Текст книги "Потрясти сахарное дерево (ЛП)"

Автор книги: Ник Вилгус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Я узнал некоторые лица, но многие остались мне не знакомы. Джордж, Жасмин и

Лиза были организаторами, знали всех и теперь просили нас перейти на парковку

скейтпарка, так как время нашего разрешения истекло.

– Ты действительно хорошо поѐшь, – сказал Джексон, пока мы шли через

толпу, ища Билла и Шелли.

– Спасибо, – ответил я.

– Это было потрясающе, – добавил он.

– Уверен, ничего похожего на марши в Бостоне, – сказал я.

– Не принижай себя, – настойчиво произнѐс он. – Ты всегда так делаешь, и

мне это не нравится. Это действительно потрясающе для центра Тупело, Миссисипи.

У вас, ребята, есть яйца, я должен отдать вам должное.

– Это начало, – признал я.

Мы нашли Билла и Шелли у их грузовика.

– Спасибо, что пришли, – сказал я. – Хотя не знал, что вы собирались.

173

Потрясти сахарное дерево. Ник Вилгус

– Мама сказала, что я должен прийти, – сказал Билл, пожимая плечами. – Ты

неплохо справился с гитарной партией.

– Спасибо, – ответил я.

– Вы будете в вечерних новостях, – отметила Шелли. Это мысль то ли пугала

еѐ, то ли впечатляла, я не мог сказать.

– Почему бы вам не пойти познакомиться с парой крэковых шлюх и другими

моими друзьями? – предложил я.

Билл рассмеялся.

– Хорошо, – сказал он.

– Спой ещѐ одну песню, дядя Вилли, – попросил Эли.

– Может, позже, – ответил я.

Мы провели ещѐ час на парковке, разговаривая и представляя всем Билла и

Шелли.

Вдруг рядом появился репортѐр из WTVA с видеокамерой, спрашивая, хочу ли я

дать интервью. С интервью всегда разбиралась Жасмин, потому что она была хороша

в этом, знала, что сказать, обладала уверенностью, шармом и кучей энергии.

– Я так не думаю, – сказал я, пытаясь вспомнить имя мужчины. Я часто видел

его в новостях.

– О, да давай уже, – сказал Джексон.

– Я плох в таких вещах, – сказал я.

– Я всего лишь хочу задать пару вопросов, – сказал репортѐр, улыбаясь с

надеждой.

В чѐм дело? – спросил Ной, не понимая разговора.

Я объяснил, что они хотят взять интервью.

– Он ваш племянник? – спросил репортѐр.

– Он мой сын, – ответил я.

– И он глухой?

– Да.

Его глаза зажглись как у акулы, почуявшей в воде кровь.

– Вы не против, если я спрошу о нѐм?

– Спрашивайте, – поторопил Джексон.

Я посмотрел на Билла, ища помощи, поддержки, что-нибудь.

– Ты должен это сделать, – отозвался Билл.

Повернувшись к репортѐру, он сказал:

– Вилли мой брат, и он отличный отец. Его сыну Ною исполнилось десять лет в

этом июле. Он хороший малый.

– А ваше имя? – произнѐс репортѐр, возясь со штативом и устанавливая камеру

на место.

– Я не пойду на чѐртово телевидение, – сказал Билл. – Но вам следует взять

интервью у Вилли. Он мой брат, и мы поддерживаем его от начала и до конца.

Я почувствовал, как что-то застряло у меня в горле, когда услышал эти слова от

Билла. Я почувствовал, будто ждал всю свою жизнь, чтобы услышать их от него.

– Сделай это, – убеждал шепотом Джексон, наклонившись к моему уху.

Ты хочешь быть на ТВ? – спросил я Ноя.

Он засиял, демонстрируя свои жуткие зубы.

– Или мы оба, или никто, – сказал я репортѐру, кладя руки на грудь Ноя и

прижимая его ближе, как талисман.

– Отлично, – с широкой улыбкой ответил он, делая последние приготовления

камеры, а затем вытащил большой микрофон.

174

Потрясти сахарное дерево. Ник Вилгус

– Начнѐм с проверки, – сказал он. – Просто назовите своѐ имя и возраст, имя

своего сына и его возраст, чтобы я мог проверить свои показатели.

Он поднѐс микрофон к моему лицу.

К этому моменту вокруг собралось много любопытного народа, и я вдруг сильно

занервничал. Джексон отошѐл в сторону, показывая мне поднятые вверх большие

пальцы.

– Меня зовут Вилли Кантрелл, и мне тридцать два, – сказал я. – А это мой сын

Ной, ему десять.

Репортѐр посмотрел на своѐ оборудование, сально улыбнулся, а затем встал

перед камерой, держа нас троих в кадре.

– Почему вы сегодня здесь? – спросил он, быстро поднося микрофон к моим

губам и отводя взгляд в сторону, пока я отвечал.

– Сегодня мы здесь потому, что устали от того, что ААС сравнивают нас с

нацистами, ворами и лжецами и всеми подобным. Мы просто люди. Я отец, а это мой

сын. Я не хочу, чтобы мой сын стыдился того, кем является его отец. Мы хорошие

люди. Мы такие же, как все остальные. Я не хочу, чтобы ААС каждый день говорили

людям, что гомосексуальные родители – это плохие родители. Мы не плохие

родители. Мы не лучше и не хуже других родителей. Если ААС хочет выходить в

прямой эфир каждый день и врать насчѐт членов гей-сообщества, что же, у нас есть

право бросить им вызов. У нас есть право рассказать о себе правду.

– Ваш сын глухой? Верно?

– Да, – сказал я. Он ждал, что я продолжу. Не зная, что сказать, я заговорил

немного бессвязно. – Я отец-одиночка. Я заботился о своѐм сыне с того дня, как он

родился. Мы через многое прошли вместе. Я и мечтать не мог о лучшем сыне. Я очень

сильно его люблю, и мне больно слышать, что ААС говорит о гомосексуальных

родителях. Если это действительно Ассоциация Американской Семьи, почему они не

поддерживают меня и не помогают? Почему они всегда принижают нас? Ненависть —

не семейная ценность. Ложь об однополых семьях – это не по-христиански. Кому-то

нужно указать им, что они говорят о настоящих людях с настоящими жизнями, и что

их слова оскорбительны для таких людей, как я и мой сын.

– Если бы вы могли обратиться к ААС, что бы вы им сказали? – спросил

репортѐр.

– Я бы сказал им прекратить лгать, – прямо ответил я. – Если бы я сказал что-

то из того, что говорят эти люди в своих радиопрограммах, моя мама вымыла бы мне

рот с мылом. Она научила меня уважать других людей, не врать о них.

– Вы не думаете, что их репортажи справедливы?

– Они не новостная организация. Они озвучивают личные мнения, вот и всѐ.

Почему бы им не выйти сюда и не поговорить? Чего они так боятся? Они выходят в

эфир каждый день, говорят своим слушателям всякий мусор о гомосексуалистах. Что

ж, мы здесь! Почему бы им не выйти и не поговорить с нами и не выяснить, какие мы

на самом деле? Они боятся?

Репортѐр улыбнулся.

– Какие проблемы у вас были, как у родителя-гея, воспитывающего глухого

ребѐнка? – спросил он.

– Когда ты гомосексуальный родитель, каждый день – это вызов, – сказал я,

говоря ожесточѐннее, чем намеревался. – Люди смотрят и сразу предполагают, что с

ребенком жестоко обращаются в семье. Их не волнуют факты. Они относятся к вам

как к подделке, будто вы не настоящий родитель, будто у вас даже ребѐнок не

настоящий. И люди сочувствуют вашему ребѐнку. Они сочувствуют. Будто вашему

ребѐнку было бы намного лучше, если бы вы были натуралом. Будто для ребѐнка есть

175

Потрясти сахарное дерево. Ник Вилгус

какая-то разница. А когда у вас ребѐнок с особыми потребностями, как Ной, глухой

ребѐнок, всѐ намного сложнее.

– Что насчѐт его матери?

– Она недавно умерла, – ответил я.

– Мне жаль.

– Я могу спросить, что произошло?

– Я бы не хотел об этом говорить, – сказал я.

– Понимаю. Значит, сейчас вы заботитесь о нѐм сами?

– Я заботился о нѐм всю его жизнь. Я всегда был отцом-одиночкой.

– Должно быть, это было сложно.

– И да, и нет. Смысл в том, что мы протестуем против ААС потому, что они

говорят, что заботятся о семьях. Ну а как же моя семья? Как же мой сын? Как же я?

Как можно говорить, что вы хотите защищать семьи, когда вы побуждаете родителей

отрекаться от их гомосексуальных детей, когда вы разрушаете семьи и разделяете их?

Единственная причина, по которой мы сегодня здесь, в том, что они называют себя

Ассоциацией Американской Семьи и говорят, что они христиане. Что христианского в

распространении лжи и побуждении родителей отказываться от своих

гомосексуальных детей или стыдом заставляя жить их в тишине и страдать? Я знаю,

что все эти пропитанные ненавистью разговоры делают с людьми, потому что я

пострадал от этого. Я видел, что это сделало с моими отношениями в моей семье.

Когда кто-то из этого города начнет противостоять этим людям и скажет им, что это

неправильно? Когда вы, ребята из СМИ, начнѐте рассказывать своим зрителям, что

ААС в списке групп ненавистников из-за их постоянного антигейского фанатизма?

Когда вы, ребята, осмелеете и прекратите быть такими тряпками? Каждый раз, когда у

нас происходит одно из этих мероприятий, некоторые из вас идут прямиком туда, к

ААС, и спрашивают об их реакции, но вы никогда не спрашиваете реакцию других

религиозных лидеров в этом городе. Почему нет? ААС здесь не единственная

религиозная группа. Думаю, если вы сходите в Архиерейскую Церковь Всех Святых,

то получите совершенно другой ответ, в отличие от того, что даѐт вам ААС. Но вы

просто продолжаете повторять ту же чепуху от ААС. Почему вы, ребята, не делаете

свою работу?

– Мы пытаемся, – сказал репортѐр, пожав плечами. – Вы хотели бы добавить

что-нибудь ещѐ?

Я мог сказать многое, но покачал головой. У меня было такое чувство, будто я

уже сказал слишком много и, вероятно, пожалею об этом.

Убрав микрофон, репортѐр сказал:

– Кстати, моя следующая остановка – церковь Всех Святых. Я иду туда на

интервью с их пастором.

– Спасибо, – искренне ответил я.

– Я ценю ваше время. Но забыл спросить, эта песня, которую вы пели... "Когда-

нибудь будет свобода". Я никогда раньше не слышал эту песню.

– Это потому что еѐ написал я.

– Правда?

Я кивнул.

– Великолепная песня. Могу я взять вашу контактную информацию? Я хотел бы

сделать ещѐ один сюжет, когда у меня будет больше времени.

Я нацарапал свой мобильный телефон и протянул его репортѐру.

Он поторопился взять интервью у других людей.

– Хорошее дело! – воскликнул Джексон, хлопая меня по спине.

– Я, наверное, говорил, как дурак, – сказал я.

176

Потрясти сахарное дерево. Ник Вилгус

– Ты говорил с большим смыслом, – сказал Билл. – И я слышал, что ты сказал

о своей собственной семье.

Я нерешительно вздохнул, пытаясь вспомнить, как именно это сформулировал.

– И ты прав, – добавил он. – Мы не облегчали тебе жизнь. Вы, ребята,

проголодались?

– Что у тебя на уме? – спросил я.

– Я думал, может быть, мы вчетвером могли бы куда-нибудь сводить детей.

Полагаю, это называется «двойное свидание».

– Ты собираешься кого-нибудь бить? – спросил Джексон.

– Нет, – ответил Билл со смущенной улыбкой.

– До тех пор, пока Вилли не болтает о своѐм пенисе, думаю, это отличная идея,

– сказала Шелли.

– Согласен, – с улыбкой добавил Джексон.

– Вообще-то я немного на мели, – тихо сказал я, не желая пропустить веселье,

но и не желая врать.

– Ужин с меня, братишка, – сказал Билл.

– Нам нужно быть дома вовремя, чтобы посмотреть новости, – отметил я.

– У нас будет ранний ужин, – пообещал Билл.

Глава 69

Мы всѐ ещѐ на стадии ухаживаний?

В первой неделе октября, когда северную часть Миссисипи начал охватывать

холод, и деревья буйствовали оранжевым и красным, мы совершили последний

туристический поход на мамину территорию. Мы уселись на квадроциклы, и Ной

повѐл нас в разноцветный лес. Я остановился, чтобы показать Джексону несколько

сахарных деревьев, в которые мама вставляла трубки, объясняя, что так она собирала

сок и делала из него кленовый сироп, что несколько банок продавала, а другие

запасала в кладовке, что это традиция – съесть первую банку с утренними

блинчиками на Рождество.

На кемпинге, проверив холодную воду для быстрого заплыва в обнажѐнном виде,

мы решили отказаться от этой идеи и занялись прослушиванием «КУДЗУ» и сбором

дров. Ной взял удочку и пластиковый контейнер, полный червей, и сел на камнях на

солнце, где было тепло. Я сделал много его фотографий и вернулся обратно в лагерь,

чтобы поснимать Джексона.

– Ты подумал об этом? – спросил Джексон, пока мы ждали, когда пожарятся

хот-доги.

– Я только об этом и думал, – признался я.

– Так ты переедешь ко мне и будешь моим любовным рабом?

– Это большой шаг, – сказал я.

– Надеюсь, один из многих, – произнѐс он.

– Ты серьѐзно?

– Я хочу выйти за тебя замуж, Вилли Кантрелл. Хочу быть твоим мужем. Хочу,

чтобы мы были семьѐй – ты, я и любитель сыра. Не в этом ли смысл всех этих

ухаживаний?

– А мы всѐ ещѐ на стадии ухаживаний? – с улыбкой спросил я.

– Я ещѐ недостаточно рискнул в игре?

177

Потрясти сахарное дерево. Ник Вилгус

– Люблю, когда ты говоришь с южным акцентом, – ответил я.

– Ненавижу, когда ты увиливаешь. Я был чист всѐ лето. И никогда к этому не

вернусь. Я люблю свою работу, и в моей жизни всѐ хорошо, за исключением одной

маленькой детали – что я не могу жить с мужчиной, которого люблю. Я хочу

просыпаться утром и видеть твоѐ лицо. Это неправильно?

Я ничего не ответил.

– Что? – надавил он.

– Что, если ничего не выйдет? – тихо спросил я. – Всѐ, к чему я прикасаюсь,

превращается в дерьмо. К этому времени ты уже должен это знать.

– Ной ведь не дерьмо?

– Нет.

– И я не дерьмо...

– Нет.

– Так что... разве это не значит, что иногда ты делаешь что-то правильное?

– Не знаю, – признался я.

– Думаю, тебе просто страшно, – сказал он.

– Может быть, – согласился я.

– Так почему ты боишься?

– Ты когда-нибудь хотел чего-то так сильно, что от одной мысли о потере этого

хотелось плакать?

– Да, – сказал он. – Это ты.

– Если ничего не получится, я не знаю, что буду делать.

– Всѐ получится, – уверенно сказал он.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что знаю. Потому что мы оба этого хотим. Мы больше не дети. Мы

взрослые брачного возраста. Так что давай сделаем что-нибудь, связанное с браком.

– Ты слишком уверен для кого-то, кому нужна записка от мамы, чтобы

пропустить урок физкультуры.

– Это тебе во мне и нравится, – сказал он.

– Я парень рода "Оставайся рядом со своим мужчиной", – отметил я. – Если

мы съедемся, это значит, что тебе придѐтся надеть мне на палец кольцо и сделать меня

достойным уважения. И я не хочу слышать никаких разговоров о "р-а-з-в-о-д-е" и "мы

с маленьким Д-ж-о уходим".

– Мы сбежим в Бостон и заключим гей-брак. А потом мы будем мистером и

мистером Ледбеттер-Кантрелл.

– Кантрелл-Ледбеттер, – исправил я.

– Мистер и мистер Ледбеттер – идеально допустимая альтернатива, – сказал

он, улыбаясь.

– Как и Кантрелл.

– Тебе всегда нужно сказать последнее слово?

– Я южанин. Ты же знаешь, я люблю говорить.

– Позволь мне подкинуть тебе тему для разговора.

Он придвинулся ближе и, прежде чем я смог ответить, прижался к моим губам.

Он уложил меня на спину, будто собирался поиметь прямо там.

– Что ж, если ты так к этому относишься…, – произнѐс я, хватая ртом воздух.

– Так ты переедешь ко мне?

Я пожал плечами.

Он снова поцеловал меня, жѐстче, более страстно.

– И? – поторопил он.

Я захихикал.

178

Потрясти сахарное дерево. Ник Вилгус

– Ой, ну ладно, – ответил я.

Это спровоцировало поцелуи, во время которых горели хот-доги.

К нам подошѐл Ной, и я застенчиво вытер губы. Он держал у моего лица

большеротого окуня приличных размеров, его губы раскрылись в глуповатой улыбке.

Круто, – прожестикулировал я.

Он посмотрел на хот-доги, затем на нас, его разочарование было более чем

очевидным.

Прости, – сказал я.

Сын положил рыбу, повернулся к Джексону и прожестикулировал:

Что он сказал?

Он сказал да, – прожестикулировал Джексон.

Я же тебе говорил!

– Вы что, ребята, сговорились у меня за спиной? – требовательно спросил я.

– Конечно, – ответил Джексон.

Я схватил Ноя, затащил его на нас сверху и начал щекотать, пока он гудел и

хихикал.

Глава 70

Но действительно ли ты знаешь, что я чувствую?

Я не ходил на исповедь много лет, так много, что мне было сложно сказать отцу

Гиндербаху, когда именно был последний раз.

– Думаю, мне было пятнадцать, – сказал я ему. – Это было почти двадцать лет

назад.

– И в чѐм ты хочешь исповедаться? – спросил он.

Мы сидели в исповедальне, в удобных креслах. Холодный ветер кануна

Рождества проникал сквозь старые окна. На плечах Гиндербаха был фиолетовый

епитрахиль, а во взгляде дружелюбие. Он выделил два часа в конце дня для тех, кто

хотел прийти на исповедь в подготовке к Всенощной.

– Не знаю, действительно ли хочу исповедаться, – признался я. – Я люблю

Бога и сожалею о своих грехах, но мне не жаль, что я гей. Мне не жаль, потому что

моя совесть не винит меня в чѐм-то неправильном. Я сожалею о своих связях на одну

ночь и обо всех ошибках, которые сделал. Я сожалею о том, что принимал наркотики.

Я сожалею, что моѐ увлечение наркотиками могло привести к тому, что у моего сына

врождѐнные дефекты. Я очень сожалею о том, что был плохим человеком. Но я

никогда не буду жалеть о том, кто я есть, потому что это единственное, кем я могу

быть. Я не знаю, чего ещѐ ожидает от меня церковь.

– Может быть, этого достаточно, – сказал он.

– Я сейчас в отношениях, – признался я. – Всѐ идѐт хорошо. Мы создаѐм

семью. Я хотел бы, чтобы церковь благословила мою семью и перестала меня

осуждать. Я хотел бы ходить в церковь, и чтобы люди не задавались вопросом, почему

я хожу на причастие, раз совершаю смертельный грех, будучи гомосексуалистом.

– Ты хочешь признаться в своих грехах и получить отпущение? – по-доброму

спросил он.

– Хочу, но собираюсь выйти прямо за эту дверь и сесть рядом со своим

бойфрендом. Вы не удержите меня от любви к мужчине, которого я люблю. Если я

должен отправиться за это в ад, полагаю, так и будет.

179

Потрясти сахарное дерево. Ник Вилгус

– Я сомневаюсь, что кто-то отправится в ад за любовь к кому-то.

– Сейчас Рождество, – сказал я. – Я хочу снова наладить отношения с

церковью, но не вижу, как это возможно. Однако если возможно, я хочу признаться в

своих грехах и получить отпущение. В конце концов, я верю в Бога. Я верю в Иисуса.

Я верю, что Бог – любящий Бог, и не думаю, что Он злится на меня так, как может

злиться священник.

– И я так не думаю, – сказал Гиндербах.

– Моѐ сердце обвиняет меня в кое-каком проступке, – признался я. – Летом,

например, у меня пару раз был случайный секс с глухим мужчиной. Мне не следовало

этого делать. Мы никому не причинили боль, но это было не в контексте построенных

на любви отношений, и это чувствуется неправильным.

– Ты бы хотел исповедаться в этом?

– Да, – сказал я.

– Если ты исповедуешься в этом и намерен больше этого не делать, Бог может

тебя простить. В чѐм ещѐ ты хотел бы исповедоваться?

Отец Гиндербах провѐл меня через последние двадцать лет моей жизни, и я на

нервах признался в очень многих вещах, которые, возможно, не были большими,

огромными грехами, но об этих вещах я сожалел, эти вещи, возможно, мне делать не

следовало.

Когда в конце этого он дал мне отпущение, я снова почувствовал себя чистым,

впервые за много-много лет.

– Вы ведь знаете, что я собираюсь выйти за эту дверь, пойти домой со своим

бойфрендом и заняться с ним сексом? – спросил я.

– Если ты любишь его, если ты предан ему, если ты в стабильных, постоянных

отношениях с этим мужчиной, если отношения основаны на взаимной любви и

уважении, на беспокойстве и заботе, тогда... поступай по собственной совести, Вилли,

– сказал он. – Есть вещи за пределами церкви, с которыми Богу тоже нужно

разбираться. Моя единственная надежда – что ты оставишь место для Бога в своей

жизни, и что ты вернешь любовь, которую Он так свободно подарил всем нам.

Я нерешительно улыбнулся на это заявление.

– Спасибо, – наконец искренне произнес я.

Я вышел к скамье и встал на колени рядом с мамой. Ной пошѐл следующим, и я

ждал его. У него не было привычки ходить на исповедь потому что мало

проповедников знали язык жестов. Даже если бы знали, я бы не позволил ему

обнажать душу перед кем угодно. Но отец Гиндербах не был похож на большинство

проповедников. Что-то в нѐм вызывало у меня желание стать человеком получше. Что-

то в нѐм вызывало у меня желание, чтобы Ной знал свою церковь получше.

– Не могу поверить, что ты сходил на исповедь, – сказал Джексон, наклоняясь

и шепча мне на ухо, пока я стоял на коленях на скамейке и произносил своѐ покаяние.

– Это по-католически, – прошептал я в ответ.

Церковь роскошно украсили младшие служки. От алтаря тянулись ряды,

поглотившего скамьи молочая. В растущем мраке мерцали рождественские гирлянды.

Боковой алтарь справа превратился в вертеп.

Тѐмные небеса снаружи дарили лѐгкую надежду на снег, редкий, но все же

бывающий в округе Юнион, Миссисипи.

Ной весь сиял, когда вышел. Он опустился на колени рядом со мной и сложил

руки в молитве, закрывая глаза и довольно плотно сжав губы.

Стоя на коленях рядом с ним, я поднял взгляд на большое распятие, висящее на

алтаре. В моей голове проплывали слова "Гуляя по Мемфису"*.

180

Потрясти сахарное дерево. Ник Вилгус

*«Walking in Memphis» – песня американского певца Марка Кона с его альбома 1991

года Marc Cohn.

Скажи мне, ты христианин, сынок?

И я сказал, боже, сегодня да!

Я никогда не считал себя христианином, возможно, и никогда им не буду.

Но Иисус хорошо ко мне относился.

И я гулял по Мемфису...

Я парил над улицей Бил*...

*Beale Street – улица в деловой части Мемфиса.

Гуляя по Мемфису...

Но действительно ли ты знаешь, что чувствую?

Глава 71

Они желают нам Весѐлого Рождества

В тот год в канун Рождества у нас был ужин в мамином доме, потому что мы с

Джексоном оба работали на Рождество, а Билл и Шелли всегда ходили в баптистскую

церковь рождественским утром. Нам пришлось сжать своѐ празднество до нескольких

часов перед Всенощной.

Джош и Эли надели одинаковые свитера и джинсы. Мэри побывала в салоне

красоты со своей мамой и растранжирила деньги на причудливую причѐску, полную

кудряшек и ленточек, из-за чего мальчики без конца еѐ дразнили. Дед сидел в кресле,

наблюдая за детьми, пока они открывали свои подарки.

– Кучка жадных засранцев! – объявил дед. – В их возрасте, я получил от

Санты только сифилис!

– Неправда! – сказала мама, закатывая глаза.

На «КУДЗУ» играла песня "Самое первое Рождество".

– Смотри, мама! – восторженно произнѐс Джош, поднимая диск Modern

Warfare III.

Ной выхватил игру из его рук и прижал к своей груди, будто чтобы установить

принадлежность.

Я покачал головой, глядя на него.

– Мы не убиваем воображаемых людей, – со смешком сказал мне Джексон.

– Отдай назад! – воскликнул Джош.

– Лучше бы это был пятый Айфон, – объявила Мэри, поднимая маленькую

коробочку и тряся еѐ.

– Будто мне нужно ещѐ больше счетов за телефон, – сказал Билл.

– Ох, папа, – устало произнесла она. – Если это не пятый Айфон, я очень

разозлюсь.

– Повернешься задницей, и я возьму молоток, – поклялся Билл. Было не ясно,

зачем именно он возьмет молоток.

– Это Айфон, да? – восторженно произнесла она, разрывая упаковку.

– Кто хочет эгг-ног*? – спросила мама, внося в гостиную поднос со стаканами

и раздавая их. – Джексон? Хочешь?

181

Потрясти сахарное дерево. Ник Вилгус

*Эгг-ног – сладкий напиток на основе сырых куриных яиц и молока. П опулярен в США,

странах Южной и Центральной Америки, Европе. Является

традиционным рождественским напитком.

– Да, мэм, – ответил Джексон.

– Будь осторожен, – предупредил я.

Он сделал большой глоток, затем состроил гримасу.

– Что за чѐрт? – спросил он.

– Водка, – сказал я. – Я говорил тебе быть осторожнее.

– Ты не дашь это детям, – сказал Билл. Как баптисту, ему не разрешено было

пить, что вовсе его не останавливало, но он провѐл границу, не позволяя давать водку

детям, благослови его сердце.

– Есть и безалкогольные, – чопорно отозвалась мама.

– Кто-нибудь слышал о водке в вашем эгг-ноге? – в смятении спросил

Джексон.

– Нам нравится, – сказал я, делая изящный глоток, чтобы показать ему, как

надо.

– От него на яйцах вырастут волосы, – вставил дед.

Джексон сдавленно засмеялся.

– Многие люди этого не знают, но нужно передоить немало кур, чтобы

получить эгг-ног, – продолжал дед.

– Я тебя умоляю, – произнѐс я.

– Иди поговори с теми курами на улице. Твоя мама тягала их за сиськи весь

день, пытаясь сделать для тебя этот эгг-ног. Прояви немного уважения!

– У куриц нет... вымени, – сказал Джексон.

– Когда-нибудь слышал о куриных грудках? – спросил его дед.

Джексон неуверенно улыбнулся.

– Когда мальчики были моложе, – сказал дед, – я говорил им пойти и подоить

чѐртовых кур, пока у них не взорвались сиськи. А эти дураки шли и пытались.

– Мы такого не делали, – сказал я в свою защиту.

– А вот и делали, – серьѐзно сказал дед. – И всѐ было в порядке, пока вы не

переключились на петуха.

– Не обращай на него внимания, – сказал я.

– Скажу тебе, они заставили петуха плясать от злости, – сказал дед. – После

этого ему пришлось посетить консультанта. Потом мы отнесли его в

правительственное учреждение и выбили чек по нетрудоспособности.

– Папочка! – закричала Мэри, когда увидела, что еѐ подарком на самом деле

был пятый Айфон.

– Иисус, Мария и Иосиф! – воскликнула мама. – Это просто телефон, Мэри.

Мэри подняла телефон, будто это была золотая медаль. Затем она встала и

продефилировала через гостиную, держа его перед нашими носами, а затем убирая.

– Так почему петуху дали чек по недееспособности? – спросил Джексон деда.

– Ну, в том-то и дело, – сказал дед. – Мальчики не отличили титьку от члена,

так что тянули за штуковину парня, пока тот не кончил. Бедняга больше не мог

мочиться. Через три дня всѐ опухло и лопнуло, так что мы не успели взять чек.

Я улыбнулся.

– Но я тебе скажу, – продолжал дед, – что петух голосовал на следующих

восьми выборах и всегда выбирал твѐрдых демократов. По крайней мере, пока не

появился Рональд Рейган, который нарушил строй, проклятый безбожный предатель.

182

Потрясти сахарное дерево. Ник Вилгус

– Курицы не могут голосовать, – отметил Джексон.

– А вот и могут, – сказал дед. – Просто царапнуть тут и там. Разве не так

говорят? Ты когда-нибудь слышал о каракулях «как курица лапой», мальчик?

– Я думал, вы сказали, что петух лопнул.

– Ну, мы спасли одну его лапу, и когда пришло время выборов, отнесли на

участок его ногу и поставили за него отметку.

Джексон притворился, что сомневается.

– Потом Марта продала эту лапу на гаражной распродаже, – добавил дед.

Мама медленно покачала головой.

– Еѐ купил Бобби Гринвуд, если я правильно помню, – сказал дед. – Думал,

что это была счастливая кроличья лапка. Заплатил за неѐ доллар, просто красота.

Затем он пошѐл на Вторую мировую, и ему вынес мозги итальянец.

– Обязательно выдумывать столько лжи? – спросила мама.

На лице Ноя была огромная улыбка, когда он подошѐл туда, где сидели мы с

Джексоном. Он показал нам свой подарок от своих дяди Билли и тѐти Шелли: Dance

Central III для Xbox.

Теперь мы можем танцевать, – счастливо прожестикулировал ему Джексон.

Почему бы тебе не принести наш подарок для бабушки? – предложил Джексон.

Ной поторопился к ѐлке и повозился вокруг, вернувшись с аккуратно

упакованным подарком для моей мамы.

– Вот спасибо, – сказала ему мама, садясь и открывая упаковку.

Он стоял перед ней и ждал.

– Что ты ей купил? – прошептал я.

– Увидишь, – ответил Джексон.

Это оказалась милая рамка для фотографий, которая кроме всего прочего была

аккуратно завѐрнута в подарочную бумагу.

Мама убрала бумагу и обнаружила портрет Джексона, Ноя и меня. Он был взят

из серии фотографий, которые мы сделали в фото-будке в торговом центре, когда все

вместе втиснулись в ящик и глупо смеялись. Джексон отнѐс одну из этих крошечных

фотографий в типографию, и там снимок сделали размером двадцать на двадцать пять

сантиметров и раскрасили художественным фильтром.

– Это прекрасно, – с улыбкой произнесла мама.

– Мы тоже такую хотим, – сказала Шелли, беря рамку у мамы и глядя на

портрет.

– Я сделал несколько лишних, – сказал Джексон. – Буду счастлив подарить

одну вам.

– Это так мило, – произнесла Шелли.

– Вы как старая женатая пара, – наблюдательно отметил дед. – Не то чтобы

старику не нравились фотографии его внуков. Но нет, обо мне больше никто не

думает, разве не так, неблагодарные ублюдки.

– Мы принесѐм одну и тебе, деда, – пообещал я.

– Если хочешь добраться своими жадными ручонками до моего сейфа, когда я

умру, лучше принеси, – предупредил он.

– Мы и вам кое-что принесли, мистер Кантрелл, – сказал Джексон, доставая

маленькую упаковку и протягивая еѐ деду.

– О, мальчики-педики дарят мне подарок, – восторженно произнѐс он.

Мы рассмеялись.

– Наверное, кучка презервативов, – добавил он, открывая подарок. – Если бы

здесь была моя подружка-медсестра, я мог бы использовать парочку.

– Папа! – воскликнула мама.

183

Потрясти сахарное дерево. Ник Вилгус

– Она просто молит об этом, она и тот жир сзади, – сказал дед.

– Ты переходишь границы, – сказала мама.

– Есть ещѐ порох в пороховницах, – ответил дед, зловеще ей ухмыляясь.

– Обрюхатишь кого-нибудь и можешь воспитывать ребѐнка сам, – парировала

мама.

Дед усмехнулся.

– Ну, что же это? – спросил он, раскрывая упаковочную бумагу. – Наверное,

бомба. Не могу дождаться, когда сдохну, пора бы в путь.

– Прекрати говорить о смерти, – сказал я. – Ты, наверное, всех нас

переживѐшь.

– И я достаточно суров, чтобы это сделать, – сказал он. – А если нет, что же,

ей-Богу, по крайней мере, я хочу, чтобы люди знали, что я был здесь. Если местные не

вздохнут с облегчением, когда я умру, я сочту это своим провалом. А теперь, что это,

чѐрт побери?

Он поднял маленькую, простую коробочку.

– Откройте, – сказал Джексон.

Дед открыл коробку и достал рулон туалетной бумаги. На каждом квадратике

была смешная цитата. Они чередовались с фотографиями знаменитостей, писателей и

политиков.

– Посмотрите на это! – воскликнул дед. – Теперь я могу смеяться и срать

одновременно!

– Я думала, ты всегда так делал, деда, – сказала Мэри. – По крайней мере,

запах такой же.

Он усмехнулся ей.

– Мэри Кантрелл! – произнесла Шелли, стыдясь. – Следи за своим языком,

иначе я отнесу этот Айфон прямиком обратно в магазин.

– Она будет такой же, как я, – счастливо сказал дед.

– Она не будет такой, как ты, дед, – строго сказала Шелли.

– Разве только потому, что у меня нет пениса, – отозвалась Мэри.

– Мэри Кантрелл! – воскликнула мама, а мы рассмеялись.

– А она егоза! – с гордостью воскликнул дед.

– Я не хочу, чтобы она говорила так в моѐм доме, – сердито произнесла мама.

– У нас с Ноем есть подарок для вас всех, – объявил Джексон, поднимаясь на

ноги и жестикулируя Ною: Ты готов?

Ной улыбнулся и встал по центру гостиной. Он указал пальцем в потолок, в

драматичной позе Джона Траволты.

Мы замолкли, не зная, чего ожидать.

Джексон включил CD-проигрыватель и нажал кнопку.

Гостиную заполнила диско-версия песни "Мы желаем вам Весѐлого Рождества".

Они демонстрировали уморительную хореографию, и я беспомощно хихикал.

Они оба так искренне и так естественно играли на публику, что не засмеяться было

невозможно. В другой жизни Джексон Ледбеттер мог бы быть поющей под

фонограмму дрэг-квин*. Ной подражал его движениям настолько точно, что это было

поразительно. Наблюдая за ними, можно и не понять, что Ной не слышал ни звука.

*Дрэг-квин – мужчины-исполнители, которые переодеваются в женскую одежду для