-то непривычное. Но голод взял верх над страхом, и животное направилось к трупу.

Послышался рокот, меж деревьев блеснул свет, из-за поворота дороги на большой скорости выскочила грузовая автомашина. Шакал мгновенно юркнул в кусты.

Взвизгнули тормоза. Из машины выскочил Чарли Бертон. Он склонился над трупом, отшатнулся и, схватившись рукой за голову, прошептал:

– Хинчинбрук…– а вслед за тем во все легкие: – Господин профессор! Смотрите – Хинчинбрук!

Сатиапал вылез из кабины, несколько секунд молча смотрел на мертвого шпиона, а потом махнул рукой:

– Поехали, Чарли. У нас нет времени.

– Сейчас. Я проверю, нет ли…– Бертон наклонился снова, чтобы ощупать карманы Хинчинбрука.

– Оставьте! – брезгливо поморщился Сатиапал.– До этого ли сейчас? Разве вы не видите, что творится в селении?

Он прислушался, затем бросился к машине, выключил свет и потянул Бертона в кусты.

Это было сделано вовремя. Спустя минуту к автомашине подбежал огромный детина с залитым кровью лицом. Он остановился, заглянул в кабину, зло грохнул чем-то тяжелым по ветровому стеклу, свистнул и помчался дальше.

Следом пробежало еще двое. А потом со стороны пылающего селения послышался какой-то неясный шум: грохот, топот, басистое гудение возбужденной, разгоряченной толпы.

С факелами в руках, хотя уже рассвело, с кольями, топорами, мотыгами по дороге бежали люди. Залитые своей и чужой кровью, с безумными глазами, они спешили крошить и уничтожать, кричали друг другу:

– Скорее! Скорее!.. Спешите на "прасад" к Сатиапалу!

– Го-го-го!.. Принимай, раджа, гостей!

– Хо-хо-хо!.. Не слишком ли маленьким будет для нас "пуджа бари"?

Им было весело!

Сатиапал стоял в кустах, зажав мертвой хваткой руку Бертона, сухими гневными глазами смотрел на пробегавших мимо и беззвучно шептал:

– Поздно… поздно…

Он вдруг спохватился:

– Чарли, надо немедленно бежать в имение! Надо предупредить всех: ни единого выстрела. Бросить все, пусть уничтожают, разрушают. Убежать в джунгли, да, убежать!

Он вынул из кармана крошечную бутылочку, плеснул из нее жидкость сначала на Бертона, затем на себя:

– Теперь нам не страшны змеи. Бежим. Быстрее!

Но как бежать в джунглях! Цепкие ветви сплелись в сплошные сети, корни заплели землю, стволы оскалились острыми сучками. А на дорогу не выйдешь: по ней плетутся отставшие от толпы.

– Скорее, Чарли, скорее!.. – Сатиапал вдруг поморщился и остановился. – Проклятый корень! Нога подвернулась, теперь не смогу идти быстро.

Сжав зубы, напряжением воли превозмогая нестерпимую боль, старик прошел еще несколько сот ярдов и сел.

– Чарли, я вывихнул ногу, идите сами. Спасите рани Марию и Майю.

– Ну, что вы, профессор! Я не могу вас оставить!

– Идите! – крикнул Сатиапал.– Эх, почему вы так поздно рассказали мне о случившемся в Навабгандже?!

Профессор скрипнул зубами и наклонился, развязывая шнурок.

"Почему так поздно?! – Чарли выхватил пистолет и, не целясь, выстрелил в широкую спину. – Потому!.. Потому!".

Сатиапал покачнулся. Схватился рукой за грудь. Выкрикнул с отчаянием и болью:

– Чарли!.. Мой дорогой!.. Что ты наделал?!.. Ты ведь мой сын!

– А, даже сын?! – Бертона охватила бешеная злоба.– Хватит дурачить!.. Хватит!.. Хватит!.. Хватит!..

Он стрелял, пока не вылетела последняя гильза, заглянул в ствол, плюнул и бросил пистолет в кусты. Подошел к убитому, вынул из его кармана потрепанный бумажник м пачку денег. Сел невдалеке и закурил. Вот теперь действительно все. Это последняя жертва на его пути. Исчезни из памяти все, что было до сих пор! Отныне Чарлз Бертон, будущий профессор и член многих академий мира, станет честным человеком.

Даже тут, рядом с трупом убитого, Чарли не сдержал желания хоть краешком глаза взглянуть на сокровища, владельцем которых стал. Он медленно, с наслаждением раскрыл бумажник Сатиапала.

Но что это!.. Где же черный конвертик с кусками фотопленки?.. Все, что угодно,– чековая книжка, письма, фотографии, а конвертика нет… Может быть, он выпал?.. А может быть, в кармане?

Еще и еще ощупывал Чарли Бертон того, кто действительно был его отцом, и едва не кричал в отчаянии: старик снова обманул его!

Погоди, а не вынула ли этот конвертик Майя?!.. Да, да,только она!.. Это ведь ей хотелось принести своему мужу приданое, достойное дочери раджи!

Ну, так трепещи же! Чарли Бертон найдет тебя всюду, и в конце концов получит свое!

Он еще раз взглянул на Сатиапала и быстро пошел вдоль шоссе.

Катилась беда к имению Сатиапала – многоглазая, многорукая, грозная. Был в ней и справедливый гнев против всех богачей, и фанатическое бешенство одурманенных; стремление к справедливости, и черная слепая злоба.

Началось все с незначительного. Передох в Навабгандже скот, питавшийся "силосом" Сатиапала. Запечалились, заволновались бедняки. А потом вспомнили, что раджа поручился своим имуществом за каждое животное и решили получить свое. Взяли посохи в руки – не близкий ведь путь – и двинулись торной дорогой – и мусульмане, и индусы. Надеялись мирно поговорить с раджой, да еще и угоститься "прасадом" в честь Калипуджи.

По дороге начали разбирать, кто же виноват в гибели скота? И доразбирались до того, что схватились за посохи. Мусульман было больше, и они одержали верх над индусами. Те побежали за подмогой в ближайшее селение. С помощью местных мусульман смяли и подмогу.

И пошло: от селения к селению!.. Уже и навабганджцев в толпе осталась десятая, а может быть, и сотая доля; уже не знали, собственно, чего надо от Сатиапала, но поток нельзя было остановить.

…Катилась беда по дороге через джунгли, грозила новейшим лабораториям, чудесным препаратам, богатой библиотеке, хорошим машинам – всему тому, что вскоре стало бы таким нужным индийскому народу, – а в имении об этом и не знали. Телефонная связь прервалась еще с вечера,– такое случалось часто. Сатиапал с Бертоном выехали тайком и ничем не обмолвились о событиях в Навабгандже. Пылали далекие пожарища, но разве не горят в сухую пору года селения в Индии?

Спало имение. Спала Майя в своей небольшой уютной комнате, и ей даже не снился черный пакетик с фотокопиями формул Сатиапала,– тот пакетик, который, сам не зная почему, профессор перед отъездом вынул из бумажника и спрятал в уголке книжного шкафа.

Майе снилось море,– синее, веселое море. Она не видела его никогда и только мечтала о нем, а сейчас стоит на высокой скале, дышит полной грудью, и у нее так легко-легко на сердце.

Море шумит, шумит… Странно: говорили, что оно грохочет, ударяя валами о берег, а в самом деле – гудит монотонно, успокаивающе.

Белые чайки носятся над морем, купаются в лучах утреннего солнца… Майя провожает взглядом птиц и вдруг вспоминает: ей надо что-то сделать… куда-то поехать… А, к Андрею!.. Только нет, вот он идет, такой хороший, милый!.. Смешной: он думает, что Майя спит – трясет ее за плечи, да еще и говорит: "Вставай!", "Вставай!".

– Вставай!.. Вставай!..– слышит Майя, просыпаясь.– Беда!

Это мать. Она молча показала рукой за окно, и Майя сразу поняла: всему конец. Слышен не грохот моря, а крик толпы; не волны бьются о берег, а грохочут камни об железные ворота.

– Отец уехал. Я приказала охранникам не стрелять. Одевайся быстрее – надо немедленно покинуть имение.

– Хорошо, мамочка…

Майя вскочила с кровати. Где сари?.. Нет его, пропало… Ну, так пусть будет чели, – красное чели невесты. Ты принесло счастье, тебя надо сохранить.

Мысль переметнулась к Андрею: где ты, милый?.. Как хорошо, что ты уехал отсюда вовремя!.. Ты обязательно попробовал бы остановить людей, утративших рассудок… И остановил бы!

Постой, а разве она, жена Андрея, не достойна своего мужа?..

Разве можно отдать на попрание слепой ненависти высшее достижение человеческого разума?!

Майя остановилась на миг, взглянула в зеркало, победно улыбнулась и выбежала из комнаты.

– Куда ты, Майя? – вскрикнула мать.

– Я сейчас.

Девушка бежала, сколько хватало сил. Ей казалось: дорога каждая секунда.

И в самом деле – дорога! Длинный путь к имению Сатиапала несколько охладил воинственный пыл толпы. Один – ослаб, другой – одумался. Но на пути встала преграда – высокие стены, железные ворота. Так прочь преграду! Открывайте, или будет хуже.

На гребне стены появился человек. Будь это вооруженный стражник, Сатиапал, Бертон, Лаптев или вообще ктонибудь из мужчин, на него бы закричали, загикали, его бы засыпали* камнями и пулями.

Но толпа увидела стройную прекрасную девушку. В красном чели невесты, залитая лучами утреннего солнца, она была подобна цветку, пробившему кирпич и цемент и поднявшемуся над каменной стеной высоко в небо.

Замолкали крики, опустились руки, замахнувшиеся камнями. Тишина, удивительная тишина окутала толпу.

– Люди!.. – Майя подошла к самому краю стены. – Индийцы!.. Чего вы хотите?.. Мой отец задолжал вам? Он отдаст все. Я открою вам все кладовые, все шкафы. Берите, что хотите… Не трогайте только лабораторий. Можно восстановить все: дома, машины, одежду и мебель,– но человеческой мысли не восстановишь. Клянусь вам, что раджа Сатиапал не сделал никому из вас ничего плохого и стремился принести только хорошее. Клянусь всем, что есть самого святого в мире!.. Смотрите: на мне красное чели. Я еще не знаю даже объятий моего мужа, но клянусь моей любовью и моей жизнью, что я говорю правду!.. И если никто из вас никогда не любил, убейте меня!.. Я сейчас сойду и открою ворота. Заходите как друзья. Будьте гостями.

В ее голосе звучало столько страсти, столько чистой веры в справедливость, что сотни людей опустили головы, обмякли и уже готовы были снова стать действительно людьми. Еще одна секунда…. Еще один миг…

Но среди сотен нашелся такой, ледяное сердце которого не взволновало ничто – ни красота юной невесты, ни искренность ее душевного порыва.

Мулла Ибрагим, – он же мистер Кроссман, он же Поль Куртье и владелец еще десятка фамилий,– медленно поднял ружье и старательно прицелился.

И Майя поняла: это конец, Прощай, солнце, прощайте, дорогие мечты, прощай любимый, будь счастлив всегда!

Щелкнул выстрел. Пошатнулась, упала девушка. Кто-то завизжал: "Вперед, во имя аллаха!".

И загрохотало, зашумело, забурлило…

Кровавое пламя, черный дым… Потускнел белый свет, затянутый траурным покрывалом.