Текст книги "Катастрофа отменяется"

Автор книги: Николай Асанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)

Редкий лес, подчищенный и подстриженный с немецкой аккуратностью, отдельными языками достигал эскарпа – лучшее место для засады противотанковых батарей.

Время от времени из леса выскакивали самоходные пушки гитлеровцев, делали несколько выстрелов по танкам и снова скрывались, неуязвимые на этом расстоянии.

Все это увидел Сибирцев, постепенно приходя в себя. Он машинально поднял руку и взглянул на часы.

Этот жест подействовал на Яблочкова.

– Восемь двадцать три, сам знаю, товарищ майор, – сказал он.

До моста, у которого сражался батальон Демидова, было пятнадцать километров. Но время измерялось не километрами, а препятствиями. Если препятствия преодолеть, километры превратятся в тридцать минут, по прошествии которых танки будут там, где их ждет Демидов. И Сибирцев молча стоял с Яблочковым, до боли в глазах вглядываясь в даль.

Артиллерийский огонь по танкам прекратился, и сразу стало так тихо, что было слышно, как падают сбитые листья и ветки на танковую броню. Впервые Сибирцев услышал отдаленный рокот боя на западе. Демидов продолжал бой. Судя по грохоту артиллерии, бой был сильным. Гитлеровцы, по-видимому, ввели тяжелые орудия – ведь у самого Демидова были только противотанковые пушки и минометы.

– Надо прорываться, – тихо сказал Сибирцев.

Яблочков изумленно посмотрел на него, потом на Подшивалова.

– Я, товарищ майор, не трус. Но я скажу прямо: нам надо выбраться отсюда как можно скорее, пока фашисты не подвели в наш тыл танки. Надо выбраться и обойти препятствие.

– И опоздать к мосту, – сказал Сибирцев.

– Я знаю, что мы здесь не пройдем! – продолжал Яблочков. – Я эту немецкую манеру наизусть выучил. Они натыкали здесь на каждый метр по пушке, а если взять стороной…

– «Астра» шла стороной… – сухо перебил его Сибирцев.

Что-то более могучее, чем опыт, озарило Сибирцева. Он словно бы увидел всю местность, увидел на той карте, что составлял Масленников, и в душе поблагодарил подполковника за науку. Здесь гитлеровцы полагались на озеро, на затопление, на преграды. Они всегда переоценивали природные и технические укрепления, надеялись на них больше, чем следовало. Южнее и севернее Дойчбурга, где на подступах к реке нет естественных препятствий, меньше искусственных оборонительных сооружений, там у них, конечно, больше войск и техники – танков, самоходных пушек. А здесь они надеются на всевозможные противотанковые препятствия, создают видимость сопротивления. Здесь у них мало танков.

– Мы пройдем здесь именно потому, что фашисты надеются на наш отход, – сказал он, глядя в глаза Яблочкову.

– Погубим танки и перейдем на положение пехоты, – сказал Яблочков.

Подшивалов угрюмо пробормотал:

– Если бы сейчас вечер! Послать двух саперов, подорвать эти надолбы – и напрямик!

– Но, к сожалению, сейчас утро, – ответил Яблочков.

– Надо обыскать фольварк, нет ли местных жителей. Они могут указать обходный путь… – сухо приказал Сибирцев.

– Автоматчики уже ищут… – доложил Яблочков.

Ординарец позвал всех в дом, где радист уже развернул рацию.

Сибирцев оглядел безвкусно, но внушительно убранную комнату. Мебель в ней была предназначена словно для великанов, на стенах висели дешевые бумажные олеографии и фотографические портреты хозяев; два из них были в черных траурных лентах с приколотыми к ним бумажными цветами.

Подшивалов, стоявший рядом с Сибирцевым, с трудом выдохнул воздух, словно ему тяжело было дышать в этом чужом жилье, грубо сказал:

– Ну его к черту, этот дом! Прямо как ловушка. Пойдемте лучше на улицу…

Но Сибирцев сдвинул со стола посуду, – тут совсем недавно последний раз завтракали хозяева, которые, может быть, не успели даже дойти до городка и отсиживаются сейчас где-нибудь в несжатых хлебах или в подвалах.

Скрипнула дверь. Они настороженно оглянулись. Вошел Серебров. Он шел осторожно, словно не доверял даже немецкому полу под ногами. С той же враждебной осторожностью осматривал он стены, бумажные олеографии, на которых были изображены все прелести сытого и благополучного мира.

Но офицерам было некогда, и они с нетерпением смотрели на Сереброва, уже забыв о том, что сами так же осматривали дом. Запоздалое любопытство Сереброва раздражало их.

– Докладывайте, капитан, – поторопил Сибирцев.

– На этой стороне оборонительной линии никаких следов противника не обнаружено. Жителей также нет. В стогах прессованного сена обнаружены трое русских, рабочих этого поместья…

– Прикажите, чтобы их привели сюда, – оживившись, сказал Сибирцев.

И все обернулись к двери, чтобы увидеть освобожденных, первых русских на чужой земле.

Дверь широко открылась.

Впереди шел старик с поросшим короткой щетиной лицом, согнувшийся и неловкий. Он глядел исподлобья, словно все еще боялся какого-то обмана. Следом шла девушка лет восемнадцати, тихая, болезненно бледная.

Третьим вошел подросток с живым, плутоватым лицом.

Все трое были одеты в обноски, обуты в брезентовые башмаки на деревянных подошвах. Пока старшие боязливо приглядывались к офицерам, подросток вышел вперед и закричал заливисто-веселым голосом:

– Деду! Верка! Настоящие русские!

Офицеры невольно улыбнулись – столько радости было на его лице.

– А вы взаправду? – вдруг спросил подросток, обращаясь к Сибирцеву. – Навсегда?

– Взаправду и навсегда! – ответил Сибирцев.

– А герр Шрамм говорил, что вы не дойдете!

– Как видишь, дошли, – засмеялся Яблочков.

Серебров сидел за столом, подперев щеку рукой. В его позе было что-то по-женски жалостливое. Такая жалость не вызывает неприязни, и паренек сейчас же обратился к Сереброву:

– А почему у вас погоны? А вы нас возьмете с собой? А немца далеко погонят?

Поток этих вопросов прервал Сибирцев, обратившись к старику:

– Как вас зовут?

– Парамонов Иван Федорович, – кланяясь, что было совсем непривычно, ответил старик.

– Давно здесь?

– С сорок второго году, с покрова.

– Откуда?

– Из Великих Лук все трое.

Дом вздрогнул от взрыва снаряда, но странно – эти невоенные люди как будто и не слышали грохота. Сибирцев следил за тем, как внимательно оглядывал паренек оружие, форму, как тайком потянулся к автомату, висевшему на груди солдата, и торопливо отдернул руку, поймав взгляд Сибирцева.

– Немецкие укрепления видели? – спросил Яблочков.

– А как же, – охотно ответил старик. – Мы сами на них работали…

Наступило настороженное молчание.

– А можно мне ружье? И чтобы с вами? – спросил подросток, словно не замечая, как хмурятся окружающие.

– Что ж ты, Парамонов, не знал, против кого укрепления строил? – вдруг возвысил голос Подшивалов, и его обезображенное ожогами лицо налилось кровью. Шрамы стали синими, страшными. Сибирцев машинально положил руку на его широкий кулак.

– Как не знали, – сказал старик. – Да ведь плетью обуха не перешибешь… Не один я работал, тыщи! Только ты, комиссар, не горячись, пусть другие, лишние уйдут…

– Нет здесь лишних, – зло ответил Яблочков.

Вдруг старик отвернул полу пиджака, сунул руку под подкладку и вытащил какую-то бумажку, грязную, замусоленную, словно она лежала там все два года рабства. Он сделал шаг вперед, протягивая ее Яблочкову.

– Которые русские работали, они не за фашиста думали! – гордо сказал он, выпрямляясь от той суровой правоты, что была в его словах.

Яблочков разглядел бумажку и вдруг воскликнул:

– Товарищ майор, вы только поглядите! Вот ведь умный народ!

Сибирцев увидел план обороны. Снят был участок дороги с обозначением поместья Шрамма и продолжением дороги на Бракен. На участке, теперь затопленном фашистами, были показаны надолбы. Но самое главное заключалось в том, что часть надолб была отмечена крестиками. Крестики эти располагались не по прямой, а как бы шахматным ходом коня…

– Проход? – спросил Сибирцев.

– Мины сняты, а надолбы только воткнуты да сверху чуть бетоном залиты. А иные мы и просто впритычку ставили, – спокойна и с достоинством сказал старик.

– Кто «мы»? – с любопытством спросил Яблочков.

– Мы, русские… – ответил старик. – Кои – я, кои – он, – кивнул старик на подростка, – внучонок мой Павел Парамонов. Кои – другие делали, тех немцы дальше угнали, на Дойчбург, значит.

– А план кто делал?

– Пленный один. Вот фамилию не упомнил. Хотел он здесь остаться, да не вышло, угнали. Вот, значит, он мне копию оставил, а сам план у него остался. Я-то лучше места знал, ухоронился…

– А почва тут какая?

– Обыкновенная. Супесь, значит. Твердая. Хлеба здесь только по назьму и родятся.

– Сергеев! – позвал Яблочков ординарца.

Тот появился так быстро, что стало понятно: он и все свободные танкисты стояли в соседней комнате, прислушиваясь к разговору.

– Сергеев, водки Парамонову.

– Это уж вы нам дозвольте вас угостить, – сказала девушка, которую подросток назвал Веркой. – В доме всякой всячины много…

Освобожденные вышли из комнаты. Сибирцев отодвинул план и окинул товарищей взглядом.

– Разрешите мне попробовать, товарищ майор? – поднялся Подшивалов.

– Подожди ты, – остановил его Яблочков. – Еще успеешь на снаряд нарваться. Если бы старика попросить провести машины?..

– Жалко, – сказал Серебров. – Только он и видел жизни, что сегодня, а вдруг убьют?

– Да, – согласился Яблочков.

– «Аврора» вызывает! – приоткрыв дверь, крикнул радист.

Сибирцев поспешил к выходу.

– Товарищ майор, – услышал он голос Яблочкова, – доложите, что мы пробьемся, но попросите у них час отсрочки. Я понимаю, что им трудно, да и нам ведь не сладко.

Сибирцев подошел к аппарату.

– Пожалуйста, товарищ майор, – сказал радист, – что-то только их вышибает из волны. То ли станцию повредило, то ли бой близко идет, отстреливаться приходится, не поймешь, а получается так: слово услышишь – перерыв!

Сибирцев закричал очень громко, словно надеялся голосом своим вселить бодрость в тех, кто ждет его помощи. Он постоянно поглядывал на часы, будто забывал время. Было восемь пятьдесят.

– «Аврора», я – «Алмаз»! «Аврора», я – «Алмаз»! – повторял он все громче.

Где-то очень далеко и затрудненно, словно после долгого бега, когда трудно дышать, отозвался женский голос:

– «Алмаз», «Алмаз», с вами будут говорить…

Затем также где-то далеко-далеко послышался мужской голос. Сибирцев с трудом узнал Демидова.

– Георгий! – кричал Демидов.

– Я слушаю, Миша!

– Торопись в гости, Георгий. А то может статься, ты придешь, а хозяев уже не будет. Очень тебя прошу.

И по тому, что Демидов говорил открытым текстом, по тому, что употреблял такие странные для войны слова, Сибирцев угадал последнее усилие, которым жили люди на мосту. Он как бы увидел каменные плиты и металлические парапеты, обрызганные кровью, тела бойцов, застывшие в разнообразных, но одинаково безжизненных позах.

И оттого, что он ясно увидел все это, сердце заболело тупой тяжелой болью.

– Миша, продержись еще часок, – попросил Сибирцев.

– Добро, Георгий. Теперь слушай меня и ничего не говори. Марина здесь. Она прибыла ко мне в батальон сегодня ночью. Я ее берегу, но торопись. Я сообщил это против…

Что-то щелкнуло там, далеко на мосту…

Пять минут простоял Сибирцев у аппарата, пока радист, бледный, как и сам майор, искал в эфире «Аврору». Потом тихо пошел в комнату.

– Что с вами, товарищ майор? – тревожно спросил Яблочков.

По этому возгласу Сибирцев понял, что не может даже скрыть своего горя от других. С усилием он выпрямился и медленно сказал:

– Ничего. Демидов просит поторопиться.

Ему хотелось крикнуть им все, что он услышал в словах Демидова, приказать не медлить больше, но слова застряли в горле. И он промолчал.

– Я возьму три машины и прорвусь по указанному ходу к батареям, – сказал Подшивалов. – А вы, товарищ лейтенант, выходите несколько позже. Я их заставлю оторваться от прохода. Поняли?

– Хорошо, – согласился Яблочков.

Сибирцев хотел сказать, что сам пойдет с Подшиваловым, что это не просто риск, а верная гибель, но Яблочков строго остановил его.

– Я разрешаю прорыв, товарищ майор! Пойдемте к машинам.

На улице, у двери, стоял Иван Федорович Парамонов, разглядывая автомат. Один из десантников учил старого солдата, как обращаться с этим оружием, переводить диск на одиночные выстрелы и на очередь. Павел, уже надевший шинель и вооруженный, стоял возле угла и глядел вдаль, будто ждал, что вот-вот там покажется фашист, по которому можно будет ударить из автомата…

Подшивалов шел впереди, высоко сдвинув шлем, открыв лицо в шрамах. Теперь он не стыдился их. Он нес голову гордо, как будто сам сознавал силу, которая вела его на подвиг.

Парамонов выпрямился, увидев офицеров, и поднял автомат «на караул», как делал это винтовкой в старые времена своего солдатства. Присмотревшись к лицам офицеров, он сказал:

– Разрешите обратиться, товарищ майор?

– Пожалуйста, – ответил Сибирцев, глядя в просвет между зданиями на длинные ряды надолб, залитых водой.

– Поскольку я дорогу знаю, позвольте мне примоститься на танке.

– Да ведь убьют, Парамонов!

– Ну, так я свое пожил.

– Кто говорит о смерти? – подошел Подшивалов. – Мы еще повоюем, Парамоныч. Пойдем со мной!

Старик с готовностью последовал за ним, едва успевая за широким шагом лейтенанта. Они скрылись за углом.

Люди занимали места на машинах. Из санитарного вездехода выглянула девушка. Сибирцев не узнал ее. В шинели, с санитарной сумкой, она показалась ему необычайно торжественной. Лишь немного погодя он вспомнил, что это племянница Парамонова – Вера.

Три танка на полной скорости ринулись в лощину. Они шли в линию, один за другим. С отчаянием увидел Сибирцев мгновенно вздыбившиеся фонтаны земли на пути машин. Но танки мчались между этими фонтанами, то заслоняемые ими, то видимые отчетливо. Первая машина ворвалась в воду. Белые буруны охватили ее борта, заливая старика, размахивавшего рукой. Подшивалов стоял в башне, высунувшись по пояс. В воде взрывы вспыхнули еще гуще. Но вот первая надолба рухнула под танком, танк повернул влево, словно сделал скачок. Сзади него, на схлестнувшихся волнах, взлетел вихрь воды и грязи.

– Мину задели, – тихо сказал Яблочков.

Но танк рвался вперед. Одна за другой упали три надолбы. Опять поворот, теперь вправо. Снаряды рвались на том месте, где только что была машина. Второй танк, чуть отставший, вспыхнул, рванулся в сторону, покачнулся всем корпусом, словно силясь подняться из воды, и замер. Три танкиста выскочили из него, побрели по пояс в воде. Рядом взорвалась мина. Теперь брели двое, и то один из них был ранен. Он все время спотыкался и падал в воду. На помощь танкистам спешила санитарная машина, лавируя между разрывающимися минами. Из машины выскочила девушка и бросилась в воду. Она помогла раненому танкисту, и машина пошла обратно.

Танк Подшивалова проскочил до самого эскарпа. Теперь он был невидим для немцев. Рядом, уткнувшись в земляной срез, стоял второй танк. Танкисты вылезли из машин и что-то делали у эскарпа. Из леса выбежали десятка два гитлеровцев. «Гранатометчики», – подумал Сибирцев.

И не успел он отдать приказания, как рядом с фашистами упали первые снаряды. Гитлеровцы поползли быстрее, но разрывы вспыхивали все чаще. Это заставило одних замереть на месте, других повернуть обратно.

На срезе эскарпа взлетели мелкие фонтанчики земли. Эскарп сползал, образуя выемку.

– Молодец, – одобрил Яблочков. – Действует мелкими взрывами.

Танк Подшивалова взревел и попытался подняться на обрыв. Из-под гусениц черными струями летела земля, потом танк пополз обратно и снова уткнулся в крутизну. Корму его заливала вода.

– Эх, засосет, – встревожился Яблочков.

– Нет, земля твердая, – сказала Вера, подошедшая с раненым танкистом.

– Это вы танкиста вытащили? – спросил Сибирцев.

– Я, – ответила девушка робко.

– Как же вы…

Девушка, боясь, что ее неправильно поняли или вдруг обругают за что-то, торопливо сказала:

– Я только крови боюсь, а так ничего, я буду работать…

И, опустив танкиста, убежала.

Яблочков напряженно следил за тем, как танк Подшивалова после второй очереди взрывов лез на эскарп.

– Все фашисты предусмотрели, а вот батареи кинжального действия у них нет, – заметил Яблочков.

В этот момент всплеснула вода у кормы танка, а затем откуда-то сбоку донесся глухой звук выстрела.

– Есть батарея, – сердито сказал Сибирцев, словно сетуя на то, что старший лейтенант накликал эту новую опасность.

Но залп кинжальной батареи как будто подтолкнул танк Подшивалова. Машина рванулась и выскочила на кромку эскарпа. Вторая вышла еще быстрее.

Все дальнейшее произошло в несколько секунд. Оба танка прорвались к опушке леса – в тылу обороняющихся это уже большая сила. Огонь гитлеровцев смешался, все батареи стреляли по этим двум машинам.

– Пора! – сказал Яблочков.

Автоматчики прыгали на броню, стараясь занять более безопасные места поближе к башням, поглубже на корме, заботясь об удобствах, как делают это пассажиры. Затем по всему поместью прошел вихрь от сорвавшихся с места машин. Танки достигли надолб, не встретив ни одного выстрела. Только когда первые машины вырвались на гребень, вспыхнула вся кромка эскарпа. Одна машина тяжело сползла обратно в воду.

Среди всего этого хаоса метались маленькие фигурки в зеленом, падали, снова вставали, но теперь они бежали уже не к танкам, а от них.

Вспыхнула еще одна машина. Командир высунулся из нее и сразу обвис на борту, уронив руки, словно пытался достать что-то с земли. Яблочков бросил танк в то место, откуда стреляли. Сибирцев почувствовал только толчки, когда танк пополз по батарее, давя пушки, минометы, а вместе с ними и фашистов.

Еще Сибирцев увидел автоматчиков Сереброва, прыгавших с машин и бежавших по лесу. Затем впереди показалась поляна, а на ней одинокий танк со вздыбленной кормой, похожий на памятник. Он стоял неподвижно над вражеским окопом, подмяв все находившееся в нем под себя, погибнув, но открыв путь вперед, к городу. Рядом с подбитым танком Подшивалова на желтой траве сидели два танкиста, словно оберегали покой командира. Подшивалов лежал лицом вверх на холмике, строгий и важный, каким никогда не был при жизни. Рядом с ним лежал Парамонов, широко раскинув руки…

Яблочков остановил танк возле холмика, открыл люк, посмотрел на убитых, узнал своего друга.

Сибирцев включил рацию и закричал:

– «Аврора»! «Аврора»!

Никто не отзывался. Тогда, надеясь только на чудо, благодаря которому станция Демидова, может быть, еще слышит, хоть и не отвечает, он сказал:

– Держитесь, товарищи! Мы идем!

Затем вызвал «Астру». «Астра» откликнулась сразу, – должно быть, командир ее ждал вызова Сибирцева.

– Идем на квадрат тридцать девять Г. Тридцать девять Г.

В голосе его было столько торжества, что командир «Астры» не спросил даже, есть ли на пути препятствия, сказав лишь:

– Поздравляю Яблочкова, Подшивалова! Веду бой…

Это поздравление мертвому потрясло Сибирцева, но он промолчал. Пусть командир узнает о погибших в тот час, когда победа обрадует его. Тогда легче переносить гибель товарищей.

И, передав Яблочкову поздравления, он приник к смотровой щели.

13

Марина освободилась от парашюта еще в воздухе. Держась руками за стропы, она смотрела на темную, приближающуюся землю, пытаясь выбрать удобное место. Ее относило к самому берегу, который был отличен от воды тем, что казался светлее. Это было так странно, что Марина едва не пропустила момент, когда надо было бросить парашют. Она опустилась возле самой воды.

То, что она сразу выпустила из рук стропы парашюта, спасло ее. Парашют, клубясь и путаясь, пролетел еще некоторое время, и к нему протянулись оранжевые длинные жала пулеметных очередей, светясь над головой Марины. Она сползла по вязкому, сырому песку, торопясь уйти как можно дальше от места падения. Она увидела, что все небо пересечено светлыми полосами, в которых раскачивались парашютисты. Один луч упорно шарил по берегу, выхватывая то устои моста, то фигурки бегущих людей. Один раз этот луч прошел на уровне головы Марины, ослепив ее, но последовавшая за ним пулеметная очередь разрезала темноту значительно выше.

Прожектор и пулеметные точки были где-то недалеко.

Теперь Марина не стремилась уползти от луча: спасение ее и товарищей было в бою.

Она поползла по берегу, ища пулеметы, запечатлевшиеся в памяти с тех дней, когда она разведывала мост. Вот шпиль радиомачты на том берегу. Вот под руками груда валунов. Если провести воображаемую линию на тот берег, то чуть правее окажется прожекторная установка, которая чуть не погубила ее.

Прожектор выхватил из темноты длинную фигуру человека, бежавшего к мосту, с минометом на плече. Вокруг человека мгновенно вспыхнул золотой ореол, словно он сам засветился. За ним, рассыпавшись по всему берегу, бежали еще люди, но Марине почему-то стало смертельно жаль именно этого, высокого. Луч прожектора разрезал его пополам, и тотчас же к нему пронеслись различимые даже в свете прожектора трассирующие пули, и человек упал. Марина вскрикнула, словно боль чужой раны передалась ей, и побежала к прожектору. Фашисты не видели ее, и она метнула гранату. Прожектор погас одновременно со взрывом. Марина кинулась к мосту.

До слуха донеслась тревожная трель свистка, повторенная трижды. Это Демидов. Он жив и ищет ее. Только теперь она поняла, что испугалась именно за Демидова, когда прожектор осветил высокого человека с минометом. Она откликнулась сигналом.

Постепенно бой затихал. Все реже становились в этой сумятице звуки немецких орудий, и все громче и гуще наши. Марина увидела бегущих на противоположный конец моста людей со смутно белеющими опознавательными повязками, увидела башню на восточном конце моста, где был назначен сборный пункт.

Гитлеровцы не успели обрезать осветительные и телефонные провода. В комнате с узкими окнами, похожими на бойницы, с винтовой лестницей, уходившей на второй и третий этажи, горели две сильные лампы. В глубине, на столе, беспрерывно звенел телефон. Демидов, мальчишески улыбаясь, поднял трубку и спросил по-немецки:

– Кто говорит? Очень приятно. Это говорит капитан Демидов. Да, русский. О, русские давно уже здесь и скоро будут на вашем берегу.

Опустив трубку, он с удовольствием сказал:

– Не понравилось фашисту сообщение.

В комнате уже собрались командиры. Не хватало лишь Голоскова. На столе лежала карта.

Марина улыбнулась Демидову, но сейчас же погасила улыбку. Надо было действовать.

– Я отметила здесь три зенитные батареи, надо проверить, захвачены ли они, – сказала она, указывая на отметки, которыми была испещрена карта.

Командиры вышли. На мосту всюду продолжалась перестрелка, слышались разрывы гранат, с оглушительным треском взрывались тяжелые немецкие мины.

Голоскова все еще не было. На противоположной стороне реки, в предместье, вспыхнул новый очаг боя. Это парашютисты сходились по два, по три, постепенно группировались, занимали отдельные дома в городе, стараясь пробиться ближе к мосту, чтобы помочь тем, кто выполнял основную задачу.

Мост был так хорошо изучен во время подготовки к операции, что Демидову не понадобилось отдавать специальных приказаний. Саперы уже разъединили провода, подготовленные для взрыва, разыскали и бикфордов шнур на тот случай, если им самим понадобится взорвать мост. У шнура стоял дежурный, который должен был по сигналу, а в крайнем случае по собственному разумению, зажечь его. В подвале работал санитарный взвод. Девушки перевязывали раненых, куда-то уходили с носилками и возвращались вновь, хотя кругом шла стрельба и трудно было понять, где фашисты, где свои.

В дальнем углу, хорошо защищенном толстыми стенами от снарядов и мин, заработала рация. Марина передала первую условную радиограмму. И теперь читала огромную и сложную книгу эфира, ища строки, предназначенные ей.

Все пока совершалось по порядку, так, как было предусмотрено, хотя Демидов все чаще хмурился, – слишком многих парашютистов недоставало. Пробежали минометчики, чтобы занять позиции на западном берегу – ближние к мосту дома. На восточном берегу устанавливали пулеметы, рыли окопы, маскировали противотанковые пушки, несли снаряды.

Но людей не хватало. Все они как-то рассеялись на большом пространстве. Самая большая группа билась в городе возле рыночной площади. Там действовал Голосков. Шум боя оттуда слышался все явственнее. Три или четыре группы сражались на восточном берегу, где-то в районе пристани.

И отбивающиеся там, и находящиеся здесь знали, что в ближайшие минуты фашисты предпримут новые атаки, чтобы отбить мост. И Демидов молча стоял на мосту, прислушиваясь к звукам этих рассредоточенных схваток.

И все-таки люди прибывали. Иные приходили лишь затем, чтобы сообщить о себе и свалиться, обессилев от ран; другие сразу же уходили в окопы и вступали в борьбу.

В этот предрассветный час Марина впервые услышала в эфире голос Сибирцева. Ей казалось, что она могла бы узнать его и без позывных. Она стиснула зубы, чтобы не крикнуть: «Я здесь! Я жива! Я жду!» – но голос умолк. Танки Сибирцева вошли в прорыв. И в этот предрассветный час на мосту, одновременно с восточной и западной сторон, началась атака гитлеровцев. Все пространство перед мостом вдруг оказалось затянутым цветными лентами, и темные пятна, вокруг которых шла эта стрельба, все суживались. Эти пятна, хорошо видимые с высокого моста, показывали где отбивались парашютисты. Но участки эти постоянно меняли очертания, так как гитлеровцы все больше теснили десантников. Но и группы парашютистов и одиночки продолжали бой, и все пространство, в котором словно висел темный и молчаливый мост, оказалось окрашенным в разные тона, то более темные, то совсем светлые.

Немцы наступали с обеих сторон одновременно, рассчитывая сплющить и уничтожить небольшой советский отряд, застрявший как бы между молотом и наковальней. Но между молотом и наковальней оказался материал тверже самой твердой стали. И десантники выдержали этот натиск, отбили его, а вслед затем отбили еще восемь атак. Солдаты Демидова не только отражали врага, но и контратаковали, хотя количество людей, способных стрелять и двигаться, исчислялось уже не сотнями, как в начале операции, а десятками.

В восемь тридцать гитлеровцы подтянули к мосту несколько танков и самоходных орудий…

«Значит, крепко мы им насолили, если они вынуждены бросить против нас танки, так необходимые им на основном фронте», – подумал о гитлеровцах Демидов. И тут же услышал где-то далеко-далеко, за пределами боя, грохот пушечной стрельбы: это прорывался Сибирцев.

Двадцать минут понадобилось гитлеровцам на то, чтобы подвести танки, но пушки Демидова молчали.

Марина стояла у бойницы, внимательно приглядывалась к отчетливо видимым танкам противника. В этот миг она думала о Георгии.

Демидов приказал вызвать «Алмаз». В это время тяжелый снаряд попал в башню чуть ниже второго этажа, и передача прекратилась. Демидов упал, сбитый с ног осколками камня, радистка уронила голову на стол.

Второй снаряд ударил чуть пониже первого. Кто-то помог Марине вытащить Демидова из рушащегося здания.

Противотанковая пушка, укрытая в окопе, молчала.

Демидов оттолкнул поддерживающих его людей и пошел по мосту, держась необычайно прямо. Он шел, не замечая рвущихся кругом снарядов.

Дойдя до пушки, спрыгнул в окоп.

Уцелевший солдат из расчета пушки поднялся навстречу капитану, стирая кровь с лица. Капитан развернул пушку, принял снаряд и выстрелил. Четыре танка шли на большой скорости к мосту.

Демидов поднялся над окопом и окликнул гранатометчиков, лежавших впереди, в траншее. Они бросились навстречу танкам. Гранатометчиков было трое. Они бежали не пригибаясь, размахивая руками, не прячась от огня. Их мужество восхитило Демидова, и он подумал, что никогда не иссякнут силы его и его солдат, никогда фашистам не взять моста. Гранаты взорвались под танками, и люди упали. Демидов знал, что они мертвы, но знал и то, что подвиг их бессмертен.

Последние два танка шли прямо на него. Он подумал о Марине и о том, что обещал Георгию уберечь ее. Затем выстрелил в первый танк и остановил его. Второй танк надвигался подобно горе. Демидов нащупал на земляной полочке в окопе противотанковую гранату и поднял ее.

Марина бросилась на помощь Демидову. Она увидела как последний танк налетел на бруствер окопа, прыгнул неуклюже и тяжело, словно пытался раздавить не только пушку и человека, но и самую землю, которая защищала Демидова. Над окопом поднялся столб дыма и пламени, танк остановился, накренившись, постепенно обрастая жидким мечущимся огнем.

И тогда к Марине вернулось то спокойствие, с которым она проходила по вражеским тылам, по кровавым полям войны. Теперь здесь, на мосту, она оставалась единственным офицером. С ней были несколько бойцов, три девушки-радистки, санитарки и раненые. Люди, защищавшие западный конец моста, ничем не могли помочь ей. Прижавшись к железным перилам, Марина спокойно ждала, когда фашисты откроют люки горящего танка. Она хотела прежде всего отомстить за Демидова. И, увидев, как они вылезли из танка, Марина дала очередь из автомата. С холодной отчетливостью заметила, как они падали: один – взмахнув руками, другой – подпрыгнув, как раненое животное, третий – ничком.

Два парашютиста заняли окоп, в котором погиб Демидов. Немцы стреляли по-прежнему, но не решались идти в новую атаку.

Вспомнив о дежурившем под мостом у бикфордова шнура минере, Марина спустилась к нему, уточнила с ним сигнал для взрыва моста на случай, если опоздает помощь. Пройти на западный конец моста она не могла и не хотела посылать кого-либо на верную смерть. Люди там знали не хуже ее, что́ надо делать, и она спокойно вернулась в траншею, ожидая танки. Сколько бы ни стреляли гитлеровцы, они не могли разрушить мост и убить всех людей на нем. Марина знала: пока здесь жив хоть один человек – фашисты мост не возьмут.

Она приподнялась над краем окопа, ожидая, когда начнется новая атака, увидела далекое шоссе, по которому текли черные толпы беженцев, упираясь в танковый заслон перед мостом и поворачивая обратно, а затем на юг, прямо по полям, по дачным садикам в поисках другой переправы. Даже отсюда было видно, как смешались на шоссе и его обочинах повозки, велосипеды, автомобили. Видно было, как солдаты, которых легко было отличить по цвету одежды, сталкивали в кюветы мешающие им машины. И с яростью сказала про себя: «Ага, зашевелилась Германия!»

И тут она снова увидела три танка, рванувшиеся к мосту. Несколько парашютистов, не ожидая приказа, поползли навстречу им вдоль парапета. Затем послышались взрывы.

Когда рассеялись чад и пыль, Марина увидела, что первый танк горит синим, пока еще бледным пламенем. Затем вспыхнул второй. Оставшиеся в живых десантники бросали свои последние гранаты без промаха.

Один танк прорвался вперед. Марина приподнялась с гранатой в руке. Танк приближался, нависая, как глыба, А за ним, вдалеке, на внезапно опустевшем шоссе, словно там только что поднялась буря, показалась колонна других танков, оливково-серого цвета, и Марина поняла, что это идет помощь.