Текст книги "Зубы дракона. "Властелин мира""

Автор книги: Николай Дашкиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

Глава XVII
Мистер Паркер рискует жизнью

На рассвете пригожего июльского дня по улицам Сингапура, – «города Льва» по-малайски, – в сопровождении бронетранспортера мчался черный лимузин.

Город был пустынным – еще не истекло «комендантское время».

Проволочные рогатки у полицейских участков, пулеметы и легкие пушки в усадьбах богачей на Джонсон Пиар, главной магистрали Сингапура, свидетельствовали о тем, что партизан здесь боятся очень, и, вероятно, не без оснований.

На улице Сент Эндрюс Роуд, возле главного полицейского управления, огороженного, как настоящая крепость, несколькими рядами колючей проволоки, к лимузину и бронетранспортеру присоединился средний танк. При выезде из города эта небольшая колонна задержалась, пока разминировали дорогу, а затем двинулась по автостраде на перешеек Кра – к дамбе, связывающей Сингапур с собственно Малайей.

Лишь очень немногие знали, что в черном лимузине едет мистер Паркер.

Миллионер рисковал жизнью: партизаны вновь появились в районе Сингапура. Конечно, лучше было бы воспользоваться вертолетом, но после одной воздушной катастрофы, которая, к счастью для него, окончилась благополучно, Паркер боялся даже подходить к самолету. Да, в конце концов, и вертолет не давал полной гарантии: во время последнего налета на военный аэродром партизаны захватили батарею зенитных пушек и перегнали на свою территорию несколько реактивных истребителей.

Каждое движение мистера Паркера, каждая затраченная им минута стоили больших денег. А весь в целом он оценивался в полмиллиарда долларов, и можно было предполагать, что после успешного разгрома английской «Денлоп Раббер компани» эта сумма удвоится. Видимо, очень большой бизнес заставил миллионера бросить все дела и направиться в глубь Малайи.

Генри Харвуд сообщил, что закончил сооружение нового интегратора и готов продемонстрировать его действие. Между строками письма Паркер прочел намек на то, что Харвуд еще не договорился с Книппсом окончательно и готов даже порвать с ним. Подобное положение требовало немедленных действий.

Если бы существовала хоть малейшая возможность вызвать Генри Харвуда вместе с аппаратом к себе, миллионер сделал бы это не задумываясь. Но этому препятствовал целый ряд обстоятельств, и прежде всего то, что в Сингапуре не удалось бы осуществить тот опыт на чернокожих, который позволит установить эффективность нового оружия.

И вот мистер Паркер, сжавшись в уголке просторной комфортабельной машины, мчится по автостраде через джунгли, откуда в любую минуту может вылететь меткая пуля. Но эта местность все же кое-как охраняется, а вот дальше, за Пятым постом, придется пересесть в раскаленный смрадный бронетранспортер.

…И не знает миллионер, что если бы не стечение обстоятельств, не спасла бы его ни броня транспортера, ни пулеметы и пушки танка. Над обрывом у взорванного моста, в нескольких километрах от Гринхауза, стоит наготове противотанковая пушка, и смуглый наводчик Чек по первому же сигналу пошлет термитный снаряд туда, куда прикажет командир.

Но командир не приказывает. Вражеская колонна медленно переползает по временному мосту быструю горную речку…

А над колонной, над противотанковой пушкой, над Гринхаузом из Сингапура в направлении партизанской базы летят отрывистые радиосигналы.

Долго будут потеть английские и американские шифровальщики, чтобы раскрыть содержание тарабарсксго набора знаков. Шифр выбран надежный.

Радиограмма-приказ расшифровывается так:

«ПАРКЕР ВЫЕХАЛ В ГРИНХАУЗ В СОПРОВОЖДЕНИИ БРОНЕТРАНСПОРТЕРА И ТАНКА. УНИЧТОЖИТЬ!»

Плывут и плывут радиоволны в эфире. Радист партизанского центра в Сингапуре рискует собой и радиостанцией…

Но по графику связь с центром должна быть сегодня лишь в 12.00. И поэтому «знаменитый радист» Ми-Ха-Ло не прикасается к приемнику. Он сидит на пороге своей хижины и грустно посматривает на неестественно яркую зелень «римбы», прислушиваясь, не возвращаются ли бойцы, ушедшие на задание.

Скучно Михаилу, тоскливо. Привлекательность тропического пейзажа, романтика путешествий в неизведанные чужие страны исчезли, рассеялись, едва лишь удалось познакомиться с ними ближе. Осталась любовь к Париме да тоска по родине.

Разве мало где побывал Михаил в Советском Союзе? Родился на Украине, работал на Дальнем Востоке, бывал в Заполярье и в Казахстане. Но все это была родная страна.

Здесь его окружают искренние, хорошие люди. «Римба» чуть-чуть похожа на дальневосточную тайгу. И влажная духота в Малайе такая же, как в Колхиде, возле Батуми. Но почему-то все кажется не таким, как нужно. Объясняется это очень просто: сердце стремится домой.

Придется ли возвратиться на родину?

Михаил вскочил и подбежал к приемнику. Бессмысленно пробовать услышать голос Москвы днем. Но он все же попытался.

Нет, не слышно… Лишь шорохи атмосферных разрядов да неистовые вопли джазов на всех диапазонах.

Рано утром, изнемогая от усталости, инженер Щеглов закончил проверку последнего каскада и, обессиленный, сел на тумбу главного интегратора.

На протяжении нескольких последних дней почти не приходилось отдыхать. Почему-то всегда случалось так, что расстроенный каскад обнаруживался лишь перед рассветом, и для его налаживания необходимо было часов пять-шесть поработать вдвоем с Петерсоном.

Американец вначале злился, что ему выпала роль обыкновенного лаборанта, чертыхался, требовал поменяться сменами, отказывался от помощи, но затем притих. Теперь он почти все время молчал и что-то сосредоточенно обдумывал.

Нет, Петерсон был не плохим инженером, – Щеглов имел достаточно оснований для такого заключения. Отказ от руководства при ремонте интегратора означал, что американец что-то задумал.

Подозрение Щеглова укрепилось, когда Джек сказал:

– Прошу, не проговоритесь, что наладка почти закончена. Это опасно и для вас, и для меня.

Щеглов понимал это и сам, но заявление Петерсона его удивило: лакей хочет провести своего хозяина. К чему бы это? Не стремится ли Джек захватить интегратор в свои руки?

Щеглов припоминал странное поведение Петерсона при их первой встрече, бессмысленную угрозу сделать из мнимого шпиона «честного человека», намеки на необходимость вырвать у Вагнера секреты, – и терялся, не зная, какой из всего этого сделать вывод.

Несомненно было одно: в борьбе против Харвуда появился хоть и временный, но все же союзник. Оставалось выяснить его позиции.

Во всяком случае, и Петерсону не стоит говорить, что ремонт интегратора закончен. Прежде чем предпринимать решительные действия, нужно иметь хотя бы день-два на обдумывание.

Щеглов включил агрегат, убедился в его безукоризненной работе и, не чувствуя радости большой победы, задумался над тем, как повредить интегратор, чтобы это было и незаметно, и давало бы возможность легко отремонтировать его в случае необходимости.

Теперь Щеглов знал это сложное радиотехническое сооружение до мельчайших деталей. Конечно, человеческая память неспособна сберечь хаотическое нагромождение знаков и линий на схеме, зато был схвачен принцип действия каждого узла и всего интегратора в целом. Щеглов постепенно убеждался, что конструкция профессора Вагнера далеко не безупречна. Мало того: в мозгу инженера все четче и четче вырисовывались контуры иного, вполне своеобразного, даже противоположного по своему действию аппарата. Возник лишь первый, робкий намек на возможность применения этого агрегата, но Щеглов в уме уже окрестил его «дифференциатором» в противовес интегратору профессора Вагнера.

Но подобный аппарат пока что оставался далекой мечтой. А сейчас предстояло отыскать уязвимое место, только что отремонтированного сооружения. Как оказалось, это было не легким делом, и Щеглов едва справился с ним до прихода Петерсона.

– Неудача! – проворчал он в ответ на молчаливый вопрос Джека и вышел из лаборатории.

На этот раз он сыграл плохо. Как и всякий смертный, он торжествовал победу над соперником, поэтому в то-лосе его звучали интонации, несколько отличающиеся от нужных.

Петерсон внимательно посмотрел ему вслед, запер дверь лаборатории и направился к интегратору.

Помог ли ему счастливый случай, пригодился ли длительный опыт исследования сложных конструкций, но повреждение, причиненное Щегловым, он обнаружил и устранил быстро – часа через два. И тогда, гордясь своей проницательностью, взволнованный близкой возможностью осуществления мечты о перевоспитании всего человечества, он включил главный интегратор и надел «радиошлем».

…И как два месяца назад, он отчетливо, словно совсем рядом, услышал знакомый голос Бетси Книппс. Но теперь в нем звучало уже не восхищение, а обида, злость, ненависть:

– …Мерзавец!.. Вы воспользовались моей светлой любовью, чтобы стать на ноги, а затем изменить и моему отцу, и мне!.. Вы клянчили у меня деньги – я вам их давала. Гак где же моя корона «Королевы вселенной»?.. Вы отдадите ее племяннице Паркера?.. Х-ха! Не дождется!.. Я заберу у вас все – ваши страшные машины, этот жалкий Гринхауз, даже ваши лакированные туфли! Тут все мое. Мое!.. Я купила вас всего вместе с потрохами и могу купить еще тысячу таких, как вы! Даже теперь, когда мы потеряли на «Деплоп Раббер» половину со стояния!.. Прочь отсюда и возвратите мне все!

Она визжала как торговка, и разрыдалась как ребенок.

После паузы заговорил Книппс, сухо, угрожающе:

– Убытки вы мне компенсируете немедленно – во-первых. Во-вторых, как владелец Гринхауза и всего, что в нем находится, я могу конфисковать ваши аппараты. Чтобы этого не случилось, я должен получить тридцать четыре процента акций компании по производству интеграторов. А что касается мисс Бетси – это ваше личное дело. Во всяком случае, вы можете свободно жениться на Эдит Паркер, поскольку официального обручения с моей дочерью у вас не было.

– А, не было?! – трагический плач дочери миллионера вновь перешел в пронзительный визг. – Не было?! Я еду отсюда!.. Немедленно!.. Немедленно!!. Немедленно!!!

– Погоди, Бетси, – недовольно попытался остановить ее Книппс. – Дело идет о серьезных денежных делах.

Визг поднялся до таких высоких нот, что у Джека кольнуло в ушах.

– Хорошо, мистер Книппс, – вежливо и твердо сказал Харвуд, воспользовавшись небольшой паузой. – Мы обо всем поговорим послезавтра, в Сингапуре.

– Да. А теперь – подайте нам вертолет. Как видите, мисс Бетси очень расстроена.

– Вам придется подождать, мистер Книппс. Вертолет возвратится из Сингапура только к вечеру. Может быть воспользуетесь моей автомашиной? Это совершенно надежно: вас будет сопровождать бронетранспортер и танк.

Вряд ли такой способ передвижения привлекал пугливого миллионера. Но Бетси вновь завела свое «немедленно!», и он неохотно промямлил:

– Да. Мы поедем. Гуд бай, мистер Харвуд. Я жду вас во вторник.

– Гуд бай, мистер Харвуд! – взвизгнула Бетси, а вслед за этим прозвучала звонкая пощечина. – Гуд бай!

Харвуда, пожалуй, ничто не могло пронять. Он ответил таким спокойным тоном, словно ничего не случилось:

– Гуд бай, мистер Книппс!.. Гуд бай, мисс Книппс!.. Кстати, пощечины сейчас не в моде.

Несколько минут в тишине слышались только шаги. Потом загрохотали моторы, звякнули железные ворота, шум начал удаляться.

Негромко выругался Харвуд… Разбилось что-то стеклянное… Шаги… Чей-то шёпот на незнакомом языке… Снова шаги… Заскрипела дверь…

А рокот моторов удалялся и удалялся… И вдруг в той стороне послышался резкий взрыв, затем еще и еще… Затрещал и умолк пулемет… Снова взрыв, очень сильный.

– Партизаны! – побледнел Джек Петерсон.

Да, рокота моторов уже не было слышно. Зато слышалось чье-то радостное лопотанье – то ли по-китайски, то ли еще как-то.

– Партизаны!! – Петерсон едва подавил в себе неудержимое желание броситься, куда глаза глядят.

Он боялся партизан не меньше, чем Паркер и Книппс. Ему представлялось, что там, на автостраде, у разбитых машин сейчас выламываются в диком танце сотни чернокожих, которых нельзя назвать животными лишь потому, что они двигаются на двух ногах. Ему и в голову не приходило, что в «римбе» у полуразрушенного моста было лишь двое честных, миролюбивых, смуглых людей, и один из них – Чен-младший – выстукивал телеграфным ключом радостное сообщение о выполнении задания, не подозревая, что в лимузине, пылающем рядом с развороченным танком, ехал не американский, а английский миллионер.

– Партизаны!!! – шепчет Джек Петерсон. – Надо перевоспитать и их!

И в его мозг, как что-то далекое, второстепенное, несущественное, едва-едва пробивается скрипучий голос Паркера и почтительный Харвуда:

– Ну, так когда вы продемонстрируете мне «излучатель власти»?

– Прошу прощения, мистер Паркер! Вертолет с чернокожими прибудет вечером. Значит, завтра.

– М-м… Плохо!.. Да, советую уничтожить главный интегратор, если он действительно не нужен. А также и…

Петерсон вздрогнул, как от удара электрического тока. Он понял, что может последовать за этим «и»…

– Ну, там увидим!

Он решительно выключил интегратор и вышел из лаборатории.

Глава XVIII
С заклинаниями против бомб и пуль

Джек Петерсон сидел в небольшой камере сосредоточенный, торжественный, молчаливый.

Со стороны это было довольно смешное зрелище: визитный костюм с иголочки и «радиошлем» – нечто похожее на гибрид водолазного шлема и каски пожарника, – представляли странное сочетание. Но для Петерсона сейчас не существовало ничего в мире. Напрягая всю свою волю, он старался думать лишь о радостном, лишь о светлом, лишь о хорошем.

Он вызывал в своей памяти минуты умиления, охватывавшие его в детстве, когда седенький розовощекий пастор с амвона рисовал картины райского блаженства. Он силился припомнить всех тех нищих и калек, кому в свое время пожертвовал хотя бы несколько центов. Он старался восстановить чувства возвышенности и ликования, сопровождающие завершение напряженной работы. Обращался к своей первой любви и к последнему вздоху своей матери. К искренности и к щедрости. К верности и к честности. Он должен был во что бы то ни стало думать лишь о хорошем, обходя плохое.

Но попробуйте-ка не думать о белом медведе, если кто-нибудь вам это запретит!

Невероятная, непреодолимая сила гнала прочь воспоминания о благочестии пастора, а вместо них подсовывала иную, более яркую картину: разъяренный, с пеной на губах пастор стегает прутом его, Джека, за какую-то парочку яблок из пасторского сада.

«Нет, нет, так и нужно было сделать! – старается затушевать Джек давнюю обиду. – Мальчишек нужно приучать к честности!»

Но одно лишь воспоминание о честности вновь приводит к тому же пастору: лукавый поп, использовав неграмотность отца Джека, заставил погасить дважды, – да еще и с процентами! – один и тот же долг.

«Нет, нет! – отмахивается Джек от собственных мыслей. – Там произошло какое-то недоразумение!»

Но едва удалось отделаться от воспоминаний о пасторе и перейти к разделу «пожертвования», как вовсе не захотелось вспоминать о тех жалких центах, которые доставались от Джека бедным и голодным.

Да, Джек однажды отдал два доллара, – все, что имел, – бедняге Эдди Гопкинсу. Гопкинса за долги выселили из фермы; у него умирала жена, а дочь, – голубоглазая, златокудрая, первая любовь Джека, – голодала… Джек не решился предложить ей свою помощь – это было бы оскорблением и для него, и для нее. Он отдал деньги Гопкинсу, а тот сразу же направился в салун да и пропил с горя все до цента…

Вот тебе и щедрость… Вот тебе и честность… А кто виноват? Кто?

«Нет, нет, – умоляет сам себя Джек. – Надо о чем-либо ином. Это слишком печальное!»

Но иное тоже не радует. Друзья изменяли. Напряженная, длительная работа не обеспечивала от грядущей безработицы. Жена, действительно любившая его, погибла… О чем же думать еще?

Исчезает приподнятость, тускнеет торжественность настроения. Навязчиво лезут невероятно прозаические мысли: в этой камере очень жарко – значит, следует улучшить вентиляцию… Проклятые лакированные туфли – так сжали пальцы, что отерпла нога!

«К чертям вентиляцию! К чертям туфли! – злится Джек Петерсон. – Думай о светлом, думай о хорошем!»

…А в кассетах интегратора шуршит и шуршит пленка. Электромагнитные колебания мозга Петерсона, усиленные в сотни раз, ложатся на нее причудливыми зигзагообразными линиями.

У аппарата – Щеглов, выполняя странное желание Джека, он старательно следит за записью.

Вспыхнула табличка: «Закончено». Щеглов выключил интегратор.

Через несколько секунд в лабораторию вошел мрачный и печальный Петерсон. Он сел в кресло, снял и раздраженно швырнул прочь лакированные туфли, в одних носках подошел к прибору.

– Как запись?

– Хороша.

Значит, интегратор работает… Работает… – задумчиво повторил Петерсон. – Смит в свое время пытал людей, чтобы записать на пленку человеческие страдания. А я хотел зафиксировать мысли о счастье. И это было очень трудно… Скажите, господин хороший, смогли бы вы хоть час думать лишь о приятном?.. Отвечайте правду, мне это очень важно знать…

Щеглов посмотрел на Петерсона внимательно, с любопытством Джек и впрямь ведет себя странно. Иногда просто хочется верить, что тоска в его глазах – это чувство честного, но сломанного жизненными невзгодами человека.

– Могу, Джек. Вспоминая свою родину, я думаю о хорошем и день и два… и всегда! Это не значит, что я не видел плохого или что у нас все безупречно. Но то все второстепенное, несущественное. Если у человека есть светлая мечта и он стремится к ней – мозоли на ногах не помешают.

Петерсон раздраженно взглянул на свои туфли:

– А мне мешают. Хоть у меня цель посветлее вашей.

Он помолчал, прошелся по лаборатории. Спросил резко:

– Скажите, в конце концов, мистер Фогель: кто вы?.. Я ненавижу вас и одновременно восхищаюсь вами. Вашей выдержкой. Вашей мастерской игрой. Вашей талантливостью, наконец. Отремонтировать интегратор мог лишь действительно талантливый инженер… Так как же вы, человек образованный, умный, не понимаете, что война во второй половине двадцатого столетия означает самоубийство всего человечества?! Я ненавидел немцев: вы убили мою жену, вы два долгих года издевались надо мной в концлагере. Но я простил вас во имя будущего мира… И вот теперь вы мечтаете о том, чтобы с помощью интегратора покорить весь мир… Неужели же вам недостаточно двух разгромов Германии? Зачем вы тащите ее к окончательной гибели?.. Вот и Харвуд мечтает о том же. Полтора месяца тому назад, вот в этой комнате, я слышал его ужасный бред об истреблении всего человечества ради жизни немногих избранников… Зачем это?.. Зачем?.. И для миллионера, и для безработного вполне достаточно килограмма хлеба и куска мяса в сутки…

Нет, вот так прикидываться честным человеком нельзя! Это – настоящий крик души.

Щеглов подошел к Петерсону, положил руку на его плечо:

– Джек, напрасно вы меня агитируете. Я вовсе не Фогель, вовсе не немец и уж никак не шпион. Я – советский инженер. И тоже не желаю, чтобы повторился кошмар войны. Интегратор мне не нужен. Его следует уничтожить!

Петерсон посмотрел на Щеглова так, словно хотел проникнуть в сокровеннейшие тайники его души. А тот сказал, серьезно, искренне:

– Джек, это правда. Рассказывайте, что вы задумали. Вдвоем легче.

Еще несколько секунд Петерсон молча взвешивал «за» и «против». Надел «радиошлем», прислушался… Потом поманил пальнем Щеглова:

– Интегратор надо не уничтожить, а использовать!..

Записать на пленку самые светлые человеческие чувства, самые лучшие порывы, зафиксировать электромагнитные колебания радости и умиротворения. А затем при помощи интегратора облучить весь мир!

Так вот что задумал этот чудак!.. Щеглов едва удержался от улыбки:

– С молитвой против бомб и пуль?

– Нет, с интегратором! – твердо ответил Петерсон. – И для осуществления этого величественного плана нужно прежде всего овладеть «излучателем власти».

– А это что за штука?

– Это новый интегратор чрезвычайной мощности. Завтра утром Харвуд начнет его испытывать… На людях… Имею все основания полагать, что на нас с вами.

Тут Петерсон и передал Щеглову подслушанный разговор.

Долгое время оба сидели молча: положение действительно было неважным.

– Где этот «излучатель»? – спросил Щеглов.

– Кажется, во втором корпусе, – ответил Петерсон. – Там была какая-то лаборатория, куда никого из нас не пускали.

– Хорошо, – сказал Щеглов. – Беру это дело на себя. Только прошу – не вмешивайтесь и не мешайте. А сейчас ложитесь спать.

Петерсон пожал плечами. Он уже пожалел, что рассказал коллеге о грозящей опасности;

Глава XIX
Когда портится мотор

Мистер Харвуд вошел в свою спальню в прекраснейшем настроении.

Все шло как нельзя лучше. Книппс побоялся выступить против Паркера и удовлетворится подачкой в несколько сот тысяч долларов. Паркер сегодня окончательно согласился открыть неограниченный кредит на сооружение завода интеграторов тотчас же после испытания «излучателя власти». Джонсон сообщил, что вылетит из Сингапура в полночь, – раньше этого времени вывозить чернокожих на аэродром просто небезопасно.

Итак, еще день-два – и прощай, проклятая Малайя!

Как хорошо, что нет уже ни Вагнера, ни Смита – меньше хлопот.

Вот только Бетси… Жалковато: она все же хорошенькая. Но пусть перебесится, да поймет, что брак Генри Харвуда с Эдит Паркер, которую даже ее собственный дядя называет «лупоглазой жердью», является просто-напросто одним из видов коммерческой сделки. После свадьбы молодожены приобретают полную свободу действий, – тогда уж можно встретиться и с Бетси Книппс. Девочка хочет подержаться за корону «Королевы вселенной». Он может предоставить ей такое удовольствие… за небольшую плату, конечно!

Харвуд хохотнул и выкрикнул:

– Чен, ванну!

Кандидат во «Властелины мира» пекся о своем здоровье. Недавно он разузнал, что одна из выдающихся женщин-ученых Советского Союза, миссис Лепешински, предлагает использовать обыкновенную питьевую соду для укрепления нервной системы и улучшения обмена веществ в организме. Теперь ежедневно перед сном Харвуд принимал содовые ванны и был удовлетворен результатом действия этого средства.

– Чен, ванну!

Уже вторично отдает Харвуд приказ – и не слышит в ответ почтительного: «Готова, мистер!» Что случилось с косоглазым? Ведь такого предупредительного лакея, как уверяет губернатор, не найти во всей Малайе!

Харвуд подождал еще несколько минут и уже начал злиться, но вот в дверь неслышно проскользнул Чен. Он был так бледен и напуган, что Харвуд даже вскочил с места:

– В чем дело?.. Что случилось?

– Я… я…

– Ну, что ты?.. Что?.. – раздраженно выкрикнул Харвуд.

– Я не приготовил ванну…

– Ф-фу! – Харвуд вытер пот, но не подал виду, что готов расхохотаться над отчаянием китайца. – В такую духоту не приготовить ванну? Да что это, в конце концов!

– Простите, простите, мистер!.. У меня такого ни когда не бывало… – бормотал китаец. – Я служил у генерала Кането Фурухаши, японского коменданта Сингапура… У господина Макдональда Бейли, бывшего губернатора… У мистера…

– Достаточно. Что же случилось?

– Нет воды, мистер… Я не виноват, мистер. Я только что из насосной станции, мистер… Мотор испортился, мистер… Мастер говорит, что нужен капитальный ремонт, мистер…

– Хорошо, хорошо. Это не его дело. Передай ему мой приказ: пусть делает что угодно, а завтра вода должна быть.

– Будет выполнено, мистер!

Китаец попятился к дверям, низко поклонился и исчез.

Случись это в какой-нибудь иной день – Харвуд, вероятно, рассердился бы не шутя: этого еще не хватало – лишать себя комфорта из-за невнимательности туземцев! Слишком уж часто начало у них все портиться: моторы, трансформаторы, автомашины.

Но сегодня босс был настроен миролюбиво: а, пустяки! Оборудование за три года работы в гнилом климате действительно может выйти из строя. Ремонтировать его, конечно, никто не собирается. Через день-два все имение, и главный интегратор в первую очередь, превратится в пыль и пепел… Харвуд на Чена накричал для порядка. Китаец очень испугался. Это хорошо. Вот такими и должны быть «люди-роботы».

…Однако если бы Харвуд увидел в эту минуту своего слугу, он бы жестоко разочаровался в своем идеале «живых машин».

Едва лишь Чен-старший вышел из дома, как на его лице появилось спокойное и сосредоточенное выражение.

Рабская покорность, унизительное самоуничижение – все осталось там, в комнате того, кто считает себя пупом земли. Привыкший ползать перед сильными обожает, чтобы перед ним ползали слабые. Так пусть же босс считает Чена былинкой, клонящейся от дуновения ветра; насекомым, которого можно растоптать в любую минуту; похожим на себя, но более мелким мерзавцем!.. Пусть!.. Мистер Харвуд не подозревает, что его ожидает участь всех предыдущих хозяев Чена-старшего. Мистера повесят партизаны, как повесили японского генерала Канете Фурухаши, бывшего губернатора Макдональда Бейли и еще нескольких преступников!

Не стоило бы дразнить мистера преждевременно. Пусть купался бы в соде, – все равно это не удлинит его век, если будет провозглашен приговор народа. У Чена действительно никогда не было случаев невыполнения приказа хозяина. Но что ж, ничего не поделаешь.

Лишь позавчера пришлось отослать с шифрограммой последнего голубя, а сегодня товарищ Чеклоу попросил срочно отправить на базу очень важное сообщение. Столь важное, что если оно не будет получено своевременно, то погибнут сотни, а может быть и тысячи людей.

Существовал выход из Гринхауза, – выход, о котором позабыли и Смит, и Харвуд, – труба водопровода.

При постройке этих лабораторий выяснилось, что наиболее удобное место для сооружения артезианского колодца находится метрах в двухстах от главного корпуса Гринхауза. От этого колодца провели на значительной глубине трубу к большому бассейну у мастерских, а уже оттуда воду перекачивали в водонапорную башню.

Спустя несколько недель вся местность за стенами Гринхауза густо заросла кустарником. Кусты закрыли люк над артезианским колодцем, и для всех стало привычным, что вода в Гринхаузе, так сказать, «собственная».

Этот потайной ход открыл сообщник Чена – слесарь водопровода.

Лишь однажды Чен воспользовался этим выходом, – несколько месяцев тому назад, когда Харвуд и Смит неожиданно выехали в Сингапур. Именно тогда старик принес в Гринхауз клетку с почтовыми голубями Паримы, а ей показал, где находится люк.

Но чтобы выбраться отсюда по этому пути, нужно прежде всего снизить уровень воды в подводящей трубе, остановить моторы насосов. Вот почему пришлось срочно «испортить» механизмы водокачки.

Когда Чен вошел в насосную, то увидел картину, способную убедить каждого: ремонт в разгаре, мастер и его помощник из кожи лезут, чтобы уложиться в срок. Но если бы кто-нибудь, – даже не специалист, – проследил за работой этих людей на протяжении нескольких минут, то убедился бы в противоположном: тут чистые детали нарочно пачкали грязным маслом и расшвыривали по углам, исправное превращали в испорченное, прочное – в шаткое.

Мастер, – худощавый пожилой китаец, – поднялся, вопросительно посмотрел на Чена. Тот отрицательно покачал головой, показал полпальца, сел на корточки, закурил трубку.

Мастер понял: нужно подождать минут тридцать. Он мазнул себя по лицу грязной рукой, улыбнулся: хорошо, мол, вывозился? И вновь начал с остервенением громыхать железом.

Время от времени Чей выходил из насосной и поглядывал на окна спальни Харвуда. Наконец, свет в них погас.

Китаец еще раз проверил, не забыл ли он выполнить какое-нибудь из поручений босса.

«Пижама – на стуле… Содовая вода – на столике… – шептал он сосредоточенно. – Ночные туфли?.. Есть… Разбудить в семь… Разбудим. Обязательно разбудим…»

Он подошел к мастеру и тронул его за плечо. Мастер движением головы послал помощника к дверям.

– Когда назад?

– Может быть, даже утром, – шепотом ответил Чен. – Оружие?.. Одежда?

– Есть… – мастер открыл люк и показал пальцем вниз.

Они молча пожали друг другу руки. Чен сделал прощальный знак помощнику мастера и полез в люк.

Железная лесенка шла вертикально вниз. В ее конце, почти у самой воды, находилась ниша для мотора. Именно тут и был устроен тайник.

Чен быстро переоделся, прихватил хорошо смазанный карабин, положил в резиновый мешок несколько гранат, электрический фонарик и письмо инженера Щеглова. Закончив приготовления, решительно вошел в воду, достигавшую ему до груди.

Труба, через которую наполнялся этот резервуар, была довольно широкой. Человек мог двигаться внутри нее на четвереньках. Но воздух наполнял лишь ее верхнюю часть, сантиметров на пятнадцать.

Как ни туго было со временем, Чен не торопился. Погружаясь в воду, он продвигался вперед на метр-два, опираясь на скользкие стены керамической трубы, поднимал руку вверх, и лишь убедившись, что она попадает в воздух, переворачивался на спину и делал несколько глубоких вдохов. Это была не напрасная предосторожность: в прошлый раз Чен чуть не утонул в том месте, где труба несколько понижалась.

Последний отрезок пути был самым тяжелым. Вода заполняла трубу полностью, и Чену пришлось удерживать дыхание свыше минуты.

Добравшись до колодца, Чен прежде всего прикрыл вентиль артезианской трубы, чтобы снизить уровень воды: на обратном пути задерживаться нельзя. Крышка люка заржавела и не открывалась, но наконец Чен преодолел и это препятствие. Он вылез из колодца и напрямик, через низкорослый кустарник, двинулся влево, к автостраде.

Путешествие было почти безопасным: колонизаторы вряд ли сунутся в джунгли ночью, а хищные звери вовсе не так уж многочисленны и страшны, как кажется некоторым. Только и всего, что придется пробежать свыше восьми километров до ближайшего партизанского поста.

Но не годился уже старый Чен в скороходы! К взорванному мосту он добрался настолько усталым, что упал и долго не мог отдышаться. Наконец, собравшись с силами, полез на крутую гору, цепляясь за кусты.

У хорошо знакомого ориентира – высокого дерева над обрывом, Чен остановился и тихо свистнул.

Из зарослей тотчас же послышался отзыв – крик ночной ласточки, мигнул огонек. А через несколько секунд Чен-старший уже сидел рядом со своим сыном возле пушки.

Они не виделись много недель и теперь, переживая радость встречи, обменивались скупыми взволнованными фразами. Но не хватало времени даже на короткую беседу: уведомить базу по радио, как рассчитывал Чен-старший, не удалось – по графику связь с базой будет лишь в шесть утра.

– Ну, пока, сын! – Чен поднялся и привязал к поясу резиновый мешок. – Пойду.

– Куда?.. На базу?! – изумился Чен-младший. – Туда пять часов быстрой ходьбы!. Погоди!

Недавно каждый из постов получил по мотоциклу. Пользоваться этим видом связи разрешалось лишь в исключительных случаях. Но разве сейчас не исключительный случай?

К сожалению, Чен-младший еще не научился водить мотоцикл. Умеет ездить начальник поста, он же командир пушки. Оставить пост начальник не имеет права. Но все же ему пришлось пойти на нарушение воинской дисциплины: сводка Чена должна попасть в штаб срочно.