Текст книги "Зубы дракона. "Властелин мира""

Автор книги: Николай Дашкиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

Глава IV
Один в море

Глухо, протяжно кричал тонущий теплоход. Завывала авральная сирена. Надрывались электрические звонки. Это была страшная минута, когда и человеку хотелось закричать во весь голос…

Но ничего этого Миша Лымарь не слышал.

Утомленный предыдущими бессонными ночами, он уснул мертвым сном здорового молодого человека в тот миг, когда тело коснулось постели.

Торпеда взорвалась под его каютой, разворотила борт, выбросила прочь спящего и лишь благодаря счастливому случаю не накрыла обломком деревянной переборки.

Михаил пришел в себя уже в воде. Его руки судорожно сжимали какой-то кусок дерева, в голове звенело, во рту было полно чего-то соленого и липкого. Он попытался крикнуть, но не смог выдавить из себя ни звука. Тогда, еще не способный соображать, он, подсознательно борясь за жизнь, устроился на доске удобнее, начал грести куда-то в сторону, чтобы не угодить под корабль, и затем впал в странное полузабытье. Окончательно он опомнился лишь когда через него с плеском перекатилась волна.

Невдалеке очень медленно проплывала подводная лодка. На ее мостике стояло несколько человек.

Лымарь забыл о событиях минувшего вечера. Он не мог бы даже предположить, что именно эта субмарина торпедировала «Игарку». Да, собственно, и некогда было раздумывать что к чему.

– Помогите! – крикнул радист. Однако из его груди вырвалось лишь приглушенное хрипение.

Язык еще отказывался ему служить, но силы постепенно восстанавливались, Лымарь это чувствовал. Поэтому он решил покинуть спасительную доску и поплыл к подводной лодке. Ему удалось ухватиться за какой-то трос – вероятно, за антенну.

Держась за провод, он пополз к мостику. Тут его заметили. Но вместо того, чтобы помочь подняться, кто-то грубо навалился на него, заламывая ему руки за спину.

Случись подобное в иную минуту – солоно пришлось бы таким «спасителям»! Лымарь мог шутя справиться с двумя или тремя. Даже сейчас, обессиленный, он вскипел, вырвался, сразмаху ударил кого-то ногой. Тот с проклятьем полетел в воду. А на Михаила набросились уже несколько человек, скрутили, связали и потащили в подводную лодку. В тесной боевой рубке его то ли нечаянно, то ли нарочно так стукнули головой об острый металлический косяк, что он вновь – и, вероятно, надолго – потерял сознание.

Подводная лодка, видимо, лежала на дне моря, ибо моторы не работали и болтанки не чувствовалось.

Лымарь дернулся, тряхнул головой, однако шум в ушах не исчез и перед глазами еще стояла мелкая розовая сетка. Он попытался шевельнуть руками, но они были связаны за спиной. Нельзя было даже выпрямиться: ноги упирались в узкую металлическую дверь.

Лымарь дернулся еще раз, изловчился и сел. Нащупал концами пальцев веревку, стягивающую запястья. Это был прочный, хорошо просмоленный джутовый трос, надежно завязанный двойным морским узлом. Но радист решил во что бы то ни стало освободиться от пут. Обнаружив на стене сзади себя какой-то выступ, он, прижимая к нему руки, начал настойчиво тереть узлом по острой грани. Веревка врезалась в тело, шершавая поверхность плохо окрашенного металла царапала кожу на ладоням, но на это уже некогда было обращать внимания.

Возможно, ему в конце концов удалось бы перетереть трос. Но внезапно щелкнула задвижка, и дверца открылась. Два дюжих матроса молча вытащили радиста из каземата и поставили на ноги. Один из них, – старший судя по нашивкам, – показал рукой куда-то вперед, и Лымарь покорно пошел по невысокому узкому коридору.

Никогда до этого Михаил не бывал на подводной лодке, но сейчас ему не приходилось разглядывать. Он двигался почти машинально, напряженно обдумывая, что означает этот неожиданный плен и чего можно ожидать в будущем от тех, в чьи руки он попал.

Первый, второй, третий отсек… Машинное отделение… Радиорубка… В конце коридора матрос остановился и постучал в дверь. Она тотчас открылась.

– Входите, прошу! – сказал на ломаном русском языке тщедушный человечишко в гражданской одежде.

Лымарь мрачно осмотрел крохотную каюту, смерил взглядом незнакомца.

– На каком основании меня связали? Я – советский подданный.

На лице человека в гражданском появилось наигранное удивление:

– О, вы сами вынуди ли нас к этому! Вы чуть не убили одного из наших матросов!.. А относительно подданства… – он взглянул на полуголого Лымаря с насмешкой. – Нужно иметь хоть какие-нибудь документы!

– Вы можете запросить обо мне по радио.

– О, да!.. Прошу, садитесь! – человек в гражданском подсел к небольшому металлическому столику и взял чистый лист бумаги. – Ваша фамилия?.. Должность?.. Год рождения?.. Домашний адрес?.. Семейное положение?..

Лымарь вначале отвечал терпеливо, но затем разозлился:

– Да зачем вам все это нужно?! Запишите одно: радист Лымарь с «Игарки».

– Э, нет, нет! Знаете – дипломатические процедуры я тому подобное… Вам нужно подписать также вот это заявление… Извините – на английском языке. Переводчика у нас, к сожалению, нет.

Когда-то давно, в семилетке, Михаил изучал английский язык кое-как, считая его величайшим наказанием для ученика. Позже не было времени приняться за настойчивую учебу, но, поддерживая связь с коротковолновиками заграницы, он все же начал немного понимать и английскую речь.

Внимательно изучал он напечатанный на машинке текст.

«Я… – гражданин… бывший… СССР… эмигрант… прошу убежища…»

Не удавалось перевести текст полностью, но и этих слов было вполне достаточно, чтобы понять смысл заявления.

– Развяжите меня! – угрожающе сказал Лымарь.

– О, да, да! – заторопился человек в штатском. – Вы хотите есть? Сейчас вам принесут… Ах, нет – воды?.. Чарли, воды!

– Хватит разыгрывать комедию! Я не эмигрант и ни каких бумажек подписывать не буду. Немедленно освободите меня!

– Освободить?! – человек в гражданском вышел из-за стола и похлопал Лымаря по плечу. – В самом деле, хватит шуток, – голос его зазвучал сухо. – Не забывайте, что вы попали на военный корабль и можете быть расстреляны, как иностранный лазутчик. Отсюда есть два выхода: или акулам на завтрак, или… или в лагерь перемещенных лиц.

Михаил Лымарь никогда не отличался особенной выдержкой, а эти слова подействовали на него, как удар плетки. Он прореагировал на них неожиданно и молниеносно: склонил голову и так трахнул ею человека в штатском, что тот лишь пятками мелькнул в воздухе.

На крик сбежались матросы, и в каюте началась настоящая драка. Но где уж тут было сопротивляться одному, связанному, против многих! Лымаря скрутили, стянули дополнительными веревками, бросили на пол.

– Хорошо… хорошо… – зловеще повторял человечишко в гражданском, вытирая платком окровавленный нос – Даю вам пятнадцать минут на размышления. В случае отказа будете расстреляны!

Он вышел из каюты, зло грохнув дверью.

Лымарь остался в одиночестве.

Пятнадцать минут!.. Нет, это не шутка. Дело идет о жизни и смерти.

Умирать, да к тому же вот так глупо, не хотелось. Давно закончились бои второй мировой войны, и радист Михаил Лымарь уже начал забывать, как посвистывала и погрохатывала над ним смерть. Теперь бы только жить да жить…

«Ну, а что если пуститься на хитрость?.. Подписать заявление, а затем удрать при первом же удобном случае?»

Он тотчас же прогнал эту малодушную мысль. Стоит пошатнуться хотя бы раз – и попадешь в западню, из которой вряд ли вырвешься. «Перемещенные лица!» О, их крепко держат в руках, запугивая, агитируя, прививая им худшие человеческие – или, вернее, звериные – качества. Лучше погибнуть, чем стать одним из таких!

Значит – все…

Пятнадцать минут… Что можно сделать за этот незначительный отрезок времени?.. Выкурить две папиросы. Выпить кружку пива в каком-либо буфете. Поговорить с молодой красивой девушкой… Вот и все. И не жаль этих минут, потому что за ними будут и будут часы, дни, недели, месяцы… Но если пятнадцать минут последние в жизни, то они приобретают совсем иной смысл.

Тридцать один год прожил на белом свете Михаил Лымарь. Воевал. Работал. Не сделал ничего необыкновенного, выдающегося. И вот теперь должен уйти из жизни, исчезнуть, как исчезает след парохода на поверхности моря. И это больше всего угнетало Михаила.

Ах, как много времени было ухлопано на бильярд. Как часто вместо того, чтобы посидеть за учебником, он с друзьями «заколачивал козла» так, что косточки домино разлетались вдребезги!.. Не успел даже влюбиться, – вот так, все искал лучшей… А о своих юношеских мечтах и забыл…

Давно, еще в техникуме, Михаилу кто-то объяснил, что человеческий мозг, подобно радиостанции, излучает радиоволны. И взбрела ему тогда на ум идея построить такой приемник, чтобы с его помощью читать человеческие мысли.

Преподаватель физики дружески осмеял этот проект, зато однажды предложил своему пытливому ученику сходить в институт экспериментальной физиологии.

И вот там шестнадцатилетний Миша Лымарь и увидел энцефалограф – прибор для записи биотоков мозга.

В небольшую, экранированную толстыми листами свинца камеру вошел какой-то юноша. На его голову надели упругий обруч с несколькими графитными стержнями. От стержней через стены камеры к энцефалографу тянулся чешуйчатый металлический провод.

Дверь камеры закрылась. Прошло несколько минут. И вот на экране прибора, немного похожего на телевизор, появилась ярко-зеленая шевелящаяся линия. Вначале каждый из ее выступов выплясывал, рассыпаясь на множество более мелких и тонких, но постепенно движение линии начало замедляться, изгибы становились ступенчатыми, приобретали вполне определенную, постоянную форму.

– Это так называемые «альфа-ритмы», – объяснил профессор. – То есть электромагнитное излучение мозга этого юноши в спокойном состоянии. Юноша может при обрести новые знания, изменить профессию, состариться, стать совсем непохожим на самого себя внешне, но «альфа-ритмы» останутся для него неизменными на протяжении всей его жизни. Это, если хотите, паспорт мозга, и паспорт такой, которого подделать невозможно.

Михаил был настолько поражен, что не мог произнести ни слова. А профессор, пристраивая к прибору киноаппарат, объяснял дальше:

– Сейчас мы сфотографируем колебательные процессы, происходящие в мозгу при разных условиях. На киноленте мы получим так называемую «энцефалограмму»… Обратите внимание: я даю подопытному определенное задание.

Профессор снял крышку с переговорной трубки и произнес четко, раздельно:

– Помножьте двенадцать на восемь!

О чудо! На экране прибора вмиг нарушился плавный ход «альфа-ритмов». Подскочили вверх острые языки, задрожали, рассыпались на более мелкие, побежали вперед, а на смену им приходили все новые и новые – беспокойные, причудливые.

– Девяносто шесть! – послышался из переговорной трубки приглушенный голос юноши. Выступы на линии начали спадать, ее движение замедлялось.

– Сколько вам лет?

– Двадцать!

И вновь по экрану пробежала волна, однако уже иной формы, с иным размахом.

Профессор продолжал задавать вопросы, включал и выключал свет, звонки разного тона, требовал представить то или иное, петь, читать, решать задачи… И все это отражалось на экране своеобразным, неповторимым и необъяснимым движением зеленой линии.

– Так вот друг, – серьезно сказал профессор Мише, когда сеанс закончился. – Видишь, какое это серьезное дело – изучение человеческого мозга?

– Вижу.

Вот и все, что мог ответить потрясенный Миша. Он столкнулся со сказкой наяву, с чем-то величественным в своей загадочности и поклялся в тот день, что добьется своей цели и раскроет все тайны человеческого мышления. Ах, как это было давно!.. Вспыхнула война. Безусым юнцом ушел Миша на фронт. А после войны сразу же пришлось работать. Развеялись мечты, заслонило их иное, – может быть, даже несущественное, второстепенное. Вероятно, и не вспомнил бы о них Лымарь уже никогда, если бы не пришлось подводить баланс на тридцать втором году своей жизни. А теперь уже поздно. Поздно мечтать об аппарате для записывания мыслей, – тут хотя бы написать несколько слов о том, что Михаил Лымарь погиб, но не изменил своей Родине.

– Ну, так что? – послышался въедливый голосок.

– Катись к чертям, что ли! – с подчеркнутым без различием ответил Лымарь и отвернулся к стене.

– Хорошо… хорошо… Заберите его!

Один из матросов освободил Михаилу ноги и помог ему подняться, другой – с автоматом в руках – подтолкнул: иди, мол.

Загудели моторы. Вероятно, субмарина всплывала на поверхность.

Минуты две пришлось ожидать в рубке перед люком. Но вот он открылся, и в подводную лодку ворвался легкий ветерок.

Раздувая ноздри, Лымарь дышал хрипло и учащенно. Благодатный морской воздух! Казалось, он способен излечить человека от какой угодно болезни, возвратить силы изнемогающему. С солеными капельками влаги, пьянящий, этот воздух был сейчас дороже всего в мире. Неужели же приходится дышать им в последний раз?!

Вооруженный матрос подтолкнул Лымаря, и тот, сжав челюсти, вышел на мостик.

Над морем повис мрак. Плескались волны. Вот одна из них, ласковая, белогривая, подкатилась прямо к ногам… И Лымаря вдруг охватила невероятная жажда жизни. Ах, если б только удалось освободить руки! Он сумел бы справиться с этими двумя, даже вооруженными!.. Или, может быть, прыгнуть в волны, нырнуть и плыть под водой, сколько хватит сил?.. Но опять же – куда уплывешь со связанными руками?

Лымарь оглянулся. Прямо на него смотрело молчаливое дуло автомата.

– Ребята… – страстно зашептал он. – Не убивайте! Я ведь тоже был солдатом. Вас защищал… Москва… Сталинград… Берлин…

Автомат вздрогнул. Лымарь шагнул вперед.

– Ребята, мы за мир… Москва…

Матрос, который стоял в стороне, жадно затягиваясь дымом сигареты, вдруг швырнул ее прочь, подошел к своему товарищу, положил руку на автомат и что-то начал говорить – быстро, взволнованно. Лымарь понял лишь одно слово: Сталинград.

Старший возражал, но неуверенно. И тогда первый решительно подошел к Лымарю, острым матросским ножом рассек веревку, стягивающую его запястья, положил этот нож ему на ладонь, легонько толкнул в плечо и показал пальцем куда-то в темноту:

– Малайя!

В то же мгновение Лымарь скользнул в воду, нырнул и вынырнул уже далеко от этого места. А еще секундой позже раздалась автоматная очередь. Трассирующие пули летели высоко над ним, на запад, к берегам Малайи. И в ту же сторону показывал рукой безымянный матрос, когда подводная лодка, набирая скорость, пошла в открытое море.

Вот уж и растаял во мгле приземистый силуэт субмарины. Человек в море остался один – за десятки километров от суши.

Один в море – это страшно! Но этот одиночка не боялся: теперь он держал свою судьбу в собственных руках.

Крепко сжимая нож, – свое единственное оружие, – Лымарь плыл и плыл… И точно так же неторопливо катились и катились нескончаемые плещущиеся волны.

Глава V
Корона „Королевы Вселенной“

…Первым желанием Джека Петерсона было броситься к окну и выпрыгнуть из него. Падение с высоты второго этажа могло окончиться лишь вывихом ноги в худшем случае, а встреча с Харвудом в его кабинете грозила более серьезными последствиями. Инженер теперь понял, что у Харвуда в руках находится чрезвычайно важное открытие, и босс не постесняется уничтожить того, кто проник в эту тайну.

Однако и побег через окно, как понял Джек после минутного размышления, был не менее опасен. Не говоря уж о том, что падение тяжелого тела вряд ли останется незамеченным, можно предполагать, что именно кабинет босса, – и окно в первую очередь, – оборудованы наиболее надежной электрической защитой. И еще одно обстоятельство удержало Джека от рискованного шага: Харвуд придет сюда вдвоем с девушкой, в которую, по-видимому, влюблен. Вполне вероятно, что удастся улучить удобный момент и выскользнуть отсюда вслед за ними.

И вновь Джек Петерсон надел «радиошлем». Через минуту комнату наполнило уже знакомое серебристо-пепельное сияние, вновь ярко и многогранно распахнулся угрюмый тусклый мир. Но Джек уже не восхищался и не умилялся. Среди неисчислимых звуков он искал лишь голоса Харвуда и неизвестной мисс. Наконец он услышал:

– Бетси, дорогая, простите: я вынужден на минутку покинуть вас. Смит, я к вашим услугам…

Раздались шаги. Скрипнула дверь. Явственно, как будто над ухом у Джека, послышался шепот Смита:

– Генри, прибыл мистер Паркер… Держи себя с ним спокойно, но не вздумай заноситься наподобие глупого петуха. Паркер стоит полмиллиарда, и если он прибыл сюда собственной персоной – значит, мы выиграли!.. И еще, Генри: зачем ты морочишь голову с этим старым боровом Книппсом?.. Бетси – славная девушка, но ведь у старика не более трехсот миллионов!

Харвуд засмеялся довольно натянуто, как показалось Джеку Петерсону.

– Пятьсот плюс триста – восемьсот, старина! Кроме того, я не собираюсь жениться на Бетси вдвоем с тобой. Понял?

– Ладно, ладно, Генри! – заторопился Смит. – Надеюсь, ты не сомневаешься в моих лучших чувствах к тебе. Иди к Паркеру. Бетси я скажу, что ты вернешься через полчаса. Пусть поболтает со своим колбасником.

Книппс и Паркер!.. О, эти имена знал не только Джек Петерсон, а весь мир!.. «Колониальные товары Книппса», «Колбасы Книппса», «Натуральный каучук Книппса», «Консервы Книппса» – такую рекламу можно было встретить в любом из городов Старого и Нового света.

Англичанин Книппс был колбасным королем Англии, а в послевоенное время одним из крупных акционеров каучуковой «Денлоп раббер» компании в Малайе.

Американский туз Паркер рекламировал себя гораздо в меньшей степени. С него достаточно было скромных, черных с золотом табличек на входных дверях весьма заурядных зданий Нью-Йорка, Лондона, Парижа и многих других столиц. «Паркер Нейншл Банк» уже не нуждался в рекламе. Жонглируя миллионами долларов, он, оставаясь в тени, контролировал немало крупных компаний и банков помельче. Сейчас Паркер поставил своей целью совершенно вытеснить из Малайи англичан и в первую очередь Книппса. Агенты Паркера втихомолку, исподволь скупали акции «Денлоп раббер».

Джек Петерсон не был посвящен в закулисные стороны деятельности обоих миллионеров. Однако он очень заинтересовался возможностью присутствовать незримо при беседе, которая, видимо, имела большое значение. Ему, правда, пришлось раздваивать свое внимание, так как он хотел послушать и Паркера, и Книппса.

Все тот же знакомый девичий голос, – Джек теперь догадался, что это была дочь Книппса, – произнес:

– Ну, папа, дело, кажется, приобретает благоприятный оборот. Генри заканчивает свои исследования. Я на звала его «Властелином мира», а он предложил мне корону «Королевы вселенной»…

– Призрак этой короны стоит мне шестьсот тысяч долларов! – недовольно прошамкал старческий голос. – Знай, Бетси: этот старый негодяй Паркер притащился сюда недаром. Боюсь, что он затевает какую-нибудь каверзу. Ну, что могут быть за дела у него с Харвудом?

– Папочка, ты и впрямь старенький, глупенький толстяк! – возбужденно засмеялась Бетси. – Генри мне объяснил: нужно договориться с Паркером заранее. Просто чтобы он не мешал нам. А затем… О, папа!.. Интегратор мистера Харвуда и миллионы мисс Книппс!.. Да мы раздавим Паркера, как муравья!

– Ну, миллионы пока что не твои! – фыркнул мистер Книппс.

– Папочка сердит? Папочка недоволен?.. Это плохо!.. Он обижает свою маленькую дочурку, да?..

Эта беседа перестала интересовать Петерсона. Он начал прислушиваться к другой.

– …Как мне доложили… вы, мистер Харвуд… умеете делать бизнес… – скучно мямлил кто-то. – Но с Книппсом… у вас вряд ли выйдет дело. Старику не хватает размаха… Я осведомлен, что даже те полмиллиона долларов, которые затрачены вами на оборудование, были… э-э-э… просто подарены вам прелестной мисс Бетси…

– М-м-м… Я смог бы уплатить за вас неустойку… и… предоставил бы вам возможность построить новую лабораторию, не ограничивая вас в средствах…

Наступила пауза. Наконец прозвучал робкий, извиняющийся голос Харвуда:

– Но я люблю Бетси, и она согласна стать моей женой…

– М-м… Я не могу предложить вам подобной комбинации, ибо дочери у меня нет… Вот разве племянница?.. Но я предложу кое-что получше: в тот день, когда ваш аппарат начнет работать безукоризненно, вы станете моим компаньоном… Ваш интегратор и мои… э-э… миллионы… повергнут весь мир к ногам Америки…

Паркер умолк. Харвуд не отвечал.

Джек держался рукой за грудь, где бешено стучало сердце. Он присутствовал при заключении необычайной сделки с далеко идущей целью: покорить весь мир. Но его волновало не это. Миллионы долларов!..

Петерсон закрыл глаза, и в его воображении поплыла бесконечная вереница аккуратных золотых столбиков. Блеск металла ослеплял. В ушах слышался тонкий звон… А затем, словно на экране кинотеатра, нескончаемой вереницей поплыли универсальные магазины, комфортабельные автомашины, быстроходные яхты, мраморные дворцы, и женщины, женщины, женщины…

Джек не понимал что с ним делается. Он лишь почувствовал, что может иметь все это. Ведь что может быть проще: овладеть секретом интегратора, убрать… да, убрать – убить, уничтожить Харвуда и Смита. А затем…

Джек посмотрел на свои большие жилистые руки и внезапно увидел на них кровь… Да, это было очень давно, на ферме в Техасе. Его, десятилетнего мальчугана, заставили зарезать кролика. С тех пор Джека мутило при виде крови. Вот и сейчас…

И все же алчное чувство победило. Джек перестал интересоваться разговором Харвуда с Паркером. Зная, что в кабинет босса вряд ли удастся проникнуть когда-нибудь еще, инженер решил не терять времени даром.

Насколько хватало шнура «радиошлема», он отошел от прибора и, едва дотянувшись, достал со стола первое, что попалось в руки – толстую кожаную папку. На ее обложке в правом верхнем углу тускло поблескивали готические буквы: «Отто Вагнер. Германия. Берлин».

– Вагнер… Вагнер… – шептал Петерсон, развязывая тесемки на папке. – Кто такой Вагнер?

Приходили на ум знаменитый композитор Вагнер, затем лейтенант Вагнер из Чикаго, ресторатор Вагнер, еще несколько Вагнеров. Но каким образом эта папка попала сюда?

Едва лишь взгляд Петерсона упал на первый лист объемистой рукописи, как инженер вскрикнул.

«Принцип работы интегратора» – было написано старательным, четким почерком. А немного ниже – подчеркнутое двойной чертой: «Предпосылки. I. Физическая».

О, Джек узнавал пресловутую немецкую педантичность! Логично, пункт за пунктом, раскрывалась сущность действия аппарата, предназначенного для приема и усиления электромагнитных колебаний мозга. Даже не обладая «радиошлемом», в десятки раз обострявшим умственные способности, инженер смог бы легко разобраться в принципе действия интегратора.

А вот и схема прибора. Ого!.. Девятьсот восемьдесят радиоламп!.. Да и лампы неизвестные: «OX-6-I107», «Н-4-ВСУ»…

Инженер тщательно исследовал радиосхему. Лишь теперь он понял, что прибор, названный интегратором, представлял собой лишь один из вспомогательных узлов настройки. А основная конструкция – главный интегратор – очевидно, была очень громоздкой. На схеме ее окружал знак сплошного экранирования с примечанием: «Устанавливать на монолитной бетонной тумбе массой не менее трехсот тонн во избежание вибрации».

Джек понял принцип работы прибора, запомнил всю схему. Он мог бы хоть сейчас перерисовать ее вот на такой же точно громадный лист батистовой кальки.

Но чтобы сохранить эту невероятную память и способность к анализу, нужно обладать интегратором.

Петерсон решил во что бы то ни стало переписать основные выкладки рукописи и перерисовать радиосхему. Выдернув из стопы бумаги несколько чистых листов, он с жаром принялся за работу.

Дело подвигалось туго. Мысль уносилась далеко вперед, а рука, выписывая мелкие цепочки цифр и хитросплетения формул, ползла с черепашьей скоростью. Стало ясно, что таким путем ничего не удастся добиться.

Джек с досады отшвырнул карандаш. Ну, а если просто-напросто плюнуть на все, захватить рукопись и попытаться бежать из Гринхауза?

Но куда убежишь? Даже до Сингапура отсюда не добраться за сутки. На автостраде, безусловно, тотчас же будут выставлены сыщики Харвуда, а углубиться в джунгли – значит, попасть в руки бунтующих туземцев или же в пасть к хищнику. Ах, если бы фотоаппарат!

Удивительное дело: едва лишь он подумал о фотоаппарате, как в воздухе послышался запах фотопленки. Да, да, слабенький специфический запах, столь знакомый Джеку со времен увлечения фотографией, усилившись многократно, теперь ощущался совершенно явственно. Значит, где-то в комнате была фотопленка!

Всего лишь несколько часов тому назад инженер рассмеялся бы, если бы кто-либо предложил ему найти по запаху спрятанную вещь. А сейчас он, как, может быть, его первобытный предок, раздувая ноздри, поводил головой из стороны в сторону.

Короткий шнур «радиошлема» не давал возможности подойти к тому месту, а без интегратора в темноте окажешься совершенно беспомощным. Однако Петерсон решился и на это. Он еще раз очень внимательно прослушал весь диапазон звуков.

Харвуд говорил ласково, вкрадчиво:

– …Миллионы мистера Книппса, слившись с вашими, представят собой силу, которой не сможет противостоять никто…

Одновременно послышался капризный голосок Бетси:

– Ну, что же он так долго?

Петерсон решительно снял шлем и в наступившей абсолютной темноте на ощупь двинулся к окну. Первым делом он опустил тяжелую плотную штору, затем включил давно замеченную настольную лампу и открыл шкаф.

Ему явно везло. Он обнаружил пе только большие запасы высокочувствительной пленки, но и новейшую модель фотоаппарата «Контакс» с автоматическим фотоэкспонометром.

Джек Петерсон фотографировал страницу за страницей, время от времени наведываясь к «радиошлему», чтобы прислушаться к беседе. Радиосхему он сфотографировал на всякий случай десять раз. Наконец, завершив дело, инженер аккуратно сложил страницы рукописи, завязал папку, положил на место фотоаппарат и опустил в карман восемь кассет по тридцать шесть снимков в каждой.

«Пятьсот плюс триста – восемьсот! – думал Джек Петерсон, усаживаясь в кресло перед интегратором. – Следовательно, каждая кассета стоит сто миллионов долларов!»

Но слишком далеко было до воображаемого счастья! Едва надев шлем, Джек услышал:

– …А не поздно ли, Бетси?

– О, нет, нет, Генри! Я хочу, наконец, видеть ваши чудеса!

Итак, Харвуд с дочерью миллионера все же идут сюда. Приближается минута, которая должна решить все.

Джека охватило странное спокойствие. Обшарив взглядом комнату, он остановил свой выбор на массивном бронзовом пресс-папье: в сильных руках оно могло послужить страшным оружием. Определил на глаз расстояния до главных предметов, чтобы запомнить их взаимное расположение. Поднял и положил на стол отброшенный ранее карандаш. Выключил интегратор. На ощупь двинулся к двери. Встал за портьерой, сжимая в руке пресс-папье.

Проходила минута за минутой. Шагов в коридоре не было слышно.

Ожидание становилось невыносимым.

– Ну, иди же, иди! – шептал Петерсон, едва сдерживая противную дрожь мускулов.

Он принадлежал к категории людей, способных на решительные, даже безрассудные поступки, но лишь в минуты аффекта. Малейшее промедление расшатывало его волю, будило сомнение в целесообразности задуманного, заставляло искать иной, лучший выход из положения.

Вот так случилось и теперь. Возбуждение начало сменяться апатией, безразличием. Призрак золотого тельца уже не смущал его душу. Больше всего в мире в эту минуту ему хотелось оказаться в постели и уснуть.

Может быть, именно потому Джек и упустил единственный удобный момент.

Петерсон ожидал Харвуда со стороны коридора. А босс и дочь миллионера появились неожиданно, внезапно, как из-под земли. Стена у бетонной глыбы легко скользнула вниз, и тогда оказалось, что кабинет Харвуда лишь часть громадной лаборатории.

Петерсона и Харвуда отделяло расстояние чуть больше метра. Стоило лишь напрячь мускулы, прыгнуть и…

Но пораженный, ослепленный ярким светом Джек Петерсон в первое мгновение растерялся, а когда спохватился – было уже поздно. Харвуд и Бетси Книппс подошли к грандиозному сооружению, стоявшему на бетонном фундаменте посреди лаборатории.

Это было нечто похожее на увеличенного в тысячи раз жука-плавунца, который подобрал под себя ноги, но вряд ли хоть один из этих водяных жителей имел столь безукоризненно обтекаемую форму и такой совершенный панцирь из прозрачной пластмассы. А когда Харвуд нажал на какую-то кнопку, сходство еще более усилилось: под панцирем начали мерцать и пульсировать многочисленные огоньки радиолампочек, – так, словно сооружение ожило и вот-вот сдвинется с массивного пьедестала, уничтожая все на своем пути.

Никель и стекло, пластмасса и провода, причудливые катушки, переключатели, циферблаты приборов – все в целом создавало величественную, неповторимую картину. Двое людей, стоявших у этого сооружения, казались жалкими, беспомощными муравьями.

Бетси Книппс посматривала на главный интегратор с восхищением и даже страхом.

– О, какая феерия! – прошептала она. – Так это и есть тот мозг, с которым не в силах состязаться мудрейшие из мудрейших?!

– …и который полностью покорен вам! – галантно докончил Харвуд.

– В таком случае я хочу немедленно воспользоваться своим правом!

– Нет, Бетси… – Харвуд пригладил рукой волосы и, ведя под руку дочь миллионера, направился к дивану. – Не стоит. Это страшная машина… Садитесь, милая. Лучше помечтаем вдвоем. Вы слышали о профессоре Темплере?

Бетси, беззаботно качая ногой, наморщила нос:

– А, это тот сумасшедший поп?

– Нет. Весьма трезво рассуждающий физик, специалист по автоматике и телемеханике. Он сконструировал прибор с претенциозным названием «радиомозг». Этот аппарат имеет одиннадцать тысяч радиоламп и занимает трехэтажное здание; решает сложнейшие математические задачи, реагирует на цвет, звук…

– А в вашем аппарате, вероятно, сто тысяч ламп?

– О, нет! – самодовольно улыбнулся Харвуд. – Меньше тысячи!.. Так вот, этот Темплер выдвинул невероятно смелую гипотезу о создании мыслящих роботов. Машина с самым примитивным, звериным сознанием, автомат, слепо выполняющий приказы умного сильного человека, – разве это не идеальный солдат, рабочий, фермер?! Мыслящие машины, брошенные против коммунистов, в течение нескольких недель установят на земле золотой век. Мыслящие машины не предадут и не повернут оружие против нас. Пусть они будут гибнуть сотнями и тысячами, – другие, еще более примитивные мыслящие автоматы на заводах восполнят убыль в стальных армиях… Рабочих – уничтожить. Фермеров – стерилизовать. Города – разрушить. Пусть на земле воцарится золотая эра избранных людей!

Харвуд был страшен. Его высокий лоб с прилипшими к нему реденькими волосами побагровел, тонкие губы хищно искривились, пальцы судорожно обхватили колено. Дочь миллионера смотрела на него с восхищением.