Текст книги "Развод. Чужая родная дочь (СИ)"

Автор книги: Николь Келлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Глава 48

Оля

– Оль…

На кухню вбегают Алиса и Катя, держась за руки, и Натан вынужденно замолкает. От такой простой и в то же время трогательной картины и натянутых до предела нервов у меня ручьем льются слёзы, и я спешу отвернуться.

– Доброе утро!

– Доброе утро, девочки.

– О, каша с ягодами! Моя любимая! Алиса, попробуй! Моя мамочка готовит самую вкусную кашу в мире!

– Садитесь, сейчас будем завтракать, – бормочу, стараясь скрыть свое состояние перед детьми.

Чтобы не свалиться в истерику, спешу занять себя привычными рутинными действиями. Все с аппетитом налегают на завтрак, а мне кусок в горло не лезет. Не скрываясь, рассматриваю девчат, сравниваю, нахожу сходства…. И вою внутри от запутанности и неопределенности.

Натан находит мою ладонь под столом и сжимает. Ободряюще улыбается.

– Пап, а ты сегодня тоже у тети Оли ночевал? – хитро сощурившись, вдруг интересуется Алиса.

Мы с Петранским синхронно давимся. Закашливаемся и с ужасом в глазах переглядываемся. Потому что «ночевал» – это с натяжкой. А если дети ещё видели или слышали, как их родители «ночевали»…

Это катастрофа!

– Да…

– А где ты спал? – продолжает допрос его дочь.

Натан белеет, а я едва сдерживаю хохот. Маленькая девочка в два вопроса уложила на лопатки матерого бизнесмена и ресторатора.

– Ну, как где? На полу.

– Мама! – Катюша укоризненно качает головой. – Ну, дядя Натан же не собачка…

Теперь моя очередь бледнеть и терять дар речи.

– В следующий раз постели ему на диване. Там же места много, вы поместитесь вдвоем.

И снова давимся воздухом. Кашляем, как будто на нас коклюш напал.

Девчонки переглядываются, синхронно складывают руки перед собой и серьезно поочередно глядят то на меня, то на Натана. Чувствую себя маленькой девочкой, которую мама отчитывает после родительского собрания.

– В общем, мы посовещались и хотели сказать…что не против, если вы будете вместе. Ну, встречаться…и даже, – Алиса понижает голос, подаваясь вперед. – Целоваться.

– Да-да, можете не скрываться, – важно кивает Катюша, подтверждая слова сестренки.

– Кхм, кхм, ну, мы как бы и не скрываемся.…

– Вот и хорошо! – сияют эти две сводницы.

И мы с Натаном только сейчас понимаем, насколько двусмысленным получился наш ответ.

– Так красавицы, хватит нам пудрить мозги! – решительно заявляет Натан. – Тетя Оля готовила, а вы уберете со стола и помоете посуду. Сейчас к вам приедет Алевтина Максимовна. А мы съездим по важным делам.

Девочки переглядываются и счастливо улыбаются. На их лицах такой восторг.

– Это не то, о чем вы подумали. Нам нужно в больницу. Кое-что выяснить.

– Зачем в больницу? – напрягается Катюша. С ее лица мгновенно слетает вся веселость, а глаза начинают блестеть. – Мама, ты что, заболела? Как я?

– Нет, солнышко, что ты! Просто нам с дядей Натаном нужна…справка. Не волнуйся.

Девочки снова дружно кивают и принимаются за уборку. А я иду в комнату переодеваться.

Собираюсь за считанные минуты. Как раз приходит Алевтина Максимовна. Она, если и удивлена просьбой Натана, да и вообще тем, что он в этой квартире со мной, то не показывает и виду. Крепко обнимает и переводит взгляд на Катюшку. Удивленно зависает, изучая ее и перебрасывая взгляд на Алису.

Поворачивается ко мне, а я коротко улыбаюсь и едва заметно киваю.

– Ну, приятно познакомиться, красавица, – моя начальница быстро берет себя в руки. – Очень рада, что ты идешь на поправку. Мы все переживали за тебя.

– Спасибо, Алевтина Максимовна, вы нас очень выручаете.

– Езжайте и ни о чем не волнуйтесь. А мы пока с девочками оладушек нажарим, да? И апельсиновый пирог испечем. Поможете?

– Конечно!

*****

– Ты думаешь, нам так сразу все и расскажут? – оглядываю стены роддома, в котором рожала десять лет назад. Я даже окна родовой с первого раза нахожу.

– С чего-то ведь нужно начинать.

На удивление, нас сразу же пропускают к заведующей роддомом. Она внимательно, не перебивая, выслушивает Натана и изучает результат теста ДНК.

– Это, конечно, уму непостижимо, – женщина качает головой, отпивая воды из стакана. – Я столько лет работаю здесь, и такое у нас впервые…Мы всегда сразу надеваем на малышей браслетики, ставим бирку в кювез. Перепутать или подменить детей просто нереально. Да и кому в здраво уме придет такая мысль!

– Но факт остается фактом, – жестко пресекает Натан. – Мою вторую дочь подменили, а где ребёнок Ольги, – вообще неизвестно.

– Я сейчас позвоню в архив, запрошу ваши истории родов. Нужно посмотреть, кто работал на смене в тот день. Может, они что-то смогут прояснить.…

– Спасибо.

Мы отправляемся в коридор и, прижавшись друг к другу на узенькой лавочке, принимаемся ждать новостей.

– Как думаешь, у нас что-то получится?

– Даже не сомневайся, – Натан оставляет нежный поцелуй на виске. – Мы во всем разберемся.

Через сорок минут заведующая вызывает нас к себе.

– К сожалению, доктор, которая принимала роды у вас и вашей жены, умерла четыре года назад. Инфаркт. А акушерка вышла на пенсию. Вам нужно пообщаться с Зинаидой Григорьевной. Может, она сможет прояснить хоть что-то.

– Адрес этой Зинаиды Григорьевы можно?

– Сейчас уточню в отделе кадров.

Через двадцать минут Натан нетерпеливо вдавливает звонок в обшарпанном подъезде пятиэтажки и переплетает наши пальцы.

Дверь распахивается, пожилая женщина медленно поднимает на нас взгляд и крупно вздрагивает.

Сердце спотыкается, сваливается в желудок и разгоняется до скорости света. В ушах от бешено скачущего пульса начинает звенеть.

Узнала! Она нас узнала!

Женщина впивается в наши лица тяжелым взглядом. Медленно изучает каждого по отдельности, чуть подавшись вперед. Разве что не обнюхивает.

– Всё-таки узнали, – усмехается, отодвигаясь в сторону. – Ну, проходите.

Глава 49

Оля

Переглядываемся с Натаном и с осторожностью входим в квартиру.

– Не разувайтесь, – бросает женщина через плечо. И, чуть сгорбившись и шаркая ногами, направляется на кухню.

Следуем за бывшей акушеркой и с осторожностью рассаживаемся вокруг стола. Напряжение пробирается под кожу, опутывает цепями, причиняя почти физическую боль. Меня ломает, выкручивает, от волнения я не знаю, куда деть руки. В конце концов, с силой зажимаю их между колен и сжимаюсь в комок, ожидая страшного.

Я боюсь. Сама не знаю, чего, но все внутри покрывается коркой льда. Нервы натянуты так сильно, что зубы начинают отстукивать как при лихорадке.

Бросаю взгляд на Натана. Он подается вперед, впечатывая тяжелый взгляд в лоб акушерке. Его фигура словно высечена из камня, а глаза разбрасывают молнии. Губы сжаты в тонкую линию, пальцы с силой сжимают край стола.

– Ну? – с легкой, неживой улыбкой женщина вскидывает брови. Ее глаза мертвы, а лицо не выражает ни единой эмоции. Бездушная маска.

Поворачиваемся с Натаном друг к другу. Зависаем на пару секунд, молчаливо перебрасываясь взглядами, в итоге я откашливаюсь и несмело, спотыкаясь и едва не заикаясь, начинаю:

– Постарайтесь вспомнить, пожалуйста, чуть больше десяти лет назад… второго мая вы вместе с врачом принимали у меня роды…

– Я вас очень хорошо помню, – Анна Алексеевна грубо прерывает на полуслове. Переводит взгляд на Натана и медленно проговаривает: – И вашу жену помню. С двойняшками.

Ледяная струйка пота ползет по желобу позвоночника. Такое ощущение, что я нахожусь в фильме ужасов, а эта пожилая женщина своей морщинистой рукой утащит меня в ад.

Хотя я и так в аду последние месяцы. Разве может быть хуже?

Оказывается, ещё как может.

– Говорят, что все дети после рождения на одно лицо: отекшие и припухшие, – внезапно продолжает. – Но акушерки их прекрасно различают и помнят каждого. Потому что, как правило, именно они, а не врач, принимают этого малыша и приводят за руки в этот мир.

Затаив дыхание, мы с Петранским впитываем в себя каждое слово вступления. Не перебиваем, а лишь ждем продолжения.

– А ещё у акушерок, как и у врачей, есть свое кладбище, – вдруг с болью выплевывает Анна Алексеевна.

Вздрагиваю от ее слов всем телом, и Натан обнимает меня за плечи, крепко прижимая к груди.

– Второго мая был полный аншлаг – около пятнадцати рожениц. Врачей, разумеется, на всех не хватало. И часто роды принимали только акушерки. Я принимала у вас поначалу вместе с врачом, – указывает на меня подбородком, – а потом и у вашей жены.

Часто дышу и закусываю костяшку большого пальца.

– У вас у обеих поначалу все шло хорошо. Вы родили здоровую девочку, а вот у вашей жены случились осложнения, и в итоге младшая родилась слабенькой.

Натан только с виду такой серьезный и несокрушимый. Но его с силой впивающиеся в мое плечо пальцы кричат об обратном.

– Ваша девочка резко начала тяжело дышать под утро, – Анна Алексеевна снова возвращается ко мне. – Так как персонала не хватало, никто вовремя не обратил на это внимания…Когда я подошла к ребёнку, она уже почти не дышала…

Закрываю рот ладонью и всхлипываю. Вот только этот всхлип похож больше на вой.

Боль расползается по телу. Она становится частью меня. Я бьюсь в агонии от мысли, что моя девочка медленно и мучительно умирала. Когда она нуждалась в помощи, никого не было рядом. Она была одна в этом жестоком и циничном мире, без материнской любви, ласки и заботы.

Вместо нее я впервые обняла чужого ребёнка. Качала, пела колыбельную и улыбалась.

В то время как моя девочка лежала в одиночестве и холоде. Маленькая, беззащитная…Мой крошечный комочек…

Меня лихорадит. Я не могу сдерживаться и даю возможность вырваться боли наружу хотя бы так.

– Что вы сделали? – и хоть я уже сама догадалась, я хочу услышать ответ на этот вопрос именно от акушерки.

– В суматохе я поменяла вашу мертвую девочку на младшую из двойняшек, – совершенно будничным тоном, слегка пожав плечом, сообщает Анна Алексеевна. – Никто и не заметил. Фамилии ваши, насколько я помню, похожи, девочки, на удивление, родились почти с одинаковым ростом и весом. Так что поменять бирки и подменить детей не составило труда.

– Зачем? – рычит Натан, с силой ударяя по столу. – Зачем вы это сделали?!

Анна Алексеевна с ответом не спешит. Разглаживает старую выцветшую скатерть и смотрит строго на свои морщинистые руки.

– Я решила, что будет справедливо, если у каждого из вас будет по ребёнку. Не обижайтесь, – расстреливает исподлобья Натана, – но вы не располагали финансами, и двоих детей вам в одиночку, после смерти жены, тянуть было бы тяжело. Особенно, когда младшая нуждалась в особенном уходе и заботе. Повышенном внимании и любви. Материнской любви. А вам было бы и финансово, и как мужчине физически сложно это дать, – безэмоционально заключает эта женщина. – Поэтому я и поменяла детей. У каждого есть ребёнок, а у девочки появился шанс выжить. Я каждому из вас всех облегчила жизнь. И спасла здоровье той девчонки.

– Вы ненормальная….Сумасшедшая…, – бормочу между рыданиями. Я сейчас сама похожа на умалишенную: растрепанная, с красными, опухшими глазами и трясущаяся всем телом.

– Ты спасибо должна мне сказать! – жестко обрубает, прикрикивая. – Если бы узнала, что твоя дочь умерла вскоре после рождения, смогла бы снова забеременеть, выносить, родить? Смогла бы снова довериться врачам? У меня вот большие сомнения. И знаешь, – наклоняется и, нагло ухмыляясь, бросает нам в лицо: – Если бы меня вернули в прошлое, я, не задумываясь, сделала бы то же самое.

Натан вскакивает на ноги и резко подается вперед.

– С чего вы решили, что вы Бог? Какое право вы имели отбирать у меня ребёнка?! Это моя дочь! Не вам решать, мог я их прокормить и вырастить, или нет! Точно не вам!

– Не ори. Я сделала так, как точно было бы лучше для всех. Особенно для детей. И не прогадала. Ведь так? – сощуривается, по очереди оглядывая нас. – И вы никогда бы не узнали, если бы не что-то из ряда вон и не начали бы копаться в правде. А теперь подумайте: нужна ли вам эта правда?

Отсутствующим взглядом смотрю в пустоту, раскачиваясь вперед и назад. Чувство вины, что не уберегла, что так ни разу и не прижала свою доченьку к груди сжигает кислотой.

Натан сжимает и разжимает кулаки. От него исходят волны ярости, и Петранскому стоит колоссальных усилий не сорваться.

– Пойдем, Оля, – тяжелая ладонь опускается на плечо. – Вставай, моя хорошая.

Натан тянет меня за собой, как безвольную куклу. У меня нет сил даже переставлять ноги. Я выпотрошена. Я умерла спустя десять лет. И даже несмотря на то, что у меня есть моя чужая родная Катюша, которую я люблю до неба и обратно, я остро ощущаю потерю моей малышки.

Прямо в эти секунды я проживаю то, что должна была прожить десять лет назад.

– Надеюсь, Бог вас накажет, Анна Алексеевна, – бросаю через плечо на прощание.

Впервые за все время нашего разговора в глазах женщины мелькает нечто похожее на грусть и тоску. Первая и единственная эмоция.

– Не сомневайтесь. Я давно несу свой крест.

На улице я жадно втягиваю в себя морозный воздух. Ещё и ещё, как будто не дышала все это время. От резко поступившего кислорода в таком количестве начинает кружиться голова, и я хватаюсь за Натана.

Он сгребает меня, крепко обнимает, прижимая мою голову к груди. Пытается забрать мою боль, как я тогда у него в больнице. Я хочу плакать, хочу смыть все, что режет изнутри, но не могу. Слез просто нет.

– Ты…, – выдавливаю из себя, отчаянно цепляясь за мужчину, как за единственный оставшийся оплот в этом мире. – Ты похоронил вашу…мою.… девочку?

– Да. Рядом с женой.

Вскидываю голову и выдыхаю, почти умоляя:

– Отвези меня на кладбище.

Глава 50

Оля

– Приехали, – широкая ладонь Натана накрывает мою, и я вздрагиваю. Поворачиваю голову в его сторону и растерянно моргаю, фокусируясь на обеспокоенном лице.

– Что?

– Оль, – Петранский хмурится ещё сильнее, до глубокой складки между бровей, уже совсем не скрывая искреннего беспокойства. – Давай, может, в другой раз?

Отчаянно мотаю головой.

– Нет-нет. Сегодня. Сейчас. Моя девочка и так ждала меня очень долго…

Десять лет…От этой чудовищной цифры меня бросает в холод.

Натан кивает, выходит из машины и помогает выбраться мне. Пошатываюсь, и мужчина реагирует мгновенно: прижимает меня к своему горячему боку.

– Оль, давай в другой раз...Тебе нужно прийти в себя…

– Всё нормально, Натан. Смотри, даже погода успокоилась. Как будто моя девочка смотрит сверху и радуется, что я наконец к ней пришла.

И действительно: снег, который всю дорогу валил хлопьями, резко перестал, тучи сдуло, и выглянуло робкое солнце. И как будто даже стало теплее.

Выдохнув, стараясь унять внутреннюю дрожь, иду след в след за Натаном.

Мужчина останавливается, и я едва не врезаюсь ему в спину. Осторожно выглядываю, короткий взгляд на надгробие, и слёзы обжигают щеки, затекая за шиворот.

Петранская Василиса Натановна.

Прожила всего один день…

Не верю…Не верю, что такая чудовищная несправедливость случилась именно с нами! Что из-за непростительной халатности врачей мой ребёнок так и не увидел этот мир. Моя девочка не подарила первую улыбку, первое, наполненное любовью, слово «мама», так и не сделала первый шаг…

А Натан целых десять лет жил с болью двойной утраты: он похоронил жену и вторую дочь. Его просто жестоко ее лишили. Потому что сумасшедшая женщина решила, что этот мужчина не в состоянии вырастить своих родных двоих детей.

Я не представляю, что он пережил, когда хоронил свою любимую женщину и ребёнка…Через что прошел этот мужчина…Я не представляю, каких сил ему стоило не сдаться...Потому что я бы легла рядом со своим ребёнком, и ничто бы меня не остановило…

Что вообще не так с этим миром?!

Как теперь нам с этим жить? Что делать?

– Я оставлю вас, – наконец выдавливает Петранский. – Не буду мешать. Жду тебя в машине.

Поцеловав меня в висок и погладив по плечу, он уходит.

– Здравствуй, моя девочка, – произношу с трудом, судорожно втягивая воздух. – Вот и мама наконец-то к тебе пришла…Уверена, ты ждала меня и не понимала, почему я тебя не навещаю…

Запрокидываю лицо и вглядываюсь в яркие краски неба. Словно пытаюсь на нем отыскать свою малышку.

– А ты знаешь, я только сегодня поняла, что ты всегда нас с Катюшкой оберегала. У нас все легко получалось, беды обходили стороной. Кроме самой страшной. Но я уверена, что даже в этом случае именно ты послала нам Натана…Спасибо, мое солнышко…

Осторожно, кончиками пальцев глажу темный камень памятника и улыбаюсь сквозь слёзы.

– Спи спокойно, моя девочка. Мама теперь будет приходить к тебе чаще.

Киваю, будто в подтверждение своих слов, и иду на выход. Забираюсь в прогретый салон автомобиля, откидываю голову на спинку и прикрываю глаза.

Натан заводит мотор и осторожно трогает машину с места. Какое-то время мы едем молча. Единственное, что я выдавливаю через силу, не открывая глаз:

– Как девчонкам сказать правду? И нужно ли?...

– Разберемся. Не думай пока ни о чем.

Дома я сбрасываю одежду и обувь и из последних сил бреду в спальню. Девочки в зале смотрят телевизор за закрытой дверью, и не слышат, что мы приехали.

– Оль….

– Я сейчас…Сейчас…Полежу немного и приду к вам…Что-то с ужином решим.

В спальне я ложусь на кровать прямо в одежде и укутываюсь в плед с головой. Я опустошена. Убита, а внутри все выжжено до пепла, что горечью оседает на губах.

Внутри все жжет, ноет за мою девочку, и я оплакиваю, что так и не смогла ее увидеть, познакомиться с той малышкой, которую носила почти девять месяцев под сердцем.

Я не замечаю, как проваливаюсь в спасительный сон.

Мне снится девочка. Такая маленькая, нежная. Личико сердечком, обрамленное пушистым облаком светлых волосиков, маленькие губки бантиком, чуть вздернутый носик и слегка румяные щеки, которые так хочется зацеловать. Она стоит, смотрит на меня в упор в нежно – сиреневом платьице, белых лаковых туфельках и с ободком – бантом на голове.

Точно такой же наряд я покупала Катюше на три годика.

А ещё девочка так трогательно и бережно прижимает ушастого зайчика, с которым так долго спала в обнимку моя дочка. Он всё ещё как память лежит у меня на антресолях.

– Мамочка, привет, – моя доченька слегка улыбается. У нее безмятежное личико, глазки сияют от радости и любви. – Спасибо, что пришла. Я тебя ждала. Я хотела сказать, чтобы ты не грустила…Я тебя очень люблю. И знаю, что ты меня тоже. Не плачь, мамочка. Ты ни в чем не виновата. Я знаю, что ты ждала моего рождения. И очень любила. Я помню, как ты гладила, обнимала меня, пела песенки и разговаривала, когда я была у тебя в животике.

Давлюсь слезами, что превращаются в огромный ком и мешают сделать полноценный вдох.

– Я не обижаюсь и не злюсь. И ты тоже не плачь. Ты не виновата, мамочка. Ты ведь ничего не знала. И я буду очень рада, если ты будешь мамой Катюше и Алисе. Им ведь тоже нужна мама. А я буду смотреть на вас сверху, а потом мы обязательно встретимся…

– Моя девочка…

– У меня только одно маленькое желание…, – тихо улыбаясь, малышка склоняет головку набок.

– Конечно, доченька.

– Обними меня, пожалуйста.

Шаг. Другой. Срываюсь с места и прижимаю изо всех сил свою малышку. Меня сотрясают рыдания от обиды и боли. От осознания, что расставание так скоро. И вряд ли мы ещё раз вот так встретимся.

– Все, теперь я по-настоящему счастлива, – широко и так по-детски искренне улыбается девочка. – Я люблю тебя, мамочка. Я твой ангелочек. Я буду вас беречь. А теперь мне пора. И тебе тоже. Пока!

Я пытаюсь поймать свою дочь, чтобы побыть с ней ещё хотя бы немного, но она ускользает.

Я снова хочу плакать, но держусь.

Я ей обещала.

С огромным трудом возвращаюсь в эту реальность. В пограничном состоянии слышу тоненькие голоса и чувствую, как детские руки осторожно меня обнимают. И буквально заставляю себя проснуться.

Осторожно выныриваю из своего укрытия и натыкаюсь на два серьезных и обеспокоенных личика. Девочки доверчиво жмутся ко мне и с тревогой ловят мой взгляд.

– Мам….Ты плакала? – Катюша осторожно проводит ладошкой по щеке. Алиса зеркалит сестру и стирает слёзы с другой.

– Сон приснился.

– Плохой? – в ее голосе неподдельная тревога.

Мотаю головой.

– Хороший. Это от счастья.

И от огромного облегчения. Теперь я знаю, что, несмотря на весь ужас, что произошел с моим ребёнком, ей не больно и хорошо.

Не успевает эта мысль оформиться, как внезапный вопрос Алисы заставляет напрячься и подавиться воздухом:

– Теть Оль, а правда, что мы с Катей сестры?

Глава 51

Оля

Напрягаюсь всем телом, застигнутая врасплох очень сложным и неоднозначным вопросом. У меня в голове и в душе такая мешанина, что я и двух слов связать не могу.

Не имею ни малейшего представления, что сказать детям. Врать я им не хочу, а правда…

К правде я пока не готова. Я ещё не отошла от истории рождения наших детей и совершенно не готова к откровениям. И я считаю, что прежде мы должны с Натаном обсудить как предоставить информацию девочкам.

Вот только сестрички считают по-другому.

– Маааааам?...

Ощущаю себя как на допросе. Лампы в лицо только не хватает.

Девочки переглядываются и сверлят меня глазками с обеих сторон. Серьезные, напряженные и очень волнующиеся. Именно в этот момент их сходство очевидно.

Подтягиваюсь на руках, сажусь поудобнее. Оттягиваю ответ на щепетильный вопрос как могу.

Вот только перед смертью не надышишься.

Девочки садятся на кровати на колени, складывают ручки перед собой, вновь негласно копируя действия друг друга. Двойняшки, одним словом.

Откашливаюсь и как в ледяную воду ныряю:

– Правда.

Сестрички переглядываются, и по щеке Катюши ползет одинокая слезинка. Раскрываю объятия и прижимаю детей, по очереди осторожно целуя макушки.

– А правда, – шепчет дочь, словно боится, – что ты не моя родная мама?...

– Откуда вы все это….

Девчонки снова синхронно вздыхают, и Алиса торопливо поясняет:

– Мы знаем, что подслушивать разговоры взрослых нехорошо…

– Да, мам, мы не специально! – подхватывает Катюша.

– Это случайно получилось…

– Правда-правда, – тараторит дочь, часто-часто кивая головой в такт сестре. – Мы больше не будем!

От их щебетания наперебой у меня начинает кружиться голова.

– Так, девочки, успокойтесь. Давайте вкратце и по порядку.

Сестренки вновь разворачиваются, обмениваются молчаливыми взглядами, и Катюша коротко кивает, предоставляя слово старшей сестре.

– Папа провожал Алевтину Максимовну, и мы случайно услышали, как он сказал, что мы с Катей сестрички-двойняшки. Но, получается, что вы, тетя Оль…

– …а ты, мам, мне не родная мама. Так, да?

Катюша медленно поднимает на меня взгляд, а там столько боли, столько страха…Что у самой глаза на мокром месте, а сердце начинает предательски ныть.

– Все очень сложно солнышко…Да, тебя родила другая, чужая тетя, но…ты моя доченька, – наклоняюсь и шепчу так, чтобы услышать могла только Катюша: – И я тебя никому не отдам. Никогда.

Дочь с силой, что, кажется, сейчас треснут ребра, сжимает меня в своих объятиях. Как будто кто-то сейчас собирается меня у нее отнять.

– Ты все равно моя самая родная и любимая мамочка, – тараторит, крепко зажмурившись. – Я тебя очень-очень люблю! Мне нужна только ты!

– Тише, тише…

– Я тоже хочу маму…, – с тоской, едва не плача бормочет Алиса.

– Иди сюда, моя хорошая…

Обнимаю девочек, вновь целую их по очереди и понимаю, что я совсем не разделяю их на мою Катюшу и дочку Натана. Они для меня единое целое.

Две сестрички, которых я одинаково люблю…Две половинки моего сердца.

Это внезапное осознание заставляет резко вскинуть голову и наткнуться на чуть сощуренный взгляд Петранского, что, прислонившись к косяку, внимательно нас по очереди разглядывает.

– Всё-таки разбудили Олю, мартышки.

– Ничего страшного, – пытаюсь улыбнуться, но ком в горле не позволяет, и я отворачиваюсь, чтобы Натан не разглядел слёзы, которые с трудом сдерживаю. – Вы, наверно, голодные, а я уснула...

Алиса так не вовремя шмыгает носом, и Натан мгновенно нависает над нами.

– А что за болото вы тут развели?

Девчонки начинают хором плакать, и я вместе с ними.

– Папа! – так пронзительно, с таким отчаянием вскрикивает Алиса, что у меня самой сердце спотыкается и сбивается с ритма, и слёзы сильнее катятся. – Папа, я хочу жить вместе с Катей и тетей Олей! А вдруг…, – тихо, с такой надеждой добавляет, – а вдруг наша мама умерла, но отправила нам вместо себя тетю Олю? Чтобы она была нашей мамой?

Натан пребывает в таком же шоке, что и я. Трет ладонями лицо и стонет.

– Подслушали-таки….

– Пап, – Алиса не отстает, а Катюша во всем поддакивает сестре. – А что мы будем делать? Мы не можем с Катюшей жить отдельно, – заявляет категорично, и девчонки переплетают пальцы, – мы же сестрички! И мама мне нужна! Ты сам говорил!

Петранский чешет в затылке, усмехается и качает головой:

– И когда ты у меня успела вырасти? Да ещё такой настырной и смышленой не по годам?

– Дядя Натан, – робко подает голос Катюша. Но сжимает кулачок и решительно добавляет: – Ты нам зубы не заговаривай!

Переглядываемся с Петранским и прыскаем со смеху к большому неудовольствию сестричек – лисичек.

– Ну, мы могли бы жить все вместе, – сощурившись, тянет Натан, и я уже чувствую подвох, – если Оля согласится к нам переехать…

Давлюсь воздухом.

– Но…

– Так, девочки, что там Алевтина обещала приготовить? Кажется, пирог и оладушки? Идите, ставьте чайник. Есть хочется. А мы пока с тетей Олей кое-что обсудим.

Девчонок как ветром сдувает.

Петранский осторожно садится на край кровати. Я тушуюсь, смущаюсь, краснею и торопливо сажусь, намереваясь встать.

– Извини, я сейчас все сама разогрею…Вы наверно действительно проголодались, а я тут сплю. Уже очень поздно, вам наверно, ехать нужно…

– Да щас! – неожиданно выпаливает Натан, по-мальчишески ухмыляясь.

– Прости, что?

– Ты правда думаешь, что я сейчас соберусь и уеду? Не-а, Оль.

– Я не понимаю…

Натан забрасывает руку мне за спину, обнимает за плечи и притягивает к себе. Кладу голову ему на плечо и заглядываю в глаза. Наши губы оказываются очень близко, буквально в паре сантиметров.

– Ну, что тут непонятного? Я тебя люблю. И отпускать не собираюсь.

– Лю….любишь?

– Я думал, это очевидно. Вы с Катюшкой с первого взгляда меня зацепили. И мне, женатому человеку, стоило огромных трудов не послать все к черту, схватить вас всех в охапку и уехать куда-нибудь.

– Куда?

– Да на необитаемый остров! Где, кроме нас четверых никого бы не было…День за днем я влюблялся в тебя, как мальчишка. Добровольно тонул. И вот теперь у нас всё хорошо, нет никаких преград и препятствий. В конце концов, у нас общие дети! – хохотнув, толкает меня локтем в бок.

Из коридора раздается шуршание и едва слышное:

– Как думаешь, согласится?

– Должна. У нас очень хороший папа, – авторитетно добавляет Алиса, и я хихикаю.

– Эй, вы же обещали больше не подслушивать! – притворно возмущается Натан, поймав девчонок с поличным. – Кыш отсюда, сейчас всю операцию сорвете!

Девочки шлепают босыми ногами по полу, но Катюша, прежде чем шмыгнуть обратно на кухню, горячо «шепчет»:

– Мамочка, соглашайся, пожалуйста! Потому что я тоже хочу, чтобы у нас были и мама, и папа!

Когда дочь уносится вслед за сестрой, Натан поворачивает мое лицо к себе и подмигивает:

– Девчонки дело говорят, Оль. Соглашайся. Я все равно тебя добьюсь, и ты будешь моей…

Не выдерживаю и, не дав договорить, подаюсь вперед и сама прижимаюсь к губам мужчины. Он сразу же отбирает инициативу и углубляет поцелуй, сжимая мое лицо в ладонях. В этот раз он получается наполненный трепетом и нежностью. Любовью…

На заднем фоне слышу аплодисменты и радостные возгласы девчонок и, хоть и очень не хочется, но все же отрываюсь от Петранского.

Мы ещё успеем нацеловаться. У нас вся жизнь впереди…

– Это.…

– Это значит «я согласна», Натан. Потому что я тоже люблю тебя. И, конечно же, Алису. И да, я хочу, чтобы мы все стали одной семьей.