Текст книги "Ясень"

Автор книги: Ника Ракитина

Соавторы: Татьяна Кухта
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

– Слушай, Морталь, чего я на торгу узнал.

При слове «узнал» глаза Морталя оживают. Скажи я «услыхал», небось, не пошевелился бы. А тут он даже поднимает голову от кружки.

– К одной горожанке явился сердечный друг. И было у них все ладно, да только в ворота внезапно постучали. Ну, кто может стучать в такой час, кроме законного супруга? И куда девать дружка?

Морталь слушает. Я говорю дальше.

– Однако здесь не только мужи в торге сильны. Красотка, недолго думавши, засунула гостя в бочонок, но ноги, как то и бывает, не вошли. Муж, ясное дело, возжелал узнать, кто это тут обретается.

– И что? – тускло спрашивает Морталь.

– А то! Молодка, не дожидаясь вопроса, мужу и речет: человек-де желает полбочку у нас купить, да до того дотошен, что изнутри высматривает, нет ли щелочек. И аманту тут же: ежели все высмотрел, то излезь и торгуй у господина.

Морталь хмыкает:

– Излез?

– Так знаешь, что самое-то оно? Муж ему не только полбочку продал, но и отнести помог.

– Так что ходи к любушке с калитушкой, – Морталь широко улыбается, а потом вдруг свободно и весело смеется. – Мои новости хочешь?

– А то!

– Золотоглазая, невеста твоя реченая, нам так помогла, как мы сами не сумели бы. Два дня тому, когда ты – Мэннор – ее на совете в Сарте звал под крыло Ясеня идти и рельм старшинам отдать, Керин-то твоя тебя бубликом завернула.

Я ошеломленно вникаю: какая же это женщина моему брату отказала хоть в чем-то?

Морталь опять разливает мед. Обычно он больше на еду налегает, а тут выглотал уже добрую треть кувшина. Что же его гнетет такое?

– Да чего ты вскинулся, господин Мэннор?

– Да думаю вот, какая же это такому, как я, откажет.

Морталь удивляет меня: вместо ехидного ответа, что де высоко я себя ставлю, он грустно опускает взгляд.

– Нашлась вот… Даже жалко, недолго тебе женихаться.

– А что, рыцарь Горт велит убить Мэннора? Или ее?

– Мальчишка! – криво цедит сквозь зубы Морталь, – Если Горт ее хоть раз увидит, то полюбит сильнее и обережет крепче, чем этот… Мэннор, Ясень и Ситан, вместе взятые.

Я каменею: Морталь проболтался или ставит мне ловушку? Просто на всякий случай, как он умеет.

– А чем тебе Мэннор нехорош?

Морталь, забыв о своих годах, поручении и даже о кружке, разом встает. И тотчас садится вновь на лавку: мед крепко ударил под колени.

– Да такую-то и дракону отдать! Ну не хотела она бежать с ним, так валенком по голове и в охапку! Небось, когда на сено валил, руки не дрожали. Да он же оружейник! Мог добыть меч не хуже Брезанова. И боец он знатный.

Я сразу вспоминаю, сколько денег отец извел на наставников Мэннору. Мне не перепало и четверти. Я все больше высмотром учился. Может быть, оттого и пошел я в воины, что хотел досадить брату: тебя учили, а я все равно лучше! Хотел переломить судьбу…

– А повел себя как последний дурак: мало что к дракону заслонить ее не вышел, так еще и потом с нею на Сарт не отправился. Старшинами отговорился. Да я бы…

Морталь резко двигает рукой, кувшин кувыркается со стола и красивым цветком разбивается о пол. Запах меда накрывает нас, как ночь. Или это у меня уже в глазах темно?

Кто же она такая, эта Керин? Я больше не сомневаюсь, что Морталь потерял разум из-за нее. Неужели…

– Да!! – говорит Морталь, глядя на руки. – Да я бы…

– Ты сильно пьян, – вставляю я, лишь бы что-то сказать, но Морталь не слушает.

– …На руках до самого Сарта… – бормочет он. – Впереди ее коня бежать. А этот дурень с заячьим сердцем – а! Что там!

Я впервые вижу Морталя в такой черной тоске. Думаю, что и никто другой его таким не видел.

– Сын – балбес… Нанялся к Фросту в дружину, – Морталь роняет голову, но глаза горят исподлобья зло, а не жалобно. – А зачем я такой умный? Кому надо это все? – он разводит кисти, словно рыбак, закидывающий сеть.

И я вижу в его руках людей. Мужчин, которым Морталь посулил славу, женщин и деньги. Женщин, которым Морталь обещал любовь рыцарей и здоровье детей. Крепок мед, чего только не увидишь… А Морталь выдыхает последнее:

– Тебе о мечах да о бабах хоть есть с кем язык почесать… А я так и сдохну куклой на веревочке…

В окно что-то резко влетает. Клык бьет в скат потолка. Над столом рассыпаются перья. Морталь утирает от брызнувшей крови лицо. Вместе с брызгами Морталь стирает и опьянение. Глядя на разрубленного мной почтового голубя, он становится прежним. Этот переход к спокойствию пугает меня гораздо больше, чем все, что я только что услышал. Теперь я знаю глубину подо льдом.

– Жалко, – говорит Морталь. – Голубь куда лучше сокола: не надо кормить мясом, и летит быстро и прямо. Сокол всякую птицу берет сверху, тем и славен. А голубь летит, не сворачивая и не отклоняясь на еду. А главное, точнее голубя никто не выходит к дому…

Морталь выбирает из полутушки трубочку письма. Читает. То ли солнце совсем село, то ли мед все еще бродит: я вижу, как чернеет лицо Морталя.

– Каша заварена, господин Мэннор, извольте пробовать. Нам с тобой велено начать… Так ты иди, а стол я приберу. Я слуга… Мне положено…

Спускаясь, я боюсь оказаться к нему спиной.

Только здесь, на Ясеньских улицах, чувствую я себя легко и свободно: брожу, куда вздумается, заговариваю с людьми и иногда даже забываю, что живу заемной жизнью, что на мне одежда брата, запах и даже имя. И что Золотоглазой, чьим женихом мне пора прикидываться, я не знал никогда.

Оно и лучше. Лучше не знать человека, против которого приходится играть согласно приказу.

Морталь ослеп: рыцарь Горт соблюдет свою выгоду вернее, чем свою ненависть или свою любовь. Разве что жертв Незримым не станет класть.

Ясень тоже вот. Но я не нанялся Ясеню – здесь слишком близко бывает брат.

Брат! Ну что, казалось бы, мне до брата? Не мальчишка уже, двадцать шесть почти. У других к этому времени семьи, дети, богатство… А у меня своего – что на мне, меч, кольчуга да серебряная полушка…

Был бы и я не холост. Если б Мэннор дорожку не переступил. И самое смешное, у него ведь тоже не спрашивали! Ему, брату, тогда десяти не было. Я годом младше. А ей, Наири, года два? Ножки крепкие, как у кшиши – жила у нас ручная, – глазенки со страху ежевичинами (это потом я разглядел, что серые), лицо круглое, а в черных волосах ленточка. Тогда вроде и не смотрел – чего мне до девчачьих нарядов. А теперь помню: синяя. С серебром. Канитель обтерлась и завилась. Волосы Наири скоро состригли, и ленту спрятали. Сильно она тогда убивалась…

Я замечаю, что иду следом за какой-то девочкой. Вовсе на Наири не похожа. Худенькая, беловолосая, синее платье треплется в ногах, а два больших, не по силенкам, ведра пусто брякают на коромысле. Ладные башмачки шуршат по деревянной мостовой. Не из бедных.

Я оглядываю глухие заборы. Место кажется мне знакомым. В Ясене до этого случалось бывать нечасто, но Морталь и водил меня, и так подробно описывал и показывал на знаменье улицы, что я могу пройти по ним, кажется, с закрытыми глазами. Это похоже на сон: и не знаешь, вроде, где очутился, и вроде бы здесь когда-то был…

О-па! Это же сюда привел Керин легкомысленный Тума, ученик оружейника Брезана. Да, вон резьба на воротах: бородатый Сварог с посохом и горшком. Конец посоха, упертый в землю, и угли в горшке раскрашены киноварью. Я сверяю еще приметы.

– Дубравка!

Девочка поворачивает очень нежное лицо, завиваются над бровями льняные колечки. Губки вздрагивают, а из глаз плещут узнавание и радость.

– Здравствуйте, дядя Мэннор.

Не иначе, брат одаривал сластями или даже бусами. Жаль, с собой у меня ничего нет.

– Дай, пособлю.

Девочка краснеет. А я прячу глаза, чтобы не поняла вблизи, что обозналась. Забираю у Дубравки ведра. Приноравливаюсь к ее шагам.

Должен, должен быть на богатом Брезановом дворе свой колодец. Но какая с того радость? Не пробежишься, с подружками не поболтаешь. Оно и славно. Мне же в дом путь заказан, мастер брата как облупленного знает, вокруг пальца не обвести.

– Слушай, меня, девочка, слушай внимательно.

Светлые глаза обращаются ко мне в ожидании немыслимых чудес. Во рту пересохло отчего-то.

– Дядя Мэннор, а вы с… Золотоглазой были, да? А она меня помнит? Я ей воду подносила… Когда Гарт ее драться учил.

Дубравка чертит носком в пыли, лицо пламенеет до корней волос.

– А Тума? Он меня пом-нит?..

Вон оно как. Я торопливо заверяю, что ее помнят и тот, и та, кланяться велели. Девочка, кажется, даже дышать перестает.

– Скажи отцу. Пусть в своей постели нынче не ночует. Забирает тебя и уходит. Если не из дома, так из одрины, понятно? Сказывай, дядя Мэннор предупредил.

Лицо Дубравки внимательно и серьезно. А губы кривятся.

– Повтори.

Дубравка старательно повторяет. С первого раза запомнила слово в слово. Ее бы к Морталю на выучку… ох, не надо ей такой судьбы. Вырастет, детей нарожает.

Наири… Она Золотоглазой советчица. Почти сестра. Сколько лет минуло? Я ее, видно, и не узнаю. Помнит ли Раннора? Едва ли. По чести, я тоже вспоминал ее не слишком часто. Только последние дни, во сне. Пальцы, что оставили синяки на восковой коже. Да крик: "Он живой!!"

Оторвать ее от меня не получилось. Только поэтому я теперь живу…

Я провожаю Дубравку до колодца (на меня смотрят с любопытством и даже с узнаванием, оно и к лучшему, пойдут по городу языками чесать) и назад, до ее двора. На углу оборачиваюсь и гляжу, как дочка Брезана заходит в калитку.

Дело сделано.

Может быть, прямо сейчас, исполняя свою часть уговора, Морталь спаивает дворовых холопов именитых старшин, не всех, так многих, исполчившихся на Керин за то, что не приравняла цену крови к жирной похлебке: "Солоно тебе, братец?!" А вечером холопы пойдут убивать друзей Золотоглазой. Твердо уверенные, что их послали хозяева. Твердо уверенные, что оказывают услугу, за которую наградят щедро. Даже волю дадут…

Вот что еще есть у меня: моя воля. Воля решать, что хорошо, а что дурно. Самому.

Почему же так противно на душе?

Лишь возле Ясеньки, споткнувшись на гнилой доске причала и чуть не полетев в воду лицом, ловлю: Наири. Исхитрялись родители, прятали от Дракона, переодевали мальчишкой. Она и была мне, как брат. Тянулась изо всех силенок, как я за Мэннором. Если жеребца оседлать, так самого дикого, с крыши прыгнуть – так повыше. Фиги мы с ней вместе воровали, дрались на деревяшках, лук я ей сам вырезал из орешника. Слезы вытирал. Только редко Наири плакала.

Судьбу на кривой не объедешь. Знай вовремя, что ее Избрали, что отдали Дракону – кинулся бы выручать? Вот она, заноза!

Что не ведал – ладно. Но сестру названную мне спасла Керин.

А рядом Мэннор. Горт. Незримые.

И я посередине.

Сложись по-другому, мог бы оказаться на ее стороне.

Утром будит город дикий крик.

Сперва не могу понять, отчего кричат так близко, и где я вообще-то ночевал. Выходит, как заяц – под кустом, сложившись надвое. От ночной стыни ноет каждая косточка. Прохаживаюсь, проверяя заодно, не обобрали ли? Все при мне.

Крик заплутавшей летучей мышью бьется в узких переулках. Кричат у Старшинской Вежи. Выхватываю клык и спешу туда. На площади перед старшими воротами, несмотря на ранний час, собралась небольшая толпа. Голося, колотится о створы простоволосая, кое-как одетая женщина. Двое парней лет вроде как семнадцати напрасно пробуют ее увести. Один устало и бесконечно повторяет:

– Мама, мама… Ну что вы?

Крик затихает. Женщина набрасывается на парня. Из брани выходит, что этой ночью убили ее мужа, закололи шилом. И что если сын станет себя вести, как трус, то закончит также.

– Кого убили? – спрашиваю я. Косятся на клык. Коротко отвечают:

– Мастера Радома, оружейника, – и, помедлив, прибавляют: – господин.

Я отчетливо понимаю, почему не вернулся ночевать домой.

Стою в толпе. Слушаю. Смотрю.

Толпа медленно разрастается. И молчит. Вдовица тоже замолкает.

Приводят рядного начальника Берута (Морталь емок в словах, узнаю сразу). Не иначе, подняли с постели: шуба криво сидит на литых плечах, борода всклокочена, шапка набок, глаза шалые. Баба с криком кидается ему под ноги. Стражники не спешат ее оттаскивать.

– Я не убивал твоего мужа, женщина, – говорит он.

Толпа молчит. Уж лучше б роптала – не было б так страшно. Даже страшнее, чем тогда, когда командиры требовали у рыцаря Мелдена оставить Сарт. Мелькает знакомое полукафтанье. И разрастаясь, отдается в ушах:

– …За меч убили…

– …Меч против Дракона ковал…

– Лжа, – говорит Берут.

Стражники наставляют пики.

Подхвачен стоголосым эхом утробный вой безоружной – пока – толпы.

День дробится. Он состоит из часов и встреч. И он очень похож на тот, когда Ясеню стало известно о победе Избавительницы под Сартом. Когда терпкость медов смешалась с ликованием и плачем.

Но у сегодня отчетливый привкус отравы.

В погребке полутемно и на столах выстраиваются в длинный ряд корчаги и братины. Неприметный человек ведет речь о том, что рыцарь Горт взял Сарт для Золотоглазой своими людьми и своим воинским умением. Я какое-то время слушаю, и во мне разрастается ярость. Я лишь на немного опережаю тех, кто слушает вместе со мной. Под моим кулаком вылетают зубы. Я вытираю кровь с костяшек о ноговицы.

– Неправда, – говорю я в темноту. Я уже изрядно пьян, и мне без разницы, слушают меня или нет.

А я вспоминаю, как против воли хозяина задержался под Сартом: посмотреть, чем закончится – после сидения в Багнах я должен был это сделать. Чтобы не сдохнуть или не тронуться рассудком.

Когда рати Мелдена кидались на стены, будто голодные псы, я не сомневался в победе Незримых. И понимал, что это конец всему. И когда рухнул мост и кнехты дохлыми мухами посыпались в ров… облегчение, которое я испытал, ни с чем не можно сравнить.

Я выдыхаю последнее слово. Я пуст. Я чувствую на себе уважительные взгляды. Как теплую паутину. Мерзко как! – кто бы знал…

Человечка нет. Похоже, Морталь сегодня лишился одного из лучших своих людей. Я пожимаю плечами. Что Морталь. Сегодня сам рыцарь Горт для меня ничто.

– Мэннор.

Я, как обычно, вздрагиваю.

– Мэннор, Мэннор… жених ее…

Так просто.

– Веди нас, слышишь?

– Да.

– "Прихвостней Золотоглазой" велено хватать.

– Да-а… полгорода наберется.

Меня сильно трясут за плечо:

– Я Гарт, подмастерье Брезана.

– Да-а…

– Он на левый берег ушел. Чудом. К нам ночью тоже были.

– Как к Радому?

– Знаешь уже.

Кивок болью отдается в нетрезвой голове.

– Надо людей подымать. Избавительница тебя послала?

– Нужно оружие, – подтверждаю я. – Прежде всего – оружие.

Я восхищаюсь Морталем и при этом хочу его убить. Вот такие взаимоисключающие желания. Знакомо стучат в пол.

Еды на этот раз нет. Совсем. Зато соглядатая огружают два бочонка с медом. Он щерится:

– Дармовщина. Я бы еще взял, да рук… две всего, – задумчиво оглядывает ладони.

Не могу понять, злится он или доволен. А, скорее всего, и то и другое сразу. Ветер из окошка пробует задуть горящий в масле фитилек. Мечутся по бревенчатым стенам наши тени.

– Выпьем… за Золотоглазую! – возглашает Морталь. – Я дарю ей этот городишко!

Я катаю кружку в руках, заглядывая в ее сумерки. Где-то там отражено братнино лицо. Будь оно проклято все! До дна!

– Морталь, скажи мне, зачем это все?

Соглядатай настораживается.

– Что все?

– Ну, как против К-керин к-кричали.

– А… – он довольно скалится. – Дошло письмецо.

– Горт ей не ворожил.

Морталь хмыкает:

– А-а, главное, сбрехать убедительно. Берут проглотил, и не стошнило.

– Но зачем?! – продолжаю добиваться я.

– А затем, – произносит он веско, – чтобы захотели ее защищать. Камень в огород не кинь – собаки не залают. Не твое это дело.

Я обижаюсь. Молча хлебаю мед.

– Слышь, господин Мэннор, – неожиданно окликает он. – А она у тебя умная!

– А зачем?

– А затем, что Ясень себе оставит, мимо Горта. Значит, не зря я жил.

– Что-о?!!

День завершается ночью.

Я блюю, перевесясь через подоконник, куда-то вниз, в темноту. Над Ясенем висит сырая и сладкая зниченьская ночь. Свет звезд и тонкого, едва народившегося месяца трогает черепицы, звонко кричат цикады. Пахнет влажными листьями. К этому запаху примешивается запах дыма.

Странно – вон когда еще прокричали сторожа свое ежевечернее: огни, печи гаси-ить!..

Отодвинув меня, вырастает в окне Морталь. Пыхтит, как кузнечные мехи. У меня получается поднять голову. И тогда среди переплетения крыш я вижу где-то левее Старшинской Вежи рыжий всплеск огня. Тут же колотится било.

– Брезан, – словно сам себе, говорит Морталь.

Этой ночью мы уже не спим.

Я несу на себе запах гари Брезанова подворья.

Дом деревянный, сухой и старый, выгорел до головешек. В оружейной улице живут просторно: другие постройки не занялись. Уцелела даже кузница во дворе: не ложившиеся допоздна ученики и подмастерья залили затлевшую крышу. Сам хозяин с дочкой дома не ночевал.

У меня сгорела подметка на сапоге: голой ступне щекотно и сыро. Сапога жаль. Забавно. Радом убит, Брезан лишился крова, Ясень готов лопнуть, как перетянутый лук, – а мне жаль сапога.

Я стою, упираясь лбом в шершавый яблоневый ствол. Стою долго. Наконец меня берут за плечо:

– Мэннор…

Я больше не вздрагиваю.

Я оборачиваюсь к Гарту:

– Идем.

Привратник братова дома сонно моргает.

– Открывай большие ворота! – велю я. – Приказчика буди!

Приказчик легок на помине, даже одеться толком не успел. Скачет через ступеньки в одном сапоге. Меня разбирает смех.

– Отворяй все!

Он еще не понял.

– Все отворяй и давай каждому, кто зайдет.

– Чего давать?

– Оружие! – рявкаю я. Пинаю парня в тощий зад. Он ойкает, убегая, но даже не сомневается в моем праве им командовать.

Я стою, ликующе запрокинув кверху лицо. Морозит голую ступню каменный пол. Сквозняк из неприкрытой двери дергает волосы. Но я больше не считаюсь, кто удачливей: я или брат. Потому что Ясень-лук послушно гнется в пальцах. Еще! Я хочу, чтобы он треснул!

Теперь все равно, Мэннор я или Раннор, купец или воин: я стрела, которая не свернет.

– Берегись, Мэннор!

Поворачиваю голову: старшие ворота Вежи растворяются. Блестит сталь: обычай Ясеня ходить в голой броне. Кованые сапоги дружно молотят брусчатку. Солнце раскалывается о круглые шлемы с личинами. Кольчуги начищены; поверх стражники надели еще и бахтерцы. Воплощение правосудия: сильное и неразборчивое. Всего-то два десятка, но толпа раздается перед выставленными бердышами.

– Мэннор, сюда!

Пячусь к мосту. Сбоку чей-то согласный рев:

– Бей их!

Замечаю Брезана с молотом; рядом сыновья Радома с кольями. Кто-то уже ковырнул брусчатку. Молодецкий замах – и первый в ряду стражник утробно ухает. Похоже, в живот. Если сейчас Берут спохватится, то пошлет еще. Надо запереть их на узком. Лучше всего здесь.

– Мост перегораживайте!

Волокут бочки. Пристань разбивают на доски. Чьи-то ворота сняли и теперь с бранью впихивают поперек, между каменными парапетами. Стража еще не сообразила, что их ждет.

– Стрелки есть? – голошу я. Лучники вырастают, как грибы. Я выставляю их по правой стороне. Самые ловкие забираются на парапет: сверху стрелять удобнее. Гарт и с ним полсотни, кого я вооружил утром, вклинились между мной и стражей, но пока ни те, ни другие не лезут в драку. Гарт отводит людей за укрепление. Стальная змея замерла перед входом на мост. Взгляды стражников я чувствую, как взгляд одной большой гадины.

– Брезан, гони безоружных ко мне на склад! – кричу я отряду кузнецов. – Там на всех хватит!.. – Вскакиваю на парапет, чтобы лучше видели. Набираю воздуха.

– Керин на щит!!!

– На щит!!! – согласно ревут в ответ. Вежа снова разевает пасть.

– Лучники!

Слитный треск: тетивы разом бьют в рукавицы. Стража решает правильно: разом бросается на мост и начинает рубить препятствие. Благо, у них бердыши. Озлобившись от неудачи, лучники на этот раз стреляют в упор. Двое стражников запрокидываются: точно в глаз. Теперь обратного хода нет.

Скрежет и визг железа. Почему они не стреляют? На меня обрушивается бердыш. Брезан сбивает секиру в сторону. Пудовый молот шуршит мимо лица.

– Ве-ежа-а!!

– Керин! Ясень!

Достаю стражника по голове: с парапета, как с коня. Тот закрывается бердышом, но мой меч срубает древко и кисть.

– Брезан, вперед!

Кузнец лупит снизу вверх: удар страшен неожиданностью. Изломанного латника аж подбрасывает. На площадь перед Вежей вытекает конный отряд. Выбегающие из ворот латники разворачиваются, падают на колено и ставят бердыши против конной атаки. Над передовыми всадниками – значок Золотоглазой. Слитный вопль:

– Керин!!! – и на латников кидаются с утроенной яростью.

Из Вежи хрипит рог. Берут тоже узнал значок. Боится, возьмем кром. И потому приказывает страже как можно скорее убраться в стены. Латники неохотно подаются назад. Всадники еще не решили, что делать. Их предводитель пялится на меня, как на идолище. Между нами два десятка саженей, но я не узнаю его.

– Мэннор!

Голос пришивает меня к месту. Наири!

Отступающий латник мгновенно пользуется оплошностью. Понож вминается в ногу, и я лечу с парапета.

Надо мной плывет облако, похожее на сытого кота. Подо мной скрипит и раскачивается щедро выстланная сеном телега. Сбоку прижаривает солнце. Травой пахнет. Вереском. Полынью. Дома вот так же пахнет: едешь, едешь, а все степь, холмы, распадки, и запах травы из-под копыт…

Никак я к тесноте лесной привыкнуть не мог. Как ястреб в неволе. Болотистые дебри кругом, буреломные, озерца с коричневой водой, и вдруг вересковая пустошь. Туманы. Лето жаркое и короткое, зима долгая, морозная, снежная. Только в Ясене, почитай, ее нет. И реки, как жилы с синей кровью – здесь даже представить немыслимо, что может ходить водонос от ворот к воротам и чашками воду продавать.

– Пить…

Тяжело ворочается во рту распухший язык. Я клялся не забывать. Я думал, что не забуду. И желтые камни, и улочки в садах, где зреют груши, айва и персики. И акации, и софору. И пыльные дороги среди виноградников к окоему, где синеют в тумане горы, похожие на спящих витязей.

– … Битва ль была смертельна,

чары ли тяжелы —

но придавила тело

тяжесть незримых глыб.

Щит зарастает лесом,

меч рассыпался в прах…

Кто он был – неизвестно… – бормочу я сквозь сон.

– Что, Илло? Думаешь, меня придушить и бежать?

Чувствую себя, как ястреб, которому дали хлебнуть чистого неба… а теперь оторвали от добычи и под колпачок. И каменею: неужели проговорился во сне?

Морталь ехиден, аж скулы сводит:

– И помчишься, и в ноги девице падешь… навроде коврика.

Я давлюсь вином, которым он пробует меня напоить. Морталь снисходительно улыбается:

– Дурное дело нехитрое – не ты первый… А купчишку куда? Кистенем в висок и под мост?

Не будь в моей судьбе Ясеня, я бы подумал: братец-то не сильно меня жалел. Но я держал перетянутый лук в руках, и дышал гарью Брезанова пепелища, и стоял на мосту против стальной змеи городской стражи. После этого детские счеты – кто лучше – теряют вес.

– Ты на мосту Незримого увидел? – строжеет Морталь. – Как это ты – и дал себя сбить? Да кому!

Мне становится холодно. Вокруг хлюпает ночное болото. Раскачиваются черные ветки. Я лежу животом в грязи и всматриваюсь в муть передо мной. Только что в ту сторону ушел Мелден. Горт приказывал следить за ним. Я пытаюсь ползти дальше, но не могу…

Морталь от души шлепает меня по щекам:

– Илло! Илло! Очнись же, тварь дохлая!

Я изо всех сил мотаю головой:

– Девчонка права, Морталь… С Незримыми пора кончать… Герои приходят редко… Надо использовать случай…

Тут я понимаю, что сморозил, и меня трясет смех. Морталь обижается:

– За дурака держишь, наемник?

Проворачивается боль в ноге и где-то в груди, но я все равно смеюсь и смеюсь, и смеюсь… так же, как смеялся, когда Мэннор вышиб меня пинками из дому. Чтобы невесту его не целовал…

На меня льется водопад: Морталь переворачивает кожаное ведро.

– Жарко… – раздумчиво произносит соглядатай. – Сам высохнешь. Думаешь, тебя в петлю везу?

– А то нет.

– Говорю же – дурак! – Морталь шлепает вожжами. – Такой, как ты, возле Горта живой нужен. Чтобы рыцарь твою Керин не обидел.

– Я ее не видел никогда, – бормочу я. Морталь хмыкает.

Видел – не видел, а в небо она меня выпустила.

Глава 16

Горт охотился на правом берегу Ставы, на землях Мелдена. Впрочем, теперь стоило бы называть их землями Золотоглазой?

Он все еще не верил в Легенду, но эта девчонка, Керин, ломала все установления. Да и лучше, чем сто раз услышать, один раз увидеть самому. Охота была поводом – не хуже и не лучше других. И отличной возможностью растерять лишних людей. Так что к Сарту он подъезжал с десятком кнехтов: чтобы отбиться на раз, довольно, но и не так много, чтобы перед ним сразу затворили ворота.

Орга, вороной красавец, переступил натянутую через мост цепь, и остановился. За отвором, возле утопленной в стену дверцы на верхние ярусы, сытым ужом грелся на чурбаке кнехт в сагуме без герба, с ключами у пояса. Откинувшись к стене, подставив бледное лицо солнышку, вытянул перед собой толсто обмотанную полотном ногу. Рядом лежали две суковатые палки. Другой охраны на этих воротах не было.

– Здравствуй, – сказал рыцарь.

– И ты здоров, – хромец лениво открыл желтые, как у филина, глаза.

– Как мне увидеть Золотоглазую?

– А ты кто будешь?

– Рыцарь Горт.

– А-а, – странный воин сел прямее. На его лице даже нарисовалось любопытство. Он взмахнул рукой, указывая куда-то вглубь двора: – Тебя проводят. Фари!!… Но охрана твоя останется здесь. Можешь взять двоих, если трусишь.

В Горте колыхнулась злая досада.

– А ты кто таков, чтоб распоряжаться?

– А я, – хромец встал на свои костыли и вдруг оказался высоким, – я наместник Сарта волею Золотоглазой. Шатун, слыхал?

Прибежал запыханный парнишка Фари:

– Все ездиют, ездиют на мне, кому не лень, – бормотал он.

– Покажешь, куда коней поставить, – кивнул Шатун на свиту рыцаря. – И в трапезную отведешь. А пока рядно расстели.

Бравые воины покорно складывали на рядно оружие. Шатун насмешливо зыркал.

При себе Горт все же оставил двоих: что за рыцарь без свиты. Но и этим пришлось разоружиться тоже.

– Сейчас проведут, – ухмылялся наместник, – только, благородный рыцарь, не забудь засапожный нож вытащить. И вон тот, под ремешком сзади…

Он так подробно перечислял гостево вооружение, словно мог видеть сквозь одежду. Рыцаря разобрал смех:

"Что-что, а людей эта девочка выбирать умеет. Богатая невеста, взявшая свое приданое на копье. Наместник, надо же!"

Так Горт рассуждал, идя за Фари в глубь двора. Сама спина провожатого выражала недовольство. Оставив гостя дожидаться в деревянном переходе, прилепленном к стене, он нырнул в дверцы и сгинул. Рыцарь глядел во двор.

Эта особа двигалась по галерее так решительно и быстро, что прогибался настил, и едва не сбила его с ног.

– Кто вы? Что вам здесь нужно? – сурово спросила она.

– Мне нужна Золотоглазая.

– Я Золотоглазая.

Горт опешил. Не ясно, как до всеобщей любови, но ему она напомнила озабоченного потерей урожая владетеля. Одетая очень просто, худая, лет семнадцати на вид. Было удобно смотреть на нее сверху: она не доставала теменем ему до плеча. От воина в Золотоглазой были только меч у бедра и коротко остриженные, похожие на шлем волосы. Рыцарь учтиво поклонился и назвал свое имя.

"Отан, она обрадовалась!"

Можно загородиться ладонью от солнца. Но чем заслонить сияние, плеснувшее из-под вскинутых ресниц: словно заглянул в тигли с расплавленным золотом? Испуганно охнули телохранители. Этого не подделаешь, этому или веришь, или… выкалываешь глаза.

За трапезой Горт рассматривал Избранных, пытаясь по описаниям Морталя угадать, кто есть кто.

"Красавица с рыжей косищей толщиной в руку, то и дело стреляющая в него бериллами глаз – Леська. Не спутаешь. Если бы рядом не сидела Керин, так бы в охапку и на сено… Подле серые глаза на круглом лице – Мирна. Здоровила за плечом Золотоглазой смотрит хмуро. Велем! А хорошо, что нету этой… как ее… дочки Герсановой, которую Морталь назвал жесткой, точно кольчужная проволока. Вот, вспомнил: Наири! Нету Гино, Гента, Ратмы. Флены тоже не видно. Светлобровый и тощий, конечно же, Лаймон… Шатуна Горт уже рассмотрел внизу. Гротан, как донесли, с частью Избранных ушел к Фернаху. С одной стороны, это на руку: Фернах будет сговорчивее. С другой… если Шершень успеет раньше, то и сговариваться будет не с кем. Не разорваться же!"

И еще рыцарь подумал, что телохранители съели больше, чем он: они честно пробовали все, что подносили.

Горт бессовестно пялился на Керин, делая вид, что рассматривает Леську, застывая с куском в руке: и так и этак никто не удивится. Он же упорно просчитывал: кто из этих будет с ней на переговорах? И чем их купить? И чем взять ее – меч, который проложит ему дорогу к жирному Югу и захваченному Незримыми Северу. Наслаждение было настолько острым, что рыцарь вздрогнул:

"Осторожно! Ясень уже получил отказ. Не наделать бы его ошибок. Керин нуждается в войске, причем немедленно, а старшины хотели и рыбку съесть и на сухое сесть.

Если хоть на миг допустить, что Золотоглазая на самом деле идет против Незримых, то в его рассуждениях нет изъяна, и все становится на места. И то, что она не взялась сама править рельмом, и та лихорадочная суета с набором и снаряжением войска, чем сейчас, по известиям, занимались Мэннор, и колючка Наири, и прочие Избранные, которых именно поэтому здесь не было.

Но тогда – станет ли Керин с ним договариваться без своей ближайшей советчицы, без Гротана? Жениха в расчет не берем. Во всяком случае, Горт мог посулить Золотоглазой то, что для нее действительно важно: военный союз против Незримых. Прямо сейчас…

Она созовет своих – посоветоваться. Если повезет, даже вынет Гротана из-под Фернаха. Он же скажет, что не может ждать столько. И предложит завершить переговоры в замке Вотель.

На его земле…"

Какое было над Вотелем небо! Синее, прозрачное, солнечное и ясное до рези в глазах. И под этим небом, отражаясь в гладкой, как обливные стенки жбана, воде, высились рудые стены, и мелкая ряска облепляла их сложенные из диких валунов подножия.

Мост прогибался. Каждым бревнышком подпевал копытам. Забросил работу посад, пялился любопытно, жадно, примечая каждую мелочь, каждую пустяшную диковину, выпихивая из горячего чрева своего, то мастерового в потной рубахе, то бабу с открытым ртом и младенем на руках.

А мост пел, как поет динтар всеми двенадцатью струнами, и в синем небе качался белый с золотым солнцем стяг Золотоглазой, алое ситанское и зеленое ясеньское знамена, позванивали дивы на древках.

Брама воротной стрельницы была поднята, кованая решетка высоко зависла остриями. Не успевший притомиться за короткий переход от Сарта (всего-то: бродом и с версту вдоль берега!), оршак влетел под нее, и облаком пыли пронесся по двору, деревянные, двухъярусные переходы которого едва не ломились от челяди и повевали значками владетелей.

Над подъемным мостом в цитадель чернел каменный герб: кшиша под короной. Кони крутились и вставали дыбом, ржанием привечали собратьев; рвались со сворок прирученные кшиши; псари кнутами унимали хрипнущих от лая псов.