Текст книги "Катастрофа отменяется"

Автор книги: Николай Асанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)

4

Притихший Севостьянов сидел сзади. Капитан видел в смотровое зеркальце его широко раскрытые синие глаза и неловкие повороты туловища, когда перед Севостьяновым открывались одна за другой неожиданные картины этого странного мира.

Малышев не стал мешать солдату: пусть учится наблюдать. Особенно интересен именно новый мир. Он и сам разглядывал все вокруг с наивным изумлением.

Солнце висело в зените, но здесь жара была приятна: слишком холодна была вода, бившая в днище амфибии. Она охлаждала ноги, пластиковые сиденья; готовая ворваться в машину, предупреждала своими ударами об опасности. Вокруг леденели вершины, покрытые снегом, а под ними, на небольших плато, пышно распускались травы альпийских лугов, необычно яркие цветы, и нигде не было следа человека. Словно Малышев и Севостьянов оказались на чужой планете, где все создается заново.

Севостьянов думал, вероятно, о своем, для него сейчас самом важном. Теперь, когда он немного успокоился от необычности этой поездки по озеру, он снова вернулся к тому, с чего началось путешествие, и опять – в который уже раз! – пожалел, что так глупо опростоволосился перед командиром батальона.

Он, как и все молодые солдаты последнего призыва, попав в часть, сначала долго присматривался к командирам, не очень доверяя россказням «стариков», которые, по мнению молодых, любили похвастать, что у них-де в подразделении самые умные, смелые и даже самые красивые командиры. Но постепенно Севостьянов сам привык думать, что так оно и есть и что ему крепко повезло – попал в такую отличную часть.

От солдат ничего не укрывается. Весел ли, печален ли командир, груб ли сегодня, а завтра вдруг участлив и щедр на доброе слово – всему солдаты найдут свое объяснение. Да оно и понятно, каждый живет на виду, а знания накапливаются, как вода в колодце. Один скажет слово, другому родители напишут, третий сам увидит командира в неслужебной обстановке, и легенда все полнится и полнится, и вот уже известно, что командир женат, что жена не едет к нему, что жена пишет все реже…

Севостьянов и сам подумывал проситься в командирскую школу: не сейчас, нет, попозже, когда покажет себя на солдатской службе. И тут ему был нужен пример, а капитан Малышев вполне для примера и образца годился. Кончил академию. Вернулся в ту же часть. Выбрал дело по душе: строительство противоселевых укреплений. Конечно, это не создание укрепрайонов, но дело не менее важное. Разработал новый проект создания противоселевой защиты: взрывы на выброс и возведение этими взрывами защитных плотин большой мощности.

Севостьянов знает, что такое сели. Стоит кишлак в долине, а над ним нависают горы. Горы как горы. Вечные. Неподвижные. Но в какой-то миг в складках гор собирается столько воды, что горы набухают, как ватное одеяло, и тогда порой бывает достаточно еще одного ливня, чтобы вдруг вся эта набухшая поверхность горы стронулась с места и пошла, пошла, пошла. И вот уже гигантский поток катится вниз, волоча камни, деревья, весь покров горы, всю намокшую глину, всю почву, и тогда нет от него спасения. Он накрывает все – ущелье, кишлак, сады, поля и рощи. Бушующая черная масса сминает, стирает все на пути. Это и есть сель.

Севостьянов не напрасно слушал лекции капитана. Если ему удастся когда-нибудь попасть в офицерское училище, он обязательно выберет себе саперную специальность и вернется в батальон капитана Малышева. Впрочем, очень может быть, что тогда Малышев будет командовать не батальоном, а, скажем, полком. Но Севостьянов все равно попросится к нему. Здесь, в Средней Азии, много опасных участков, которые грозят селевыми потоками, так что работы хватит…

И Севостьянов стремился подражать своему командиру. Читал те книги, которые читал или советовал прочитать Малышев, и вообще чувствовал себя взрослым, умным, сильным человеком. И все благодаря капитану.

Так как же он потерял уважение своего командира, где было его хваленое присутствие духа и его храбрость в тот день, когда он испугался какой-то паршивой реки? Река – это же не сель! Сель – это смерть, а река – это жизнь! Так здесь говорят и думают все. Ну, искупался бы, ну, пронесло бы по бурному мутному руслу метров сто – двести, пусть даже километр, но ведь и река-то не широка, это тебе не Кама!

«Что же произошло с тобой, солдат?» Когда именно так спросил у него Малышев, Севостьянов ничего не мог ответить. А что скажешь? Вода холодная? Бывает и похолоднее, как, например, в этом озере. Или в Днепре в те дни, когда батальон, в котором служил ныне Севостьянов, форсировал реку под огнем противника. В те дни тридцать два человека из состава батальона были награждены Золотой Звездой Героя. Что река мутная и очень быстрая? Так тут все реки мутные и все одинаково быстрые. А саперу часто приходится работать на воде, тут всегда можно сорваться с понтона, с возводимого моста, но сапер умеет плавать!

Так Севостьянов казнил себя и давал зарок, что никогда больше ничего не станет бояться. Одна мысль утешала его: Малышев взял с собой, значит, надеется, что Севостьянов еще может стать человеком! И эта мысль была как спасительное лекарство: будет, будет солдат Севостьянов настоящим человеком, если так надеется на него командир.

А Малышев, поглядывая время от времени в зеркальце, замечал, как проясняется лицо солдата.

Они пересекли озеро и подошли снова к правому берегу. Здесь над ущельем виднелась дорожная выемка, и подъем к этой выемке был довольно пологим. Малышев выключил водяной винт амфибии, убрал его, и машина легко всползла на берег всеми колесами.

Дорога была приличной. Она находилась так высоко над водой, что озеро не могло бы ее залить и через неделю. Жаль только, что амфибия не сможет преодолеть крутой подъем и полосу валунов, а то можно было бы проехать до Ташбая. Впрочем, может быть, в Ташбае есть свои машины? Тогда их можно вызвать сюда по радио, чтобы детям и женщинам не брести пешком до кишлака. Но сначала надо определить место встречи.

Малышев прошел несколько сотен метров, пока не увидел белый столбик с отметкой «342». Ташбай находился в десяти километрах, если судить по карте, которую развернул Малышев. Десять километров – не большой переход. Школьникам он даже понравится.

Он спустился к амфибии, включил рацию. Понтонеры, видимо, ждали сигнала, отозвались немедленно. Малышев дал азимут на мыс 342-го километра, приказал выходить немедленно. Потом он соединился с Адыловым, попросил секретаря сообщить по райкомовской рации в Ташбай, что к шестнадцати ноль-ноль на 342-м километре будут высажены дети и женщины с рудника, – не могут ли ташбаевцы прислать к этому времени машины? Если нет, пусть пришлют проводника: сам он разведать дорогу не может.

Адылов ответил, что в Ташбае находится член райкома Фаизов, который прошел до Ташбая два дня назад и сообщил, что дорога вполне удовлетворительна. В Ташбай просьбу Малышева он передаст немедленно.

Глава шестая

1

Утром на следующий день после обвала Чердынцев поднялся на плотину. Ему помогали Ковалев и Каракозов. Но перевалить через нее и спуститься в кишлак оказалось невозможно. Склон был рыхлый и грозил камнепадом.

Чердынцев увидел солдат, копавших шурфы для взрыва в новом русле, увидел первые бульдозеры, только что остановившиеся на кишлачной площади, но выстрелы из ружья, которое взял с собою Ковалев, там не слышали. Пришлось возвращаться обратно.

На станции, даже не переодевшись, он прошел на рацию.

Волошина опять сидела рядом с Галаниным и заносила в вахтенный журнал радиограммы. Чердынцев небрежно поздоровался, взял журнал и прочитал сообщения от Коржова, поселок которого уже затопило, из Ташбая, отрезанного теперь от мира с обеих сторон – хорошо, еще, что там было достаточно продуктов, – от капитана Соболева, застрявшего со своими понтонами и машинами в ста километрах от места назначения, сводку событий, переданную Адыловым из Темирхана, и добрался наконец до вызова, обращенного лично к нему. Председатель правительственной комиссии Уразов просил связаться с ним по радио.

Едва Чердынцев сказал, что поднялся на вершину завала, посыпались вопросы. Уразова и его помощников интересовали точная высота завала, ширина, плотность… И не только Чердынцев, но и Волошина поняли главное: Уразов боится, что не скоро еще они освободят реку…

Чердынцев докладывал спокойно, обстоятельно. Высота – триста пятьдесят метров. Ширина в верхней точке – тридцать. Оседание окончилось. Ширина завала у основания не меньше пятидесяти – шестидесяти метров. Можно надеяться, что просачивания воды или полного сдвига и разрушения завала не будет.

Уразов поблагодарил за информацию и сообщил, что со стороны Темирхана подняться на завал до сих пор не удалось. Первый взрыв на будущем канале произведут через три-четыре дня. Бульдозеры уже пришли. Но горные рудники Коржова окажутся затопленными, так как на постройку канала уйдет не меньше десяти дней.

– Они строят подпорную стенку, – сказал Чердынцев.

– Если вода станет прибывать с такой же скоростью, стенка не поможет, – ответил Уразов.

– Есть еще одно средство, – посоветовал Чердынцев. – Забетонировать вентиляционные штреки и входы в шахту.

– Хорошо, я посоветуюсь с Коржовым, – сказал Уразов. – В чем вы нуждаетесь?

– У нас все в порядке…

Уразов отключился. Волошина тихо сказала:

– Вы ведь собирались отправить меня в Темирхан? Попросите Уразова прислать вертолет…

– У вертолетчиков есть более важные и неотложные дела, – неохотно ответил Чердынцев.

– Принести вам кофе? Или вы сначала переоденетесь?

– Салим покормит меня.

– Вы все еще считаете мою помощь обременительной?

Чердынцев заметил, как радист улыбнулся про себя, слушая этот разговор, и сердито сказал:

– У вас есть уже обязанности. Помогайте Галанину.

– Мы теперь так далеки от центра событий, что Миша и сам справится…

«Вот-вот, для нее уже все здесь Миши, Жоржики, Юрочки… Скучать она не будет!» Он и сам понимал, что думает о Волошиной хуже, чем следует, но раздражения сдержать не мог.

– Товарищ Волошина просила у меня разрешения передать радиограмму в редакцию, – официально сказал Галанин.

– Если на ее радиограмму не уйдет вся энергия станции, можете передать.

– Тут пять страниц, – предупредительно сказала Волошина.

– Однако! Впрочем, можно передать ночью, – согласился Чердынцев.

Он вернулся к себе, сбросил грязные горные ботинки, штурмовку и брезентовые брюки, надел теплый лыжный костюм, отнес все мокрое в сушилку и взял у Салима завтрак и бутылку коньяку. Он и проголодался, и устал, да и ночь была беспокойная. Теперь поспать бы немного, но пока эта женщина здесь, вряд ли он вернет свое привычное хладнокровие.

В дверь постучали, и появилась Волошина. В руках у нее был поднос с двумя чашками кофе.

– Это должен был сделать Салим, – сказал он.

– Салим готовит обед и любезно принял мою помощь. О, у вас есть и коньяк? Налейте и мне, я ведь тоже не спала всю ночь.

– Пожалуйста! – Он подвинул ей свою только что налитую рюмку.

– Нет. Только вместе! – Она вышла и вернулась с рюмкой. – Вот видите, как прелестно! Два старых друга сидят и потягивают старый коньяк, а за окном бушуют стихии. Вы не находите, что это и впрямь здорово?

– Что касается старости, то стар только я, – умышленно перевернул он ее слова.

– Не говорите! Женщины живут быстрее. К тридцати годам они знают столько же, сколько пятидесятилетние мужчины. А разве мудрость не является следствием возраста?

– Вы всегда сбиваете меня с толку своими афоризмами, – признался он.

– А вы меня – вашей иронией по отношению ко мне, – пожаловалась она. – Неужели я такое беспомощное существо, что каждая моя попытка быть полезной должна быть осмеянной?

– Нет, почему же, – смилостивился Чердынцев. – На радиостанции вы выглядели великолепно.

– А вы – в вашей мокрой штурмовке и заляпанных грязью башмаках показались мне настоящим Прометеем, – любезно заметила Волошина. – Пожалуй, именно за Прометея, который может хоть изредка оторваться от своей скалы, мы и выпьем!

Чердынцев ничего не ответил (не нашелся, что ли, подумал он про себя), просто поднял рюмку.

Кофе оказался отличным. Она заметила, с какой жадностью он пил, и похвалилась:

– Салим умеет заваривать только чай. Мы с ним разделили обязанности. Теперь вы каждое утро – а если пожелаете, то и по вечерам – будете получать чашку или две отличного кофе.

– Лучше две! – улыбнулся он.

– Пожалуйста!

Она снова вышла и вернулась с кофейником. Чердынцев спросил:

– А Каракозов и Ковалев получили кофе?

– О них позаботился Салим, – небрежно ответила она.

Сейчас, отдыхая, он мог сколько угодно рассматривать Волошину. А она делала вид, что не замечает его изучающего взгляда. Так было удобнее обоим.

Она не переменила свой скромный наряд – черная юбка и закрытая кофта – и носила его как прозодежду. Вероятно, торжественность момента, трагичность положения сделали ее серьезнее. И хотя она по-прежнему держалась с Чердынцевым вызывающе, он понимал, что на его помощников эта женщина производила совсем иное впечатление. Они-то не знали ее так, как знал Чердынцев.

Краску на глаза она больше не накладывала, только губы подкрашивала, но и то выбрала какую-то блеклую помаду. Это подчеркивало ее серьезность. Она свободно меняла позу, тут помогала спортивная фигура, каждый поворот по-новому показывал ее прелесть. Конечно же, Волошина умела воспользоваться природными достоинствами, не очень, кстати сказать, скрывая и свои недостатки. Вот она закурила, и Чердынцев отметил, что курильщик она заправский, даже пальцы на правой руке – указательный и средний – пожелтели от никотина. И рюмку коньяку, которую она еще не выпила, держала так, словно с детства пила вместе с мужчинами. Потянулась к бутылке, налила рюмку Чердынцева, капризно спросила: «А что же вы?» – и подала ему. Пришлось взять – неудобно же отказываться, когда женщина настаивает. А тем временем ее пальцы коснулись его руки, и Чердынцев не мог не признать – его словно ударило током. Впрочем, это бывает и от той жизненной силы, которой наполнен человек…

Он снова поднял рюмку на уровень глаз, не чокаясь, лишь приглашая ее выпить, но она поскучнела, глаза ее были устремлены в окно. Поворачивая рюмку меж пальцев, она спросила:

– А когда нас затопит?

– Типун вам на язык! – сердито сказал он. – Вы бы хоть представили себе, что произойдет в других местах, если затопит нашу станцию! На рудниках около трехсот человек и среди них полсотни детей. В Ташбае больше полутора тысяч жителей! Вы бы еще спросили: а когда сорвет завал? Людоедка вы!

– О, я просто надеялась, что вы будете спасать меня… Но если это так опасно, я не настаиваю…

«Никогда нельзя понять, говорит ли она серьезно или шутит. Но ее шутки подобны юмору висельника!»

Он невольно отстранился от нее и перевел глаза на окно, куда она так нетерпеливо смотрела.

Всю нижнюю часть ледника уже залила вода. Он подумал: «Я не рассчитал, что ледник будет так быстро таять. Вот откуда такая ошибка в предполагаемой прибыли воды!» Не успел он подсчитать, насколько скажется эта дополнительная прибыль воды на общем уровне, как откуда-то издалека послышался пушечный залп. Волошина воскликнула:

– У вас здесь есть даже айсберги! А вы не хотели, чтобы я приезжала сюда!

В голосе ее было очаровательное легкомыслие, которое так хорошо при застольной беседе. Но когда он увидел то, что Волошина назвала айсбергом, у него прошел мороз по коже. Нижняя часть ледника оторвалась и теперь всплывала на поверхность озера ледяными горами…

Он бросился к окну.

Пушечные залпы звучали все громче. Самая подвижная часть ледника, вырвавшаяся из-под морены в ущелье, когда-то покрытая трещинами и озерцами воды, теперь затопленная новым морем, высвобождалась от давления и выходила на поверхность. Каждая льдина отрывалась с оглушительным гулом, словно где-то внизу под ними были заложены мины, и теперь они взрывались одна за другой почти с равными промежутками времени.

Он смотрел на взрывающийся ледник, который действительно шел айсбергами по синему морю. Льдины выныривали, иная с таким грузом каменной морены, что тут же переворачивалась, камни с грохотом осыпались, и, являя всю геологическую подошву ледника, всплывали их подножия. Эта канонада, этот фонтанирующий лед создавали бурное волнение, и неизвестно было, когда и как оно прекратится…

Он выскочил из комнаты, бросив поднявшейся Волошиной: «Я сейчас вернусь!» – пробежал на рацию и крикнул Галанину:

– Радируйте Коржову! Эвакуацию детей задержать до завтра! Станция закрыта ледяным полем! – И объяснил: – Он собирался отправить ребятишек с рудника на плотах! Вряд ли плоты проберутся среди льдин…

Когда он вернулся к себе, Волошиной уже не было. За стенкой, в столовой, слышались взволнованные голоса. С ледника вернулся Милованов и рассказывал о своих переживаниях. Каракозов, Ковалев и Волошина перебивали его – у них тоже было чем поделиться, – шел суматошный разговор, когда главное теряется за мелочами, случайная неудача приобретает характер беды.

Чердынцев вошел в столовую, и все сразу притихли.

Салим, вместо того чтобы подавать обед, сидел на корточках у стены: нарушение порядка. Милованов еще не переоделся: тоже нарушение.

Чердынцев сухо сказал:

– Продолжайте!

Салим вскочил и начал накрывать на стол. Как видно, ему хотелось дослушать.

– Ледник ускорил движение! – выпалил Милованов и уставился круглыми глазами, на Чердынцева.

– Ну и что же? – холодно спросил Чердынцев.

– Но, Александр Николаевич, если он упадет в озеро…

– Все, что могло «упасть» в озеро, уже там! Оторвались только подтаявшие языки ледника. Само тело ледника такой толщины, что ни потрескаться, ни всплыть оно не может. Насколько убыстрилось движение льда?

– Полтора метра в истекшие сутки! – Глаза у Милованова оставались по-прежнему округленными, но речь стала спокойнее.

– Эта подвижка и выдавила льдины на поверхность. Теперь ледник успокоится.

– Ваши бы речи да богу в уши! – произнесла Волошина. И сухо добавила: – Не люблю чересчур спокойных людей…

– Есть спокойствие знания и беспокойство от незнания. Тамаре Константиновне естественно бояться незнакомых обстоятельств и условий. А вам, Милованов, стоило бы вернуться к себе и перечитать работы Федченко. Впрочем, сначала садитесь обедать.

Волошина недовольно смотрела, как все начали рассаживаться. Вероятно, она ждала взрыва гнева, – во всяком случае, обижалась на Чердынцева за то, что он в чем-то обманул ее. Чердынцев хранил безразличное молчание: это была его месть. Пусть думает о нем, что хочет, он не желает обижать детей. Проступки маленьких не должны вызывать гнев у взрослых.

Милованов вдруг вспомнил, что садится за стол в рабочем костюме, торопливо выскочил в свою комнату. Вернулся в пиджаке и даже при галстуке. Чердынцев довольно громко хмыкнул и принялся за суп.

Обедали молча. Волошина вздрагивала при каждом новом залпе за окном. Льдины еще всплывали, но это были уже мелкие, размятые подвижкой ледника обломки.

После обеда все разошлись по своим комнатам. Даже Волошина не стала никого удерживать, хотя и скучала без собеседника. Чердынцев послушал, как она бродит у себя в комнате от окна к двери, как подолгу стоит на одном месте, видимо, разглядывая ледяное поле за окном. Он снова обул горные башмаки, надел штурмовку и направился на ледник: сводку Милованова стоило проверить.

Озеро еще увеличилось. Теперь оно плескалось внизу, всползая на ледник и упираясь в крутизну скалы, на которой стояла станция. Оно уже начало дышать. Как и на всяком большом водном пространстве, на нем теперь образовывались местные ветры – бризы, только дули они в одном направлении – с берега на озеро, так холодна была вода, собравшаяся из многочисленных горных рек и речек. Оно все еще было лишь скоплением воды, почти дистиллированной, в которой не может быть жизни, но, как знать, может быть, в эти мгновения в нем уже зарождается жизнь? Илистые выносы из рек распространяются где-то в верхнем течении, на залитых альпийских лугах уже может кормиться рыба, пришедшая из рек, может быть, в эту самую минуту зарождается живой мир планктона, точно так же, как это было в давние геологические времена, когда с неба все падала и падала вода на остывающую землю, заполняя все впадины, образуя первые реки и озера, а потом и моря.

Чердынцев шел и шел, постукивая ледорубом, прорубая кое-где новые ступеньки, потому что ледник, сдвинувшись на полтора метра вниз, разорвал все ранее пробитые тропы, и теперь приходилось прорубать их снова. Отметки показывали, что Милованов прав: подвижка еще продолжалась, но уже значительно медленнее. Оснований для страха, как и предполагал Чердынцев, не было.

До верхней отметки он добрался перед самым закатом. Надо было поторопиться, чтобы ночь не застала на леднике.