Текст книги "Герои на все времена"
Автор книги: Ник Перумов
Соавторы: Элеонора Раткевич,Вера Камша,Сергей Раткевич,Дмитрий Дзыговбродский,Валерия Малахова,Эльберд Гаглоев,Юлиана Лебединская,Антон Тудаков,Алена Дашук,Алесь Куламеса
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]
Неправильный это роман. Но лишенное наследственного титула и имущества семейство Орсит в правильный роман никак не умещалось. Хотя бы уже потому, что родился у Орситов не мальчик, а девочка.
А еще потому, что лишились всего Орситы никак уж не безвинно.
Дед Кэри с раннего детства – или, как обыкновенно говорили в Ниале, еще молочных зубов не избыв – бредил стародавними свободами суверенного княжества. Каких таких свобод не хватало отпрыску знатного дворянского рода, во всю свою жизнь не знавшего утеснений, понять было с ходу мудрено. Тем более нелегко понять, каких свобод недоставало Ниале с тех пор, как княжество лишилось самостоятельности и вошло в состав королевства. Ни одно из присоединенных княжеств не душили поборами и налогами, местных уроженцев не ущемляли в правах, не заставляли насильно перенимать чужие им обычаи. Жизнь текла, как и прежде. Впрочем, если дотошно изучить список свобод и вольностей княжества Ниале, одной в нем все-таки по сравнению с прежними временами недоставало – свободы объявлять войну другим княжествам, когда вздумается. Именно ради ее сохранения Ниале в период Разделенных Княжеств отвергало любые союзы – потому что открывать военные действия пришлось бы уже не по собственной воле, а по уговору с союзниками. Именно эту свободу отнял у Ниале король, присоединивший обескровленное долгой войной княжество к своему королевству. К этому времени от населения Ниале осталась хорошо если треть – и уцелевшие не посчитали отказ от права начинать войну бесконтрольно таким уж большим лишением. Да и с кем воевать – с другими частями королевства? Или с кем-нибудь из сопредельных стран, которые сравнительно небольшому княжеству просто не по зубам? Однако выжженные поля зарастают пшеницей, разрушенные города отстраиваются заново, обезлюдевшие дома заселяются вновь… заселяются теми, кто уже не помнит, что такое война, но отлично помнит, что их предков лишили права ее начинать. А что может быть притягательнее запретного, заманчивее отнятого?
Юнцы, помешанные на старине, – дело обычное. Чем же и бредить юности, как не древностью? Куда хуже, когда время пытаются и в самом деле повернуть вспять, и уже не юноши, а люди взрослые. Деду Кэри, Лорну, когда он ввязался в заговор, было уже хорошо за сорок, его сын Иллер был уже два года как женат и уже лет пять как пытался образумить неугомонного отца. О заговоре Иллер, понятное дело, не знал ничего, но взгляды отца для него не были тайной – и он их ни в малейшей малости не разделял. Оба Орсита, старший и младший, были люди неподатливые, но способные уважать взгляды друг друга. Однако знай Иллер о том, что его отец подался в заговорщики, навряд ли его уважения хватило бы на такой случай. Тянуть Ниале назад, во времена всеобщей резни? Да Иллеру бы и в страшном сне не приснилось такое безумие! И уж тем более безумие – надеяться, что заговор горстки местных аристократов успешно перерастет в мятеж, мятеж – в победоносную войну и Ниале отделится от королевства! Такое случается, если государство стоит на грани развала – но не при сильном правлении в благополучной стране.
Заговор окончился вполне ожидаемым образом – неожиданным его исход был разве что для самих заговорщиков. Они и ахнуть не успели, как все было кончено. Самых рьяных казнили, остальные отделались лишением дворянства и всего имущества и запретом на ношение оружия по мужской линии до седьмого колена включительно. Иллер мог бы доказать свою непричастность и сохранить хоть что-то – но он не стал отрекаться от отца и вместе с ним потерял все.
Он ни словом, ни взглядом никогда не попрекнул отца в том, что по его вине Орситы оказались бездомными бродягами, лишенными средств к существованию. Будь Иллер персонажем правильного романа, тут-то бы ему и поднять знамя заговора в ответ на утеснение – но он не был персонажем романа и не считал, что клан Орситов пострадал ни за что. Влачить дни в нищете – или, говоря человеческим языком, осваивать ремесло побирушки – Иллер не собирался тем более. Есть на свете и другие ремесла. И будь ты хоть бывший дворянин, хоть бывший королевич – но когда на руках у тебя отец с матерью и жена с новорожденной дочерью, горделиво голодать совесть не позволит.
Иллер не мог податься в наемники, не мог сделаться учителем фехтования. Он не мог наняться даже слугой – потому что не владел ни одним из тех умений, которые слуге просто необходимы. Кто же мог знать заранее, что они понадобятся! Это ведь только судьбе одной известно, что за знаки она вырезала на бирке с твоим именем… а знать бы загодя, ничего бы не пожалел, чтоб своей рукой их исправить… вот этой самой рукой, которая так ловко в детстве вырезала из дерева затейливые фигурки…
Этой самой рукой Иллер себе новую судьбу и вырезал – а что не по бирке именной, а по пуговицам деревянным да костяным резьба пришлась… так ведь кто их знает, бирки с участью, на что они похожи.
Не золото с камнями драгоценными – дерево и кость, а все-таки пуговицы затейливые – товар хоть и не самый дорогой, но и не дешевый. Какая сельская красотка не захочет к празднику нарядное платье обновить таким украшением? Хватит и на еду, хватит и жене на шелк-бисер, чтобы новые пуговицы с хитрым узором сделать. Если в две пары рук работать, хватит и на право сдать экзамен в гильдию – а если вы вдвоем мастера гильдейские, а товар в городе сбываете, то цена ему уже другая. Можно и угол свой снять, а там, глядишь, и мастерскую открыть с вывеской. Орситы никогда не сдавались в бою, всегда сражались до последнего – и Иллер не стал сдаваться нищете.
Достаток пуговицы подарили хоть и скромный, но надежный. Мастерская Иллера пользовалась доброй славой. Все городские модницы наперебой старались заказать что-нибудь с выдумкой да попригляднее – ведь кому и понимать в изяществе, как не дворянину, пусть и бывшему!
Работали новоявленные пуговичники, не разгибая спины.
«Работаем, Кэри, работаем!»
К девяти годам Кэри шила шелком и бисером не хуже матери, к двенадцати освоила резьбу не хуже отца. Она гордилась званием подмастерья – куда больше, чем дворянским происхождением, о котором горазд был поговорить дед. Малышка Кэри деда с бабушкой любила – но сетовать вместе с ними об утраченном у нее совершенно не получалось. Да и вообще сетования были не по ее части. Вот утешения – дело другое. А что может быть проще, чем утешить стариков? Это ведь так замечательно, что у них не внук, о котором они мечтали, а внучка! Конечно, замечательно – внуку под страхом смертной казни нельзя было бы и в руки шпагу взять, но Кэри-то девочка, а не мальчик, ей никакой закон не запрещает брать уроки фехтования! Хотел дед видеть ребенка Иллера искусным фехтовальщиком? Конечно, хотел. Так отчего бы и не порадовать его фехтовальными успехами? Тем более что фехтование Кэри так легко дается… это куда веселее, чем школьные уроки, и ничуть не труднее… хотя уроки – это тоже весело, особенно уроки магии. Учитель магии говорит, что у нее большие способности. Мама говорит, что нельзя зарывать талант в землю. Отец говорит, что лишних знаний не бывает, а в столичном университете есть отделение, на котором женщины учатся. Дед говорит, что отродясь в семье Орситов не было магов и тем более магичек, но уж лучше магия, чем пуговицы. Бабушка говорит, что в столице женихи не здешним чета. А Кэри с ужасно взрослым видом говорит, что всему свое время. Ей очень хочется повидать мир, поступить в университет, выучиться магии всерьез – и очень не хочется расставаться с семьей… но это потому, что она маленькая – а вот когда она вырастет совсем большая…
Все было решено, все запланировано.
Все пошло кувырком.
Иллер никогда не чванился прежним своим дворянством, но и не скрывал его. Кто же знал, что найдется заезжий наглец, способный над этим поглумиться! Безмозглый дворянчик, не сделавший в своей жизни ничего толкового, даже пуговицы. Как же издевался он над родовитым пуговичником, лишенным титула! Какими оскорблениями сыпал, удваивая их и утраивая, когда понял, что пуговичник отвечать на них не станет и вызова на поединок не примет! Еще и сулился палками прибить за трусость, если пуговичник не придет в назначенное время в урочное место скрестить со своим оскорбителем шпаги! Не придет – значит, и вправду был дворянин, да весь вышел, один ремесленник остался, а ремесленнику не удары шпаги, а палочные удары полагаются.
Замечательный выбор – быть избитым высокородным подонком или взять шпагу в руки и лишиться головы.
Кэри и в мыслях не держала предоставить отцу выбор.
Вот только не станет заезжий оскорбитель с женщиной драться. Засмеет только пуще.
А кто ему скажет, что дерется он с женщиной?
Да внешность и скажет.
Как ни переодевай Кэри, как ни перетягивай грудь, за мальчика она в свои семнадцать лет ну никак сойти не могла. Но ведь внешность – дело поправимое. Магов хороших в городе довольно, и почти любой из них способен наложить заклятье, которое заставит кого угодно принимать девушку за юношу. В романах и не такие чудеса творятся, милостивые государи.
Но в романах чудеса не начинают чудесить.
Дворянчик не усомнился, что перед ним сын пуговичника, – откуда ему было знать, что у Иллера не сын, а дочь. И сын или брат младший вправе заменить вызванного в поединке, если оскорбитель намного его младше – а наглец был младше Иллера этак раза в два. Кэри с ним управилась запросто. Убивать не стала – просто вволю потешилась. Под конец незадачливый обидчик не просто извинения принес – в ногах был валяться готов, умолять, чтобы никто никому никогда ничего о дуэли этой не рассказывал – не приведи боги, узнают люди, что сынок какого-то пуговичника его этак отделал.
И вот тут и начались чудеса вокруг чудес.
Надеть на себя мужское обличье Кэри удалось с легкостью, иллюзии и вообще легко накладываются на реальность. Зато снять его оказалось не просто трудно – невозможно.
Поторопилась Кэри с иллюзией, поспешила – лишь бы успеть, лишь бы отец не узнал, что дочка надумала, пока она с дуэлью не разберется. Не стала долго по магам бегать, искать самого подходящего – зашла за накладным обличьем к тому, что жил поближе. А маг оказался таммером. И вдобавок он и знать не знал о магических способностях девушки – а она и знать не знала, что осведомить при наложении иллюзии о них нужно обязательно. Маг – таммер, Кэри – ниален с еще не упорядоченными серьезным обучением способностями… и что хорошего можно ожидать от сочетания разнородной магии? А Кэри еще и амулета не сняла – она его никогда не снимала. Старый амулет, родовой – времен Разъединенных Княжеств… против кого и делали амулет! Именно что против таммерских заклинаний и делали. Если бы чары накладывались против воли Кэри… вздумай она сопротивляться – да от мага песочек бы остался серенький! Но Кэри не сопротивлялась – и амулет не причинил магу ничего плохого. Зато с заклятьем его обошелся по-свойски.
Вцепилась накладная личина в лицо – не оторвешь. И как дальше жить девушке, в которой все видят юношу?
Если бы Кэри превратилась в мужчину на самом деле, может, она и сжилась бы с такой переменой. Но она не стала мужчиной, а только казалась им – казалась так основательно, что хоть в мужские бани зайди да догола разденься все поклянутся, что парня видели, а не девицу! Самого что ни на есть настоящего парня. И добро бы только обычные люди – ни один маг иллюзию не распознает! Парень перед ним, и все тут.
И если кто-то думает, что девушке, которая любому кажется парнем, оставаясь девушкой, жить легко… пусть подумает еще раз.
Попытки снять иллюзию съели все деньги, отложенные на приданое и на учебу, – услуги хорошего мага стоят недешево, даже если платить за них приходится не полную цену, раз успеха они не возымели. В поисках мага, который все-таки разберется со взбесившейся иллюзией, Кэри продвигалась все дальше от дома и все ближе к столице. Как раз к столице деньги и закончились. Но ведь это еще не повод сдаваться, верно? Орситы не сдаются. Что гласит старая житейская мудрость? «Если хочешь, чтобы что-то было сделано как следует, сделай это сам». Что значит – «я не маг»? У тебя ведь есть способности!
Способности есть, университет тоже есть… денег, правда, нет – но ведь и выхода тоже нет.
Вот так и оказалась Кэри студентом – не студенткой! – столичного университета, а сразу же после того – секретарем и лаборантом профессора Энстре.
Магичка по способностям, дворянка по крови – магии-то на судебные решения в высшей степени наплевать! – вдобавок незамужняя… дважды идеальное решение, вдвойне находка для Щита Меллы.
И… и – что?
И ничего, уважаемые.
Потому что ведь даже и не расскажешь никому, кто ты есть на самом деле. Не поверит никто. Не Кэри поверят, а глазам своим. Еще и решат, что спятил парень, эка жалость. Ну, может, мэтр Эррам поверит. А что толку? Кто ж его согласится с явным и несомненным парнем венчать? И на то, что заклятье Рейф снимет, надежды мало. Он ведь, как и все прочие маги, не заметил его даже. И нельзя, нельзя сейчас тратить силы на снятие иллюзии! Даже и в том невероятном случае, если снять заклятье удастся, сил у мэтра останется столько, что их не на Маятник – на котеныша приблудного и то не хватит. Так и зачем мэтру Эрраму правду рассказывать, зачем попусту душу травить? Все равно что рассказывать смертнику обреченному – мол, есть на твое имя помилование, а все едино тебе помирать, потому что замкнуто оно на замок, а ключ потерян. Расписывать в деталях всю неукусимость локтя? Дать понять, что судьба посмеялась еще более жестоко, чем кажется? Нет, как хотите, а у Кэри язык не повернется.
Еще и потому не повернется, что полюбила она Рейфа Эррама с первого взгляда – словно вспышка молнии выхватила его лицо из мрака. Единственное. Неповторимое.
Бывает ли любовь с первого взгляда? Еще как бывает – если со второго подтверждается.
И со второго, и с третьего, и с какого угодно взгляда Кэри влюблялась все сильнее и все безнадежнее.
Горло то и дело сжималось, дыхание замирало, перед глазами все плыло, в ушах стоял звон. От смущения своего и растерянности Кэри несла что-то совсем уж несусветное, ляпала дурацкие вопросы невпопад… каким же балбесом и неучем должен мэтр Эррам полагать незадачливого профессорского секретаря! Небось еще и думает, с какой радости профессор держит при себе законченного болвана – неужто поумнее никого не нашлось! Наверняка думает, только виду не подает. Наоборот – стоит Кэри его послушать, и ей кажется, что она и в самом деле умная и способная. И если она только постарается, все у нее получится.
Конечно, получится… а что тут трудного? Первую и единственную любовь свою своими, почитай, руками убить, помочь ему выжечь себя самого насмерть… должно получиться, Кэри, старайся, ты же умница. Ты же отлично понимаешь, что, если Рейф с Маятником не справится, ему все одно умирать придется. Вместе со всеми, вместе с тобой, вместе с жителями Меллы, где бы они ни были сейчас…
Если он не справится, их нигде не будет, никого и ничего больше не будет – так что уж изволь постараться на совесть, Кэри Орсит, сделай все, что можешь и не можешь, чтобы не напрасно Рейф погиб, чтобы не зазря себя дотла выжег… сделай так, чтобы он смог отразить Маятник… чтобы все были… все чтобы были, а его не было…
Работаем, Кэри, работаем…
Как же глупо все сложилось. И как страшно.
Утро выдалось теплое, но ветреное, неспокойное; рваные облака быстро бежали по небу. Однако в самом скором времени развиднелось, ветер начал утихать и задолго еще до полудня унялся окончательно. Наступившее безветрие обвело городскую стену сомкнутым кольцом тишины – ни шелест листвы, ни шорох травы не нарушали ее. Затих и город в ожидании Маятника. И ведь, казалось бы, глупость какая – бросать все дела оттого, что через несколько часов то ли настигнет тебя гибель, то ли нет, и сидеть сложа руки – ничего ведь не изменится от твоего сидения, не пройдет смерть мимо только оттого, что ты затаился. Так-то оно так – но и делами повседневными заниматься тоже не получается. И не потому даже, что все из рук валится, а потому что не получается, и все тут. Нет ничего хуже, чем ждать, – особенно если поделать ничего не можешь. Ждать, не зная ничего. Бывает, верную гибель встречают со спокойным мужеством и ясной душой – но незнаемое томит. Ждешь, сам не зная толком, чего именно, а потом уже и не понимаешь, а ждешь ли… пока не минует полдень, пока не сойдет со Смотровой башни новый маг и не скажет, что угроза миновала, ни к чему сердце не лежит. Затих город, замолк – только немногие тихие звуки робко дотрагивались до тишины и снова прятались.
До Рейфа и Кэри на Смотровую башню они не доносились. Тишина была такой огромной, что даже шепот, даже шорох заполнял ее всю и тоже становился огромным.
– Полдень скоро, – произнес Рейф, не глядя на Кэри. – Шел бы ты домой… пора уже.
Хоть и трудно тебе идти – едва до башни дохромал, – а все-таки лучше бы тебе сейчас уйти…
– Разве я вам мешаю, мэтр?
– Нет, – покачал головой Рейф. – Просто это будет очень… некрасиво. Не стоит тебе на такое смотреть…
Некрасиво – это не то слово. А какое слово будет «то»? Какое слово нужно, чтобы сказать: «Я не хочу умирать у тебя на глазах, парень, – тебе и без того несладко»?
Теперь уже настал черед Кэри головой качать.
– Если все кончится плохо, не будет никакой разницы, видел я что-то или нет, помнить мне все равно доведется недолго. А если все-таки все получится… лучше, чтобы я был здесь.
Смотрит, головы не опуская, глаз не отводит – и такая мольба в голосе: не гони, не лишай права сражаться вместе с тобой, вдруг вдвоем у нас получится лучше и ты уцелеешь… эх, Кэри, будь надежда хлебом, на свете бы не осталось голодных…
– Я так понимаю, что гнать тебя бесполезно, ты все едино останешься? – усмехнулся Рейф.
– Правильно понимаешь.
Солнце уже почти поднялось в зенит. Небо налилось спелой густой синевой, и жара стояла сухая и звонкая. Или это у Рейфа в ушах звенит?
В ушах и в самом деле звенело. Голову слегка вело, сердце билось чаще и тяжелее обычного, как оно бывает, если перебрать бодрящих заклятий, но на сей раз дело было не в них. Рейф и Кэри поработали на славу, и теперь весь он был переполнен силой. Катализирующие заклятья ускоряли действие всех чар до предела, Рейф и не предполагал, что живой человек может вынести что-то хотя бы отдаленно подобное и удержаться в сознании. Конечно, не профессора Энстре надо за это благодарить – вот уж кто на знания свои скупился. Но ведь Кэри умница, ему слово скажи, намекни только, а дальше он и сам домыслит. И трудяга каких мало – бывали у Рейфа добросовестные студенты, и сам он отродясь в лентяях не хаживал, но впервые в жизни он видел, чтобы человек работал с такой исступленной одержимостью. Вдвоем они лихо перелопатили бумаги отсутствующего профессора – при других обстоятельствах им бы за несколько месяцев того не сделать, что было сделано за несколько дней. Когда-то Рейф мечтал совершить переворот в науке – что ж, он достиг своего. То, что они с Кэри за эти дни узнали о возможностях катализа, открывало совершенно новую область для исследований. Рейф мысленно улыбнулся: не всякому студенту доводится наработать на диссертацию еще до того, как он сдаст первую в своей жизни сессию. Умница Орсит… далеко пойдет… и никакой профессор ему не помешает. Нельзя, чтобы помешал…
Рейф гнал от себя эти мысли, стараясь сосредоточиться на своих ощущениях, заранее почувствовать приближение Маятника. Ощущения оказались обманчивы. Неуловимое что-то, прозрачное и невесомое, словно паутинка осенняя, то ли есть она, то ли нет, блеснет на солнце и тут же пропадет вон из глаз – сколько ни всматривайся, не заметишь… а может, и нет ее вовсе, привиделась… своя ли тревога эхом отзывается призрачным – или это неясные пока еще отзвуки подступающей беды? Промельк отсвета, призрак звука – есть ли, нет ли… поди угадай, когда весь мир видится и слышится не таким, как обычно! Сила струилась по жилам Рейфа, наполняла собой – не он, сила сейчас смотрела из его глаз и слушала его ушами. Зрение обострилось предельно, Рейф сейчас мог бы воробья у самого окоема различить и перья на нем посчитать. Каждую травинку в поле за стеной он видел отдельно, очертания их были отчетливыми до хруста. Рейф глубоко вдохнул, пытаясь угомонить зачастившее сердце. Запахи тоже изменились – они были густыми, как студень, вязкими, но при этом совершенно не смешивались между собой. Даже от гранита Смотровой башни на солнце и в тени пахло по-разному. Звуки тоже не сливались – каждый звучал отдельно, и ни один не заглушал другие и не терялся в них. Горизонт слабо, но все же заметно изгибался, где-то за спиной замыкая в круг этот непривычный мир новых, таких ярких красок, линий, звуков и запахов, – а в сердцевине этого мира было ожидание, пустое и гулкое, как комната в заброшенном доме. От этой пустоты напрягалась шея и плечи, словно от чужого взгляда в спину. И еще отчего-то, несмотря на жару, мерзли руки…
– Руки мерзнут… – Голос Кэри был удивленным и непривычно хриплым.
Мерзнут. На жарком полуденном солнце. Почти незаметный знобкий холодок, шершавый какой-то, даже колкий…
– Начинается… – выдохнул Рейф.
Начинается… и уже некогда снова уговаривать Кэри уйти, некогда снова пытаться отсылать беднягу… все уже начинается, уже началось… время замерло, как муха в янтаре, черно-серое и неподвижное в золотых солнечных лучах… замерло, а потом засучило ломкими ножками, расправило прозрачные крылышки, и янтарь треснул, золото потекло прочь раскаленными каплями, прочь, куда угодно – лишь бы скрыться от незримого приближения Маятника…
– Смотри… – хриплый шепот, кто это шепчет – Рейф или Кэри?
Воздух бездвижен, ни ветерка – а дальний лес пригибается, словно под пятой бури… в тишине, в безмолвии гнутся деревья, кустарники – все ближе и ближе… и пригибается трава – в сторону Меллы… пригибается, ложится, стелется под несуществующим ветром – все ближе, все быстрее…
Какой уж тут высверк тончайшей паутинной нити! Не паутинка – снасти, канаты корабельные, и они стонут под напором невидимого шторма, воют от напряжения. Пустота ожидания схлопнулась сама в себя – но взамен ее ничего не пришло, место исчезнувшей пустоты осталось незаполненным, и это зияние было как пролом в крепостной стене… нет – как бойница!
Рейф вскинул руку, и сила его устремилась сквозь эту бойницу навстречу Маятнику.
Элементы заклятий четко и слаженно занимали свои места в кристаллической решетке. Легковесные чары, полимеризуясь, обретали прочность, их длинные волокна сплетались во вторичную структуру… третичную… какой еще маг может с чистой совестью сказать, что видел магическую реакцию – не результат ее, а саму реакцию, сами соединяющиеся элементы? Кто хоть раз не вычислял, а своими глазами наблюдал свободные и занятые энергетические оболочки? Кто созерцал нематериальность материи, ее несуществующий цвет и раскаленную мощь преобразований? И как рассказать, как выразить, назвать, обозначить то, для чего в языке нет слов, – как назвать это яркое, отчетливое, невыразимое, как рассказать этот красный цвет, синий до белизны, на октаву выше зеленого, режуще сладкий, выворачивающий кристаллическую решетку в какое-то немыслимо другое пространство, где она отслаивается чешуйками, оставляя неровный след на струящемся воздухе…
Неровная черта, словно впопыхах нацарапанная ребенком, который еще только учится рисовать…
И незримое жадно слизывает ее, как потеки варенья с блюдечка… пролизывает пустоту в решетке и всхлюпывает, втягивает ее в себя, все быстрее, и перед тем как исчезнуть окончательно, решетка скручивается в бешено вертящийся водоворот…
Остановить проклятие, задержать его? Маятник не бился о кристаллическую прочность заклятий – он пожирал ее, втягивал, всасывал, все быстрее и быстрее… сердце бухало в такт этому кружению, словно бы водоворот издали высасывал и его… эластичная стена полимерных чар выпучивалась в сторону невидимого присутствия медленно, нехотя… вытянулась в гигантскую воронку и лопнула, края чар сворачивались бесструктурными каплями, обрывки заклятий неопрятно змеились, подрагивая, и слипались, точно остывшие макароны, исчезающие во рту неразборчивого едока… пространство липко мерцало, словно киселем обмазанное, и мерцание это мало-помалу обозначило структуру того, с чем сражался Рейф.
Теперь он знал – как никто другой… но знание это уже ничем не могло ему помочь.
То, что возвращалось маятником к Мелле раз за разом, за неимением других слов можно было назвать воронкой, смерчем, водоворотом – и водоворот этот втягивал в себя магию, разум, саму жизнь.
…Тела, из которых выпита жизнь, бездыханные куклы из плоти на мостовой, разбросанные, разорванные…
…Тела, из которых выпит разум, безумные манекены идут по улице и убивают себе подобных, убивают, убивают…
…Тела, из которых выпита магия, беспомощные оболочки с кровоточащим ошметками сознания…
Именно так, а не иначе.
Теперь Рейф знал, отчего не иначе, – но знание это не могло ему помочь.
Самоподдерживающаяся реакция.
Она не остановится, пока в вихревую воронку втягивается все новое и новое сырье – жизни, разумы, силы… вот в этот вот мерзкий крутящийся хобот, нацелившийся на Рейфа, на самое вкусное, что есть вокруг, на Рейфа, в котором мирное тление магической силы разогнано до скорости пламени… Рейф просто полыхает силой, и пожирающий вихрь тянется к нему на жар этой силы, подобно тому как змея находит мышь по теплу ее тела…
Может ли мышь загрызть змею?
Может ли маг сдавить горло воронки, задушить смерч?
Двумя руками мог бы и попытаться – но Рейф отчетливо ощущал свою магию однорукой.
Эта единственная рука была сильна непомерно, как нередко случается у калек, но она была одна, непоправимо и безнадежно одна – и пальцы не сходились на глотке вихря.
У Рейфа была только одна рука – правая, вскинутая в отвращающем жесте, и всем, что еще оставалось от его сознания, он продолжал удерживать ее – а другой руки у него не было, и тела наполовину не было. Половинка тела, половинка разума, половинка магии… Их недоставало, чтобы одолеть смерч, их вообще ни на что недоставало. Мир наполовину померк, поблек, краски и очертания выцвели, сделались плоскими и словно бы нарисованными, звуки сплющились в бессмысленный блин… Держать руку, держать… держать! Пустота ощутимо просвечивала сквозь оболочку зримого, бугрилась под ним, как мускулы под кожей, еще немного, и она прорвет тонкую пленку сущего, и для Рейфа закончится все – и навсегда… Держать… ну и что же, что ничего больше нет, – держать…
Ничего больше не было, только правая рука, и Рейф не знал, не понимал, что его тело сделало шаг назад, не ощущал, что его левая рука уже сдавливает его горло – ведь ее не было, и горла не было… разве можно ощущать то, чего нет?
Можно – если его вдруг хватают, тянут куда-то в сторону и сжимают что есть силы.
Левой руки не было, а теперь она есть, пальцы Кэри вцепились в нее до синяков, и Рейф не может даже оттолкнуть, ведь его держат за левую руку, которая есть, а правая нужна ему, чтобы сражаться, и он не успевает крикнуть, это Кэри что-то кричит до синевы на висках, и губы его шевелятся…
– Не-е-е-ееее-ее-еет!!!
Крик отчего-то запаздывает, не поспевает за движением губ… лицо залито слезами… лицо Кэри, закованное в жесткий полимерный каркас заклятий…
Лицо, которое есть – а сейчас его не станет, потому что Рейф не успел оттолкнуть Кэри, и хобот вихря тянется уже не только к Рейфу – к ним обоим… тянется… и слизывает оболочку из заклинаний…
И Кэри смотрит на Рейфа, а Рейф на Кэри… на это знакомое ему лицо… девичье лицо… такое знакомое – и такое иное…
Не просто знакомое – до мельчайшей черточки то же самое… и при этом до мельчайшей черточки иное.
Девичье лицо – бледное, зареванное, уже не прикрытое от его взгляда ни маской наложенной на него иллюзии, ни еще более плотной маской воспитания и приличий – какое уж тут воспитание, какие приличия на краю смерти! – обнаженное лицо, до самой души обнаженное, разомкнутые в крике губы, распахнутый взгляд – нагой взгляд женщины, у которой отнимают больше чем жизнь…
И столько яростной любви было в этом взгляде, что свирепая нежность рванула наискось сердце Рейфа невыносимой болью – лютой, ослепительной, как вспышка молнии… молнии, выхватывающей из мрака одно-единственное лицо.
Неповторимое.
Незабываемое.
Фактор молнии?
Основной компонент приворотных чар?
Так, кажется, назвал это Рейф в своей диссертации в той, прошлой жизни?
Да кому нужны все и всяческие приворотные чары – ведь лица девушки, удержавшей тебя на краю смерти, ты и так не забудешь никогда!
Неповторимое.
Единственное.
Ты не забудешь его – ведь у тебя теперь есть время, чтобы не забыть, вот только что времени не было, а теперь оно есть. Потому что левая рука у тебя тоже есть, и ты сам у себя теперь есть – цельный, завершенный… У тебя есть вы оба, ты и она, и потому у тебя есть ты… У тебя есть левая рука, Кэри сжимает ее в своей – единое, неразрывное целое, словно по вашим жилам бежит общая кровь… И Кэри взметывает левую руку, в точности повторяя твое движение… И твоя магия, обретя цельность, сжимает свою вторую руку на горле проклятой воронки, сдавливает смерч… и он захлебывается, рвется и издыхает…
И почему-то становится ужасно тихо. Что значит – становится? Ведь и было тихо, ты сам был готов помешаться в рассудке от облепившей тебя тишины. Как же тихо… только Кэри всхлипывает да ветер шелестит травой где-то внизу у стены. Ветер… до чего же хорошо, когда ветер есть и он шелестит. Ветер… и отвесный полуденный зной… и птица какая-то дурная прямо над головой орет… и отчего-то мутит немного и голова кружится. Нет, не «отчего-то» – от слабости… вот теперь можно почувствовать, что тебя на самом-то деле ноги не держат, ощутить, как трясутся и подгибаются колени, как дрожит рука Кэри в твоей руке… Теперь уже можно, теперь все можно, потому что с Маятником покончено… А вот с вами обоими – нет, и можно позволить себе опуститься без сил на горячий от полдневной жары каменный пол Смотровой башни рядом с Кэри, не разнимая рук, и привалиться друг к другу, и сидеть молча, ничего не говорить, просто смотреть на спелую синеву неба, на растрепанную ветром траву, на башенные зубцы, оплавленные, смятые, словно клеклый хлебный мякиш, там, где прекратил свое существование Маятник… Оплавленные, смятые… а это значит, что надо все-таки встать… встать, спуститься вниз и предупредить, чтобы никто покуда и близко не подходил к башне и к примыкающей части городской стены и уж тем более не касался помятого гранита. Эту часть стены и башни надо будет изъять и захоронить, не притрагиваясь руками, а прежде того – обезвредить от магической накипи, насколько это и вообще возможно. Да тут работы по захоронению и обезвреживанию недели на две, не меньше!
