Текст книги "Переводчица для Дикаря (СИ)"
Автор книги: Ника Штерн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
22
***
Через полчаса блестящий черным лаком “мерседес” въезжает в загородный поселок через шлагбаум. Охранник на въезде выходит из будки, чтобы поприветствовать водителя, почтительно кланяется Аглае Константиновне. Мне становится не по себе – я впервые оказалась в таком месте, куда простым смертным вход воспрещен. Так вот как живут те, кому не приходится считать каждую копейку!
Мимо окна машины проплывают особняки, стоящие на просторных участках. Снега здесь больше, чем в городе, но дорожки аккуратно расчищены до самой плитки, а под снегом угадываются контуры клумб. Дома ничем не огорожены, поэтому поселок выглядит единым целым, и это удивительно. Уж какие домишки-развалюшки в моем родном селе, но каждый обязательно обнесен забором.
Мы проезжаем небольшую площадь с башней с часами, и водитель поясняет:
– Тут администрация сидит и праздники всякие устраивают для жильцов.
Аглая Константиновна снова неподвижно застыла, глядя в окно машины, и я начинаю волноваться, не последует ли за этим новый срыв. Но пока все идет спокойно. “Мерседес” подъезжает к светлому трехэтажному особняку с белыми колоннами, мы с водителем помогаем Аглае Константиновне выбраться из машины и проходим в дом.
– Минут через двадцать привезут лекарства, – шепчет охранник мне на ухо так, чтобы старушка ничего не услышала. Я киваю. Надеюсь, за такое короткое время ничего плохого с ней не случится.
Аглая стоит, как ребенок, пока женщина в костюме горничной аккуратно расстегивает ее пальто, снимает сапожки и помогает надеть вышитые тапочки. Старушка движется замедленно, и я завороженно слежу за тем, как она подходит к зеркалу, расправляет шарфик, взбивает прическу…
– Давайте вашу куртку, – негромко говорит мне горничная, и я поспешно раздеваюсь, сгорая от смущения за свою старенькую одежду. Слава богу, хоть обувь на мне новая, за нее не стыдно…
– Maschenka, komm her! Ich möchte dir ein zauberhaftes Bild zeigen! (Машенька, идите сюда! Я хочу показать вам волшебную картину!) – раздается голос из глубины дома, и я иду на зов Аглаи Константиновны.
– Чай будет через десять минут, – рапортует горничная мне в спину, и я растерянно оборачиваюсь. Мне надо как-то реагировать? Видимо, нет, потому что женщина молча разворачивается и уходит куда-то – видимо, на кухню.
В комнате, куда позвала меня Аглая, невероятно красиво, хотя выглядит все так, будто мы вместе с домом провалились в девятнадцатое столетие. Здесь нет никаких примет современности, все предметы старинные и изящные. На полу лежит огромный мягкий ковер, покрытый цветочным узором. Окна прикрыты торжественными портьерами цвета лаванды, почему-то никакого тюля. Высокие окна смотрят в заснеженный сад. В комнате куча мебели: два диванчика, несколько кресел, а уж столиков с изогнутыми ножками и безделушками на них – просто не счесть. Пожалуй, жить в таком кукольном мире я бы не хотела. Но фильм, снятый в таком интерьере, иногда посмотрела бы с удовольствием.
Аглая Константиновна с улыбкой смотрит, как я любуюсь ее гостиной, и подзывает меня к себе. Указывает хрупкой рукой на висящую на стене картину и говорит на чистейшем русском языке:
– Взгляните, Машенька, на эту картину! Как она вам?
На большом вертикальном полотне изображен пышный темный сад, на белой скамейке сидит девушка с распущенными волосами и читает толстую книгу. Лицо девушки освещено странно, как будто свет идет не сверху, от солнца и неба, а снизу, от книжных страниц.
– Очень красивая картина, – говорю я неуверенно. – Романтичная.
– О, вы правильно уловили, Машенька! Именно – романтичная, – радостно подтверждает Аглая Константиновна. – И вы знаете, у нее есть особенное свойство. Она приносит счастье всем женщинам, которые ею владеют!
– Да что вы говорите, – честно, я просто не знаю, как реагировать на такие заявления. Особенно с учетом того, что я видела совсем недавно. Крыша у любезной старушки явно не на месте. Но остается только поддакивать. – Это очень интересно!
– Вы можете мне не верить, милочка, – Аглая проходит к одному из диванчиков и жестом предлагает мне тоже присесть. – Но эта картина передается в нашей семье из поколения в поколение уже почти триста лет, и ни у одной из ее хозяек не было проблем в браке.
Она с гордостью повторяет:
– Ни у одной! Никаких неполных семей, неверных мужей и несчастных детей!
Я тут же припоминаю, что Аглая рассказывала мне о страстном любовнике, которого она вспоминает до сих пор. Но, видимо, в ее семье наличие любовника не является признаком несчастливого брака?
– Но вот беда, – грустно замечает Аглая Константиновна, – мне не посчастливилось родить дочку. У меня прекрасный сын, просто прекрасный. Но его жена тоже родила ему только сыновей, а для того, чтобы картина продолжала быть волшебной, я должна ее лично передать женщине, которую выберу. Понимаете?
– Если честно, не совсем, – признаюсь я.
– На самом деле, это очень просто. Три века эта картина переходит от матери к дочери. Но ее нельзя передавать мужчине – она просто потеряет свои волшебные качества! Поэтому я не могу отдать ее ни сыну, ни внуку. И я не могу ее завещать кому-то, кого не знаю лично. То есть даже если у меня родится правнучка, я смогу отдать ей картину только, если сама буду знакома с ней. А если дитя родится, когда я уже умру, линия женского владения картиной прервется, и ее свойство талисмана будет утрачено.
В этот момент горничная вкатывает столик с чайными принадлежностями, и у меня появляется возможность немного перевести дух. Я принимаю из рук горничной чашку с золотистым чаем, ставлю ее на резной столик и повинуясь ласковому давлению Аглаи Константиновны, беру с блюда тарталетку с ягодами. Почти такую же, какую брал себе в буфете Василий, внезапно вспоминаю я. И хмурюсь. Зачем вспоминать подробности никому не нужной встречи?
– Очень вам сочувствую, Аглая Константиновна, – говорю я, прожевав кусочек пирожного. – Жаль, что так получается с картиной. Но возможно, вы еще познакомитесь с вашей правнучкой…
– Ох, детка, – машет она тоненькой рукой. – У меня почти не осталось надежды. Мои внуки думают о чем угодно, только не о семье.
– Ну, сейчас это тренд, – киваю я. – Причем не только среди мужчин…
– Тренд? – переспрашивает старушка.
– А… ну мода, можно сказать. Сейчас принято поздно жениться, – поясняю я.
– И это очень, очень неправильно! Зачем же терять время? Семью нужно создавать рано, пока молодые, много-много заниматься любовью и рожать детей! – радостно блестя глазами, сообщает Аглая Константиновна. – Расскажите, как развивается ваш роман с атлетом, у которого янтарные глаза?
Секунду я раздумываю, но врать я умею очень плохо. Лучше и не начинать.
– Не очень хорошо, – признаюсь я, и с запозданием соображаю, что Аглая может снова начать нервничать и чего доброго, устроит скандал.
Но мои опасения не оправдываются. В эту же минуту, словно откликаясь на мои мысли, в комнату входит горничная. На маленьком подносе она несет стакан воды и блюдечко с голубенькой таблеткой. Старушка быстрым жестом отправляет таблетку в рот, запивает и кивком отправляет горничную восвояси. Удивительно, что в наши дни она ведет себя так, будто иметь прислугу – совершенно естественное дело!
– Так что у вас там происходит? – требовательно спрашивает Аглая Константиновна.
23
***
Вообще, конечно, удивительно, как сильно изменились нормы поведения всего за каких-то… пятьдесят лет? Ну, хорошо, предположим, за шестьдесят.
Шестьдесят лет назад Аглае было двадцать четыре года, и судя по ее речам, тогда считалось совершенно естественным брать у мужчины деньги, получать подарки и не иметь в жизни более значимой цели, чем замужество. В наши дни все обстоит совершенно иначе. Но когда я попыталась объяснить старушке, чем именно меня оскорбило предложение Василия дать мне денег на одежду, она уперлась, как баран.
– Я не понимаю, Машенька. Он предложил купить вам платье, а вы отказались?
– Да, отказалась.
– Но почему?
– Потому что это оскорбительно!
– Да что же в этом плохого, дорогое дитя?
– Ну… потому что я могу сама заработать деньги!
– Но ведь это не значит, что вам нельзя делать подарки! – резонно замечает старушка.
– Ну… – я ищу объяснение попроще, – потому что у нас с ним не такие отношения.
– Не какие? Какие должны быть отношения, чтобы вы позволили молодому человеку подарить вам подарок?
– Ну, наверно, для этого мы должны быть парой… – неуверенно формулирую я.
– А вы разве не пара? – Аглая Константиновна вздергивает прозрачные брови.
– Нет. Мы не пара. Мы просто… У нас общий проект.
– Вы работаете вместе? – уточняет старушка.
– Пока нет. Но возможно, будем.
– Я решительно ничего не понимаю, дорогое дитя. Если он за вами ухаживает, если вы собираетесь стать с ним парой, почему вы отказываетесь от платья? Разве вы не понимаете, что мужчины делают подарки, чтобы продемонстрировать женщинам свои чувства?
И вот как объяснить старушке на девятом десятке про независимость? Ведь она любые отношения между мужчиной и женщиной воспринимает исключительно как прелюдию к свадьбе!
В общем, я едва дождалась пяти часов, когда к Аглае приехал сын, и с облегчением отправилась в свою общагу. Мне заплатили двести евро, и всю дорогу, сидя на заднем сиденье “мерседеса”, я искала в интернете платья, которые не стыдно было бы надеть на тот самый прием, где нужно будет делать шушутаж. Времени как раз хватило, чтобы понять, что я ничего не понимаю. Выбор платьев огромный. Как найти то самое, которое будет смотреться уместно и не вызовет ироничных усмешек участников банкета? А самое главное – Дикаря!..
Как назло, Галки, которая прекрасно ориентируется в таких вопросах, не было дома. Поэтому я решила отложить проблему платья на потом и немного поработать.
В последнее время мои эмоции рвутся из-под контроля: я то переполнена радостью, то чуть не плачу, и так каждый день. Даже разговор с мамой не помог мне прийти в себя. А ведь это всегда помогало. Может быть, проблема в том, что я не рассказываю маме про Дикаря? Не хочу ее волновать. Она будет нервничать, если узнает, что ради хорошей должности мне нужно принять ухаживания циничного мажора, у которого прямо сейчас есть отношения с другой девушкой.
Огромным усилием воли я усаживаюсь за компьютер и стараюсь сосредоточиться на очередном переводе. Что-что, а заставлять себя работать я умею. Я споро перевожу какие-то документы и скоро уже чувствую себя если не довольной, то по крайней мере спокойной. Все идет, как положено. У меня есть учеба, есть работа. Я получила гонорар, который позволит одеться для третьего этапа конкурса – и мне не нужно никаких подачек от этого Дикаря. Справляюсь сама!
Но примерно через полтора часа на мой телефон приходит сообщение:
“Маша, жду вас через 10 минут у подъезда вашего общежития. Номер машины XX 179 XXX. Василий Дикарев”.
24
***
Сердце мгновенно проваливается в бездонную бездну. Кровь бешено стучит в ушах. Я бросаюсь к зеркалу: волосы чистые, ресницы подкрасить успею, переодеться тоже… О господи! Платье или джинсы? Конечно, платье. Дикарь видел его на мне уже минимум два раза, ну и черт с ним.
Трясущимися руками я крашу ресницы, натягиваю голубую водолазку и платье, быстро надеваю ботильоны, и тут телефон звякает снова: “Маша, я внизу”.
О господи! Неужели уже прошло десять минут?
Выбегая из комнаты, я налетаю на Галку, которая как раз возвращается домой.
– Маш, ты куда?
– Туда, – я вдруг останавливаюсь, как вкопанная, как будто секунду назад не летела на встречу с Дикарем.
– Выглядишь шикарно, кстати, – отмечает Галка, и я прислоняюсь к стене, в одно мгновение лишившись всяких сил.
– Точно?! – переспрашиваю звенящим шепотом.
– Маш, да ты чего? У тебя что, свидание? – я молча киваю. – С ним? – я киваю снова, и Галка с ликующим воплем обнимает меня.
– Вот и умница, вот и молодец!.. Так! Сережки!
– Какие сережки? – тихо спрашиваю я, потому что мне ужасно страшно идти вниз и садиться в машину Дикаря. Это мое первое в жизни свидание! А после того, как мы с Дикарем еще и поссорились, это просто ужас, как страшно.
– Момент! Не входи! – Галка влетает в комнату, быстро роется в ящике своего стола и через секунду возвращается в коридор с сережками-гвоздиками, которые начинает вдевать мне в уши. – Тебе нельзя возвращаться в комнату, это плохая примета… а я тебе вот сейчас помогу. Маш, хорошо, что у тебя хоть дырки в ушах есть!
Я открываю дверь душевой, где над раковиной висит овальное зеркало. И вижу сразу всю себя: взбудораженный взгляд, покрасневшие щеки, завязанные в небрежный хвост волосы и маленькие голубые камушки, которые деликатно посверкивают в ушах, оттеняя цвет моих глаз.
– Галка…
– Ты красотка, Маш! Иди и ничего не бойся! Но если что, звони! Я буду на связи, – Галка внезапно целует меня в щеку и подталкивает к лифту. – Давай!
***
Я спускаюсь по ступенькам от подъезда общаги и подхожу к той самой блестящей машине, которую впервые увидела у кафе несколько дней назад. Пульс стучит в ушах, и я понятия не имею, что скажу Дикарю, когда мы встретимся – то есть буквально через секунду.
Он сидит за рулем, его лицо кажется совершенно спокойным. Увидев меня, он быстро выходит из машины и открывает передо мной пассажирскую дверь.
– Здравствуйте, Маша.
– Здравствуйте, – отвечаю я и сажусь на сиденье, обтянутое черной кожей.
Он молча занимает водительское место, пристегивается и аккуратно выезжает на проспект. Машина двигается плавно, его большие красивые руки уверенно лежат на руле. Играет тихий джаз. В машине приятно пахнет. Я чувствую, как паника, которая меня охватила, уступает место приятному волнению. У меня свидание? Что, правда?
– Куда вы меня везете?
– Я бы предпочел, чтобы вы спросили, куда мы едем, – он выделяет голосом слово "мы", но не смотрит на меня. – Мы с вами едем ужинать, Маша.
Наверно, это выглядит странно, но мы молчим и дальше. Тишина висит между нами, но не давит. В ней нет агрессии, нет напряжения. Наоборот, чем дольше мы с Дикарем молчим, тем спокойнее я себя чувствую. Вот и кровь уже не стучит в висках, и все страхи куда-то испарились. Я чувствую себя прекрасно, настроение поднимается с каждой минутой. Дикарь, который пару раз взглядывает на меня искоса, чувствует это и начинает слегка улыбаться.
– Вот это место, – наконец, говорит он, паркуя машину у бежевого здания ресторана.
25
Мы проходим внутрь, и гардеробщик бросается навстречу, чтобы обслужить нас. Василий знаком отказывается от помощи и помогает мне снять куртку. Я чувствую мгновенный укол знакомого стыда, но он и бровью не ведет: складывает нашу верхнюю одежду вместе и отдает гардеробщику. И тот принимает, как должное, мою старенькую куртешку. Оставшись в новом платье, я чувствую себя гораздо увереннее. Бросив взгляд в огромное зеркало, я вижу атлетичную фигуру Дикаря. Он молча стоит за моим плечом и улыбается мне через зеркало:
– Вы прекрасно выглядите, Маша, – говорит он мне почти в ухо, и мое сердце снова начинает неистово стучать. Мне кажется, Дикарь знает обо мне все, он чувствует каждый вдох, понимает каждую мою мысль… от этого на душе и радостно, и страшно!
Нас проводят к столику, покрытому жесткой белой скатертью, и предлагают меню. Дикарь смотрит на меня:
– Что вы будете пить?
– Воду без газа.
– А еще?
– А еще… может быть, шабли?
В его янтарных глазах загорается огонек удивления:
– Вы любите шабли?
– Я бы выпила бокал, – говорю я и опускаю взгляд в меню. Работа переводчика – настоящий кладезь самых разных знаний. Я никогда в жизни не пробовала шабли, но как раз недавно переводила для издательства французскую книгу о правильном сочетании вин и сыров.
– Прекрасно! Итак, два бокала шабли, воду без газа и… дорогая, ты готова заказать еду?
Я вспыхиваю от внезапного перехода на “ты” и этого дерзкого обращения “дорогая”, но подхватываю его тон, как ни в чем не бывало:
– Да, пожалуйста, рыбу гриль.
– Рыбу гриль два раза и большой салат, – подытоживает Дикарь, и официант бесшумно удаляется.
Мы смотрим друг другу прямо в глаза.
– Вы просто приехали, – говорю я Василию.
– Да.
– Поставили меня перед фактом.
– Да.
– Почему?
– Я хотел вас видеть… А если бы я снова начал вас спрашивать, вы бы отказались.
– Согласна.
– Я хочу перейти с вами на ты, – говорит Дикарь, и я стараюсь не утонуть в его янтарных глазах, которым горящая на столике свеча придает какое-то особое сияние.
– Но мы ведь будем еще встречаться в университете, – напоминаю ему я и с удовольствием вижу, что… Дикарь смущается. Это первое в моей жизни свидание, а я веду себя, как опытная женщина! От ощущения своей силы вдоль позвоночникам пробегают мурашки. Я сама себе удивляюсь, откуда только взялась эта смелость?
– Вы правы, – кивает он. – В университете нам лучше сохранять деловые отношения. Но мы можем разделить эти две ипостаси. Перейдем на ты в личной сфере. А в рабочей будем общаться на вы. Так будет правильно?
Я делаю паузу, ожидая, когда официант отойдет от столика, и наконец отвечаю:
– Да. Давайте попробуем.
– Давай, – он поднимает бокал и делает мне знак, чтобы я подняла свой. Мы чокаемся, я подношу к губам ледяной хрусталь и делаю крошечный глоток белого вина. От волнения я не чувствую вкуса вина, только ощущаю, как холодные капли проскальзывают по языку, и внезапно закашливаюсь.
Дикарь участливо смотрит на меня и вдруг говорит:
– Только не говори, что это твое первое в жизни вино.
– Не первое, – с облегчением отвечаю я. – И даже не второе!
– Да ну? Я связался с пьяницей? – смеется Дикарь, и от простого словечка “связался” у меня щекочет в животе.
– Ну как сказать. Шампанское на Новый год мама наливала мне с двенадцати лет, – гордо отвечаю я, и он опять смеется, обдавая меня янтарными бликами из глаз. – А твое?
– Вино? Далеко не первое. Правда, я никогда не пью, если мне нужно вести машину.
– А как же сегодня?
– Сегодня я сделал исключение…
– А если не за рулем, ты пьешь постоянно?
– Ну нет. Я вообще-то приличный человек. Технарь. И спортсмен.
Нам приносят горячее, и Дикарь с интересом смотрит, как я беру рыбный нож в виде лопаточки и ловко снимаю полоску филе с рыбы, лежащей на моей тарелке. Я все детство зачитывалась учебником хороших манер, которые моей маме подарила на свадьбу свекровь. “Ненавижу эту книжку”, – говорила мама. Но я была очень рада, что она не выбросила томик, забитый советами, как правильно есть, пить и сидеть, что кому дарить на праздник и какие говорить комплименты. Мне нравилось, что в этом мире хотя бы в сфере этикета есть простые и незыблемые правила. И научилась красиво есть жареную рыбу, используя для этого обычный минтай.
– Расскажи мне про свое детство, – внезапно просит он. Это не дежурный вопрос, не простое обольщение. В голосе Василия звучит настоящий, искренний интерес, и я чувствую, как по груди разливается тепло… возможно, так действует вино, но… я начинаю рассказывать.
26
Я привык, что мой фирменный вопрос о детстве ломает лед в отношениях с любой девушкой. Все любят поговорить о себе. Обычно в ответ девушки сначала улыбаются, потом многозначительно молчат, а потом выдают историю либо про несчастную девочку, с рождения страдавшую от недостатка родительской любви, либо про счастливое беззаботное детство в окружении кукол Барби и прислуги. Но Маша… Она приняла мой вопрос за искренний интерес и так же искренне рассказывает о своей реальной жизни! Я слушаю ее истории о детстве вдвоем с мамой, о деревенской школе, о смешном глупом коте, о прогулках в лесу и купании в холодной речке – и вдруг ловлю себя на мысли, что никогда не встречал таких девушек, как Маша. Чистых. Открытых. Настоящих. И очень, очень красивых.
***
– А ваше детство? То есть, прости, твое? – я поправляю прядку волос, которая выбилась из пучка, и ловлю на себе какой-то особенно внимательный взгляд Василия. Я бы, наверно, покраснела – но из-за выпитого вина я и так залита румянцем по самую шею.
Василий берет свой бокал и переливает золотистое вино в мой:
– Пей, а я буду рассказывать.
– Я не могу больше пить! Мне нельзя…
– Это мне нельзя, я ведь еще должен отвезти тебя домой. А тебе – можно. И нужно.
Домой? Я не знаю, что для меня значит эта фраза – это разочарование? Или, наоборот, мне хорошо от того, что он не собирается на меня давить?
– Но я же совсем пьяная…
– А вот и нет. Поверь мне, опытному человеку. Давай закажем десерт. Хочешь тирамису?
– Хочу, – киваю я и смеюсь, сама не знаю, чему.
– Любишь?
– Наверно, люблю. Сейчас попробую – и узнаю.
Секунду он смотрит на меня в недоумении, а потом тоже смеется. Смех у него теплый и ласковый. Я смело делаю еще глоток вина и говорю:
– Рассказывай!
– Ну, я обычный парень. Родился и вырос здесь. Отец у меня врач, мама тоже. В отцовском роду все были врачами, насколько удалось проследить генеалогию. Этим занимался дед. Я рос нормально, учился…
– Отличник, угадала?
– Ну в общем, да.
– И спортсмен?
– Это как-то естественно вышло, само собой. Отец всегда занимался чем-то таким и меня с собой таскал…
– У тебя есть брат или сестра?
– Нет, я один. А ты?
– И я одна. Так, что там дальше… Рос ты себе рос, а потом взял и поступил в университет? На какой факультет?
– О, это была целая история, – говорит он негромко. – В общем, родители были в ужасе от того, что я пошел в политехнический.
– Как? Почему?
– Ну все же думали, что я стану врачом!
– Оооо… Честно говоря, я даже не знаю, как на это реагировать… Тебе что, нельзя было самому выбирать профессию?
– Не то чтобы нельзя. Но знаешь… Медицина – кастовая область. Там большую роль играют связи, знакомства… И если у тебя отец, и дед, и прадед были врачами, то твой путь как будто заранее определен. А я взял и свернул с него.
– Неожиданно?
– Для родителей да… Вообще-то я еще в школе увлекался техникой, программировал, что-то там паял – и мне казалось, естественно, что я пойду в эту область. Но родители, видимо, думали, что это так, хобби… А я вдруг взял и выбрал политех.
– И это стало трагедией? – его глаза темнеют, и я вдруг пугаюсь, что сказала что-то не то. – В смысле, они сильно расстроились?
Секунду помолчав, он отвечает:
– Мама, кажется, смирилась. А вот отец обиделся всерьез. Мы всегда с ним очень дружили, проводили вместе много времени. Но теперь все иначе…
– Ох… Мне так жаль, – произношу я, и тянусь к его руке, лежащей на скатерти.
Василий вскидывает на меня глаза, и я отдергиваю руку.
– Мне было бы приятно, – произносит он негромко, и я в полном смущении хватаю ложечку и соскребаю сладкие следы тирамису из вазочки.
Минута проходит в молчании, которого я не могу вынести. И неожиданно для самой себя вдруг выпаливаю:
– А я тоже, между прочим, проблемный ребенок. Ну как… то есть я не хочу сказать, что ты проблемный…
– Да я понял, понял, – говорит Василий, с улыбкой глядя на меня. – Я не проблемный. А вот ты чего успела натворить?
– Я не говорила до пяти лет.
– Как это?! – я вижу, что он поражен, и ликую! Мне удалось произвести на него впечатление, ура! Ему интересно!
– Я просто мычала. Объяснялась жестами. И вообще не говорила. А потом еще какое-то время заикалась так, что меня почти невозможно было понять.
– Ого!
– Да, мама была в отчаянии. С такими способностями мне не светило место в нормальной школе. А интернатов для детей с особенностями у нас не было. Только в области, но это больше двухсот километров от моей деревни. Мама ни за что не хотела отдавать меня в интернат. А в селе меня называли дебилкой. Мама из-за этого с соседкой поссорилась. И кричала, что она докажет, что ее дочка умница. А моя мама никогда не кричит, знаешь.
Василий смотрит на меня во все глаза, и мое ликование вдруг сменяется смущением.
– Ну, в общем, мама приложила усилия, и проблема была ликвидирована. Меня взяли в обычную школу, и дальше все было, как у всех.
– Вот это да… История, как в кино! А теперь ты говоришь на шести языках? Это что, компенсация такая?
– На пяти, корейский я только учу, – уточняю я, и он весело смеется:
– Ты забыла русский!
– А… ну да. В моем случае и русский мог не получиться, – опять хохочу я. Мне давно – или никогда? – не было так легко и весело. – Ну, если серьезно, мне как-то сказали, что это правда что-то вроде компенсации. Мы же с мамой несколько лет каждый день занимались речью, и потом у меня осталась эта привычка учиться. И фиксация на речи. Для меня это очень важно – что я могу говорить. Наверно, поэтому мне так нравится учить языки.
– Маш, ты удивительная, – говорит он глубоким, теплым голосом, и я понимаю, что пропала.
Если я немедленно не возьму себя в руки, он сможет сделать со мной, что угодно. А я не могу, я просто не способна взять себя в руки…
Я смотрю на эту девочку, которая до сих пор пила только шампанское на Новый год. Смотрю на искорки в ее льдистых глазах, на сияние русых волос, на то, как она смеется… И вдруг мне становится страшно от желания не расставаться с ней никогда-никогда.
