Текст книги "Герои на все времена"
Автор книги: Ник Перумов
Соавторы: Элеонора Раткевич,Вера Камша,Сергей Раткевич,Дмитрий Дзыговбродский,Валерия Малахова,Эльберд Гаглоев,Юлиана Лебединская,Антон Тудаков,Алена Дашук,Алесь Куламеса
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]
Школьные приятели не обижались. Что сам не дарит – так у него и нет ничего своего, а что подарков не принимает… ну, неловко же принимать, зная, что не сможешь отдарить. Нет, никаких обид, что вы – приятели его отлично понимали… или, по крайней мере, думали, что понимают.
На самом деле приятели едва ли могли бы понять, как переиначило Рейфа житье не то приемышем, не то и вовсе дармовым слугой в доме Киски и Крыски. Слишком уж тяжко ему дались попреки куском хлеба. Для него больше не существовало таких слов – «подарок», «даром», просто так»… какая уж там сказка – да явись к нему самая что ни на есть разволшебная фея с мешком подарков, Рейф просто не понял бы, чего она от него хочет! Что это за зверь такой диковинный – «подарок»? Что это такое «даром», «просто так»? Думаете, Рейф не знает, что это такое – «даром»? Отлично знает. Который уже год ест свой хлеб даром – и что в этом хорошего? Нет – никаких подарков, ничего задаром! Все – только заработанное, только заслуженное… и никак иначе!
А где его взять, это заработанное и заслуженное?
Ну да ведь Рейф – не кроткая сказочная падчерица. Это ей деваться некуда, кроме как замуж, а Рейф сам себе свою жизнь выстроит – не дармовую, не дареную, у него все для этого есть! Пусть отцовский домик и снесли, когда миновало моровое поветрие, – наследство Рейф получил, и богатое. Тягу к знаниям – от отца, стойкость – от матери. Разве мало?
Рейф любил и умел учиться – одного этого уже довольно. Вдобавок учение ему давалось. А если прибавить к этому несломленную стойкость да помножить все, вместе взятое, на бешеную гордость и желание вырваться из западни… способный, работящий, стойкий, гордый, целеустремленный – ох как часто именно из такого материала жажда власти кроит завоевателей и ниспровергателей по своему вкусу! Однако если судьба намеревалась создать из Рейфа нечто подобное, то ей не повезло: власти Рейф не желал никогда. По правде говоря, власть представлялась ему чем-то навроде тетушки Крыски. Нет, не власти хотела его израненная гордость, а воли. Чтобы никто никогда больше не попрекнул его дармовым житьем. Чтобы его уважали… а значит – чтобы его было за что уважать. Рейф уже почти забыл, что такое любовь, ведь любовь – это дар, а подарки не по его части. Но он очень хорошо понимал, что такое уважение – это такая штука, которая никогда не бывает дармовой, а только заработанной.
И Рейф честно зарабатывал и уважение, и будущую свою свободу.
Он учился с той настойчивой целеустремленностью, которую дети обычно приберегают для игр, – но меньше всего Рейфу доводилось играть: недоставало сил и времени. Однако возраст требует своего – и Рейф играл цифрами вместо мячей, мастерил выводы, как его сверстники – деревянные клинки, строил умозаключения, как запруду у ручья, нацеливал доводы, как стрелы из лука на городской ярмарке. Знание было его миром – желанным и манящим; миром, в котором нет капризной Киски и сквалыжной Крыски, миром, прочным, как фундамент городской ратуши, и ярким, как цветы на клумбе перед ней. Миром, где над ним никто не властен. Миром, куда он уходил, чтобы окрепнуть и набраться сил для повседневной жизни. Миром, который ничего и никому не дает даром.
Отличников обычно недолюбливают, даже если они охотно подсказывают и дают списать, – но к Рейфу одноклассники никогда не цеплялись, хотя он никогда не подсказывал и списать не давал. Зато он всегда был готов объяснить любому решение непонятной задачи или помочь разобраться с трудным текстом. Ну а учителя так и вовсе благоволили к не по летам старательному подростку. Они не могли не понимать, что стоит отличная учеба вечно голодному, усталому и невыспавшемуся Рейфу, задерганному капризами Киски и придирками Крыски, куда больших трудов, чем его более благополучным сверстникам. Любой из учителей, даже самый требовательный, был бы рад поставить ему в учебную нотату отметку выше заслуженной, случись в том надобность. Однако надобности такой не возникло ни разу: пусть учителя никогда и не придирались к Рейфу, зато он делал это сам. Он придирался к себе свирепо, безжалостно, не давая ни спуску, ни потачки. Знания – это будущая свобода. Рейф учился с тем же усердием, с которым пленный раб пилит свою цепь. Закон разрешает покинуть дом родителей или опекунов в четырнадцать лет, если ты можешь себя прокормить, – и Рейф не собирался оставаться у тетушек ни часа сверх этого срока.
В день своего четырнадцатилетия Рейф пришел к попечителю школы и попросил у него дозволения сдать экстерном экзамены за оставшиеся три года учебы – ведь без свидетельства об окончании школы его не примут ни в одно учебное заведение магической коллегии. Попечитель дозволил охотно: если кому и учиться магии, так это Рейфу Эрраму. Ну и что же, что годами не вышел, – зато талантом взял! Магический дар, еле тлевший в немолодом школьном учителе, жарким пламенем вспыхнул в его сыне. Держать мальчика в школе еще три года – просто преступление перед его талантом! Незачем ему всякую там географию с математикой зубрить и прочую древнюю литературу… тем более что он их уже и выучил… Мало ли что может приключиться с магическим дарованием, если нет возможности упражнять его, как должно? Еще погаснет, чего доброго. А что может приключиться с магом, чье дарование ослабело, как заплывшие жиром мускулы изленившегося борца? Да, а что может приключиться с теми, по чьей вине это стряслось? Нет уж, пусть юный Эррам сдает все экзамены за выпускные классы сейчас и отправляется в любой из университетов коллегии! Школа ему еще и рекомендации выдаст отличные.
Экзамены Рейф сдал блестяще. Дверь на свободу распахнулась.
Когда он объявил тетушкам о своем отъезде, произошел вполне ожидаемый переполох. Тетушка Киска испуганно мяукала о том, какие жуткие и несусветные тяготы ожидают мальчика в злом и гадком окружающем мире – нет, надо быть просто сумасшедшим, чтобы променять верный кусок хлеба и надежный кров на ремесло мага, пытаясь повторить судьбу отца-неудачника. Тетушка Крыска попросту объявила, что оплачивать из своего кармана фанаберии юного дармоеда не собирается. Юный дармоед вежливо попрощался с тетушками – и отправился в путь без гроша в кармане.
В столицу Рейф соваться и не пробовал. Безденежного мальчишку-побродяжку не то что в университет – в городские ворота не впустят. Ну так на столичном университете клином свет не сошелся – и в родной провинции не хуже найти можно. Такой, где на его возраст посмотрят сквозь пальцы, зато к хвалебным отзывам из школы отнесутся внимательно. Такой, где на основании этих отзывов его могут принять без всякой платы – ни в столице, ни в любой другой провинции Рейфу на это рассчитывать не приходилось. Только в родных краях – и только если он сдаст экзамены блестяще.
Рейф сдал экзамены блестяще. О плате за учение заботиться ему не приходилось. Однако тетрадками сыт не будешь, а из учебников себе дом не построишь – притом ведь и их надо на что-то покупать. Рейф устроился уборщиком на кафедре физической и коллоидной магии – плата была невелика, зато он получил в свое распоряжение каморку под лестницей, где хранились ведра и тряпки. Там он и обитал – а по ночам мыл и вощил полы, надраивая те самые аудитории, в которых утром восседал на лекциях с таким видом, словно это и не он чуть не до утра наводил блеск на половицы. А что тут такого? В доме тетушек Рейфу приходилось трудиться ничуть не меньше. Рейф мыл полы – и учился, учился, учился…
После первой же сессии Рейфа внесли в число стипендиатов. К началу второго курса он снимал уютную комнату в городе. Уже на третьем курсе его приняли лаборантом на ту самую кафедру физической и коллоидной магии, где он так недавно был поломойкой. К четвертому курсу он вел самостоятельную научную работу и на лекции являлся скорее порядка ради, нежели по необходимости. Соученики, поначалу видевшие в нем мальчишку, очень скоро зауважали его – и их уважение было Рейфу куда дороже, чем их же приятельство. Набивайся он к однокурсникам в приятели сам, и не видать бы ему ничего, кроме снисхождения, – но Рейф никогда не навязывался, всегда был готов помочь с учебой, не задирал нос и не подлизывался… отчего бы не водить приятельства с таким парнем? И когда декан предложил Рейфу после окончания университета остаться на кафедре младшим преподавателем, это не вызвало нередкого в подобных случаях всплеска враждебности. Напротив – кому и предложить должность при кафедре, как не Эрраму? Если кто и заслужил ее, так это он. А что молод до неприличия… так ведь талант возраста не разбирает.
Новые коллеги по кафедре все же встретили поначалу назначение Рейфа настороженно: ишь, из молодых да ранний – наверняка ведь рвется карьеру делать! Вот начнет подсиживать да по головам вперед лезть… но нет, Рейф не лез по головам и не подсиживал никого. У него и мысли такой не могло возникнуть. Подсидеть, оттолкнуть кого-то, пролезть вперед, взять плату, должность или известность предназначенную другому, взять не свое, незаработанное, а значит – и дармовое… для Рейфа это было не просто низостью, а чем-то невообразимым и вовсе. Приметив, что молодой маг не рвется к кормушке и работает на совесть, коллеги успокоились. Они посчитали Рейфа юношей хотя и талантливым, но лишенным честолюбия – и ошиблись. У Рейфа оно имелось в избытке, но не бросалось в глаза, потому что при всем своем бешеном честолюбии он был полностью лишен тщеславия. Внешняя, показная сторона успеха для него не значила ничего. Другие могли сколько угодно соблазняться дутой славой или легкими деньгами, уходить с кафедры на должности пустопорожние, зато блестящие, менять научную работу на синекуру. Они уходили. Рейф Эррам оставался.
Научная работа, диссертация, преподавание… молодой многообещающий мэтр все, за что брался, делал на совесть. Этого нельзя было не признавать. Талантливый, добросовестный, безупречно вежливый. Здание его жизни выстраивалось по кирпичику, медленно и постепенно – зато таким, как Рейф и хотел, как надумал… И его не беспокоил легкий холодок, задувающий в щели. Рейф не замечал этого холодка – потому что не помнил уже, что бывает иначе, что может быть иначе…
Но даже если бы и заметил… а на что ему, собственно, жаловаться? Не одни только коллеги – студенты и те уважали его безоговорочно. Не боялись, хотя никто к ним так не придирался, – а вот именно что уважали. Рейф никогда и никому не ставил высоких отметок «за красивые глаза» – но всегда был готов потратить сколько угодно времени на студента, пропустившего лекции по болезни или безденежью, и платы за этот труд не брал никогда. Он возился с любым, кто действительно хотел учиться, и умел объяснять не просто понятно, а захватывающе. Он всегда был справедлив и не прогибался ни перед властью, ни перед деньгами. Таких обычно недолюбливают, хоть и уважают, но любви Рейф не искал – а потому не ощущал в ней недостатка. С коллегами он ладил – несмотря на свое явное нежелание одалживаться, принимать что бы то ни было. Это очень мешает жить, создает репутацию брюзги, склочника и нелюдима, но Рейфу прощали то, что считали причудой. По общему мнению, не бывает гения без придури – а то же самое общее мнение давно уже определило мэтра Эррама в гении, хотел он того или нет. А Рейф, к слову сказать, не хотел – но его мнения никто не спрашивал.
И девушки, которые на него заглядывались, тоже не спрашивали. Ни его, ни маменек своих заботливых… хотя маменьки дочек одобряли. Ну чем не жених? Такой молодой – а уже доктор наук, со временем, глядишь, и ректором станет. И из себя видный, красивый. И особу свою не балует… Ну так мужчине и не положено, пусть балует жену, а уж она – его.
Но Рейф не собирался баловать жену, – потому что не собирался жениться, – а уж себя тем более. Не привык и не умел, да и не хотел. Баловство – это ведь тоже дармовщина. А Рейф даже улыбки чужой, им не заработанной, не принял бы – что уж говорить о чем-то более серьезном…
Только заработанное, только заслуженное…
Но разве он заслужил то, что с ним стряслось?
А разве такое и вообще можно заслужить?
Такое может только случиться.
Он ехал в столицу, чтобы прочесть доклад на конференции, – и был уверен, что после этого доклада если и вернется назад, то очень ненадолго. Он рассчитал и расчислил свою жизнь, как рассчитывал магические преобразования, как пропорции заклятий. Но Меллы, ожидающей гибели Меллы в его расчетах не было.
Война Разделенных Княжеств оставила по себе жуткую память. Полыхала она из края в край, и, когда стало недоставать людей, в ход пошла магия. Заклятьями со всех сторон швырялись без счета, и давно известными, и только что разработанными. Но если в сосуд лить, не глядя, что попало, никому не ведомо, что за варево получится и уцелеет ли сосуд. А если схлестнется вместе такое множество чар…
На иных полях сражений даже лишайники до сих пор не растут – а ведь больше полутора веков минуло! Иные города до сих пор стоят пустешеньки – вот как их люди покинули, так и не селится там никто. Мелле повезло больше… или меньше – это как посмотреть. Угодить под Маятник – едва ли такое уж везение.
Боевые заклятья самой разной природы сцеплялись друг с другом, полимеризовались, образовывали кристаллические структуры, вырождались, эмульгировались – словом, никто не знает, что они вытворяли и как именно видоизменялись. Никто не знает, как именно из этой чудовищной мешанины получились Маятники, и покуда неизвестно толком, что происходит внутри них. Неизвестно, почему Маятники не просто возвращаются – за что они и получили свое название, – а еще и возвращаются нерегулярно. Зато известно, что происходит в городе, куда вернулся Маятник. Там не выживает никто.
Люди умирают, убивают, сходят с ума и… нет, лучше даже не вспоминать списки погибших городов и сухие пояснения из учебника, не представлять себе картинки, после которых еще долго снятся кошмары! Не здесь, не сейчас, не в Мелле, которая вот-вот станет такой же картинкой из учебника, такой же строчкой в списке, если ее не защитить!
Меллу можно только защищать – из раза в раз, пока Маятник возвращается. Бежать из Меллы бесполезно. Это не спасет никого. Действие Маятника дотянется до ее жителей и уроженцев где угодно, подобно тому как чума следует за беглецами из зачумленного города. В лучшем случае беженцев просто убьют со страху, узнав, кого приютили ненароком, в худшем – убить не успеют. Обычно, впрочем, успевают – сам Маятник хоть и невидим, зато приближение его очень даже заметно. Даже когда малая частица Маятника следует за одиноким беженцем, заметить ее приближение можно – если знать его приметы.
В каждом из городов, куда приходит Маятник, есть должность, именуемая Щит Города. И занимают ее не всегда по доброй воле – потому что маг, ставший Щитом, должен превзойти себя, но не допускать Маятник к городу. Во что бы то ни стало, чего бы это ни стоило. И потому в таких городах очень редко селятся маги – не всякому охота в мирное время подвергать свою жизнь опасности, да еще и торчать в городе безвылазно – ведь никогда нельзя знать, скоро ли в очередной раз Маятник припожалует. Обычно Щитом становится маг из местных уроженцев – а остальные обходят злополучный город десятой дорогой. А чтобы жизнь сотен, а то и тысяч людей не зависела от одного-единственного мага, власти по разнарядке отправляют в такие города дежурного мага, дублера – сроком на два года. Случится что с Щитом перед приходом Маятника – и быть дежурному дублеру Щитом на всю оставшуюся жизнь. Минули твои два года без происшествий – считай, повезло.
Рейфу дико, ошеломляюще не повезло.
Маг-дублер, профессор Энстре, уехал на столичную конференцию – да-да, на ту самую, куда направлялся и Рейф. Он считал, что может себе эту отлучку позволить – ведь Щит Меллы, мэтр Ронтар Оллави, пребывал в полном здравии. Ну что может случиться с человеком пятидесяти с небольшим лет, который к тому же ведет невыносимо правильный образ жизни?
От падения с лестницы здоровый образ жизни не спасает, а шею себе может свернуть даже и маг. Мэтр Оллави погиб через три дня после отъезда профессора. Мэр тут же разослал по окрестным городкам поисковые отряды – вдруг хоть какого-нибудь мага удастся отыскать и уговорить задержаться до возвращения мэтра Энстре. И разумеется, он отрядил за профессором гонца – догнать! вернуть! Догнать-то гонец профессора догнал, а вернуть не получилось. Мэтр Энстре просто-напросто отказался возвращаться. Еще и изругал гонца, а с ним заодно и городские власти за себялюбивую дурость и трусость, которая препятствует светочу науки, хотя он имеет законное право и даже обязанность побывать на конференции. Еще и проклясть пригрозил. С тем гонец и вернулся двумя днями позже – в то самое утро, когда сигнальные артефакты-индикаторы на городской башне из прозрачных стали бледно-синими, указав тем самым на скорое приближение Маятника. А еще через три дня в обезумевшей от бесплодных поисков мага в окрестных городках Мелле появился Рейф. Он очень спешил, потому что опаздывал на конференцию…
Он опоздал навсегда.
Он погонял коня, зная, как мало у него времени – а времени было не просто мало, время закончилось. Оно остановилось здесь, в Мелле, оно прекратилось, и вместо него началось что-то совсем другое – но что именно, Рейф не понимал.
Не мог понять – потому что вместо заработанного получил непрошеное, и получил навсегда.
…Где-то в глубине дома чуть слышно скрипнула половица, и ее скрип разом прервал череду воспоминаний и горьких мыслей. Рейф вздохнул с облегчением: меньше всего ему хотелось предаваться пустопорожним раздумьям. Он вообще был не из породы любителей расчесывать болячки и растравлять раны: уж если в повседневной жизни и приключаются тяготы, их самих по себе с лихвой довольно, так и стоит ли мучить ими свое воображение? Стоит ли изо дня в день снова и снова переживать несбывшееся, терзать себя всевозможными «или» и «если», вновь и вновь дотрагиваться до лихорадочного «может быть» и воспаленного «хочу»? Стоит ли теребить прошлое, насильно воскрешая его? Ведь никому еще не принесла добра попытка поднять покойника из могилы. К чему поить кровью сердца свой вчерашний день, создавая монстра – незримого для остальных, но хищного и опасного, монстра, который не успокоится, пока не высосет жизнь из своего создателя досуха, до последней капли?
Есть люди, которые просто не могут, не умеют иначе. Рейф их всегда жалел, но несколько со стороны – как здоровый, отроду ничем не болевший человек жалеет больного или калеку: зная о его. страдании, но не понимая. На свой лад ему повезло: в бытность свою при тетушке Киске и тетушке Крыске он выматывался до полного изнеможения, и сил, чтобы еще и в мыслях своих потерзаться, ему попросту недоставало. А потом и вовсе сделалось не до терзаний. Силы появились – а вот времени не хватало. Если надо обдумать сложный хроматографический анализ многокомпонентного заклятья, раздумывать над своей горькой судьбиной и терзаться попросту некогда.
А сейчас нет у Рейфа ни сложных чар, ни многокомпонентных заклятий, у него и вообще ничего нет – и не будет, пока он не вступит в должность и не получит доступ к служебным бумагам покойного мэтра Ронтара Оллави: нет ничего глупее, чем заранее выращивать махровые развесистые гипотезы, не ознакомившись с предметом работы. Но мозг, привычный работать и тяготящийся бездельем, не желает знать никаких резонов – вот и размышляет о чем попало. 0 всплывает со дна души мутная тина – останки дня вчерашнего в обнимку с обломками надежд на будущее и обрывками опасений… а ну их совсем!
Чтобы покончить с дурацкими мыслями, требовалось вступить в должность и начать наконец работать – а чтобы вступить в должность, недоставало сущего пустяка. Если, конечно, жену можно назвать пустяком.
Рейф был холост.
Есть должности, на которые принимают только людей женатых. Пост Щита Города относился к их числу. И не по простому обыкновению, а по требованию закона. Будь он неладен.
Тех, кто принимал этот закон, понять можно. Мало ли для опытного сильного мага более соблазнительных занятий, чем быть Щитом? Да сколько угодно! Ухлопать свою жизнь, сиднем сидя на одном месте, не отлучаясь из города никогда и никуда: ни на ярмарку, ни на конференцию, ни давнего друга проведать… Щит Города может отлучиться разве что на похороны, причем собственные. А перспектива собственных похорон для Щита выглядит не такой уж и отдаленной. Опасное это дело – Маятник отводить. Не должность, а прямо-таки приговор судебный для преступника. Вот и попробуй найди на нее добровольца – ну или хотя бы того, кто не сбежит, распробовав, какова его служба на вкус. Вот и выходит по всему, что брать на эту службу надо женатых. Холостяжник – человек ненадежный, перекати-поле, ему удрать ничего не стоит… а вот женатому куда от семьи удирать? Весь он тут, и деваться некуда. И лучше, чтобы жена была из местных – тогда свой интерес у него будет, кровный. Себя не жалея, станет город собой заслонять – и не за страх, а за совесть.
Это как раз понять можно… Куда труднее понять, почему в законе прописано, что женат Шит должен быть всенепременно на дворянке или магичке, причем не вдовой ни в коем разе. И какая клепка заскочила в голове у того, кто это придумал?!
А главное – как выкручиваться городу, где едва нашелся единственный проезжий маг, и тот холостой, а Маятник вот-вот нагрянет?
Женить мага, разумеется, как же еще.
Можно подумать, для заезжих магов невесты благородного происхождения так рядами и выставлены, словно пирожные в лавке кондитера – выбирай, что душе нравится!
Магичек в Мелле, ясное дело, днем с огнем не сыскать. А дворянок незамужних – ровным счетом две. Шести и восьми с половиной лет. Возраст, когда закон не дозволяет даже формальную помолвку. Мэр Меллы, хитрец и умница, ради спасения города был готов снять закон с положенного ему места и сунуть его под себя – но не выкинуть его на свалку. Рейфа это удивляло – в таком положении не до соблюдения законности, когда смерть над головой нависла, выбирать и носом крутить не приходится… но, в конце концов, городским властям виднее. Ох уж эти законы… вот так же точно закон в свое время обрек его на Киску и Крыску, хотя в любом приюте мальчишке жилось бы лучше! А сейчас закон обрекал не одного сироту, а целый город, и не на скверную жизнь, а на верную смерть. И потому Рейф выполнял покуда хотя бы подготовительную работу, чтобы времени даром не терять, а жители Меллы искали той порой в соседних городках хоть одну незамужнюю дворянку старше двенадцати лет – своих нет, так хоть проезжую. Повезло с магом – отчего бы и не с невестой для мага? Но, видно, крепко что-то разладилось в небесном делопроизводстве, и судьба не спешила предоставлять невесту для Рейфа.
Оставалось крайнее средство.
Развод.
Завтра в полдень те жители Меллы, кто был женат на дворянках, станут бросать жребий – кому из них разводиться. Кому выпадет, того и разведут, и на любовь семейную не посмотрят, и на детей… потому что детям этим тоже жить надо. Жить, а не погибать под Маятником. Тут же и разведут, а на следующее утро Рейфа обвенчают. Вот тебе жена, любезный, знакомься, а вот тебе должность и бумаги покойного мэтра Оллави в приданое…
Разумеется, терпеть подобное Рейф ни дня лишнего не собирался. Ему ведь нужно быть женатым для вступления в должность, и только. Как только с Маятником управится, тут же на развод и подаст. Минимальный срок от брака до развода по закону не меньше месяца, но если брак не был физически осуществлен, и того ждать не надо. С какой стати ему чужую жизнь заедать? Незнакомая пока еще женщина войдет в его судьбу меньше чем на полмесяца – и вернется домой. Это Рейф решил твердо. В конце концов, разводиться Щиту Города закон не запрещает. И на том спасибо.
Нет, о жене своей временной Рейф не думал – потому что решение уже было принято: не рушить чужую жизнь. Если кто-то ввел полоумный закон, а городские власти помешались на его исполнении, он этому безобразию потакать не намерен.
Зато прошлое цеплялось к нему неотвязно.
Тоже выискался предмет для размышлений… но чем прикажете себя занять в межвременье вынужденного ожидания? У себя на кафедре Рейф нашел бы уже с десяток занятий, поглотивших бы его целиком, – но здесь, в этом чужом ему доме, он чувствовал себя нежданным гостем, которого занесло с деловым визитом, когда хозяин дома отлучился, и теперь остается только ждать его. Все вокруг чужое, все не свое – не снимешь без спроса чужую книгу с полки, чтобы скрасить досуг, не станешь рыться в чужом столе… остается только ждать, пока хозяин соизволит вернуться. Ум томится подневольным ожиданием – сам не заметишь, как примешься перебирать в мыслях что ни попадя… а хозяина все нет и нет. И не будет – потому что твой это теперь дом, мэтр Эррам, тебе в нем и жить.
И дом твой, и камин, в котором горит огонь, твой, и обстановка в доме твоя, и слуги твои, и даже дверь, хлопнувшая только что – и кто это из слуг вдруг наладился прогуляться на ночь глядя? – даже и эта дверь твоя. Все это принадлежит тебе.
Принадлежит?..
Рейф не мог ощутить этот дом своим, невзирая на все усилия, а себя – хозяином этого дома. Он чувствовал себя гостем покойника. Если бы от Ронтара Оллави осталась хоть какая-то мелочь – будь то чашка недопитого травяного чаю, заштопанный непарный носок, завалившийся за кровать, или недокуренная трубка, Рейфу стало бы неизмеримо легче. Хоть что-то… что угодно, обозначающее прерванное присутствие. Но нет – от личных вещей мэтра Оллави в доме не осталось и пылинки. Меблированный дом, каких много… Рейф и сам снимал комнату со всей обстановкой, но она и была чужой, она не притворялась своей, и вдобавок он платил за нее. А этот дом – вроде бы и свой, а на самом деле чужой… чужой, незаслуженный, дареный… есть ли для Рейфа разница между подарком и ловушкой?
Нет ее, этой разницы.
Дареное. Чужое. Не свое.
Ловушка.
Немудрено, что ему только и думается о всяких несообразностях. Ведь он пойман. Он в ловушке. Вот сейчас дверь скрипнет, отворится, возникнет в проеме тощий неопрятный силуэт Крыски и скажет мэтру Эрраму полузабытым голосом: «Здравствуйте, я ваша тетя…»
Дверь скрипнула.
Звук этот так полно и точно совпал с мыслями Рейфа, что он на миг онемел – и молча смотрел, как отворяется дверь и в проеме ее возникает женский силуэт.
– Здравствуйте, – негромким, но сильным голосом произнесла женщина. – Я ваша теща.
Если Рейф и слыхивал в своей жизни хоть когда-нибудь что-то более безумное, то полностью об этом запамятовал.
Он невольно шагнул навстречу незнакомке.
Нет – на тетушку Крыску вечерняя гостья не походила ни в малейшей малости.
Очень светлые ее волосы, густые и длинные, были забраны вверх и уложены в аккуратную «раковину». Простое платье горожанки было хоть и небогатым, но отменно опрятным, и носила его незнакомка с таким изяществом, что оно казалось почти нарядным. С виду женщине было лет сорок или около того, и едва ли эти годы она провела в тепле и холе – не было в ее лице безмятежной уверенности в судьбе. А вот уверенность в том, что судьба еще не повод сдаваться, – была. Серо-голубые глаза гостьи смотрели прямо и спокойно. Нет, она ничем и ни в чем не была похожа на Крыску – вечно замызганную, прежде времени постаревшую, растрепанную слащаво-злобную Крыску.
На сумасшедшую она тоже не была похожа.
– Меня зовут Томален Эссили, – добавила женщина. – Госпожа Томален Эссили.
Вдова, ошеломленно сообразил Рейф. Высокородная вдова. Девица знатного рода – а хоть бы и старая дева шестидесяти лет от роду! – звалась бы барышней Томален Эссили. Разведенная – сударыней Томален Эссили. Замужняя поименовала бы себя достойной Томален Эссили – а если уж госпожой, то не Томален, а, скажем, Редрам Эссили или же Керд Эссили – не только по фамилии, но и по имени мужа. А раз госпожа Эссили, да еще и при своем, а не мужнем имени – вдова.
И что? Это что-то меняет?
Бред какой-то, вот честное слово…
– Госпожа Эссили, – со всей возможной учтивостью произнес в ответ Рейф, – меня зовут Рейф Эррам – и насколько мне известно, я никогда не был женат.
– Это вамизвестно, – возразила госпожа Томален. – И мне, раз уж вы сейчас в этом признались. Но почему это должно быть известно мэру и городскому совету?
Бред продолжал оставаться бредом, безумный разговор становился с каждым словом не менее, а все более безумным – но теперь у этого безумия появился какой-то внутренний центр.
– Вы хотите сказать, что… – осторожно начал Рейф.
– …что Мелле нужен Щит, а вам – полномочия, – твердо сказала госпожа Эссили. – И ни у города, ни у вас нет времени прогибаться под закон. Если я поклянусь, что вы – муж моей дочери, а вы подтвердите, кому какое дело, действительно ли вы женаты?
О нет, госпожа Эссили не была сумасшедшей. А даже и была – то очень, очень здравомыслящей.
Не прошло и пяти минут, как оба они, Рейф и Томален сидели за чашечкой чая и деловито обсуждали предстоящее лжесвидетельство. Травяной чай был заварен впопыхах и подано к нему было всего-навсего несколько сухариков которые с натяжкой можно назвать сладкими, – но госпожу Эссили такие мелочи не волновали, а Рейфа и подавно.
Подлог? Ну и пусть подлог. Преступление? Но тогда и государственный чиновник, в голодный год взломавший топором двери казенного амбара, от которого потерян ключ, чтобы раздать зерно голодным, как того требуют закон, здравый смысл и милосердие, – тоже преступник.
Рейф не имел ничего против подобного преступления. Подлог так подлог – но госпожа Эссили предложила выход. И для Меллы, и для него. Куда более приемлемый, чем затея с разводом по жребию, и куда более скорый. Если Рейф уже женат, то и в должность он может вступить незамедлительно – а значит, выиграть два дня. Целых два лишних дня на подготовку!
– Как зовут вашу дочь? – спросил Рейф. Сказать «мою жену» он просто не смог, язык не повернулся.
– У меня нет дочери, – ровным голосом ответила Томален. – Линни умерла в семь лет.
Рейф опустил глаза.
– Но это было не в Мелле, – помолчав, добавила Томален. – Когда я еще писала письма родным, она была жива и здорова. Весь город знает, что у меня была дочь, – но никто не знает, что ее больше нет.
Рейф молча кивнул.
– Вам не придется венчаться с незнакомкой, – чуть глуховато сказала госпожа Эссили. – Не придется сломать или даже потревожить чью-то жизнь. Вам надо только дать слово, что вы женаты.
– Я пока не очень понимаю, как это сделать, – признался Рейф. – Я же говорил все время, что холост. Что тут можно придумать?
