Текст книги "Ясень"

Автор книги: Ника Ракитина

Соавторы: Татьяна Кухта
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

На пиру меня усадили рядом с Мэннором. Впрочем, пир – это громко сказано. Собрались только свои: друзья отца Миклош и Трибор с женами, сотник Вежи Явнут, Вилько – побратим, близкие родичи, челядинцы из старших – совсем немного.

И, конечно, Избранные. Пир-то и устраивался из-за нас: чтобы не ударить в грязь лицом, проявить щедрость и ум, именитым приличные, и не оказаться хуже других, что уже попировали с нами и в нашу честь. Нам все это уже наскучило, но Герсан, мой отец, старшина городских златоделов, был человек уважаемый, и отказать ему Избранные не могли.

Пир длился не первый час. Немало было выпито чар, выкрикнуто здравиц Избранным, а особо Керин – победительнице Дракона. Ее насильно усадили во главе стола, подвыпившие старшины глядели на нее, как на диво заморское, и всё норовили подлить вина и пододвинуть кусок пожирнее, Керин смущенно отказывалась. Мэннор с тоской глядел на нее поверх полной чары.

Уже заглядывал в глубокие оконца молодой месяц. Жарко закручивался над столами хмельной чадный дух, хрустели на зубах кости, бесшумно сновали за спинами челядники с ковшами и солилами. О нас забывали, речи делались невнятнее, оплывали свечки, пустели блюда. Кто-то храпел в обнимку с лагвицей, Гино и Миклош затянули песню, Явнут запустил пальцы в миску с патокой.

Керин устало склонилась над столом. Я подумала с тревогой, что не стоило ей идти сюда, первый ведь день, как встала с постели. Только вот отца моего не захотела обидеть, а еще больше – пожалела меня.

Вилько, встретивший нас тогда на воротах, поднялся, шатаясь, пить "за дочку Герсана". Потом захмелевшие гости стали упрашивать Велема рассказать, как он лазил в пещеру за драконьим зубом. Велем упирался недолго, и хоть знали все эту историю почти наизусть, слушать не уставали. За разговорами никто не заметил, как Керин исчезла. Не было и моей матери, но ей, как хозяйке дома, засиживаться за столом было не с руки.

– Люди, вставайте! Чудо!..

Не помню, так ли мама кричала, но крик этот поднял всех.

– Куна, – пробовал утихомирить супругу отец.

Мать всплеснула руками:

– Ишь, старшины! Расселись и не знают ничего. А ну пошли! – всей толпой, толкая столы и, опрокидывая лавы, гости двинулись за ней.

Отец когда-то уверял, что для жены она еще как сказать, а для полководца – в самый раз. Верно. Все бежали за матерью, ничего не спрашивая. Даже я не сразу поняла, куда она нас ведет.

Мы сгрудились у входа, пытаясь разобрать, что там деется.

В полутьме чувствовались только сдавленное дыхание, да чужие локти под ребрами – так было тесно. А мать застыла с протянутой дланью, точно указывала на дело рук своих.

Покой освещен был скудно, оттого и разобрали только, что в заклятом кресле кто-то сидит. Многим со страху примстилось – сам Хозяин. Передние попятились, давка стала невыносимая. Но мать оказалась иных похрабрее: подкралась на цыпочках к потолочной светильне и запалила все семнадцать чашек разом.

И тогда мы увидели, что в кресле, обнимая ладонями резные подлокотники, спит Керин.

После она рассказывала мне, что очень устала и решила, никого не тревожа, уйти к себе, однако заблудилась в темном доме и присела отдохнуть в первое же кресло. А потом и задремала в нем. И знай она, что кресло это заклятое, она б его за три покоя обошла. Только я ей тогда не очень поверила.

А моя мать, когда улеглась суматоха, добавила кое-что от себя. Мол, как раз побежала она на кухню Нессе кой что наказать, и как в сердце что толкнуло – покой не заперт, мало ли…

Прибежала и сползла по косяку, хвала Верпее, плошку не обронила, так бы точно пожару быть, упаси Знич. Стоит на коленях, плошку держит, и рассмотрела, наконец: гостья их, что Дракона убила, спит в кресле, и ее руки спокойно на руках деревянных. Стало быть, сняла она заклятье: ушел Хозяин. Она гостью-то тревожить не стала, а бегом насколько сил, чтобы все увидели.

Это мы узнали потом. А тогда… не знаю, как вышло, только все, будто неведомой силе повинуясь, опустились на колени. И застыли. Я лиц не видела. Только знаю, что отчаянные они были и просветленные. А Керин, должно быть, почувствовала наши взгляды и открыла глаза.

Глава 7

Большой торг обрушился на Ясень внезапно, как половодье: город еще не успел опомниться после смерти дракона и явления Золотоглазой (сгинуло в одночасье многолетнее иго, ожила Легенда!) – пированье и ликованье были таковы, что первые купцы из Ситана, заранее явившиеся на торг, сочли, что опоздали, и торг завершился уже празднеством.

Их разуверили быстро, и праздничная суматоха слилась с обычными хлопотами Большого торга, отчего у старшин, правящих Ясенем, головы болели вдвое. Прибыли, правда, были велики, но и беспокойства… сохрани Велех!

Старшины первыми ощутили похмелье от всех этих радостей: мало того, что Избранные остались живы и по-прежнему были на содержании города, так еще после смерти Дракона – конец налогу "на жертвы", который платили на землях Ясеня. Дракону, конечно, от этого добра мало перепадало, почти все оседало в казне, а теперь…

Да и Золотоглазая – не благо, совсем не благо, все равно, истинная она или самозваная. Пойдет она на Незримых – кара падет на Ясень. А не помочь – чернь взбунтуется (и так проходу ей не дают, славят и величают, а на старшин косятся…).

Словом, было от чего болеть старшинским головам, и когда на третий день торга Керин объявила, что набирает дружину, старшины воспряли духом: пусть девчонка собирает свое смехотворно малое войско и отправляется, куда захочет, и там сворачивает себе голову – только бы подальше от Ясеня, только б в Ясене воцарилось, наконец, спокойствие…

Скрепя сердце и скрипя зубами, Старшинская Вежа приняла на себя все расходы по снаряжению и обучению дружины Золотоглазой. Людей же в дружину искать не пришлось. Остались с Золотоглазой все бывшие Избранные – и парни, и девушки – объявив себя ее дружиной, а кроме них, заслышав о том, что Золотоглазая собирает войско, бросились к ней все, кто был молод и чтил Легенду.

Да эдак она пол Ясеня за собой уведет! – спохватились старшины, осаждаемые со всех сторон родителями, которые требовали угомонить непокорных чад.

Керин, однако, к выбору дружинников отнеслась очень серьезно, и многие парни ушли от нее разобиженные: надо же, не захотела взять! Никто не знал, о чем думала она, одному отказывая, а другого принимая, вышло, наконец, полсотни в дружине, не считая Избранных и самой Керин, и среди полусотни оказались и семь девушек, отчего старшины едва на стену не полезли.

Но… ладно, переживали многое, переживем и это.

В этот день, как и раньше, вся хоругвь Золотоглазой выехала в поля за городом – объезжать коней, стрелять по цели, учиться строю и науке меча. Солнце палило, как редко в червене – рубахи взмокли под кольчугами, латы раскалились, а шлемы казались так тяжелы, что в глазах плыли красные круги. Но сотник Явнут, взявшийся с двумя товарищами обучить отряд ратному делу, только покрикивал, носясь меж воинов на быстром соловом коне.

– Откуда только силы у этого морока берутся? – ворчал Тума, отражая удар Гино.

Сколько уламывал Брезана, чтоб отпустил в дружину, а тут, оказывается, еще тяжелее, чем в мастерской у мехов…

"Это тебе не груши таскать!" – явственно услышал он голос мастера Брезана и даже обернулся испуганно, словно тот стоял за спиной, а потом, спохватившись, с такой яростью ринулся в бой, что Гино шарахнулся и проорал:

– Тронутый!

Наконец, солнце почти ушло за край леса, и красные облака сомкнулись над ним. Явнут объявил конец учениям. Парни, радостно крича, посыпались в траву, и через мгновение поле выглядело так, будто на нем и вправду шел бой. Будь их воля, они бы, забыв об усталости, бросились в Ясеньку, но – с первого дня учений так было заведено, – вперед купаться шли девушки.

В этом месте Ясенька делала крутой поворот, оставляя неширокую теплую заводь. Сбросив доспехи и одежду, девушки с визгом окунались в ласковую воду. Парни, вываживавшие коней, с завистью прислушивались к этому визгу. Только Керин не бросилась сразу в реку: прежде поводила Вишенку, чтоб остыла.

Эта вороная кобылка, лучшая из пригнанных на торг, слушалась только Керин, иных кусала и лягала. Она сама на торге пошла к Керин, признав ее за хозяйку, а старшины рвали бороды, услышав цену, но заплатили все…

Керин погладила Вишенку по жесткой гриве и, наконец, сама побежала купаться…

В Ясень они возвращались строем, кони шли ровно, выгибая шеи, ветер обдувал лица всадников; Явнут ехал сбоку, покрикивая на тех, кто нарушал строй. Выглядели они так внушительно, что воротная стража едва не подняла тревогу, а разобравшись, оглушила приветственными криками, и эти крики еще долго были слышны, когда они, перестроившись по трое в ряд, въезжали на улицы.

День завершался. На торговой площади закрывались лавки, отъезжали возы, но народу было еще много. Меж людей растерянно бродил крепкий черноволосый парень в куртке из овечьей шерсти. Он явно искал кого-то и злился, что не находит – то стискивал кулаки, то фыркал, то раздраженно дергал пояс – и не обращал внимания ни на толчки, ни на нелестные замечания. И тут на площади появилась дружина Золотоглазой.

Заслышав стук копыт, парень встрепенулся. Тем временем Велем, возгордившись ровным шагом своего коня, ослабил внимание и тут же налетел на опору навеса. Навес рухнул с жалобным треском, и в рядах дружины возникло замешательство. Воспользовавшись этим, черноволосый парень в три прыжка покрыл расстояние между собой и Леськой, которая успокаивала коня, и, ухватив ее за пояс, выдернул из седла.

Оказавшись в объятиях парня, Леська замерла, а потом заорала так, что навес мгновенно был забыт. Тума, бывший ближе всех и не остывший еще от горячки боя, вырвал меч из ножен и с криком: "Пшел!" – дважды плашмя огрел парня по спине. Третий удар достался Велему, который сбросил с себя обломки навеса и неосмотрительно кинулся на помощь Леське. Велем взвыл и посулил Туму лешему. Керин, видя все это, схватилась за щеки – стыд какой! – а потом вдруг крикнула так громко и повелительно, что сама диву далась:

– Стойте!

Подчинились – больше из удивления. Керин, спешившись, подбежала к ним:

– Что такое?

– Леську крадут! – выпалил Тума.

– Дурак! – огрызнулась Леська, вырвавшись из объятий парня, но Туму это не остановило:

– Вот он украсть хотел!

Керин шагнула к черноволосому, которого уже держали за плечи Гент и Ратма.

– Мартин, – охнула она, забыв о своем командирстве.

Мартин похлопал на Керин глазами и пробурчал:

– А, и ты здесь.

Велем, одной рукой почесывая загривок, несильно ткнул его в бок:

– Как с полководцем говоришь?..

– Полководец! – огрызнулся Мартин. – Чужих невест сводит.

– Дурак! – снова крикнула Леська и влепила жениху оплеуху, опередив Гента и Ратму.

– Отпустите его, – приказала Керин. – Не трогайте.

Парни разочарованно отступили. Мартин стоял злой и взъерошенный, как еж.

– Зачем ты пришел? – спросила Керин.

– За ней, – ответил Мартин, скрипнув зубами. – Отдай. Неча ей тут околачиваться.

Леська вскинулась было снова, но Керин положила руку ей на плечо и спокойно сказала:

– Я никого не неволю, кто хочет, сам идет. Пусть Леська решает, что ей делать.

Суматоха вокруг навеса затихла уже, и вся дружина стояла кругом, даже Явнут с товарищами прислушивались, усмехаясь в усы.

– Ее отец ждет, – упрямо сказал Мартин. – Одна она у него. Что тебе, других мало?

Керин чуть побледнела, но повторила спокойно:

– Сама решит. Ну, в седло!

И пошла к Вишенке. Леська двинулась за ней, но Керин, обернувшись, тихо сказала ей:

– Останься. Поговори с ним.

– Да я… – начала Леська, но Керин, не слушая, вскочила в седло. За ней, выровняв ряды, двинулась дружина. Леська, надувшись, поймала повод рыжей Лисички и так, опустив голову, стояла, изображая крайнюю обиду. И даже не дрогнула, когда приблизились робкие шаги.

– Леська, – неуверенно сказал Мартин.

Она молчала.

– Леська, – повторил он жалобнее.

– Поди с глаз, – утомленно сказала Леська.

– Я ж как лучше хотел…

– Лучше?! – Леська сверкнула глазами. – Телок безрогий! На весь город ославил! Здрасьте, явился – невеста ему занадобилась! А где ты был, когда меня дракон ел?!

Мартин хотел, было, сказать, что дракон ее и не коснулся, но счел за благо не перечить – долгий опыт помог.

– Морок! Пес желтоухий некормленый! – кричала Леська. Потом запнулась, перевела дух и уже спокойней сказала: – Ну, вот что. Если ты Керин еще раз тронешь… не видать тебе меня, как с лягушки шерсти. А уйти я от нее – не уйду.

– Что же мне делать-то? – растерялся Мартин.

– Возвращайся. Кобыл паси. А я воевать буду.

– Леська! – взмолился он. – Я же за тебя… Я с тобой повсюду пойду!

– Ах, повсюду! А в войско – сбоишься?! Да тебя и не возьмут-то…

– Возьмут, – Мартин стиснул кулаки. – Сегодня же проситься пойду!

– Теленочек ты мой глупый! – радостно изумилась Леська и, привстав на цыпочки, поцеловала его при всем честном народе.

Слово свидетеля Наири. Святилище

Узнав, что я уйду с дружиной Золотоглазой, отец заплакал. Я растерялась. За эти недели я не раз уже видела его слабым, не раз он падал на колени, пытаясь умолить меня отказаться от моих намерений, но сейчас он молчал, и безмолвные эти слезы были страшны. А мать закричала пронзительно, как по покойнику:

– Приданое!.. Ждали-ждали, не нарадовались!.. Одним на старости лет?.. Не пущу-у!!.

Этот крик вернул мне пошатнувшуюся, было, решимость, и, вклинившись между воплями, я повторила свое:

– Ухожу.

Мать закричала еще надрывней, и тогда отец вдруг ударил кулаком по лаве:

– Молчи, Куна!

Мать умолкла и расплакалась, наконец.

– Ясонька моя, – всхлипывала она. – Зажила бы по-людски, в довольстве… Жениха мы тебе подыскали, уж такой славный…

– Молчи, – оборвал ее вновь отец. И добавил, не глядя на меня: – Думай, Наири. Решай. Твое право. Только помни, ты одна у нас…

Этим разговором все не кончилось: хватило слез, проклятий и уговоров. И другим дружинникам было не легче, а порой и тяжелее. Белобрысый Тума, с которым я сдружилась за время болезни Керин, жаловался мне:

– Ну ладно, сирота я, подвалило человеку такое счастье, так что б ты думала? Мастер Брезан не пускает. Все, мол, воевать пойдут, а кому оружье ковать? А я же вижу, он и сам бы ушел. Ну да я его уломаю…

Керин жила по-прежнему в нашем доме, но почти не появлялась. Может, сильно уставала, а может, не хотела встречаться с моими родными. Мать как-то бросилась ей в ноги, умоляла не отнимать единственную дочку. Случайно оказавшись при этом, я едва не сгорела от стыда, а Керин растерялась, побледнела: многие валились перед ней оземь, кто из преклонения, кто в ожидании чуда, а она все не могла к этому привыкнуть. Отстранив неловко мать, она убежала наверх, в свою горницу. Поднявшись следом, я увидела, что она лежит ничком на широкой, покрытой сунским ковром лаве.

– Керин! – вскрикнула я, испугавшись. Она вздрогнула, приподнялась на локтях, обратив ко мне бледное горестное лицо:

– Наири… Объясни мне, зачем это? Почему это так?

– О чем ты? – тихо спросила я, хотя и так понимала – о чем.

– На колени… Славят… Возвышают… Будто богам, будто… – она задохнулась, не договорив, упала ничком в ковер.

– Не надо, – я неловко погладила ее по голове: только с ней и училась я нежности…

Керин лежала недвижно, потом вдруг села, глаза ее вспыхнули, словно поймав солнечный луч из оконца.

– Я собираю войско. А куда я поведу его? Куда? Мне доверились… А я не вижу пути. Знаю только, что будет страшное… – Оборвав себя, она обернулась ко мне: – Наири… Может, и вправду лучше тебе остаться? Здесь покойно… А я ни счастья, ни покоя дать тебе не смогу.

Мне показалось, что холод сжал сердце, хотя в горнице было натоплено.

– Ты… гонишь меня? – спросила я первое, что пришло в голову. Глаза Керин широко раскрылись, но она молчала. – Что ж, – я все сильнее ощущала ледяную боль в сердце, – гони. Ты имеешь право на все, ведь ты спасла мне жизнь. Только лучше бы тогда меня убил дракон.

– Наири… – Керин закрыла лицо руками. – Я же не хотела… обидеть…

Что-то оборвалось во мне. Внезапно для себя самой я обняла ее за плечи, ощутила, как они худы и тонки под грубой курткой, и с отчаяньем сказала:

– Керин, прости меня! Прости, сестра…

Керин резко подняла голову:

– Как? Как ты назвала меня?..

– Сестра, – растерянно повторила я.

Губы Керин задрожали, лицо искривилось, как перед плачем. Но она не заплакала. Только сказала:

– Я думала, у меня никого нет. А у меня сестра…

– Ты смеешься, да? – горько спросила я.

– Глупая… Я так рада, что ты со мной.

– А сама прогоняешь, – мне было хорошо от ее слов.

Керин покачала головой и сказала почти по-детски:

– Я не буду больше…

Мы долго сидели молча, и я чувствовала, как ее теплое плечо касается моего.

– Наири, – сказала она вдруг спокойно и твердо, как говорила при старшинах, – пойдешь ты со мной в Казанное Святилище?

Так это было внезапно, что я растерялась:

– Да… Но только зачем? Женщин туда не пускают…

– Пустят.

И, помолчав, добавила:

– Я хочу говорить с волхвами.

Мне было жутко. Нечасто приходили сюда даже воины-мужчины, а уж женщины… Но Керин бесстрашно шла вперед, и мне нельзя было отступать.

Метелки трав били ее по коленям, по подолу холщовой рубахи; оттягивал пояс меч, – но она все равно будто летела, едва приминая траву босыми ногами. Последний луч солнца сверкнул на бусинах головной повязки, и Керин вступила в пахучую сырую темь, словно погасла. Как я испугалась за нее: будто предвидела сердцем нашу дорогу и страшный ее исход…

Мы шли. Старые ели шуршали над нами, протягивая лапы, точно костлявые высохшие руки. Бороды мха свисали с них, и серая разорванная паутина качалась на ветках. Густая слежавшаяся иглица устилала землю, изредка сверху тяжело и бесшумно падали капли. Лес был тихий-тихий, будто спящий – день с его звонким ветром остался сзади, словно боясь потревожить синий мохнатый сумрак, поселившийся тут.

Тропинка вела нас вниз, петляя между стволов, а потом исчезла, растворилась в поросли густых папоротников, и мы увидели три костра – негасимый огонь Громовникова Яра. Темный, обомшелый, почти врос в землю бог пожаров и сеч. Оплели подножие дикие травы, растрескался, покрылся морщинами каменный лик. Но все так же яро и давяще взирали пустые глазницы, и губы были черны – или это сыграли шутку блики огня?

Мне стало зябко: неужто, Керин пришла просить помощи у грозного бога, неужто склонится перед ним, как склоняются издавна воины, положив на стесанный камень меч?

Она прошла мимо.

Темнота леса внезапно отступила, исчезла, и глазам открылось в сиянии солнца Казанное Святилище.

Оно походило на холм, сложенный из грубо тесаных каменных плит, и не верилось, что человеческие руки могли сотворить такое. И разве человеческие руки изукрасили стены резьбой и знаменьем – красками, которые не смогли одолеть ни непогода, ни время? И уж верно не человеческие руки зажгли в нишах по обе стороны ворот негасимые костры, отражавшиеся в темной воде озера, подобно огненным глазам божества…

Здесь, у Казанного Святилища, волхвы избирали жертвы Дракону. И как ни была я привычна принимать с усмешкой знаки слепой веры, но тоже ощутила трепет и страх. Вернулись ко мне легкий дождик и ежащиеся под ним четыре десятка парней и девчонок – испуганных, растерянных… и я среди них. Вокруг стена стражников в железе. И бродят меж до срока оплаканными и в душе похороненными закутанные в медвежьи шкуры волхвы. Неведомо, по каким приметам отбирая десяток жертв. А за одним из волхвов след в след шагает глашатай Старшинской Вежи и царапает ножом бересту.

Потом нас повезут в закрытых повозках в Ясень, чтобы прилюдно надеть браслеты Избрания и объявить нам о вечной благодарности города. И мне понятно, что словами о высоком долге прикрыта подлость, и я не могу изменить ничего, никого не могу спасти. Только сделать, как сделала, добровольно отдавшись Послам Дракона. И умереть, как умирали за меня…

Озеро преградило нам путь, но у самого берега качался челн. Со дна его поднялся служка, молодой еще, в серой рубахе до пят. Недоумение отразилось на заспанном лице, когда он разглядел нас. И немудрено: мы пришли с пустыми руками, без даров и жертв, да и женщин в капище не пускали, алтарь Верпеи Пряхи был дальше в лесу, на холме.

Прежде чем я успела задержать Керин, она легко сбежала по обрыву и остановилась перед служкой, придерживаясь, чтобы не упасть в воду, за ракитовый куст. От ее движения по обрыву потекли струйкой мелкие камешки. Служка проводил их испуганным взглядом. Затем так же испуганно уставился на Керин.

– Вы заблудились, что ль?

– А разве это не Казанное Святилище?

– О-оно…

– Ты перевозчик? Перевези нас туда.

Схватившись в ужасе за щеки, я клубком скатилась к озеру. И вовремя. Служка ошалело замахал руками, пошатнулся и с плеском рухнул в воду. Керин прыгнула в челн и схватила служку за руку и пояс, едва не отправившись за ним. Я подскочила, и вдвоем мы выволокли беднягу. Весь вымокший, сидел он на дне челна, стучал зубами, а я взялась за весло.

Святилище приближалось с каждым его взмахом, и хотя не видно было ни души, мне все чудился чей-то пристальный взгляд.

Днище заскребло по песку. Берег здесь был низкий, заросший травой. Керин первой выбралась из челна.

– Спасибо тебе, – сказала она вконец онемевшему пареньку. – Сними рубашку, мы выкрутим. Нельзя же в мокром…

Служка выскочил на берег, опять замахал руками и испуганно оглянулся на мертво молчащее Святилище.

– Плывите назад! Накажут!

Я готова была последовать его совету, но Керин покачала головой:

– Нет. Спасибо тебе.

И ободряюще улыбнувшись ему, пошла к воротам. Ворота распахнулись сами собой, я бросилась вслед за Керин, а служка, подобрав мокрый подол, побежал за нами. И едва он пересек порог, ворота захлопнулись. Стало темно, так темно, что я не различала впереди Керин. Служка посапывал за спиной, и вдруг семь огней вспыхнули перед нами, и, заслоняя их, встали семь темных фигур, недвижных, как изваяния.

– Что вам надо, женщины? – прозвучал, будто ниоткуда, гулкий холодный голос.

Глаза привыкли понемногу: я уже ясно различала Керин. Прояснились очертания низких сводов и хорошо теперь были видны волхвы – рослые длиннобородые старцы в медвежьих шкурах. Керин перед ними казалась совсем маленькой.

– Я пришла спросить, – сказала она громко.

Волхвы шевельнулись, и прозвучал тот же голос:

– Ты явилась к богам без даров и с оружием, женщина, и еще смеешь спрашивать?

– Это же Золотоглазая! – крикнула я, и сама убоялась своей смелости.

– Перед богами все равны, – бесстрастно ответил голос, и только сейчас я поняла, что говорит старый волхв, сжимавший в руке посох с рычьими рогами наверху.

– Мой меч, – тихо сказала Керин, но голос ее, как гром, разнесся под сводами, – мой меч освящен кровью Дракона, чудища, которое никогда уже не сможет убивать невинных. А дар мой – вот он!

Она протянула руку, и черным блеском сверкнул на ее ладони тяжелый браслет Избрания. Волхвы невольно подались вперед.

– У какого же бога ты хочешь просить защиты?

Керин вскинула голову:

– Мне не защита нужна, а знание.

Волхвы переглянулись и, несмотря на их суровую бесстрастность, почудилось мне, что они растеряны и возмущены.

– Дерзкая! – старший волхв шагнул вперед, ударил об пол тяжелым посохом. – Ты требуешь посвящения, доступного лишь немногим!

Волхвы качнулись, полукругом обступая нас, и мне стало страшно. В испуге я оглянулась: служка исчез.

Что делать? Кого звать на помощь?..

И тут загудели шаги – справа, где терялся во тьме коридор. Потом выплыло и стало приближаться блеклое пятнышко света. Шел высокий прямой белобородый старик, неся в ладонях ярко горящую плошку. На плече у старика, часто мигая, сидела седая сова. Да и сам он был похож на сову – круглоглазый, с хищным крючковатым носом. Мне показалось, что он стар, как мир.

– Остановитесь, – и услужливое эхо повторило его голос так громко, что пламя на жертвенниках заколебалось, а волхвы, будто очнувшись, разомкнули круг.

Старец подошел к Керин, и она бесстрашно взглянула в его спрятанные под седыми бровями суровые глаза.

– Чего ты ищешь здесь? – спросил волхв.

– Цель и знание.

– Не тяжкой ли будет ноша?

– Я не одна ее понесу.

– Есть тяжесть, которую не разделишь ни с кем. Ты можешь еще уйти.

Керин молчала. Колебалось пламя в плошке на ладонях волхва.

– Не могу, – сказала Керин.

На мгновение он склонил голову.

– Идем.

Керин шагнула за ним, и тут неведомая сила сорвала меня с места и толкнула вперед:

– Я с тобой!

Волхв обернулся, сова завозилась у него на плече, хлопая крылом. Я вздрогнула от режущего взгляда.

– Ты разделишь с ней все, – сказал он тихо. – Даже то, что ни с кем не захочешь делить. Но не сейчас.

Эти слова будто пригвоздили меня к месту.

Керин ушла вслед за стариком, и другие волхвы сгинули куда-то. В пещере наступила гулкая тишина, такая, что, казалось, слышен был шорох пламени, и почему-то именно сейчас мне стало страшнее, чем прежде. В растерянности я оглянулась, и тут откуда-то из темноты вынырнул давешний служка.

– Пошли, что ли, – прошептал он, озираясь. – Покуда все спокойно…

И впрямь все было спокойно, и ни души не встретилось нам, пока он вел меня по подземному коридору. Как облегченно вздохнула я, оказавшись, наконец, снаружи! Пусть седенькие тучи затянули солнце, и холодный ветер рябил воду, – все равно это лучше было, чем ледяной жар священных огней!

Я села на траве у прибрежных кустов. Служка устроился рядом, подобрав осторожно полы рубахи, чтобы не испачкать. Это выглядело смешно, но я не смеялась: эта рубаха у него, наверняка, была единственная.

Все мои мысли были сейчас с Керин. Даже странные слова старого волхва меня не тревожили, отошли куда-то. Время тянулось. Солнце будто застыло на небе.

– Однако, храбрые вы, – пробормотал служка, и я взглянула на него с удивлением: еще здесь? Он сидел, придерживая мокрый подол на растопыренных пальцах, и смотрел на меня с боязливым любопытством. – Ведь забили бы посохами. Непременно забили бы, если б не дедуня.

– Утешил, – проворчала я. – Это кто – дедуня?

– Ты разве не знаешь? Он же самый старый в Святилище! Самого Винара помнит, Сварогом клянусь! – служка оживился, замахал руками, забыв о мокрой рубахе.

Я ему не очень поверила, но перечить не стала. Спросила только:

– Разве он тебе родич?

Парень опешил, разинул рот. Помотал головой:

– Не-ет, что ты. Он меня служению учит. И… добрый он.

– Так это ты привел его? – догадалась я, наконец.

– Угу…

После этого парень почему-то замолк. Я пыталась его еще расспрашивать, но добилась только одного: что имя ему Лешек. Мне надоело допытываться, и оба мы долго молчали.

Вдруг странный звук донесся от ворот, будто порвали струну. Служка вскочил, я едва успела обернуться и увидела, что ворота разошлись, и в створках стоит Керин. Она сделала шаг, другой, спотыкаясь и пошатываясь, как ослепший человек, который впервые пытается идти.

Застыла.

Только ладони были чуть протянуты вперед.

И глаза неподвижно смотрели за край леса, на солнце – не видя.

Мы с Лешеком одновременно подбежали к ней, подхватили под руки. Она словно и не почувствовала, что мы рядом. Осторожно, как больную, свели мы ее по берегу к челну и усадили. Она повиновалась, не говоря ни слова, и видно было, что душа ее далеко. Лешек греб, а я придерживала Керин, обняв ее за плечи, иначе она неминуемо выпала бы. И, когда днище зашуршало уже по песку, Керин вдруг, склонив голову ко мне на плечо, тихо, одними губами проговорила:

– Не все враждебно, что черно, и Мертвый лес еще не мертв…

– Что?! – встрепенулась я, но она уже смолкла, вновь оцепенело глядя в никуда.

Я хотела теперь лишь одного – увести ее поскорее отсюда.

Мне казалось, что вдали от Святилища она быстрее очнется от этого дурмана. Не сразу я заметила, что Лешек идет рядом, а на вопрос мой, не хватятся ли его волхвы, он ответил сумрачно и дерзко:

– Погодят.

И так мы продирались втроем через чащу, то теряя тропинку, то вновь находя ее. Путь показался мне бесконечным, а Керин все никак не могла очнуться, и это меня больше всего пугало. Наконец, мы выбрались из тени священного леса, и солнце засияло прямо над нами. Через поле наметом мчался в нашу сторону всадник. Когда приблизился, я узнала Туму.

– Насилу отыскал! – крикнул он, спрыгивая в траву. – Вести есть… – и осекся, взглянув на Керин.

– Говори, – поторопила я.

Тума перевел дыхание.

– В землях Мелдена… бунт… – выдохнул он, не отрывая глаз от Керин.

– Что?!

– Бунт, говорю…

И тут произошло чудо. Керин, мгновенно ожив, твердо шагнула к нему:

– Что за бунт, Тума? Кто принес вести?

– Купцы из Туле… – Тума перехватил повод солового. – Говорят, подвладные взбунтовались. Кнехты веси жгут…

Керин вскинула голову, вздохнула отчаянно, будто в последний раз.

– Вот и все, – сказала она почти беззвучно. – Вот и все. Поспешим.

Тума отдал ей повод коня, подставил колено, и она легко вскочила в седло.

Я оглянулась на Лешека. Он застыл, жмурясь от солнца.

– Пошли, – сказал мне Тума.

Керин пустила коня рысью. Когда мы отошли, я еще раз взглянула на Лешека. Он вдруг топнул ногой, вцепился руками в подол рубахи и с треском ободрал его чуть ли не до колен. Потом отшвырнул тряпку, в три прыжка догнал нас и, не говоря ни слова, зашагал рядом. Тума фыркнул было, но я ткнула его локтем в бок. А Керин на соловом коне была уже почти неразличима в лучах солнца.

Конец 1 части

Глава 8

Слово свидетеля. Горт.

Сражения выигрывает осторожность.

Если бы у меня не было герба, я приказал бы сделать его и выбить на нем эти слова. Но герб у меня уже есть и известный, а слова эти, невесть от кого услышанные в детстве, я храню глубоко и ни с кем не делюсь ими.

Совсем не потому, что боюсь обвинений в трусости, о нет. Тот, кто обвинит меня в трусости, не заживется на этой земле. Просто эти слова – ключ к большинству моих поступков, а раскрывать их кому-либо я не собираюсь.

Да и некому.

Отец, умерший двенадцать лет назад, был единственным человеком, который мог потребовать у меня откровенности. Впрочем, как говорят волхвы, надо идти с чистой душой к божеству.

Но бог, которому я поклоняюсь – Отан – не требует искренности, он требует крови и получает ее достаточно, чтобы не забывать меня в дележе жизненной добычи. Кстати, все, кто живут в моих владениях, обязаны поклоняться тому же богу, с непокорными – разговор короткий…

Ничто так не помогает управлять людьми, как поклонение единому богу и подчинение одному хозяину. А хозяин – я…

Я всегда ценил эти утренние часы.

Слуги пока что не знают, что я наловчился просыпаться на час-два раньше, чем обычно, и не беспокоят меня до назначенного времени. Право, иногда можно подумать, что не они служат мне, а наоборот – с такой настойчивостью требуют они соблюдения ритуала. А ведь это дело достаточно утомительное и часто не оставляющее времени для размышлений. Поэтому размышляю я сейчас, утром, в постели, пока день еще не втянул меня в свою суетливую круговерть…