Текст книги "Ясень"

Автор книги: Ника Ракитина

Соавторы: Татьяна Кухта
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Уж не тот ли, что лежит на земле передо мной?

Пить хотелось. В горле кололо. Я оглянулась. Медленно, как во сне, слезали с коней товарищи, шли по земле неуверенно, будто учились ходить. Ко мне подошел Тума. Его светлые волосы были встрепаны и грязны, шлем он держал на локте одной руки и лизал окровавленные костяшки пальцев другой.

– Ты что, ранен? – спросила я.

– Нет, – вздохнул он. – Разбил о чьи-то зубы, а перчатку потерял. Воды хочешь?

– Хочу.

Он снял с пояса долбленку, вытянул зубами затычку и протянул долбленку мне. Вода была муторно-теплая. Преодолевая тошноту, я сделала два глотка и вернула баклажку Туме:

– Не могу, теплая. Здесь колодец есть?

Лицо его дернулось:

– Там мертвецы, в колодце.

– Что?

– Не надо, – попросил Тума, страдальчески морщась. – Я лучше к речке смахаю, есть здесь где-то речка…

– Постой, а Керин где?

– Там, – махнул он рукой в сторону догоравших изб.

Я пошла туда…

Керин сидела на земле рядом с женщиной, одетой в холщовую рубаху, измаранную кровью. Волосы женщины были растрепанны, по худому темному лицу трудно было угадать, сколько ей лет. Женщина сидела, поджав ноги, и сухо блестящими глазами смотрела на торчащие во все стороны тлеющие бревна, которые еще недавно были домом. Керин, обхватив погорелицу за плечи, что-то говорила ей. Но женщина, казалось, не слышала. Вдруг подорвалась, но Керин потянула назад, и несчастная вновь покорно села.

Подошли молчаливые Велем и Гино. Я коснулась плеча бортника, шепнула:

– Что такое?

Гино повернул ко мне тяжелый взгляд. Знаком позвал отойти.

– У нее там дети были, – кивнул он на пепелище. – Она туда хотела… еле удержали.

Я посмотрела на оцепеневшую женщину, на Керин, на ленивый желтый огонь и поняла, что сейчас разревусь. Я кивнула Гино и быстро пошла прочь… подальше от людей, от всякого, кто мог заглянуть мне в лицо и упрекнуть, что воины не плачут. Дозорные пропустили меня без слова. Я дошла до опушки, села на землю, спиною к березе, и зарыдала. Меня трясло. Мир дрожал перед глазами, кривясь и расплываясь. Я не вытирала слез.

Меня нашел Тума. Молча протянул шлем, наполненный водой. Я зачерпнула горстями, плеснула в лицо раз, другой, третий… Ледяные струйки бежали по щекам, затекая за ворот. Не утираясь, я поднялась и пошла к веси. Тума молча шел следом.

Огня уже почти не было, только серые струйки дыма поднимались над пеплом. Несколько ратаев копались в пепелищах, разгребая еще теплую золу. Леськин Мартин и Ратма вели коней. Им помогал местный паренек, приземистый и кудлатый. Поверх груботканой сорочки на нем была богато расшитая перевязь с мечом в ножнах. Меч то и дело стукал паренька под колено, и кудлатый смешно подпрыгивал: не привык еще.

Когда парни проходили мимо, я услышала, как Мартин говорит:

– Наша удача, что сытые да пьяные. Иначе б просто не вышло, воины мы так себе.

– Да, застали… – чернявый Ратма покосился на местного. – А вы и не чесались даже…

– Мы люди мирныя, – буркнул владелец меча.

– Таких вот кнехты и любят, – фыркнул Ратма.

Парень втянул в себя воздух, подергал «яблоко» меча, поглядел букой исподлобья:

– Всех порешили… Никто не ушел. Так и надо… чтоб всех…

Пухлые губы задрожали.

– Пошли, парень, – пробормотал Ратма виновато. – Рука у тебя крепкая. Пошли, дело не ждет.

– Эй, Керин зовет, – издали звонко крикнула Мирна.

Я подошла.

– Ну что, ранен кто-нибудь?

– Да не-ет, – Тума спрятал руку за спину, – так, царапины.

– С этим – к Леське. Велем, труби сбор. Возвращаемся.

– Оружие надо снять с мертвяков, – сказал ясенец.

По лицу Золотоглазой пробежала тень.

– Да, – сказала она. Посмотрела на меня:

– Наири?

Я улыбнулась. Постаралась, по крайней мере. Мы победили, и никто из нас не убит. Разве не удача?

Она кивнула, словно отвечая моим мыслям.

Хриплый звук рога заставил отозваться коней и уцелевших шавок и подскочить копошащихся в золе погорельцев. Старший, хромая, подошел к Керин. Хотел снять шапку, да шапки не было. Тогда он просто почесал седую голову.

– Ты уходишь, Избавительница, – вздохнул он. – У тебя своя дорога.

– А вы…

– В лес. Похороним своих мертвых и пойдем. А этих… – он сплюнул и, застеснявшись, затер плевок ступней. – В лес уйдем.

– До зимы отсидитесь, а после?

Ратай посмотрел исподлобья:

– Не пущу парней. Нам весь подымать. Зачем тебе наши? Они и меча до сегодня не видели.

Парни – ушки на макушке – стали стягиваться за его спиной. Заворчали.

– А-а, – махнул старший, – пусть идут, кто хочет.

– Я с ними пойду, – от резкого хриплого голоса погорелицы вздрогнули все, а вспугнутая ворона заметалась над головами.

– Ты чего, Нэнна? Ты ж баба! – старик даже притопнул.

– Я драться сумею.

Я поняла – сумеет. Если сразу не убьют. А Керин кивнула.

– Пусть беда обойдет вас.

– Пусть вам солнце пошлет удачу, – тихо ответил ратай. – Прощай, Золотоглазая.

Костры отражались в реке, и их становилось вдвое больше. На отмели, всплескивая копытами воду, бродили расседланные кони. Из дорожных мешков достали изрядно уменьшившиеся запасы – часть их Тума под шумок, не спросив разрешения, раздал погорельцам.

– А что… мы дичи настреляем…

Я вздохнула: да какая тут дичь…

– У, пни болотные, – честил кнехтов Мелдена Ратма, выдирая из вороных кучеряшек мелкий лесной сор, – нас не побили, так ужин испортили.

Пришлось обойтись сухими лепешками и кореньями, запеченными в золе. Этих Леська с парнями натащила полно. Коренья оказались вкусными, с хрустящей корочкой, хоть Тума и ворчал, что от Леськиной еды в оленя превратится.

– Зато болтать не будешь, – отрезала рыжая.

Из сожженной веси с нами ушли трое парней да Нэнна. Девушки умыли ее, переодели в свое запасное, и оказалось, что она совсем не старая, красивая даже. Парни разобрали бахтерцы и оружие, снятые с убитых. Сейчас, когда все сидели у костров и хрустели лепешками, уже трудно было отличить своих от пришлых.

Керин сидела с нами, даже смеялась шуткам, но я чувствовала, что ей плохо, и не только из-за усталости. С трудом я увела ее туда, где были приготовлены постели. Керин вначале отнекивалась, потом все же легла, и я закутала ее плащом. Она уснула почти сразу, а я долго сидела возле, привычно вслушиваясь в ее легкое прерывистое дыхание.

От костра кто-то к нам шел. Я узнала Туму и поднялась навстречу.

– Спит? – прошептал он. Протянул ладонь: – Гляди, чего нашел.

На ладони лежала круглая, с неровными краями бляха. Что-то на ней было выбито, но что, в темноте я не могла разобрать.

– Что это?

– Знак Мелдена, – поведал Тума гордо. – Нашел, ну, там. Понимаешь?

Я покачала головой.

– Для высмотра, – терпеливо объяснил паренек. – Возьму парней, проедемся по гостинцу. Понимаешь?

Он подкинул бляху на ладони, сжал ладонь в кулак и негромко засмеялся.

Глава 10

Отведя колючие ветки боярышника, они осторожно выглянули.

– О-ой… – прошептала Леська.

Сарт был отсюда виден, как на ладони: огромный, тяжело вросший в землю увенчанными зубцами стенами, сложенными из дикого камня; из-за стен драконьими хребтами торчали ребристые крыши внутренних зданий. Вперед, на островок в середине рва, выдавалась приземистая круглая башня, прикрывавшая браму. К ней от берега тянулся свайный настил, обрываясь на полдороге: мост был поднят. Орали лягушки во рву и вороны, а разнородные стрельницы из рудого кирпича, скучась, тянулись в небо окровавленными пальцами.

Слобода перед замком сгорела: торчали уцелевшие кое-где обугленные бревна, пахло мокрой золой, вращались крылья обойденной огнем и пустой ветряной мельницы. В стороне, с яворов взлетали, как по команде, вороны, и опять тяжело опускались на деревья, недовольно крича…

На вытянутом голом суку болтались облитые смолой висельники…

Гротан посмотрел туда, и в его глазах заплясали шалые желтые искры.

– Не взять… в лоб…

Керин кивнула.

Много дней после первого своего боя продвигались они по этой земле, выдавливая, как гной из раны, кнехтов Мелдена из каждой веси, весочки, деревеньки, хуторка. Потеряли людей – и приобрели. Войско разбухало, как Ясенька в половодье, впитывая в себя мелкие отряды бунтующих ратаев.

Их начинали бояться: и если раньше кнехты могли отъезжать по десять-пятнадцать, чтобы с коня ткнуть горящей походней под беззащитную стреху, то теперь появлялись только большими отрядами и только днем.

Гротан был одним из тех, кому Мелден был обязан бунтом. И тем еще, что не мог ожидать подкрепления из Фернаха. За несколько дней мятежные ратаи уставили засеками середину Северного тракта и в нескольких местах сняли с него ряды тесаных плит – не полностью, а «изюмом», неравномерно, подстилающий же слой взрыхлили, сделав тракт непроходимым для конницы, из которой, по большей части, и состояло войско Мелдена. Попасть из замка в замок теперь можно было только окольными тропками или по порубежной реке Ставе.

Именно Гротана в веси поджидали тогда кнехты: продал кто-то – их отряд пришел около полудня, весь окружили, и начали дознание. Сельчане, замеченные в сношениях с бунтовщиком, сперва были пытаны, а потом повешены на колодезном журавле…

Гротан всегда платил долги, но когда явился с полусотней вооруженных ратаев, оказалось, что дело сделали за него.

Помогая веснякам собирать уцелевшее имущество, копая для них землянки на острове среди болота, Гротан не оставлял мысли познакомиться с Золотоглазой…

Его опыт тоже был бесценен: одно дело – насильно вбитые чужие знания, и совсем другое – своей шкурой учиться жить на пригнутой страхом земле. Керин накрепко запомнила сказанное им:

"Сверчок полевой заткнулся – считай, оно тут" – речь шла о Незримых…

Счеты у Гротана с Мелденом были старые.

Первый раз охотник был схвачен, бит батогами и брошен в замковый ров, но… кому суждено быть повешенным, тот не утонет… Гротан ушел, из мести подпалив караульню. Его взяли вдругорядь, пытали… он ушел снова. На память об этом мятежнику осталась сломанная и неправильно сросшаяся нога, отчего он ковылял и подпрыгивал при ходьбе, но он все равно двигался бесшумно и ловко, как дикий кот. И горе было бы тому, кто осмелился бы над его походкой смеяться.

Было у Гротана прозвище – Шершень. Получил он его за колючий нрав, ядовитый язык и не менее убийственные стрелы: Шершень всегда держал при себе ростовой лук из рычьих рогов, и бронебойной стрелой с пятидесяти шагов запросто пробивал дубовый щит в два пальца толщиной и любой доспех. Устоял бы под его стрелами разве сказочный орихальк, но тот был столь редок, что Мелдену – хоть продай он половину Сарта с угодьями! – хватило бы разве на поясок.

– Взятием не возьмем. Людей только положим.

Гротан сидел на плаще, вытянув больную ногу, и хлебал поднесенный Леськой суп. Лук был прислонен к сосне. Шершень косился на него, сдержанно улыбался. Золотоглазая знала причину этому… не зря, ох не зря охотник задержался, отправив их вперед.

– А на выстоянье эта зверюга год в норе просидит – не почешется. Нам бы его из замка выманить, да как?

– А вы ему Леську через стену киньте, – пробегая, посоветовал Тума. – Она рыцаря язычком в полдня ухлопает… сам в плен запросится.

Керин фыркнула в ладонь, глаза полыхнули расплавленным золотом:

– Леську… Ты хорошо ли, Шершень, замок знаешь?

Гротан почесал переносицу:

– Н-н, допустим.

– Доедай тогда.

Она увела Гротана на затишную полянку, под куст крушины (поставив Леську сторожить, чтобы за Тумой не гонялась), усадила на земле, сама села напротив:

– Давай обе руки и ничего не бойся.

Шершень осклабился, но насмешку проглотил. Протянул ладони. Руки Керин оказались сухими и теплыми.

– Думай про замок. Любой камушек, закуток, паутинка… все, что вспомнишь…

…Охотник ошалело крутил головой. Он заметил, что тени укоротились и сдвинулись, солнце жарило во всю, напекая голову. Керин все еще сидела напротив, стиснув в ладони пучок выдранной с корнем травы. Встрепанная и мокрая, как мышь, хлопала глазами.

– Н-ну-у… – хрипло выдохнул он. – Ты меня всего выпила, до капельки. Я и имя свое не вспомню.

Керин посмотрела на траву в руке, откинула, вытерла руку о ноговицы:

– Прос-ти… я не научилась… толком. Лесь! Пить…

Шершень поддержал ее за плечи:

– Леська! Клуша сонная!

– Несу уже! – и выплеснула на языкастого кувшин.

Вечером того же дня, наказав богатырю Велему сторожить крепче, выскользнула Керин из ночного лагеря… Хотя, если все пойдет как задумано, ничего непредвиденного и не должно случиться – в эту ночь Мелдену будет не до них. Да и в другие тоже.

Разъяснилось: в небе висел хрупкий молодой месяц, и тени сосен сетью накрыли прогалину. Бесшумно возник рядом серый охотник. Керин села, утопив пальцы в жесткой шерсти его загривка, прислонившись к теплому боку, а спиной упираясь в смолистый ствол…

Вбирала в себя звуки ночного леса… растворялась в нем… сливалась с кронами и корнями… уходила к Сарту, к пепелищам…

Она ощущала замок, как меч чувствует ножны…

А потом, так и не выпустив волчьей шубы, стекла в траву.

От дубов и сосен ложились на землю четкие утренние тени, а воздух между стволами казался напоенным сиянием. Сквозь откинутый полог шатра, опираясь на высокое изголовье, Керин смотрела на лес. Глубоко дышала, избавляясь от темного сна.

Стан просыпался. Раздували вчерашние угли в золе, громыхали котлами кашевары; кмети, позевывая, тянулись умываться к ручью. Сменились караульные. Кого-то громко бранил взъерошенный со сна Велем. Керин быстро опустила ресницы, услышав голосок Леськи:

– Тихо! Орешь, как пьяный кочет на заборе.

Велем окрысился, но бас приглушил. В губы Керин ткнулся мокрый край берестяной кружки. Питье было холодным и резким на вкус.

– Она скоро придет в себя? – Велем изо всех сил старался сдерживать голосище, но получалось плохо.

– Ты что! – шикнула Леська. – Нельзя. Ну, когда человек такой, это значит, его душа бродит где-то. Как цветок на серебряной нитке, – добавила она задумчиво. – А если дернуть слишком резко, нитку можно запутать или порвать. И вообще, – накинулась она на парня. – Я разве знаю? Думаешь, лечить овечек или там коней и людей – одно и то же?

– Ну-у… ты нас честишь то телками безрогими, то жеребцами перестоялыми – так велика ли разница?

– Тревожусь я. В Ясене такого не было. А тут уж в третий раз. Ну, как… этот… Незримый… пегушку съесть пробовал.

– Во второй, – поправил Велем. – Так-то она только мерзла.

– А после Казанного святилища? Наири говорила.

– Тю, рыжая. Надо душе уходить – значит, надо. Золотоглазая…

Чашка полетела, расплескивая зелье, Леська вскочила и зашипела.

– П-шла, п-шла, лиса драная! – раздался совсем близко чужой голосище: громкий, но невнятный, будто говоривший давился кашей. – Хочу – и иду-ик!

Было похоже, что рыжая вцепилась в татя когтями. Мужик орал, Леська визжала, но в то же время шум удалялся. Либо вмешалась охрана, но скорей здоровила Велем уносил за шкирки обоих. Ох, не повезло кому-то.

– Что такое?! – Керин узнала голос Гротана.

– Шершень! Девке ска… – судя по звуку, Велем припечатал крамольника о землю. И громко завернул сбегавшихся.

– Ты, мил человек, как зовешься и чьего десятка? – Шершень шумно поднял и отряхнул Леськину жертву. Тот что-то забубнил в ответ. Прорвалось: "Я мужчина!"

Керин хмыкнула, вытерла мокрую шею.

Снова заглянула в палатку Леська, решила, что Керин дремлет, и на цыпочках ушла.

– …А я ее саму хочу спросить. Раз она такая избавительница. Жниво самое ни на есть, перестоит жито. Мелдена мы в замок загнали – и ладно. Пусть сидит, а нам домой пора.

– И сам ли ты, Жаха, до такого домыслился? – нежно спросил Шершень. – Али подсказал кто?

– Мы с парнями думали. Сами!

– Тихо, – видно, Шершень надавил ему на плечо: каши в сварливом голосе стало побольше, а звука поменьше. – А с какими парнями?

– Ну, Гмыря из Студенца, Хуго… – как горох, посыпались имена и названия весочек. – Все хозяева справные, не голь.

– И дома ваши целы?

– Кабы целы, я бы в бучу не полез, – неохотно признался Жаха. – Но от хозяйства осталось. Да я, углежог, под Ясень пойду, заработаю.

Керин, наконец, вспомнила его самого: вороной мрачный дылда с намертво въевшейся в кожу угольной пылью, всклокоченной волосней и бородой под глазищи.

– Я этот Сарт видел. На него переть – это ж чистая смерть.

Керин не выдержала. Выглянула в щелку в пологе. Говорящие были, как на ладони.

– Садись, Жаха, – вкрадчиво произнес Шершень, – в ногах правды нет.

Мужик перестал топтаться и недоверчиво присел, но руки его никак не хотели пребывать в неподвижности: они то скребли нечесаное гнездо на голове, то лезли в черную, такую же растрепанную бороду.

– Выпьешь? – Шершень протянул угольщику кружку. Тот понюхал, нерешительно глотнул. Дернул ноздрями.

– А скажи мне, Жаха, были ли у тебя куры?

– Ну…

– Так были? – непонятно к чему вел Шершень.

– Были, женка держала, – сквозь зубы выдавил мужик. – Пять несушек и певун.

– А хорошие ли?

– Какое! – угольщик махнул рукой. – А певун как уклюнет – хочь домой не приходи. Хорь его съел.

– Съел, говоришь? – Гротан распрямил и потер ногу. – И что?

Угольщик оживился, даже руками замахал:

– Так я того хоря словил! Неделю ловил. И об стенку – жах!

– Хори… они живучие, – посетовал Шершень.

– От меня не уйдешь.

Гротан резко наклонился вперед:

– Так чего ж хоря отпускаешь?! Он в своем Сарте раны залижет – и опять твоих несушек драть. И если б только несушек.

Жаха немилосердно вцепился в волосы, губы его беззвучно шевелились, но оправдание подобралось не сразу. Да еще отвлекали скрип тетив да перестук деревянных мечей за деревьями. И заинтересованные лица немногих слушателей: они-то молчали, но ухмылки на рожах – не глядел бы.

– Так то… – Шершень поощряюще улыбался, и угольщик выдавил: – Так то хорь, а то… похуже. Мы в нору за хорем, а там… похуже… это… Душу загублю.

– Во, дурак – человек, – не вынеся, вмешался Велем. – С него шкуру драли – он терпит. Богов его в болото спускали – терпит. Дом спалили, жену снасильничали…

Угольщик набычился, глаза сверкнули злобой.

– Ты головой не мотай, – лениво потянулся Гротан. – Парень дело говорит. Допрежь, чем кулаками махать, примерься: в кого. Да и трус ты.

– Я-а?

– Избавительницу нам боги послали, а ты ее бросаешь. Тогда кто ты? Трус и есть.

Жаха заткнулся надолго.

Гротан не торопил. Керин знала, о чем охотник думает сейчас.

В общем, она думала то же самое: таких, как этот угольщик, в войске немного, да ложка дегтю бочку меда портит. Гнать бы в три шеи, но за ними потянутся домой другие. У каждого, почитай, под кустом детишки плачут и хлеб не скошенный. И поди объясни, что хоря надо добить в норе. Иначе все обман, пустое.

Иначе снова Незримые.

Золотоглазая встала. От резкого движения закружилась голова. Она откинула полог и зажмурилась. Велем и Гротан поддержали с двух сторон.

– Трусы дерутся лучше, чем храбрецы, – сказала Керин.

Жаха отвесил рот. Смешно дернулась борода-метелка.

– А почему? – ошеломленно спросил Шершень.

– Ну, во-первых, они очертя голову не кинутся в бой, а сначала подумают. А во-вторых, они стыдятся своей трусости. И потому будут держаться там, где другие давно бы побежали.

Шершень нацелил в Жаху прищуренный взгляд:

– Понял, борода?

– Я сяду, – Керин с облегчением опустилась на подстеленную Велемом попону. – Думаете, мне не страшно? Вот только… Волхвы из Казанного Святилища говорят, что на землях Незримых год от года рождается все меньше детей. Если мы сейчас, ничего не довершив, повернем по домам, что завтра будет?

– Ясно, что будет, – не утерпел Шершень, – Мелден вылезет из норы и переловит нас, как зайцев, по одиночке. С собаками – как меня гнали. И никаких тебе детей…

– А что, – совсем тихо продолжила Золотоглазая, – будет послезавтра? Это сегодня у нас есть хоть малая, да помощь от Ясеня. Это сегодня мы все заодно.

Она с силой провела руками по лицу, в упор взглянула на угольщика:

– Хочешь домой – ступай. Но – что до меня, то я пойду за Незримыми до озера Сумрак. Если надо, и одна пойду.

– Одна не пойдешь, – упер кулачищи в бока Велем. – Легенда легендой, конечно. И, может, мужества по ней мужикам не положено… Зато совесть моя при мне… Вот когда к дракону лезли, я тоже не верил, что выживем, – он повел плечами. – Только дракон нами поперхнулся, а Незримые и подавно… подавятся!

Раздались короткие смешки. Жаха, и тот не выдержал, ухмыльнулся.

– А еще самое время, – снова встрял Шершень, – всяким прихвостням да владетелям на кой чего наступить. Чтоб на будущее…

Углежог опять подергал бороду и возразил, уже сдавшись:

– Дык… На что его брать? Огнем сподручней закидать издаля, кто будет выскакивать – тех сложим. А самим чего лезть в пекло?

Золотоглазая вздохнула и собралась ответить, но Гротан снова опередил и ее, и вскинувшегося, было, Велема:

– Оно бы и неплохо… да боюсь я, что в поле мы против кнехтов… солома против косы, – он покрутил головой. – Да и в подвалах Сарта пленные. Их что – тоже сожжем? То-то… А есть и еще одна закавыка. Вот, скажем, спалили мы Сарт, и не стало на наших землях рыцаря Мелдена. А вон там, – Гротан махнул рукой в сторону ручья, – только перейти Ставу, и вот он – замок рыцаря Горта. Слыхал про такого?

Жаха ошеломленно кивнул. О Горте никто пока не подумал. Гротан же забил последний гвоздь:

– Если мы Сарт спалим или как иначе в негодность приведем, рыцарь Горт тебя на радостях выше себя самого поставит: петельку прилаживать не снизойдет, а вот чурбак самолично из-под ног выбьет.

Жаха тяжело выдохнул и вытер рукавом лоб. Припекало. Прямо над его головой прогудел шершень и деловито полез по стволу дуба. Велем проводил его глазами… посмотрел на Гротана… и вдруг ухмыльнулся от уха до уха:

– Так что же, Мелдена на развод оставить, чтобы Горт не влез?

– А я разве такое говорю? Сарт нам для защиты нужен. А хозяин его… – Гротан недобро прищурился и сплюнул. – Знать бы, что он сейчас делает…

Керин облизнула губы:

– Хочешь, скажу?

Глава 11

Мелден спускался в подвалы замка, к его корням – к коридорам, бог весть когда выдолбленным в земле старательными и покорными строителями. Черный, как смола, гнев, покрывал его с головой, мешая думать и дышать.

Мало того, что Мелден, сколько себя помнил, вертелся между рельмом Горта и Ясенем, как собака над ежом, а когда Мелден стал служить Незримым, то зачах путь по Ставе (а с ним пропали и пошлины!). Мало того, что годы раз за разом неурожайные, да Става норовит смыть каждую весну все больший кусок берега, а рудники под Фернахом истощаются на глазах (а новых жил все нет!).

Так вот теперь еще и бунт.

Покрутился бы Горт, несытый сосед – "Бедняга Мелден!", – поглядели бы, как он себя пожалеет, когда прижмет…

Глупцом Мелден не был. Он почуял неладное, едва только бунт начался: ведь и начался тот не как всегда…

Вместо того, чтобы разнести ближайшее поместье, развешать на деревьях управителя и стражу, а затем, по случаю великой победы, напиться и дать себя перерезать – вместо всего этого ратаи взялись воевать.

Именно воевать! И именно таким способом, которым род Мелдена всегда отстаивал свой рельм, если соседи совсем уж теряли совесть. Рыцари Сарта не искали помощи ни у людей, ни у богов. Они уходили в непролазные пущи вдоль Ставы и до тех пор кусали противника за пятки, пока он эти самые пятки не смазывал.

В точности так ратаи обошлись теперь и с ним.

Бедняга Мелден!

Он заподозрил, было, что кто-то из мелких владетелей вразумляет земляных червей (а уж из обиды или по глупости – дело десятое). Взялся искать и нашел: Рихт герба Колосья…

Стоило бы дознаться, отчего Рихт ратаям помог, но Мелден уже тогда скрипел зубами и обошелся с Колосьями, как жнец – серпом и под корень… Почти под корень, потому что сам Рихт ушел….

Теперь Рихта прозывают Шатуном – как того медведя, который босыми пятками меряет снег вокруг развороченной берлоги.

И лютует.

Мелден сжал кулаки. Сидела в его теле еще одна заноза: если Шатун не ревел, то кусал Шершень. Рыцарь иногда даже думал, что повод у этой сволочи есть.

Судьба Шершня, да и семьи его, отличалась от судьбы людей герба Колосьев тем разве, что никакого герба у Гротана – охотника отродясь не было. Не равняя с почти легкой смертью сожженных в собственной башне Колосьев – родню Гротана скормили Незримым по полному ритуалу.

Мелден не мог простить себе, что уцелели как раз те, кто не должен был. Мало того, эти двое не кинулись на рожон – мстить, как рыцарь предполагал, – и у бунта появилось сразу две головы. Как назло, действовали они разумно и между собой в согласии. Шатун – с ним-то как раз понятно! – и Шершень не глупили.

Мелден злился, но головы не терял: умные вожаки умирают не хуже глупых. Рано или поздно бунт издох бы – ратаи всегда возвращаются к земле.

Но когда его люди в Ясене донесли, что купеческий город раскошелился снаряжать войско, рыцарь почуял: беда. И нисколько не удивился, узнав, куда оное войско нацелено. Не успели в Ясене подковать коней к походу, как Мелден уже выступил с отборными кнехтами из Фернаха, где его застало начало бунта.

Рыцарь продвигался вдоль Северного тракта. Каждый день ратаи кидались на его полки из засад. Их отбивали, а по следам отряжали погоню, выжечь змеиное гнездо – жалости не было.

И все равно Мелден упорно шел на север.

К Сарту.

Дело было не в том, что Сарт родовой замок Мелдена, корень рельма и узел почти всех дорог в нем. Рыцаря вело молчаливое одобрение Незримых: они не хотели, чтобы заброшенный путь по Ставе открылся вновь – кто держит Сарт, тот и владеет путем. Войско Ясеня направится именно к Сарту. А там Мелден его и встретит.

А еще удивлялся Мелден, что Незримые боятся. Такого за два года служения им рыцарь не помнил!

Да, доносили и ему о случае с заклятым креслом. Да, и про дракона тоже рассказывали – что там кресло! Но Мелден упорно отказывался признавать за подзаборной девкой силу.

До тех самых пор, пока не учуял ее на тракте.

За собственной спиной.

А Незримые, вместо того, чтобы пылать алчностью, тонко визжали – как собаки или крысы в горящем доме. Потом произошло невообразимое: связь с Незримыми оборвалась. Мелден вдруг сделался пуст, и ничего не весило его слово, и никто не смотрел ему в лицо.

Рыцарь вспомнил, как он тогда скомкал боевую перчатку. Мелдена спас от безумия гнев, безысходная ярость, закипавшая в нем с начала бунта. Железо смялось и лопнуло, и рыцарь хотел теперь одного.

Войско Горта вот-вот перейдет границу по реке – неважно.

Шершень и Шатун отрезали Фернах, перегородив тракт засеками – пусть.

Ясень хочет восстановить торговый путь через Сарт – пыль.

Только бы добраться до ведьмы.

Он чувствовал Золотоглазую, как ножны меч: покровительство Незримых дало ему этот дар. Но само покровительство истончилось, напоминало рваный полог, сквозь каждую прореху которого прорывался нестерпимый свет. Они дали ему дар – и не дали оружия.

А потом Мелден вошел в Сарт, и его предали собственные воины.

Никогда рыцарь не испытывал еще подобного позора. И ладно бы необстрелянные новички, готовые обделаться, еще не видя врага. Нет, лучшие из лучших, которых ему удалось сохранить. Пришли и потребовали оставить замок. А иначе… Иначе они бросят к его ногам мечи, отказывая в службе – каждый воин вольно может избирать господина.

Он испросил у них одну ночь.

В замке была его надежда. Отсидеться, дождаться зимы… прибегут с поклоном. Да разве им взять его в открытом бою!

Ведьма!

…Осмоленные висельники лежали на земле. Над ними кружили разочарованные вороны. Мелден послал кнехтов… Веревки оказались аккуратно обрезаны. Кто смог подобраться через голое поле? А стрелой так далеко, от леса, не взять! И все же стрелы нашлись – на каждую веревку по одной.

Мелден вспомнил Шершня, и внутренности скрутило от ярости.

Рыцарь не велел перевешивать мертвецов. А ночью их уволокли. Мимо бдительных и чутких стражей. Оставив следы волчьих лап на память.

Да какой волк позарится на смолу?!

Мелден приказал высечь часовых. Войско взроптало.

Вороны продолжали кружить.

Только теперь над замком. Как над покойником. Гадили на стрельницы. Лучники сдуру сбили трех, остальные отлетели, а после вернулись. Карканье изматывало душу.

Кто-то сказал: "Не к добру".

Жаль, Мелден не велел вовремя выдрать поганый язык: воины болтали, как глупые бабы, вспоминали приметы, пугая самих себя. На другое утро к хозяину прибежали, размахивая упряжью, совершенно белые конюхи. Онемело пялились. Трясли ремешками. Упряжь оказалась изгрызенной. То же случилось и с кожаным верхом седел, и с деревянной основой. От дерева еще что-то оставалось, а ремни – выкинуть.

И днем, и ночью в покоях и коридорах шевелилось и хрустело мышиное воинство… гадило в еду, грызло сапоги, пояса, ремешки пластинчатых доспехов. Ткнув походней на шорох, Мелден успел увидеть колыхание серых спин, а потом мыши будто растворились.

Настойчиво, не глядя на белый день, скрипела за окнами стая козодоев – вещунов смерти. Одного из воинов укусила заползшая в караулку гадюка. Он умер скорее от страха: для крепкого здорового человека этот яд не смертелен. Почти в то же время раскричались в поварне: волк утащил с противня горячую колбасу.

Нелепица – обхохочешься.

Однако волк действительно был. Уже на дороге за стенами, подкидывая ноги, волоча в пыли за собой неудобный груз, обернулся. Нагло усмехнулся всеми зубами. Почухался задней лапой, как блохастая шавка, перехватил поудобнее добычу и потрусил за пепелища.

Так было три дня.

К ночи же четвертого пришли командиры и сообщили свое решение. Мелден выслушал, душа гнев, вцепясь зубами в наруч. А когда они убрались, вырвав его согласие, обернулся и увидел на лежанке гладкую, жирную рыжую мышь. Мышь пялилась на человека и брезгливо трепала ремешок бахтерца. Рыцарь швырнул в мышь кубком. Тот угодил в стену, потекла струйка известки. Мышь, не особенно торопясь, скрылась в норе…

Мелден шел в подвалы замка, к его корням: если уж суждено уходить, то он оставит после себя память. Незримые обглодают до конца и тела мятежников, и их души. И тогда он спокойно возвратится в Сарт. Горе победителям!

Проехалась по прорытой за века полукруглой канавке тяжелая дверь. Открылась легко, без скрипа – службу знают.

– Приведите девку… которая получше, – бросил рыцарь через плечо.

Кнехты непристойно хрюкнули.

– Дык все… хорошие, – изрек Лапа, прозванный так и за силу ручищ, и за привычки.

Мелден не стал спорить. Вошел. Никто и под страхом смерти не шагнул бы за ним.

Рыцарь зажег огрызки походен в скобах, и рудый свет поплыл по клинкам ножей, воткнутых рукоятями в щели кладки, облизал закопченные стены.

Привели и втолкнули через порог девку. Лязгнули дверью – это, несмотря на тяжесть. Девка стояла перед Мелденом на коленках, скукожась, закрываясь волосами. Сквозь волосы и рвань, что на ней была, чернели синяки.