Текст книги "Ясень"

Автор книги: Ника Ракитина

Соавторы: Татьяна Кухта
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Дом показался мне хоть и обширным, но странно низким, тесным. Я удивилась. Одно – коли оставить его в раннем детстве и через много лет вернуться. Но с моего отъезда и трех месяцев не прошло!

Мать и служанки кинулись мне на шею и плакали так, что едва кольчуга не заржавела. Едва удалось их успокоить. Я отпустила ясеньцев из моего отряда до вечера – отведать родных, остальных расставила в караулы и назначила смену. Истопили баню. Меня, как командира, вопреки обычаю, пустили на первый пар. Служанки только ойкали, разглядывая мои шрамы. Из бани я вышла распаренная и утешенная, а под вишнями и абрикосами в просторном саду, дающими широкую тень, уже накрыли столы. Отец мой Герсан всегда славился хлебосольством, но в этот раз выше головы прыгнул. Еще один такой пир – и запасы в доме кончатся. Поди накорми полусотенную ораву. Надо хоть за прокорм платить: деньги на это в Сарте выданы. Сидели за столом со мной отец, Брезан, двое мастеров-оружейников, товарищей Брезана и трое моих десятников. Жадно слушая о том, что происходит в городе, я даже про еду забыла.

Прямо в чашу упал, забрызгав меня вином, перезрелый абрикос. Я вытерлась лежащим на коленях полотенцем, неприятно розовые пятна остались на полотне.

Помянули Мэннора.

А Брезан речами отчетливо подталкивал меня к тому, чтобы моим отрядом с его поддержкой все же взять Старшинскую Вежу и передать Ясень под руку Золотоглазой. Очень уж рядный начальник залютовал. То ли зниченьское солнце ему голову напекло, то ли другое что в голову ударило. Приговорить, что для Керин Сарт взял Горт! Я подавилась и закашлялась, брызнули слезы.

– Врага за спиной не оставляют, – мастер от души стукнул меня по спине. Будь я тем врагом – мог и хребет сломать. Зато кусок в горло проскочил. Брезан же сверлил меня синими глазами исподлобья.

Что войско не на пустом месте делается – это я понимала. И что Сарту без поддержки не выжить. И про врага за спиной тоже. Мелдена нет. Чего проще: сговорятся рядный начальник Берут и рыцарь Горт. Вор всегда пуще других кричит. Но…

– Не могу я ничего без Керин решать, – уперлась я. – Пойду к Беруту с посольством…

До этого Герсан и Брезан цеплялись один к другому, как кошка к собаке (отец считал, что голытьбе нельзя воли давать и на законную власть руку подымать нехорошо и опасно), – но тут дружно схватились отговаривать меня, неразумную. Отец упирал на то, что и сам, хоть и старшина златоделов, а из Вежи ушел, чтобы не стать заложником. А меня Берут непременно заложницей возьмет, и тогда не спасет никакое чудо. Они так наседали, что я уши заткнула. И локтем сбросила со стола глиняную миску с малосольными огурцами. Посудина раскололась, крикуны угомонились и стали договариваться, как действовать. По всему следовало известить Керин.

Вечером воротились воины-ясеньцы из моей полусотни. Были они веселы, и каждый под мышкой держал по полуведерному бочонку. Если им верить, парни спасли от разорения виноторговца, за что были пожалованы. Пришлось объяснения проглотить. В Ясене найдутся соблазны почище медовухи. Я прогнала вояк умыться ледяной водой и сменить караульщиков.

В самый темный час ночи, когда предутренний сон особенно крепок, десяток из моих пяти (а также я, Брезан и его подмастерье Гарт, то и дело краснеющий, как девушка) стали готовиться к отправке гонцов. Кмети надели темное и намазали сажей лица; сняли доспехи; подогнали каждый ремешок – чтобы даже случайно не выдать себя предательским звоном. Я тихонько смеялась, вспомнив, как Явнут, обучавший хоругвь перед походом, вывел нас в дубовую рощу над Ясенькой. Вернулись ко мне ароматы листвы и прели, сквозные тени, посеребривший поляны свет полной луны… Я стояла, вжавшись в шершавую кору дуба-великана, передо мной, хорошо видные, а особенно, слышные, три «вражеских» витязя сговаривались напасть на потешный стан.

– Подкрадемся неслышно! – Двинулись с места. И сразу же на всю рощу раздался топот и залихватский кольчужный звон…

Смешно-то смешно, а нам головой наложиться, случись такое.

В небе над Ясенем висел похожий на лунку ногтя месяц. Беленая, словно печь, городская стена казалась под ним голубой. От стены и от стрельниц падала угольная тень. Дул ветер, плыл с лугов запах отавы, мешаясь с запахом мела и земляного масла: через неравные промежутки горели походни на забороле. По гребню стены неспешно вышагивал часовой. Разумеется, мастер-оружейник выбрал самую низкую стену: ее давно не латали, на кирпичной кладке имелись глубокие щербины. Мы рывком перескочили открытое пространство и укрылись в тени. Тревоги не прозвучало. Наверх прямо от наших ног взбегала кирпичная лесенка. А то; если осада – через стрельницы камней и смолы не натаскаешься.

Трое воинов, погодив, пока часовой повернется спиной, взлетели на забороло. Приложив ребром ладони по шее, подхватили, не дав упасть, и бегом понесли вниз. Вместо него сразу же пошел в сторону воротной стрельницы мой человек. В темноте издали отличить его от стражника нельзя было – росту и стати с караульщиком одинаковых, шлем и кольчуга ясеньской работы. Между тем гонцы тоже взбежали на забороло и, прижимаясь в тени зубцов, споро размотали прочные веревки с крючьями, накрученные на пояса. Закрепили крючья в щелях, подергали. И с едва слышным шорохом нырнули за стену.

Только уйдя в кривые щели ясеньских переулков, я поняла, как долго не дышала.

В Якубовой слободе гонцы до рассвета купят коней и побегут на Сарт. Часа на четыре опередив возможную погоню. Писем я им не давала, заучили наизусть; пошли пятеро – для надежности, один да домчится, обскажет все сестре. Пусть она решает. А я согласна с Брезаном: "Врага за спиной не оставляют".

Для меня начиналось самое тяжелое – ожидание. Попытки выторговать все же то, что нужно Сарту для обустройства, и войску для похода на север, попытки договориться с Берутом. Не оттого же он лютует, что мы в Сарте Мэннора, его посланца, завернули. Опомнится, торгашеская душа. Старшины всегда чуяли выгоду и никогда из-за гордыни или гнева ее не упускали. Как же наивна была я… То ли Беруту и впрямь сильно наступили на любимую мозоль, только все мои благие намерения натолкнулись на глухую стену.

Ну какая, скажите, крамола в том, чтобы купить два десятка возов, овес, муку и зерно, скобяной товар, плотницкий и столярный инструмент? С поруки отца продавцы со мной говорили, и говорили вежливо. Но торговать не желали. Намекали: "в Ясене не только уши у стен имеются, прознает Берут – отступнику не жить. Вот замиришься с ним… али вовсе его скинешь…" С Золотоглазой готовы были договориться, когда она придет в Ясень, со мной – никак. Эх, видно, ни на что я не гожусь, зря на меня Керин надеялась.

Даже Брезан до поры отказал мне. Что было у него готового – отобрали старшины, а становиться к горну сейчас, когда такое творится в Ясене, мастер никак не хотел. Я чуяла, что он лукавит, хочет настоять на своем. А поделать ничего не могла. Да и выковать меч или сделать хороший доспех – требуется время. Один Мэнноров управитель (прочтя письмо хозяина), с дорогой душой готов был мне помочь, но… и он распахнул передо мной как веником выметенные склады.

Я заикнулась, что можно сбегать в Ситан. И отец, и Брезан надо мной только посмеялись.

– Рядный начальник город укупорил, как бочку. Ну, перекинем вас за стены или за брашно с караулом договоримся. А что после?

А Брезан добавил обидное:

– И кони через стены лазить не умеют.

Один же из моих десятников, Дей, так и пышущий здоровьем (щеки распирали лицо, а тело – рубаху), поглядел на меня, как на дурочку, и стал загибать толстые пальцы:

– Ага, сбегаем. Две седьмицы конно туда, три обратно (с грузом не разгонишься), да и там надолго застрянем – Ситану с Ясенем ратиться не с руки. Как раз до грязника воду в ступе протолчем. А в грязник какой поход… на печь залечь да в потолок плевать.

Дома я после этого оставаться не захотела. Отец в защите от возможных грабежей мог положиться на крепких приказчиков, моя же полусотня самочинно заняла Гостиные терема с пустыми нынче складами, поставила там коней и благополучно отразила бы всех, кто вздумал нам навредить. Но таковых не сыскалось: к тому времени мастер Брезан достроил на площади перед Старшинской Вежей вал (из мешков с песком, бревен, досок, старых телег и даже снятых с чьих-то домов дверей), заложенный после позорного бегства вежевой стражи – чтобы снова не выскочили. По валу этому время от времени постреливали из крома, но как-то без особой охоты.

– Славусь, Меш! – вопили горожане лучникам, стоящим меж зубцами. – Неужто стрелите в брата?!

Рядный начальник Берут исхитрился послать гонцов к городским стенам с приказом поворачивать камнеметные машины в сторону города. Похоже, от полного отчаянья. Машины по Ясеню выстрелить уже не могли: у половины молитвами расторопного Брезана оказались перерезаны жилы, другие, вмазанные в кладку, можно было развернуть разве со стенами. Решетки на окнах лавок и домов были опущены, тщательно запирались двери, ночью темные улицы казались мертвыми, да и днем – не очень живыми. Тянулось великое ясеньское противостояние. Трудней всего было мне выдерживать косые взгляды ясеньцев и вопросы, отчего я не беру город. Горожане свято верили, что не могла Золотоглазая прислать меня с "убийцей и зверем" Берутом мириться и посольство водить. Тетки ловили на улицах моих воинов и чуть глаза не выцарапывали, подначивая на битву. В конце концов мы сели в Гостином Тереме в полное сидение (спасибо, отец с мастером-оружейником не оставили нас без еды, а колодцы в теремах были свои). Кроме Старшинской Вежи, за рядой оставались еще оружейная башня и городские стены. Караулы заперлись по Берутову приказу в стрельницах и ждали нападения. Но ничего не происходило, и стражники дурели от летней жары и скуки, не зная, чем себя занять.

Мы – ждали.

На седьмой то ли восьмой день с нашего появления в городе раным-рано – зевающие сменщики караула только-только повылезли на стену – заполыхали стога на повороте Северного Тракта. Это был знак, что идет Керин. Едва густые дымы выросли в небо, моя полусотня и люди Брезана с молчаливого попустительства стражников захватили ворота Триглавы и открыли их подошедшему войску…

* * *

Плакала Наири. Частью от облегчения: она-то все думала, как сестре скажет, что Мэннор на ее глазах утонул… и даже тела не сыскали – кто-то куда-то увез… А тут слегка оголодалый, но живой и здоровый Мэннор загораживает широкими плечами от сердитого взгляда Керин.

– Я вас что – посылала город брать? – тихий голос Золотоглазой был пострашнее любого крика. – Посылала за оружием, посылала за посольством… – она поглядела на стиснутые кулаки. – Нам воевать с Незримыми – а всякая собака за подол хватает. Если идти на север, то немедля! А какое теперь немедля, тут весь зничень про… – Керин с размаху саданула кулаком по бедру и охнула. – Видеть вас не могу!

С высоких расписных потолков укоризненно поглядели на собрание лазоревые птицы с человечьими ликами. Дорогое цветное стекло в окнах глотнуло солнечные лучи; свет затопил пол, и брызгами покрыл стены, искрясь и ломаясь веселкой на чеканной посуде и резной мебели.

В Гостином Тереме стало тихо, и Наири зевнула. Всю ночь она ждала знака от высланных за стену дозорных, да потом еще на ворота побежала чуть не впереди всех.

– Ну что, – пробасил Велем. – Утро вечера мудренее?

– Нет! – отрезала Керин. – Зачем было Берута в осаду брать? Врагов мало?

– Ну-у, – степенно начал мастер Брезан.

– Ага! Его вот, жениха твоего, в речке топят, а мне кланяться? Да отойди же! – колючка ткнула кулачком опешившего Мэннора.

Лицо у Керин вытянулось, и рот открылся. Командиры зашумели.

– Он в Заставной просидел, седьмицу под замком! – выкрикнул из-за спин Леськин жених Мартин. – Мы его оттуда взятием вынимали!

Керин растерянно крутнула головой.

– Был с нами Мэннор, – сказал Брезан удивленно. – Сам его видел – как вот счас. Ты не бойся, друже, мы убытки тебе возместим.

Мэннор втянул воздух.

– Все, потом! – Керин опустилась в кресло. – Велем!

Волот выступил вперед.

– Посылай по свежим пяти десяткам на каждые ворота! Столько же на Оружейную башню. Здесь оставь два десятка. Остальных вокруг Вежи. Половина сторожить, половина отсыпаться. Явнутова сотня в Веже полная?

– Как же, – хмыкнул мастер Брезан. – Полнадесять на мосту сложили, пятеро в погребе сидит, а четверть сотни Вежа в начале зниченя погнала подати собирать.

– Мастер Брезан, а сколько людей у тебя?

– Полтыщи будет.

– За тобой общинные амбары и медоварни. Караулы по улицам. И сотню отряди нашим в помощь.

Мастер кивнул.

– За час до заката жду тебя здесь. И твоего отца, Наири. Все. Все свободны. Наири! – Керин зевнула, прикрыв рот ладонью. – Выспишься – ищи поддельного Мэннора. Бери людей, сколько нужно, хоть весь Ясень переверни. К Громовникову дню я должна знать, кто он, кем послан, когда появился и куда исчез.

…С коня рвать груши куда как удобно – прямо к носу свешиваются отягченные ветки. За неимением корзины клал Тума груши в шлем. Но тут зашелся лаем псище. Хлопнула, выбив пыль из забора, калитка, и шкворень сунулся едва не в живот. Хорошо, лошадка, напугавшись пса, отскочила.

– Ах ты!! Опять ты!! – орал дядюшка Сартон. – Только зажил спокойно! Ка-ра-у-ул!!

– Ну, я караул, – слегка приврал Тума и откусил от груши ладный кусок. Сладчайшим соком брызнула мякоть.

– Ну, язва синяя! Ну, пень болотный! – причитал толстяк. – Ну, пусть бы лимонницу али гнилку, да подавись ими! Но керайну за что?

Тума сглотнул, вытер липкий подбородок:

– Так, дядь Сартон, самая вкусная.

Наири в сторонке давилась хохотом. С Тумой по городу ездить одно удовольствие. Голодной не останешься. Хотя мог бы руки и придержать. Она коленями сжала бока Белогривого, подъехала:

– Ну, будет. Сколько твои груши стоят?

– Им цены нет, – буркнул дядюшка Сартон.

– Так уж… – хмыкнул Тума. – С мастера Брезана полкоровки содрал за пяток.

– А ветки? – вскинулся садовник. – Ветки не ты обломал?

– Вообще мы по делу, дядь Сартон, – сказал Тума. – Выборных собираем со всех концов. А поскольку ты мастер знатный, хоть и бука…

Садовник хлопнул очами:

– Вот привязался! – кинул он в сердцах. – Кто меня выбирал? Ты меня выбирал? Вон пусть голытьба кричит. А у меня дело.

– А Золотоглазая велела тебя доставить непременно.

Дядюшка Сартон побледнел и вроде даже спал с лица.

– Она тебя хорошо запомнила.

– Да что… да когда… – проблеял несчастный.

– Так перед тем, как Дракона убили, ты ее грушами угощал.

Шкворень брякнулся о мостовую. Наири бросила на Туму сердитый взгляд: это ж удар хватит мастера… Белобрысый лишь ухмыльнулся.

Чуть только причитания садовника заглохли вдали, безобразник подставил шлем спутнице:

– На, от души отрываю. А то ты смурная последнее время что-то.

Наири сердито вгрызлась в мякоть, сок потек по подбородку. На сладкое тут же прилетела оса.

– Станешь тут смурной, – промямлила Наири, разом жуя и отгоняя насекомое, – ношусь, как собака, кругами, а толку чуть. Мэннор этот треклятый уже ночью снится.

– Влюбилась, что ли? – пробормотал Тума небрежно. Наири подавилась косточками. Парень стукнул ее по спине. Заглянул в шлем:

– Ешь скорее! И руками не маши – кони пугаются.

Выловил и сам в два укуса уничтожил огромную желтую грушу. Облизал ладонь. Огляделся в поисках подходящего погребка, наугад ткнул шлемом.

– Зайдем?

– Тума, ты серьезным бываешь?

– А надо?

– Времени день всего остался – и ничего.

Тума сжал конские бока коленями:

– За мной!

…Сарай одуряюще пах сеном, сквозили сквозь щели в крыше солнечные лучи. Сухие травяные вороха были раскиданы по всему чердаку. Внизу довольно жевали кони.

– Я тут от Брезана прятался, – вздохнул Тума. Откупорил баклажку. Перебив сенной дух, густо запах мед.

– На.

– Осы налетят.

– А чего тебе своих бояться?

– Ну, спасибо.

Наири вытянула ноги, откинулась, подложив руки под голову, уцепила зубами травинку.

– Ты, Тума, помолчи, а то я собьюсь. Был один человек. Мэннора… брат, – выдавила она, наконец. – Но мне тогда казалось, они непохожи. Да Раннор… он скорей бы дал себе руку отсечь, чем Мэннором прикинулся.

Ладонью зажала Туме рот, боясь, чтобы все же не встрял, а то она смутится и не доскажет.

– Он пропал давно. Потому что я… Неважно. Если это он. Вдруг вынырнул ниоткуда и исчез. Из Ясеньки вытянули… живым. Гарт нырял. А дальше… сыскался сердобольный человек на берегу. На мосту-то еще дрались, Гарт не хотел своих кидать. И с концами. Что я Керин скажу?

Тума высвободился, с мрачным выражением облизал горлышко долбленки.

– Это и скажи.

– А если не он? Любой мог прикинуться. Лишь бы собой видный, да высокий. Волосы покрасить нетрудно… – рассуждала Наири.

– Нетрудно.

– Но мастер Брезан его вблизи видел. Ладно, в бою обознался. Но привратник в доме его признал. И приказчик признал. Склады оружейные открыли! Не понимаю…

– А ты ищи, кому это нужно. Ну, чтобы Керин за Незримыми не пошла.

– Мэннору. Спит и видит, как ее в доме запрет.

Тума захохотал.

– Ты чего? Я все перепроверила. Мартина допросами замучила. И тех, кто с Мэннором в каменице от Берутовых воев отбивались. Никак не вышло. Сперва, его с обозом промурыжили: то ось полетит, то конь раскуется. А тут от Берута грамотка: "Взять и ко мне".

Она устало выдохнула.

– А этот, в Ясене, за Керин кричал. Одному рожу разбил даже. Когда тот сказал, что мы не сами Сарт взяли.

– Правильно разбил, – кивнул Тума. – Ищем дальше. Он же не морок – в дымовую трубу не улетел…

Выборных от концов – кузнечного, литейного, бондарного, стекольного, красильного, суконного и прочих – привели к присяге возле Казанного Святилища в вечер зниченьского полнолуния.

Кстати, кричали и Мэннора. Припомнили, и как тушил горящий Брезанов дом, и как раздавал оружие, и как вел народ на Старшинскую Вежу. Радовались, что не утонул. И не порезан кметями Берута.

И мастер Брезан, и златокузнец Герсан, отец Наири, и старший волхв Святилища, приобщенный тайны, положили правду ясеньцам не раскрывать. Потому купец славословия выслушал молча и должность принял.

Говорили еще, под клятву над кощунами из Святилища выходил сам дедуня (сова то и дело махала крылом, умащиваясь на костлявом плече). Попенял Лешеку, беглому в войско ученику, а Золотоглазую обнял, сказал:

– Будь крепкой, девочка.

Так ли, нет, но за выборными признали власть.

Все ждали от Золотоглазой очередного чуда: что нашествием крыс или воронов изгонит низвергнутых Старшин, так и застрявших в Веже. Вороны собирались в стаи, пролетали, натружено крича. Под горло подкатывала осень. Восковыми слезками точились дни.

Золотоглазая долго говорила с мастером Брезаном и распорядилась послать каменотесов и плотников отстраивать пепелища.

Великое сидение старшин продолжалось. Казна была при них, и жалованье стражникам выплачивали исправно, но на кой оно ляд, если закончились запасы меда и пива, да и хлеб подходил к концу. Стражники ходили по заборолам злые и раза два выстрелили в толпу под стенами, скорее для острастки, потому что не попали.

Тут как раз и подошли глашатаи. В указе коротко говорилось, что ежели старшины не выйдут за стены Вежи в течение дня и не займутся делами своих лавок и мастерских, то все оные будут отобраны от них и их семей в пользу города.

Что началось в Веже, словами не выскажешь: мало-мало почтенные не повыдирали друг другу бороды. Особенно лютовал Берут. Накануне он еще твердил, что без именитых Ясеню никак не справиться, сто вот-вот сама Золотоглазая придет на поклон, а вместо Золотоглазой явился в Вежу отец Наири, Герсан.

Бывший старшина златоделов пришел объявить волю новой ряды и нисколько не опасался, ни что убьют, ни что возьмут в заложники: бодливы, да безроги. Гнев Берута обернулся на него. Колотя посохом в каменные наборные плиты, плюясь, орал:

– А все ты… Да, небось, ты… Надоумил! Да Наири, дочка твоя, при этой девке – так без мошны тя не оставит!!.. У, сова желтоглазая! Всех перехитрила, Незримыми застращала. И подстилкой под Горта легла… Где они, те Незримые?!!..

Ну, тут уж рядный хватил. Герсан послушал-послушал… Одежды от Берутовой слюны отер и ушел. Это словно сорвало заслонки. По одному, и по двое-трое, и помногу сразу бежали отставные старшины спасать имущество. И волшба не понадобилась.

Была дана сотнику Старшинской Вежи Явнуту то ли Проком, то ли Зничевой дочкой Мегурой способность уходить от беды: хоть на пяток минут всего, да разминуться с пролетевшим ножом или сварливой женой. О нем даже поговорка в Ясене пошла: пропал Явнут – беги! Вот и теперь, заходя в любимую комору рядного начальника Берута (бывшего теперь) сотник Явнут (тоже бывший) знал, что надолго задерживаться не стоит. Положил на стол ключи, степенно поклонился:

– Прощевай, государь. Ухожу.

– И тебе прощевай, – отозвался Берут. – Все ушли?

– Я последний.

– Ну что ж…

И так он сказал это "ну что ж", что все нутро в Явнуте заныло – только выучка не позволила с места побежать.

Быстрым шагом миновал он знакомые палаты и переходы, жалея, что слишком уж их много. Увидал, что впереди дымком колеблется воздух. Подумал на жару, но свернул все равно. Цокая подковками сапог, сбежал по сходам. Громко отзывалось в пустых хоромах эхо.

Попались Явнуту навстречу только двое. Первого, служку, нырнувшего с расписным сундучком в боковой переход, хотел сотник окликнуть, да опомнился и губы сжал: не при службе теперь. А второго, Мэннора, купца ситанского – да кто ж нынче не знает?

На пыльной площади перед воротами ждала со свитой Золотоглазая. Явнут подошел, бросил обземь бобровую шапку:

– Ну что, ученички? Без хлеба оставили?

– А ты цыплятами, цыплятами, – хохотнул кто-то из толпы. – Вон сколько высиживали!

Бывший сотник поискал глазами говоруна:

– Иди сюда, прыткий! Я те не при девицах объясню!..

Керин спрыгнула с Вишенки, бросила Ратме поводья. Они с Явнутом поглядели друг другу в глаза и обнялись.

– Ну, чай, теперь со всеми в Ясене перездоровалась, – с уважением оглядывая ее, сказал Явнут.

– Кто мне дорог – со всеми.

Золотоглазая наклонилась за сотниковой шапкой, подняла, отряхнула от пыли:

– В войско ко мне пойдешь?

Он как бы равнодушно пожал плечами:

– А и пойду. Тряхну стариной. Только как бы моя половина…

– Да мы ее уговорим, – прогудел Велем.

Все легко, весело рассмеялись.

После говорили, что были знамения.

Что, чуя запах недоброго дыма, вставали свечой, захлебывались пеной хрипящие лошади. Что выли собаки в окрестных дворах: и задирая голову, и приклоняя к земле – на покойника и на пожар сразу. Выли так, что у человека волосы на голове подымали шапку…

Потому как, вовсе спятив от злобы, выжег бывший радный начальник Берут Старшинскую Вежу – сердце Ясеня – дотла. Щедро полил земляным маслом лари с утварью и пергаментами, и резные дубовые перегородки, и старинной работы гобелены с доселе яркими птицами о человечьих головах; рассыпал дрова и уголь, сложенные у печей…

И времени минуло недолго, как вышел из Вежи, попрощавшись с Берутом, сотник…

Словно не человек се чинил, словно пожрали Незримые Берутово сердце: потому что такое не по силам крепко обозленному, но одному…

Напор жара выдавливал из рам дорогое стекло, лопались, как глаза, черепицы на крышах, и оборотились в дымовые трубы лестницы. Будто в горне, ревело и ярилось за крепкими стенами пламя…

Керин бежала, как во сне: когда бежишь – и все равно не движешься. Открытого огня еще не было, но дым затянул пеленой и сделал смутными палаты и переходы. Першило в горле, хотелось разорвать ногтями грудь, чтобы выпустить дым наружу.

Она бежала, сдерживая рвущийся кашель, оступаясь, скользя по бесконечным натертым плитам…

Бежала на затихающий безмолвный зов…

Знамененные по влажной штукатурке, тронутые старой копотью печей, растекаясь в дыму, парили над ней люди-птицы, заглядывали в глаза:

"Дурочка! Прочь! Не поздно…"

Лестницы свивались в клубки. В них особенно тянуло жаром и земляным маслом. Им, казалось, пропитались и стены.

Жар становился ощутимее. Трепетные язычки облизывали стенные решетки. Дубовая дверца впереди была захлопнута, и насмешливо скалилась из скважины хитро сплетенная головка ключа. Медь через рукавицу ожгла пальцы. Переломился стерженек. И тогда Керин, не раздумывая, рубанула по толстым, окованным железом доскам своим мечом.

Мэннор лежал в беспамятстве среди треска и шипения. Тяжел, а время подгоняло. Керин ударила его по щекам, голова качнулась, но он даже не вздохнул глубже. Она кольнула его ножом. Боль привела Мэннора в себя.

– Идти можешь? – Золотоглазая подставила плечо. Мужчина сперва шатался, но с каждым шагом двигался увереннее.

Но лестницы были уже сизыми от дыма. Пламя ревело и билось внизу, облизывало языками сразу прокоптившиеся стены.

Третий ярус. В окошко?

Ров вокруг Старшинской Вежи – городка в городе – засыпали много лет назад. Окошки глядели на замощенную площадь. Прыгать – почти верная смерть или увечье. Золотоглазая повела жениха, казалось, наугад. Они сделали полукруг по теремам и вышли к глухой стене.

– Отойди.

Керин замахнулась и ударила. Руку едва не вывернуло, ослепила боль. Но кусок стены выпал наружу, и они смогли вдохнуть – известка, тина, вода…

– Помоги!

Мэннор помог невесте скинуть кольчугу, подкольчужник. С сапогами и рубахами она справилась сама. Видя, как неловко движутся его пальцы, просто рассекла его тяжелое облачение мечом. Приладила меч в ножнах за спину, затянула на груди ремешки. Огонь почти облизывал спину.

– Давай.

– П-плавать… не умею.

Женщина сорвала оберег: камешек на кожаном шнурке, надела Мэннору на шею:

– Это из Мертвого леса.

Мэннор вздрогнул и шагнул в пролом.

Когда во сне ты должен ступить с высоты, думая, что разобьешься, опасаясь и желая, заставь себя шагнуть – и теплая ладонь воздуха подхватит и понесет медленно и все быстрее и быстрее – не вниз, а вверх, как птицу. Но то сон. А сейчас они летели вниз, и над головами сомкнулась вязкая, густая, противно зеленая вода.

А потом они плакали, обнявшись, стоя на коленях на мелководье. И к ним бежали и не могли добежать. И Керин так и не спросила, что привело Мэннора в Старшинскую Вежу. И запах копоти сливался с запахом реки. А наверху кричали лебеди.

И бежала, бежала к далекому устью, смывая все, холодная по-осеннему вода.

Видимо, услыхав людские молитвы, впервые за зничень пошел дождь. Меленький, легкий, он шуршал, лопотал и пришепетывал, покрывая моросью город, и к тяжелому запаху гари, особенно ощутимому здесь, в доме Мэннора, вблизи пепелища Старшинской Вежи, примешался живой запах листьев и мокрой земли.

Слетела с плеча дедуни насквозь промокшая встрепанная сова, вцепилась когтями в деревянную спинку кровати, встряхнулась, как пес, веером брызг окропив лицо спящей Керин. Дедуня тоже был мокрый, рубаха посерела донельзя, с длинной бороды и волос, прихваченных ремешком, стекала вода. Керин вскинулась – и улыбнулась. Волхв поманил крючковатым пальцем, сова стыдливо сорвалась и вернулась к нему на плечо, виновато защелкала клювом в ухо.

– Лежи, внучка.

Она замотала головой. Дедуня взял с табурета у постели – чтобы легко было дотягиваться – чашку с молоком, и Золотоглазая, как наяву, увидела цветные ниточки запахов сваренных в молоке зелий, тянущиеся к его ноздрям. Старый волхв довольно крякнул:

– Умелица твоя Леська. Кончится война – возьму ее в ученицы. Пей.

Керин отважно выхлебала холодную горькую жидкость. А потом, несмотря на протест дедуни, натянула верхнюю рубаху и сапоги.

– Возьми плащ, дедушка.

Он улыбнулся. Поднял с подоконника плоский кожаный сверток:

– За этим звала?

– Я сама. Тяжело.

– Я стар, але ж не немощен.

Керин пырснула. Испуганно оглянулась. Мэннор не проснулся – он ровно и глубоко дышал во сне.

Они миновали переднюю с прикорнувшей у стола Леськой (старик усмешливо поглядел на соломинки, застрявшие в рыжей косе). Прошли мимо прислонившихся к косякам наружной двери и спящих стоя стражей во двор со службами и через калитку в невысокой каменной ограде попали в маленький сад, полого сбегающий к Ясеньке и причалам.

Дедуня, с совой, смирно нахохлившейся у него на плече, ступал легко и ходко и больше всего напоминал сейчас Керин столб дыма в ясную погоду, вдруг сорвавшийся с трубы и поплывший в воздухе.

Они сели на скамьи в чуть покачнувшейся лодке. Старый волхв посмотрел на сверток в руках, потом – неодобрительно – на небо: тучи над его головой расползлись, открывая голубой лоскуток. Осевшая морось вспыхнула легкой радугой.

– Усердна твоя сестренка, – произнес дедуня то ли одобрительно, то ли нет, любуясь струями Ясеньки. – Только пусть живых ищет, а не мертвых. Так ей и скажи.

Золотоглазая вздрогнула.

– Это ты про того, кто город на меня взвалил? Не утонул, значит… – она озорно улыбнулась. – Да Наири сказывала. Они с товарищем, похоже, рекой, на Ситан, ушли. Берут к тому времени уже распорядился Ясень закрыть, брамы опустили и цепи на реке подняли. Перекрыли русло надежно – большой лодье не пройти. А лодчонки проскакивали… Двое мужчин в такой было: один кулем лежал на дне, другой с шестом. Сказал: на свадьбу к родичу, в Лодейную. Но от них и так уже на три версты вином разило. Стражника завидки взяли, вот и запомнил, – Керин покусала нижнюю губу. – Ниже в слободе этот, что на ногах держался, телегу купил. И пропали.

– А запомнили… покупателя?

Она отрицающе качнула головой:

– И все равно – не Незримые.

– И слава Велеху, – дедуня отжал бороду; хрустнув косточкам, потянулся. – Не за этим же выкликала?

Лицо Золотоглазой с пятнами чуть подживших ожогов залилось густым румянцем. Она невольно бросила взгляд на сверток на коленях волхва.

– Дозволяешь? – дедуня развернул кожаный покров, выпуская на волю книгу. Полыхнули свежей кровью яхонты оклада, мягко заструился жемчуг. Коричневые пальцы дедуни дрогнули. – Открывала?

– Там нет отравы, – угадав его мысль, безнадежно сказала Керин.

Легко листались страницы. Старый волхв молчал. Потом все так же молча устремил глаза в сторону Ясеньки, в сторону дергающихся, густеющих туманных нитей. Снова начал накрапывать дождь, рябью пробегая по реке.

– Легенда, – сказал дедуня. – В Святилище тоже есть, но не такая полная. Откуда она у тебя?

– В доме нашлась, – Керин взяла гримуар на колени. Открыла на том месте, где была вложена между страниц полузасохшая ветка шиповника с одиноким багряным цветком. Брови дедуни всползли под ремешок, которым он прихватывал волосы:

– Мэннор шутки шутит?

И по лицу Керин сразу понял: нет, не Мэннор. Встревоженно завозилась на его плече, захлопала крыльями сова.

Воительница вела рукой по обрезу, и на пальцах оставалась золотая пыльца.