Текст книги "Катастрофа отменяется"

Автор книги: Николай Асанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)

2

Капитан Малышев только что вернулся с учебных занятий своего батальона и прошел в офицерскую столовую.

Он изнемог от жары еще на занятиях. На желтом каменистом плацу солнце отражалось от каждого осколка, всякой гальки, нещадно било в глаза, и хотелось одного: зажмуриться, чтобы не видеть этой жары. Жара не просто охватывала тело раскаленным воздухом, когда кажется, что на каждый сантиметр кожи ощутимо давит само солнце, жара стала еще и видимой. Она крутилась в пустыне плаца вихрями, вставала столбами, мерцала какими-то лиловыми переливами, и было трудно понять, мерещится ли все это или атмосфера и на самом деле раскалилась до фиолетового свечения, как кусок железа в горне кузнеца.

Лучше всего было бы искупаться. Но в небольшом пруду-хаузе, возле которого разбит лагерь, недавно обнаружили коварного червяка – ришту, и санитарный врач запретил купанье до полной очистки водоема. «Ришта, – сказал он, – может жить в человеческом теле, – это вам не пиявки: те насосутся крови и сами отвалятся. А ришта только того и ждет, чтобы неопытный купальщик хоть одну ногу в воду опустил. Тут эта ришта прокалывает кожу и откладывает свое потомство в живое тело, а потом его извлекать приходится хирургу…»

Впрочем, эта лекция не остановила удальцов, кое-кто продолжал купаться. Но через несколько дней хирург госпиталя приказал поставить на плацу операционный стол, вызвал делегатов от всех рот и батальонов и в их присутствии произвел операцию по извлечению ришты из ноги одного такого удальца. Действовал врач по-старомодному, как лечили ришту местные знахари – табибы. Надрезал кожу и принялся наворачивать плоское, тонкое тело ришты на ручку скальпеля. И тянулась эта операция чуть ли не весь день. Правда, местные знахари – табибы – тянут одного паразита целую неделю, дают больному отдохнуть. Вытянут немножко, намотают на деревянную палочку, потом палочку привяжут к тому же месту на теле больного, прибинтуют, а назавтра опять потянут. Сейчас врач действовал без такой излишней жалости, прямо по закону: заслужил – получай! Когда ришта начинала сопротивляться, он спокойненько распарывал мышцу больного, не глубоко, чуть-чуть, и опять мотал себе да мотал. Но после этой наглядной агитации удальцов больше не находилось.

Можно было сходить в душ, но что это даст, если баки с водой сейчас раскалены так, будто в них варится суп. Капитан повернулся спиной к окну, за которым крутилось фиолетовое марево, и принялся за плов. С утра у него еще была надежда, что по окончании учений командир полка смилостивится над ним и отпустит в город хотя бы до двадцати четырех, ведь сегодня воскресенье… Но после ЧП на учениях батальона на такую милость надежды придется отставить.

Ох уж это ЧП! Долго теперь капитан Малышев, командир саперного батальона, будет притчей во языцех! Если перевести это евангельское выражение на обыкновенный командирский язык, оно означает, что на каждом разборе учений, маневра, на всякой политбеседе любой командир и политработник может напомнить о том, что произошло в батальоне Малышева, а потом добавить, что случилось это потому, что плохо поставлена в батальоне воспитательная работа. Чем же в противном случае объяснить, что солдат Севостьянов, прошлогоднего призыва, при аварии понтона на реке Фан и падении за борт командира роты лейтенанта Карцева не бросился спасать лейтенанта, своего прямого начальника, а забился под банку тонущего понтона, и Карцева пришлось спасать командиру батальона, да заодно уж и вытаскивать из тонущего понтона самого Севостьянова. А ведь Севостьянов умел плавать! И родился он на реке Каме, которая ни в какое сравнение не идет с мутным и мелководным Фаном!

Что произошло с солдатом Севостьяновым, об этом капитан мог только догадываться. И думалось ему, что операция с риштой сыграла не последнюю роль в том, что храбрый и честный солдат вдруг отказался лезть во враждебную, непривычную мутно-желтую воду. Но твердой уверенности в этой догадке у него пока не было.

Произошло все почти так, как об этом будут говорить потом на политбеседах и на разных совещаниях, которые в полной мере представил себе капитан Малышев, но было в этом случае и нечто другое. Вот об этом другом он сейчас и раздумывал.

Батальон Малышева проводил учения на быстроту переправы через капризную реку Фан. Саперы, которыми командовал лейтенант Карцев, должны были немедленно очистить предполье за рекой от условных мин «противника». Тут все зависело от быстроты, с какой понтонеры поставят мост.

Малышев, Карцев и Севостьянов на одном из первых понтонов почти достигли «вражеского» берега, когда из воды высунулась, как крокодилья морда, огромная коряга и ударила в борт. Понтон был уже закреплен на якоре, сорвать его коряга не могла, но пробила металлический борт по ватерлинии. Карцев, стоявший на носовой банке понтона с флажками и сигнализировавший своим минерам приказ к переходу, слетел с банки прямо в воду. Когда Малышев обернулся на всплеск, он увидел фуражку лейтенанта, а на понтоне – Севостьянова, молодого скуластенького солдата, который лежал на днище и все пытался подлезть под ту самую банку, с которой упал Карцев. Малышев крикнул: «Лейтенант за бортом! Севостьянов, прыгайте!» – но увидел только жалкие, красные от напряжения и испуга глаза солдата и махнул за борт сам. Карцев, видно, крепко ударился о корягу и был уже довольно далеко, то пропадая, то выныривая, река выносила его на быстрину, и Малышев устремился прямо на стрежень. Хотя там и случались водовороты – коварство горных рек Малышев знал, – но только на стрежневом течении он мог догнать лейтенанта. И догнал. И вытащил его на «вражеский» берег, что уже было против правил учения. А там, уложив нахлебавшегося воды лейтенанта под обрывом берега, чтобы он не был виден «противнику», добежал до полузатонувшего понтона и вытащил из него Севостьянова, с которым случилось что-то вроде обморока. Хорошо еще, что старшина роты понтонеров Сенцов успел продвинуть новый понтон на место затопленного, так что потери времени не было, батальон свою задачу выполнил. Но в рапорте пришлось упомянуть о ЧП.

Малышев досадливо усмехнулся: что произошло, того сожалением не исправишь. А вот с Севостьяновым придется повозиться и, может быть, приставить учителя. Реки в расположении батальона одинаково изменчивы и опасны, а у понтонера вся служба на воде…

И пожалел себя: неладно как-то проходит его служба после возвращения из академии. Жена пишет редко и скупо, романтикой в их отношениях уже и не пахнет. А ведь все начиналось именно с романтического знакомства: как же, офицер из Туркестана! Почти Киплинг! Или несколько иначе: «И вы не читали Киплинга? Обязательно прочтите Киплинга!» А позже: «Ах, дорога в Индию! Ах, Кабул, Герат, Кухистан!» Он догадывался, что слова эти вычитывались тут же, как говорят, по ходу знакомства, но от этого они не теряли очарования. Более того, в ее устах они звучали куда значительнее, нежели вычитанные из тех же книг им самим.

Никакого Герата или Кабула он даже в миражах не видал за те три года, что прослужил в Азии до академии. Но если Томка говорит, что он стоит на пороге Индии, так оно и есть. Иногда он возмущался своим внезапным послушанием и какой-то собачьей преданностью ей, но едва она произносила какую-нибудь «романтическую» фразу, как он словно бы начинал видеть мир ее глазами. А это, как ни говори, прекрасное видение!

Так вот и получилось, что, едва приехав в Москву, он уже был готов навсегда в ней остаться.

И потом, когда они поженились и Малышев переселился из офицерского общежития к тестю в его трехкомнатную квартиру, встреченный внешне вполне учтиво, вся их жизнь с Томкой была освещена какими-то праздничными прожекторами. Подумать только – ни одной ссоры! Ни одного упрека за то, что слушатель академии был занят чуть ли не сутками, редко-редко мог позволить себе прогулку в театр или кино, приходил домой с покрасневшими глазами, до того усталый и желтолицый, что и теща, и тесть, и сама Томка умеряли шаги, приглушали голоса, как при больном!

Томка обложилась книгами по Азии и Туркестану. Очень скоро она знала о тех местах, где служил Малышев, куда больше, чем он. И порой направляла его, особенно когда он ошибался в исторических датах. Словом, она тоже проходила программу академии, только сокращенную и в более короткие сроки. А ведь она еще и работала! Правда, о ее работе Малышев имел самое смутное представление…

А когда закончилась учеба в академии, когда он получил назначение в тот же военный округ, где служил раньше, неожиданно выяснилось, что в это время у нее оказалось очень много обязанностей по работе, она кого-то заменяла, возникали какие-то чрезвычайно важные командировки, и он был вынужден уехать один…

В прошлом году они совсем договорились, что жена приедет к нему в отпуск, но его как раз в это время отправили на учения в тот самый Кухистан, о котором Томка когда-то говорила с таким подъемом, а ей предложили бесплатную путевку в санаторий. Встречу перенесли на нынешнюю весну. А меж тем письма становились все более отрывочными, вялыми. Он, конечно, не думал, что это конец, но насколько же тяжелее становилась его жизнь.

Хорошо еще, что после возвращения из академии он увлекся одной из хитроумных загадок, какие ставит природа перед человеком. Республиканское правительство объявило конкурс на лучший проект противоселевого заграждения. Сель – это тяжкое бедствие для всех горных поселений. Весной, во время таяния снегов и после бурных дождей, размокшая почва на склонах гор вдруг начинает сползать вниз, часто превращаясь в грязевую лавину, влекущую с собой камни, деревья – все, что подхватит на пути. Такой сель может смыть и уничтожить целый город или похоронить его под слоем тяжелой грязи – скорость движения селя сравнима разве со скоростью курьерского поезда. Селевые лавины угрожали и столице республики – город был окружен горами.

О конкурсе заговорили и офицеры. На одном из совещаний командующий военным округом напомнил, что среди саперных офицеров есть отличные инженеры, которые могли бы помочь в этой борьбе с селями.

И Малышев увлекся новой идеей. Все свободное от службы время он проводил в горах. А совсем недавно отправил по инстанциям свой необычный проект – противоселевая защита посредством направленных взрывов… За скупыми и официальными словами скрывалось целое исследование о природе селя, о его возникновении и, главное, о самых доступных методах защиты от катастрофы. Если бы не эта большая и кропотливая работа, ему было бы еще тяжелее без жены. Но вот работа закончена, что же делать дальше? Снова писать ей, звать, унижаться, требовать?

Оглядев пустую столовую, Малышев заметил, что свет в ней стал еще более желтым, а сияние в окнах словно бы усилилось. Он откинулся на спинку стула и сразу отпрянул: деревянная перекладина обжигала спину через гимнастерку. Он выпил стакан горячего компота и вдруг услышал: в лагере трубили тревогу.

Малышев выбежал на плац.

Со всех сторон к месту построения спешили солдаты.

В этот воскресный день примерно треть личного состава находилась в увольнении. Одни уехали с экскурсиями в город, многие ушли в соседний колхоз на прополку хлопчатника, к некоторым приехали родственники, и солдат отпустили в зону свиданий – клуб и чайхана ближнего кишлака, – но все равно плац гудел от топота – так быстро и слаженно собирались люди.

Малышев привычно отсчитывал время. Командиры взводов подстраивали солдат, роты уплотнялись, а напротив и поперек плаца выстраивались другие роты, и вот уже от здания штаба внешне неторопливо подошли командир, начальник штаба и другие офицеры. Малышев скомандовал «Смирно!» и, досадуя на то, что ему так и не дали отдохнуть, пошел навстречу начальству.

Ему еще хотелось спросить, к чему эта учебная тревога в день отдыха, когда некоторые счастливчики пропадают в тенистых парках города или сидят по чайханам, а то и купаются в «море» – недавно построенном водохранилище, по которому можно было прокатиться не только на гребной лодке, но и на глиссере или на яхте. Но в это мгновение он поднял глаза на командира, и все непроизнесенные вопросы словно выдуло из головы. Лицо полковника было не то чтобы бледным – какая уж тут бледность, когда человек пропечен солнцем и обдут ветрами пустыни, – оно было серым, и глаза смотрели как два винтовочных дула. Едва дождавшись окончания построения, едва ответив на уставное приветствие, полковник резко и страстно заговорил:

– Солдаты, сержанты, старшины и офицеры! В верховьях реки Фан в четырнадцать двадцать произошел катастрофический завал. Высота завала, по первым данным, триста – четыреста метров! Река прекратила свое существование. За внезапно создавшейся плотиной образуется озеро. Уровень озера, по первым расчетам, будет подниматься на пять метров в час. Если люди не откроют путь воде, катастрофа неминуема. Первым на защиту населения долины Фана выступает саперный батальон капитана Малышева. Батальон проводит бросок на машинах. Следом идут бульдозеры, понтонные средства, катера для спасения людей из отрезанных обвалом и наводнением селений и рудников, грузы взрывчатки и продовольствия. Правительственная комиссия, инженеры, гидрологи, ученые вылетают вертолетами. Но помните, без вашей помощи они бессильны! Капитан Малышев, распорядитесь о заправке машин, получении грузов и выходе колонны и явитесь в штаб за дальнейшими распоряжениями! Приступайте к исполнению!

Малышев взглянул на часы: четырнадцать сорок. Где он был в четырнадцать двадцать? Да, в столовой и мечтал о том, как хорошо было бы поехать в город, искупаться в «море», побродить по прохладному парку возле фонтанов… А в это время там уже выключали фонтаны, перекрывали плотины единственного водохранилища, которое еще может питать водой население города. Охрана водохранилища оттесняла пылких купальщиков от воды, снимала людей с лодок, моторок и яхт. Водохранилище становилось неприкосновенным, оно превращалось в государственный водный резерв…

Эти размышления едва ли заняли полминуты, да и шли они параллельно со словами команд и распоряжений, которые привычный мозг формулировал одно за другим. Малышев знал, что делать, и делал все необходимое.

Саперы бросились грузить взрывчатку и инструменты, шоферы разошлись по машинам, взвод обслуживания бежал к открытым настежь дверям складов, и Малышев, оглядевшись еще раз вокруг, – все ли пришло в действие? – пошел в штаб.

В штабе все напоминало боевую обстановку.

На столе лежали карты Фанского ущелья. Начальник штаба с помощью курвиметра подсчитывал расстояния от лагеря до места первого привала и длину второго броска – до кишлака Темирхан. Адъютант диктовал на машинку отрывки из описания шоссейной дороги на Темирхан, перечисляя труднопроходимые места. Малышев прислушался. («Узость на 105 км. Завал на 109 км. Камень «Пронеси, господи» на 111 км. Резкий поворот юго-юго-запад-север-север-восток на площадке «Оглянись!» на 115 км размером четыре погонных метра…»). Сколько же все-таки этих узостей и поворотов? Полковник перелистывал поступившие телефонограммы и радиосообщения. Начальник службы обеспечения кричал кому-то в трубку телефона, что часть взрывчатки надо забросить вертолетами, что возможны задержки в пути колонны Малышева, что жители Темирхана все до одного решили выйти на рытье шурфов для прокладки обводного канала – их тоже следует обеспечить взрывчаткой… Увидев Малышева, он отстранил трубку от уха, спросил:

– Палатки взяли? Температура в Темирхане по ночам падает до плюс шести градусов.

– Взял! – коротко ответил Малышев. Об этом могли бы не напоминать, он прослужил в Туркестане пять лет, знает и пустыню и горы. Но начальник службы обеспечения только кивнул и снова принялся диктовать в трубку:

– Продукты для эвакуируемых и добровольцев, идущих на Темирхан из кишлаков, необходимо отправить второй колонной на машинах автотранса… Да, примерно около трех тысяч человек добровольцев. Так сказали в ЦК…

И Малышев словно увидел эти дивизии добровольцев. Как же велика опасность, если туда отправляются не только солдаты Малышева, но и три тысячи добровольцев!

Полковник подозвал капитана и передал ему копии радиограмм из Темирхана и с гляциологической станции. Адъютант уложил в папку свои опасные сведения о дороге.

Начальник штаба сунул в ту же папку карту ущелья со своими расчетами. Все встали, и полковник коротко сказал:

– За вашим батальоном пойдет колонна бульдозеров из тридцати машин. Ученые на заседании ЦК предложили построить обводный канал. Сейчас они вылетают в Темирхан и встретят вас на месте. Вам придется приступить к работам немедленно. Желаю успеха!

Он притянул Малышева к себе и вдруг обнял за плечи, потом отстранил, откозырял, и Малышев выбежал из штаба. Из широко раскрытых ворот выходила колонна автомашин. «Газик» капитана стоял у крыльца. Малышев взглянул на часы. Было 14.56. Что-то он еще не успел сделать? Что же?.. И вспомнил: Севостьянов! Этого солдата нельзя оставлять одного. Малышев подошел к своей машине, в которой уже сидели радист, замполит и ординарец, и сухо сказал ординарцу:

– Аверкин, вернитесь в свою роту, немедленно пошлите ко мне Севостьянова. Доложите лейтенанту Карцеву мое приказание.

Аверкин бегом ринулся к воротам, спросил что-то у часового, прыгнул на подножку первой проходившей машины, и та пошла по обочине, обгоняя уже выскочившие на шоссе грузовики. Малышев сказал:

– Поехали. Увидите Севостьянова – подберите.

Действительно, в конце первого километра пути, под карагачом, стоял Севостьянов, с некоторой опаской глядя на приближающийся командирский «газик».

3

Капитан Малышев, будучи в академии, хорошо усвоил курс проведения фортификационных работ, строительства укрепленных рубежей и защитных сооружений. Но ему в свои тридцать лет не приходилось еще участвовать в борьбе со стихией. В первое мгновение он даже подумал: не преувеличивают ли его начальники опасность? И хотя он вошел в ритм и роль «спасателя» немедленно, тут прежде всего сказалась воинская дисциплина. Но если бы у него было время порассуждать, возможно, он нашел бы многие действия преждевременными.

К чему, скажем, вызывать три тысячи добровольцев? Разве воинские подразделения не справятся с завалом на небольшой горной реке? Это в низовьях Фан становится настоящей рекой. А там, в горах? Небось маленькая горная речка, правда ревущая, но по камням ее переходят вброд. В других, лежащих ближе к лагерю речках Малышев и сам нередко ловил форелей, купался, хотя вода в них ледяная – они все вытекают из ледниковых морен, эти красивые бурливые речки. Перед тем как обуть резиновые сапоги – форель с берега не поймаешь, приходится лезть в воду! – не вредно намотать на ноги по две, а то и по три фланелевые портянки, а то ноги очень быстро начинают ныть.

Однако, захваченный чувством внезапной опасности, Малышев сделал все возможное, чтобы его батальон оказался на марше через каких-нибудь пятнадцать минут после объявления тревоги. И теперь он ехал на своем «газике» впереди колонны по ровной пригорной степи, кое-где переметенной песками из пустыни, пересекал зеленые поля, по которым струилась вода в поливных ровиках, выехал на берег Фана, широкого, полноводного в это время года, купался вместе с машиной в тени тутовника, карагачей, вновь выскакивал на освещенные участки дороги, где солнце начинало припекать через борта, через поднятый тент «газика», видел дехкан, мирабов, закрывавших или открывавших воду на хлопковых полях. Он даже и забыл, что со времени катастрофы прошло не больше часа, что он находится в полутораста километрах от того места, где люди уже живут под гнетом беды, а те дехкане, мимо которых он проезжает, ничего еще не знают о ней, и постепенно привычное ощущение служебной поездки оттеснило тревогу, которая нарушила привычный уклад его жизни. Он и на часы перестал взглядывать, как будто все пришло в норму.

Минуя замысловатый поворот предгорной дороги, он привычно оглядел колонну и увидел, что солдаты тоже успокоились. На многих машинах сняли брезентовые купола – в пути от встречного ветерка, от воды в реке и в поливных каналах стало прохладнее, и солдаты наслаждались этой прохладой. Когда машины скатывались с холма в низину и моторы переставали рычать, доносилась бойкая песня. Вот уже и рокот баяна послышался на одном повороте, – наверно, старшина Сенцов распорядился; у него в хозяйственном взводе лучший баянист части – солдат Алехин, и старшина никогда не упускает случая похвалиться талантом своего подчиненного. Ну что же, пусть – дорога дальняя, трудная, она будет еще трудней, пусть пока повеселятся ребята.

Горы надвинулись внезапно, как в грозу надвигаются тучи, и зажали в тиски и дорогу, и текущую рядом с ней реку. Только что человек видел полмира – во всяком случае, так кажется в степи, – и вдруг взор упирается в камень, и только в камень. Камень, нависающий над головой, камень слева, камень справа, все черно-серое, а впереди, когда камень отваливается в сторону, в узкой прорези, похожей на гигантский прицел, белая снеговая вершина, тотчас же прячущаяся за резким поворотом.

Зелень кустарника и деревьев тоже кружится перед глазами, подобно разорванным зеленым облакам, и кажется, что ты сидишь в самолете, который делает иммельман или валится через крыло, оттого все вокруг падает или взлетает и тошнота подкатывает к горлу.

Теперь Малышев смотрел только вперед, на расходящиеся и убегающие назад каменные коридоры, в которых лежала горная дорога, раскручивающаяся серпантином все вверх и вверх, как будто решила добраться до самого неба. И вдруг приказал шоферу остановить машину.

Что-то обеспокоило его, хотя дорога была еще вполне проходимой, пусть и нависали над ней одинаково везде называемые шоферами камни «Пронеси, господи!». Но не камни на этот раз привлекли внимание капитана. Он остановил машину и оглянулся, надеясь увидеть всю колонну на крутом и кривом подъеме. И вдруг понял: исчез все время сопровождавший их рев горной реки.

Внизу, в ущелье, было тихо. Так тихо, как никогда не бывает в горах, так тихо, как будто Малышев спит. А может быть, он и на самом деле спит, укачанный этими поворотами?

Он выскочил из машины и подошел к обрыву.

Внизу клубился легкий туман испарений, но грозного рокота воды не было. В теснину можно было спуститься, цепляясь за камни. Первая машина колонны со взводом минометчиков надвинулась сзади и затормозила, и, как только стих натужный рев мотора, снизу снова поднялась и заполнила все ущелье та же странная тишина. Малышев подождал, пока командир взвода Алиев спрыгнет со своей машины, и приказал:

– Алиев, возьмите Севостьянова и кого-нибудь из ваших солдат и спуститесь к реке…

Алиев, видно, тоже был поражен этой резкой тишиной. Вытащив из-под сиденья шофера нейлоновый шнур, он подождал Севостьянова, кликнул одного из минометчиков, и они втроем, привязавшись к шнуру, начали спуск.

До места, где начальник штаба установил для колонны первую стоянку, было уже недалеко, и Малышев разрешил шоферам подходивших машин короткий отдых. Солдаты выскакивали через борта, садились тут же на дороге, иные ложились, отдыхая и прислушиваясь к той самой тишине, что встревожила Малышева.

Шнур, привязанный к машине минометчиков, снова натянулся и задрожал: разведчики вылезали из ущелья.

Первым появился Севостьянов. В руках у него был какой-то белый мешок. Встав на обочине дороги, Севостьянов раскрыл мешок – это была его нательная рубашка, – и Малышев увидел трепещущую форель. Рубашка была набита до отказа.

– А рыба зачем? – сухо спросил Малышев.

Следом поднялись Алиев с солдатом. У обоих были такие же мешки. Севостьянов с обидой сказал:

– Если вы меня к себе взяли, должен я теперь о вас заботиться? А рыба царская.

Алиев, передав свой мешок солдату, по форме доложил:

– Река ушла вся. – И другим тоном сказал: – Столько этой рыбы пропадает! Бьется на камнях, пузырится в озерцах. Собрали, сколько могли. Не пропадать же добру. Там и так полно шакалов и воронья.

Все разошлись по машинам. Севостьянов, с его мокрым мешком на коленях, был смешон, но Малышева тронула его забота. Правда, капитан тут же забыл об этом. Им уже завладели другие мысли.

Значит, река действительно скатилась вся. Ему стало стыдно за свои недавние сомнения – не преувеличивают ли его начальники последствия так называемой катастрофы? Катастрофа действительно произошла!

В шестнадцать двадцать они достигли первого горного кишлака. Площадь была полна народу, как будто людей созвали на митинг. Но разговаривали все вполголоса, как в доме тяжелобольного, осторожно переходили от одной группы к другой, словно ждали утешения. Все это были старики. На вопрос Малышева, а где же молодежь, указали на восток – ушли на завал…

Малышев разрешил короткий привал – машины тоже нуждаются в отдыхе.

Возле машин с прицепом, на которых были погружены катер и понтоны, собрались несколько местных шоферов. Они шагами измеряли длину машины и прицепа и цыкали сквозь зубы: «Нет, не пройдет!» Малышев знал, что дальше дорога станет уже, но эти утверждения злили его. Он понимал, что колонне придется трудно, тем более ночью, но предпочел бы слова ободрения, ведь среди его шоферов были и совсем еще молодые. И обрадовался, когда старшина Сенцов громко сказал:

– А мы трусов в шоферах не держим. Они на «гражданке» остались!

Смущенные «знатоки» отошли от солдат. Колонна двинулась дальше.

Но через два километра машины уперлись в обрыв. Это и было то самое место, о котором судачили местные водители и которое было отмечено на карте Малышева особым знаком.

Здесь скала прижала дорогу к обрыву так, что осталась полоска не шире двух метров. А дальше следовал резкий поворот и спуск. Внизу – отвесный обрыв метров в триста. Машины с прицепами действительно не могли развернуться на этой узости.

Надо было расширить площадку.

Шоферы отодвинули машины назад. Саперы, вооружившись ломами и кирками, принялись долбить скалу. Больше десяти человек на площадке не умещалось. Малышев предложил сменяться через десять минут. В это время рация на его «газике» приняла вызов. Глядя, как медленно крошится неуступчивый камень, Малышев взял трубку.

Вызывал полковник Даренков. Он говорил из Темирхана: прилетел по приказанию командующего на его личном вертолете. Уточнив, где именно застряли машины Малышева, полковник приказал: действовать взрывчаткой, передать командование батальоном лейтенанту Карцеву и немедленно выехать в Темирхан. Там капитана Малышева ждут для обсуждения мер по ликвидации катастрофы.

Малышев вместе с Карцевым оглядели еще раз неприступную скалу. Саперы уже долбили ее, и неподатливый камень, с которым не могли справиться дорожные рабочие, начинал крошиться. Рухнул на дорогу первый крупный камень, и Малышев, решив, что тревожить скалу взрывом не следует – она и так висит на волоске из бороды аллаха, – посоветовал и дальше действовать ломами.

А сам заторопил шофера.