Текст книги "Секрет Коко"
Автор книги: Ниам Грин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
– А как твои родные, Перри? – спрашивает Рут, меняя тему.
– Спасибо, Рут, у них все хорошо. А ты знаешь, что совсем скоро у меня появится правнук?
– Изумительно! – всплескивает руками она. – В семье будет малыш!
Я замечаю, как они искоса поглядывают на меня, и прихожу в бешенство. Все думают, что мой поезд продолжения рода ушел вместе с Томом. Конечно, никто не говорит этого напрямую, но я-то знаю, что у них на уме: ей уже тридцать два, и она порвала с хорошим парнем, биологические часы бьют тревогу. А может, я просто не хочу детей. И уж совершенно точно я понятия не имею, что значит быть матерью.
Тем временем люди в зале подыскивают себе свободные места в широких рядах. Стулья тоже выставлены на продажу, поэтому некоторые из них смотрятся гораздо лучше прочих.
– Тебя правда это совершенно не беспокоит? – спрашивает Рут, как только Перри уходит в своих сияющих кожаных башмаках, а мы усаживаемся на линялые стулья эпохи королевы Анны, источающие едва уловимый аромат. – Или пыталась сделать хорошую мину при плохой игре для Перри?
– Правда, – уже слегка раздраженно отвечаю я. – Сколько можно повторять?
Рут справляется о моем эмоциональном состоянии едва ли не каждый час с тех пор, как самолет Тома оторвался от земли. Знаю, все это она делает лишь потому, что любит меня и заботится обо мне, но, господи, это сводит меня с ума. Иногда меня так и подмывает инсценировать какой-нибудь нервный срыв исключительно для того, чтобы оправдать ее надежды.
– Ты совсем по нему не скучаешь? – продолжает гнуть свою линию она.
– Совсем-совсем. То есть понимаю, что должна бы, но меня это действительно мало беспокоит.
– А я скучаю, – признается она, больше самой себе.
– Мне кажется, тебе просто нравилось, что у меня был парень.
– Не в этом дело, Коко. Он такой хороший мальчик, всегда мне нравился, кроме того, вы были чудесной парой.
В чем-то она была права – мы и правда отлично подходили друг другу. Как говорится, мы поладили, научились уживаться друг с другом. Останься он здесь, со мной, мы бы, наверное, и по сей день были вместе. Но он улетел: теперь нас разделял добрый миллион миль. И как бы он ни старался, ни уговаривал меня поехать вместе с ним, начать новую жизнь, ничего бы из этого не получилось. Мне нравится жить здесь. Да и, к слову, когда твой парень сообщает, что уезжает от тебя на другой конец света, а единственное, что ты испытываешь по этому поводу, – облегчение, это тоже не самый добрый знак.
Я чувствую на себе пристальный взгляд Рут, она будто бы пытается прочесть мои самые сокровенные мысли. Так она пытается понять меня – еще с тех пор, как я была подростком и все беспокоились обо мне после смерти матери. Она – воплощение доброты, но слишком любит говорить о чувствах, и этот встревоженный, немигающий взгляд – обычно верный признак того, что назревает такой «разговор». Все дело в том, что, в отличие от Рут, мне совсем не нравится говорить о своих переживаниях. Мне было это не по душе тогда, много лет назад, и я терпеть этого не могу сейчас. Перекинуться парой слов по этому поводу – вполне нормально, пару раз упомянуть тему нашего разрыва – тоже терпимо, но глубочайший анализ моего эмоционального состояния в связи с отъездом Тома? Нет уж, увольте.
Все мое внимание приковано к возвышению, на котором Хьюго усаживается в кресло за высоким узким столом: оттуда он и будет проводить аукцион. Нужно сказать что-нибудь, чтобы отвлечь внимание Рут, иначе от этого взгляда мне не избавиться и, значит, не получить от торгов ровным счетом никакого удовольствия.
– Допустим, нам хорошо было вместе, – сдаюсь я, – но ты сама-то можешь представить меня на каком-то ранчо у черта на куличках? С меня толку никакого, ты же знаешь, я ненавижу возиться со скотом. Все эти животные… так воняют.
На этих словах я сама заливаюсь смехом, на случай, если она не оценит мою маленькую шутку.
– Ты ведь могла хотя бы попытаться, Коко. Нельзя вот так взять и все бросить. Но еще не все потеряно. Я только не хочу, чтобы ты оставалась здесь лишь для того, чтобы заботиться обо мне. Я совершенно…
– Говорю же, я осталась здесь не ради тебя. И я знаю, что ты прекрасно справишься и без меня, Рут. Может, закроем эту тему?
Господи, и почему все не могут просто забыть об этом? Иногда мне кажется, что Рут никогда не перестанет напоминать мне об отъезде Тома, и Кэт тоже никак не уймется. Она уверена, что мне нужно было ехать с ним и попытаться привыкнуть к жизни на новом месте. Но они ведь не знают самого главного: ничего из этого не выйдет. Не то чтобы он разбил мне сердце… Конечно, Том и правда отличный парень, он мне нравился, я даже его любила. Он мне нравится и сейчас, я искренне желаю ему добра. Уверена, у него все в жизни сложится. Совсем скоро он найдет себе прекрасную девушку, там, в Новой Зеландии, они поженятся и нарожают детишек, которые в чудных ковбойских шляпах станут гоняться за местной скотинкой. Такое – не для меня. А тот факт, что меня совершенно не беспокоит то, что он наверняка полюбит другую, лишний раз доказывает, что наши отношения были не такими уж близкими, как могло показаться со стороны.
– Вот и хорошо, – тихонько вздохнув, мурлычет Рут. – Но, думаю, мне никогда не понять, почему ты так заупрямилась.
– Такая уж я, – отвечаю я, – а теперь можем мы забыть о Томе и сосредоточиться на лотах для нашего магазина?
О счастье! – Хьюго откашлялся, а значит, аукцион официально можно считать открытым.
– Доброе утро, леди и джентльмены. Самое время начать наш аукцион, – бодро объявляет он.
Хьюго не любит тратить время зря – он всегда тараторит так, будто куда-то опаздывает.
– И первый наш лот на сегодня – превосходный сервант, – с этими словами он простирает руку вправо, где двое мужчин со вспотевшими от натуги лбами втаскивают на постамент массивный буфет из темного дерева, давая возможность присутствующим оценить этот лот, в случае если кто-то не успел рассмотреть его до начала аукциона.
– Он находится в прекрасном состоянии, – комментирует Хьюго. – Итак, кто даст за него сотню евро?
Он обводит взглядом весь зал, глаза его так и бегают – боится пропустить чью-нибудь ставку. Некоторые участники аукциона стараются как можно громче заявить о своих притязаниях на тот или иной предмет, при этом высоко поднимая свои таблички с номерами, но кое-кто предпочитает едва заметно кивать головой или поднимать один лишь палец. Но сейчас, похоже, никто не выказывает ни малейшего интереса к этому серванту. Люди всегда боятся быть первыми: все ждут, пока Хьюго снизит стартовую цену.
– Семьдесят пять евро? Кто даст семьдесят пять?
И снова тишина. Хьюго тяжело вздыхает и придвигает свое кресло поближе к столу, будто понимая, что ему предстоит долгий день и придется уговаривать, буквально упрашивать присутствующих сделать хоть одну ставку.
– Давайте же, леди и джентльмены. Ведь наверняка кто-нибудь да не пожалеет за этот сервант из превосходного красного дерева семидесяти пяти евро. Такая цена – грабеж среди бела дня!
Гробовое молчание.
– Быть может, тогда пятьдесят? – Он пытается скрыть отчаяние в голосе, но тут его взгляд устремляется к последним рядам зала – наконец-то кто-то сделал первую ставку, и – хотя Хьюго и делает вид, что все в порядке – облегчение на его лице читается совершенно ясно.
– Ваши пятьдесят евро, сэр, благодарю. Кто даст пятьдесят пять?
Кто-то еще поднимает руку.
– Пятьдесят пять – леди в первом ряду. Шестьдесят?
Так и начинается эта игра, двое участников торгов по очереди повышают цену, пока она в конечном счете не достигает ста десяти евро, после чего снова возникает пауза.
– Сто десять? Кто-нибудь еще хочет предложить больше? – Внешне Хьюго сохраняет спокойствие, но я-то знаю, что в душе он доволен. Какой-то миг все молчат, ожидая, что второй участник торгов за этот лот сделает новую ставку. Однако он не повышает цену, и Хьюго с силой опускает молоточек на стол.
– Продано!
Победительница из первого ряда поднимает свой номерок, и ассистентка Хьюго, сидящая подле него, ставит нужную цифру в ноутбуке, который стоит перед ней на столе. И вот он стремительно переходит к следующему предмету из списка. Хьюго не любит ходить вокруг да около – да он и не может позволить себе такой роскоши, учитывая тот факт, что в списке значится более тысячи лотов.
Из первой половины списка меня ничего не заинтересовало – придется немножко подождать. Но в аукционном зале никогда не бывает скучно, меня всегда занимает сам процесс торгов. Быть может, дело в том, что туда часто приходят люди, которые не собираются ни на что ставить. Я украдкой смотрю налево. В конце нашего ряда на самом краешке деревянной кухонной табуретки примостилась женщина средних лет, одетая в плащ, – в руках она держит каталог, где записывает все цены, за которые уходит в руки покупателей каждый лот. Она – здешний завсегдатай, я встречаю ее каждый раз, когда прихожу, но на моей памяти она так ни разу ничего и не купила. Она даже ставок не делает – просто сидит, записывает цены. Странно, конечно, но она ведь не одна такая. Здесь много кто занимается тем же самым – возможно, такими людьми движет любопытство, скука или даже эксцентричность, как знать?
В течение часа я становлюсь обладательницей подставки для шляп, чудесного старинного фарфора, который стал пользоваться в последнее время огромным спросом, и маленьких часов, которые, правда, нуждаются в ремонте. На очереди – тот мраморный столик. Я ни на миг не сомневаюсь в том, что мы сумеем его перепродать – конечно, на нем видна парочка царапин, придется над ним поработать, но людям нравятся такие французские вещички, да и краску можно подновить.
– Наш следующий лот – этот чудесный столик для умывальных принадлежностей. Лот составной, к столику прилагаются эти коробки со всякой всячиной, – сообщает Хьюго, и двое его помощников выносят заявленный предмет и упомянутые шкатулки в центр зала. Рут едва заметно подталкивает меня локтем, и я киваю. Нет нужды напоминать – я ведь именно его ждала все это время.
– Кто предложит за него семьдесят евро? – вопрошает Хьюго.
Я осталась недвижима. Семьдесят евро – это слишком даже для стартовой цены, и, к счастью, со мной согласны все присутствующие в зале – названную цену не поддерживает никто.
– Пятьдесят? – с надеждой спрашивает Хьюго. – Тридцать?
Вот тридцать евро – это уже настоящий грабеж. Я поднимаю табличку с номером, это, разумеется, не ускользает от внимательного взгляда аукциониста.
– Есть тридцать. Кто даст сорок?
Я затаиваю дыхание, вопреки всему надеясь на то, что никто не поддержит ставку – ведь если мне удастся выкупить столик всего за тридцать евро, не считая комиссионных, положенных агенту, это приобретение станет сделкой века.
– Ну же, – поторапливает Хьюго, не желая сдаваться. – Одна только его мраморная столешница стоит втрое больше!
Рут разочарованно стонет, а у меня сердце уходит в пятки. Теперь, когда он предупредил участников аукциона, что предмет торга изготовлен из мрамора, ставки взлетят до небес. По залу прокатывается волна возбуждения, и уже через несколько секунд цена на столик составляет семьдесят евро, и ставку эту делает не кто иной, как Перри. Дорого, конечно, но будь я проклята, если позволю ему себя обставить. В прошлый раз он увел у меня из-под носа роскошный приставной столик из орехового дерева в последнюю минуту. Больше я такого не допущу.
Хьюго пытливо смотрит на меня:
– Восемьдесят?
Я киваю. Восемьдесят евро мой бюджет еще позволяет. Более или менее.
– Девяносто от вон того джентльмена.
Черт возьми. Перри продолжает повышать цену. Я машинально поднимаю руку еще раз. Лот обойдется мне уже в сотню евро. Рут тихонько толкает меня в бок. Она хочет, чтобы я отступила, понимаю, но я не позволю Перри обойти меня снова.
Он повышает до ста десяти, я – до ста двадцати, и тут невольные зрители оживают и заинтересованно поглядывают на нас. Такая война за лот – хоть ставки, по сути, и невелики – всегда становится настоящим событием. Перри повышает до ста тридцати. Хьюго вопросительно поглядывает в мою сторону – мяч на моем поле.
– Разве он того стоит, Коко? – шепчет мне Рут. Она всегда говорила, что, как и в азартных играх, ключ к успеху на аукционе заключается в умении вовремя остановиться. Пора остановиться – цена действительно слишком высока. Но что-то внутри меня говорит, что я не должна уступать Перри – не в этот раз.
– Я знаю, что делаю, – незаметно шепчу я, снова кивая Хьюго. Я по-прежнему в игре – и из нее я выйду только победителем.
Хьюго удивленно поднимает бровь – совершенно очевидно, что он получает удовольствие от этой гонки ставок.
– Сто сорок евро этой вздорной леди. Сэр? – Теперь он смотрит на Перри, сидящего где-то позади меня, и у меня снова перехватывает дыхание. Отступись, Перри. Очень тебя прошу.
Повисает секундная пауза и – вжик! – молоточек Хьюго опускается. Столик мой.
– Да! – тихонько восклицаю я, не в силах сдержать эмоции.
– Дороговато, – присвистывает от удивления Рут.
– Не беспокойся, я уже знаю, кто его у нас купит, – кривлю душой я.
– Правда?
– Не веришь? В коробках тоже есть весьма симпатичные безделушки, мы сможем продать и их.
– Например? – недоверчиво хмыкает Рут. Она-то знает, как, впрочем, и я, что в таких коробках обычно обнаруживается всякий хлам. По правде говоря, я и сама не надеюсь найти там что-нибудь стоящее – наверняка какие-нибудь старые газеты, заплесневелые книги и битая посуда, самое место которым – в мусорной корзине.
– Подожди немного, сама увидишь, Фома неверующий, – мурлычу в ответ я. – А теперь помолчи, пожалуйста, ты меня отвлекаешь.
– Ну ладно, мисс всезнайка, – шепчет она, добродушно толкая меня локтем. – Жажду узнать, что же таят в себе эти золотые коробки – должно быть, в них кроется целое состояние!
– Ха-ха-ха, шутница! – Я пытаюсь сохранить невозмутимое выражение лица, но не могу больше сдерживать улыбку. Меня раскусили – Рут теперь точно поняла, что я блефую. Женщины в таком никогда не ошибаются.
2
На следующий день, едва настало девять утра, я перевернула старенькую табличку на дверях антикварной лавки Суона – теперь она гласила «Открыто». Подобрав кремовую занавеску из муслина, украшавшую вход в магазин, я окинула взглядом улицу. Когда-то в Дронморе проводились ярмарки, жизнь кипела, но с тех пор, как почти десять лет назад вокруг него построили объездную дорогу, здесь стало намного тише. Сейчас он похож на пригород крупной столицы, но так и не утратил атмосферы маленького городка – и слава Богу.
Этим утром у меня возникло чувство, будто половина местного населения почему-то еще не проснулась и катастрофически опаздывает, потому что единственные признаки жизни на улице подавали лишь воробьи, клевавшие что-то с земли вокруг памятника героям, павшим в бою в 1916 году[3]3
Речь идет о Пасхальном восстании, поднятом лидерами движения за независимость Ирландии на Пасху 1916 года. С этого события ведет свою историю Ирландская республиканская армия (ИРА).
[Закрыть]. Даже белые ставни мясной лавки прямо напротив нашего магазинчика еще закрыты – странно, на ее владельца, Карла, это совсем не похоже. Обычно он работает как часы – его лавка открывается каждое утро в восемь часов пятьдесят восемь минут и ни секундой позже. Рут считает, что подобной пунктуальностью он обязан своему немецкому происхождению – мать его была родом из Берлина, но на нем это сказалось мало: сам он говорит с явным дублинским акцентом благодаря своему отцу, уроженцу Баллимуна, северного района Дублина.
– Такую пунктуальность только у немцев и встретишь, – ворчит Рут всякий раз, наблюдая, как Карл бережно выкладывает на витрину куски барашка, чтобы показать товар лицом.
– Рут, нельзя так говорить, – всегда укоряю ее я.
– Отчего? Это ведь правда.
– Да, но это чистой воды предрассудок.
– Как бы не так! Предрассудки не на пустом месте возникают, Коко. Карл ведь и в самом деле такой. Ему бы хоть на минутку расслабиться. Боже, ему еще только пятьдесят пять. Вывел бы из гаража свой «Харлей-Дэвидсон», промчался по улицам. Какой смысл иметь такой роскошный мотоцикл и практически на нем не ездить?
Рут, как обычно, говорит о том, что она делала бы на месте Карла. Следует отметить, что сам Карл не обращает на нее никакого внимания – даже когда она в лицо говорит ему, что он должен хоть немного пожить по-настоящему. А делает она это довольно-таки часто, когда заглядывает к нему в лавку за фирменными, отмеченными наградой колбасками.
Я смотрю на его витрину и ума не приложу – неужели он решил последовать ее совету? Быть может, уехал куда-то с утра пораньше на своем байке. Конечно, остается и другая возможность – он с тем же успехом мог попасть в ужасную аварию и лежать теперь где-то на обочине, не в силах даже позвать на помощь. Но это всего лишь разыгралось мое больное воображение. Карл – славный, добрый и очень живой человек. Уверена, что он жив и здоров.
Рядом с магазином Карла находится мастерская по ремонту телевизоров, и она тоже закрыта. Но у Виктора, ее владельца, явно не все дома. Едва ли не каждый день он вывешивает на витрине табличку с надписью: «Мы вынуждены закрыться в связи с непредвиденными обстоятельствами». Но все его «непредвиденные обстоятельства» для нас весьма предсказуемы – Виктор все время проводит у букмекера с тех пор, как в прошлом году от него ушла жена.
И только Питер и Нора из «Кофе-Дока» через дорогу уже на ногах и открыли свое кафе. Со своего порога я вижу, как Нора оживленно спорит о чем-то с мужем. Женщина она очень субтильная, в ней и пяти футов[4]4
Полутора метров.
[Закрыть] нет, и хотя Питер выше среднего роста, она явно внушает ему страх. Бедный Питер – на его лице уже появилось виноватое выражение, которое мы видим всякий раз, когда Нора совершенно утрачивает выдержку, а случается это с ней довольно часто. Должно быть, он опять ошибся в заказе партии хлеба или забыл убрать пакетики из-под чая с прилавка. В то время как Карл чересчур аккуратен, Питер – полная его противоположность.
Повесив на входе в лавку Суона табличку «Открыто», я поворачиваюсь спиной к улице и в очередной раз восхищаюсь самым любимым своим местом на всем белом свете. Каждое утро я стараюсь улучить момент и замереть на миг на пороге, чтобы вдохнуть сладчайший аромат из всех, что мне доводилось слышать: запах старины. Почти каждый дюйм нашего небольшого магазинчика заставлен антиквариатом, который мне так по душе – со многими из этих старинных вещичек я знакома едва ли не с пеленок. В этом углу, например, стоит старинный буфет орехового дерева – он здесь находится еще со времен моего детства, сияет своими до блеска отполированными бронзовыми ручками. За ним стоит библиотечная лесенка из красного дерева, которую я в жизни не продам, потому что мне нравится думать, будто когда-нибудь я заведу собственную библиотеку и стану взбираться на лесенку, чтобы дотянуться до какого-нибудь полного собрания сочинений. Здесь же висит птичья клетка и хранится высокая красная фарфоровая ваза, украшенная окантовкой из переливчатого перламутра, сияющего на солнце. Каждая трещинка прикрыта разнообразными безделушками: здесь и крошечные четки, покоящиеся на фарфоровом подносе, в терпеливом ожидании подходящего человека, который спасет их от забвения и унесет домой, где сделает из них чудесное ожерелье; и огромные оленьи рога, с которых свисают на цепочке старинные карманные часы.
Стены сплошь увешаны позолоченными зеркалами и желтеющими картинами в самых разных рамах, а на потолке висят старинные люстры и яркие лампы. Шаткие крашеные книжные шкафы опираются друг на друга, кренясь под тяжестью твердых переплетов – все время кажется, что они могут свалиться на тебя. Вот выстроились в ряд с полдюжины бронзовых изваяний, накрытых чудесными, хоть и старомодными, покрывалами. Еще два старых буфета заставлены хрупкой керамической посудой и изящными фигурками, рядом с которыми возвышается та самая витрина матового стекла, где хранится любимое мамино жемчужное ожерелье. Вокруг нее развешаны китайские фонарики. Самый любимый мой момент за весь день настает вечером, когда под их мерцание я разглядываю все эти предметы и представляю, сколько же всего они видели, какую жизнь прожили, где побывали, прежде чем попали в мои руки. Мне довольно одного лишь взгляда, чтобы нарисовать в своем воображении историю жизни некоторых из этих вещиц, атмосферу, что царила вокруг них, радости и горести, свидетелями которым они стали. Это не просто вещи. Все они несут на себе отпечаток времени, все они – крупицы истории, у каждой вещи – свое неповторимое прошлое.
Я искренне люблю каждый дюйм этого места. Этот магазин, эту приземистую лестницу – здесь я живу с самого детства, и именно этой антикварной лавке принадлежит мое сердце – с тех пор, как я была еще совсем девчушкой. Знаю, я живу в крошечном городке, здесь все на первый взгляд кажется родным и до боли знакомым, но каждое утро я прихожу в восторг, переворачивая табличку на входе и открывая двери в новый день. Кэт частенько поддразнивает меня из-за столь глубокой привязанности к фамильному делу, но самой мне кажется, что в этом что-то есть. Да, мне пришлось вернуться в отчий дом, но мы с Рут свыклись с этой мыслью и отлично ладим. Кэт убеждена, будто одинокая девушка моих лет просто обязана жить в роскошных апартаментах и вести бурную жизнь им под стать, но это – точно не про меня. Ведь я знаю, что, несмотря на все эти нотации, подруга безумно скучала бы по мне, если бы я уехала из дома, последовав ее же совету. Мы по-прежнему близки – совсем как в детстве.
У меня громко урчит в животе, и я понимаю, что действительно проголодалась. Я отправляюсь в крохотную кухоньку в задней части лавки, за прилавком, и роюсь в буфете в надежде найти что-нибудь для перекуса. Можно было бы подняться наверх, в квартиру, и приготовить себе нормальный завтрак, конечно, но так ведь гораздо проще. Пока что какого-нибудь зачерствелого печеньица будет вполне достаточно. Когда придет Рут, я сбегаю в «Кофе-Док» и принесу нам что-нибудь на завтрак.
– У вас молока не найдется? – раздается вдруг позади меня чей-то низкий голос, как раз когда я раскрываю пакетик с недоеденными вкусностями. Я ахаю от удивления и поворачиваюсь в сторону дверей. Перед входом стоит полуголый мужчина, его небольшой, но довольно заметный животик свисает над тесными подштанниками а-ля Гомер Симпсон[5]5
Главный герой популярного американского мультсериала «Симпсоны».
[Закрыть]. Я даже не сразу понимаю, что передо мной Карл. Тот самый Карл, мясник. Из лавки через дорогу. Наш Карл. Наш мясник.
– Господи! Карл!
– Прости, Коко, напугал? – спрашивает в ответ он, усмехаясь при этом так, будто тот факт, что его мужское достоинство скрыто от моих глаз лишь тонким кусочком ткани и я просто физически не могу на него не пялиться, не имеет никакого значения.
– Да, есть немного, – поспешно отвечаю я, пытаясь отвести взгляд от его подозрительных татуировок на плечах и волосатой груди. Я понятия не имела, что у Карла, оказывается, есть тату – ведь прежде я видела его лишь в благопристойном мясницком фартуке, а не в одном мультяшном белье.
А не значит ли это… что Карл и Рут спят вместе? Мой мозг лихорадочно подыскивает этому другое объяснение – хоть какое-нибудь. Может, ему пришлось экстренно эвакуироваться из собственной квартиры посреди ночи. Случился пожар? Возможно, он угодил в какую-нибудь другую беду и Рут его просто приютила. Это вполне в ее духе – помочь тому, у кого случились неприятности, не раздумывая ни минуты.
– Это для Рут, ей захотелось молока, а наверху его не оказалось, – с этими словами он проходит мимо меня к буфету и берет из него кружку, в то время как мне остается лишь любоваться крупным планом его пятой точки, обтянутой подштанниками и напоминающей лысую голову все того же Гомера.
Отлично. Если он носит ей чай вот так, в одном исподнем, то их с Рут дружба явно выходит за рамки обычных соседских взаимоотношений. Они точно этим занимаются.
– Ты не знала, что я здесь, – как ни в чем не бывало говорит он.
– Допустим, – выдавливаю из себя я.
Конечно, я знала, что Рут и Карл всегда хорошо ладили друг с другом. Но не настолько же. Не настолько, чтобы спать вместе и по-дружески самозабвенно заниматься сексом. Когда только они успели?
– Извини, если это настолько тебя шокировало, – просит он, бросая в кружку пакетик с чаем.
– Да все в порядке, – отвечаю я, – просто я не знала, что ты и Рут… Что вы с ней…
Тут я теряю дар речи. Полностью.
– Не знала, что я – ее молоденький любовник? – ухмыляется он и смеется собственной шутке. – Да, до сих пор ей отлично удавалось это скрывать.
Он открывает холодильник и выуживает из него пакет с молоком. От меня не укрылось, как хорошо он ориентируется в нашем доме – он тут явно не в первый раз.
– Понятно, – бормочу я. Вот ведь темнила – и как ей удалось скрывать его от меня столько времени?
– Бог ты мой, уже ведь пора открывать магазин! – восклицает Карл, взглянув на часы. – Надо идти. Мясо само себя не продаст.
– Да уж, не продаст, – мямлю я.
– Опоздал. А ведь я никогда не опаздываю.
– Действительно, не опаздываешь.
– Во всем вини свою бабулю, – вздыхает он. – Она все твердит, что мне нужно почаще расслабляться. А ведь это не так уж и просто.
Я невольно обращаю свой взор на его панталоны, и к моему горлу подкатывает истерический смех.
– Ладно, увидимся, – прощается он, исчезая вместе с чаем для Рут.
– Угу, обязательно, – отвечаю я, всеми силами стараясь придать своему лицу дружелюбный вид. Как же я надеюсь никогда больше не увидеть этих подштанников!
И вот, несколько минут спустя, я устраиваюсь на высоком стуле позади прилавка, пытаясь успокоить расшалившиеся нервы. Карл уже скрылся через боковую дверь, выходящую во внутренний дворик, я же, в свою очередь, сделала вид, будто его и вовсе не видела: думаю, раз уж он не воспользовался парадным, то явно хотел остаться незамеченным. Чтобы добраться до своего магазина, ему предстояло взобраться на стену, спрыгнуть оттуда на газон и обогнуть улицу. Должно быть, именно так он покидал наш дом все это время.
Только лишь мне приходит в голову, что неплохо бы добавить в кофе бренди, чтобы справиться с таким страшным потрясением, как появляется Рут. На ее лице сияет широкая довольная ухмылка «плохой девочки». Она одета в ярко-голубой шерстяной свитерок и любимые черные джинсы. На груди у нее красуется старинная позолоченная брошь с небольшим гранатовым камнем, а серебристые кудри свободно ниспадают на плечи. Она вся сияет.
– Доброе утро, милая! Отличный день, не правда ли?
– Правда, – отзываюсь я, прикусывая губу и стараясь не встречаться с ней взглядом. Судя по виду Карла, одному Богу известно, чем эти двое занимались там, наверху, пока я открывала магазин. Более того, кто знает, что творилось в спальне Рут ночью, пока я спала внизу? У меня из головы это не выходит, мое воображение рисует картины, с которыми психика справиться не в силах.
– Посмотри, солнышко светит! – Она выглядывает через боковую дверь в крошечный внутренний дворик, залитый осенним солнечным светом. – Давай возьмем кофе и выйдем наружу. Посетителей мы услышим и оттуда. Грешно упускать такой чудесный день.
Она берет кофейник и, выйдя во двор, усаживается за окрашенный стол из кованого железа, который вместе со стульями я за бесценок купила на местной распродаже пару лет назад, и подставляет лицо тусклым лучам солнца. Я тоже выхожу на улицу и устраиваюсь напротив нее. Она права – хотя в последнее время погода и не балует нас теплыми деньками, здесь по-прежнему чудесно. Довольно тесно, но мы поддерживаем во дворике порядок. Это было любимое место дедушки. Он мог подолгу просиживать на свежем воздухе, перебирая детали часов, которые пытался починить. Садоводство его не слишком занимало, но для столь малого пространства это было и не нужно. Ему просто нравилось проводить время на свежем воздухе, корпеть над любимыми часами, слушать, как вода журчит в маленьком каменном фонтане возле увитой плющом стены из красного кирпича. Он всегда говорил, что звук бегущей воды его успокаивает.
Я молча прислушиваюсь к журчанию воды и гадаю, что же Рут скажет о появлении Карла в нашем доме. Нужно отдать ей должное – она и виду не подает, что что-то произошло.
– Ну что, готова к занятиям? – спрашивает она.
– Почти, – отвечаю я, делая глоток кофе и чувствуя, как по телу разливается тепло. Курсы апсайклинга[6]6
Творческое преобразование отходов в предметы искусства, бытовые изделия, аксессуары, одежду. Идея апсайклинга объединяет множество модных направлений в искусстве, а также технику ручной работы.
[Закрыть] занимают большую часть моего рабочего времени. Я веду их уже два года и пытаюсь научить своих учеников вдыхать новую жизнь в старые, иногда даже поломанные вещи. Сегодня я собираюсь заняться с участниками этих занятий совершенно новым делом – реставрацией комодов.
– Что-то случилось, милая? – спрашивает Рут, озабоченно глядя на меня. – Ты сегодня какая-то рассеянная.
– И правда, меня несколько выбило из колеи то, что мой день начался с появления на кухне нашего мясника в исподнем, – эти слова слетели с моих губ почти помимо воли.
Какую-то долю секунды она молчит и тут же отвечает:
– Ах, да. Карл очень уж хотел угостить меня чашечкой чая. Так мило с его стороны.
– А мне он сказал, что это ты чаю захотела.
Теперь-то я понимаю, что Рут вполне намеренно отправила его вниз, чтобы я узнала наконец об их отношениях. Чтобы самой о них не рассказывать. И я этого так просто не спущу.
– Разве? – заливается смехом она. – Дурачок! В любом случае, прости, если ты не была к этому готова. Нужно было тебя предупредить сразу, как ты вернулась домой.
– И каким же образом? Повесить носок на дверной ручке, чтобы я знала, что ты не одна?
Тут она всерьез задумывается над этим предложением.
– Рут, я шучу.
– А что, могло бы и сработать, так бы ты точно догадалась!
– Он ведь не впервые оставался здесь на ночь, я правильно понимаю? – допытываюсь я.
– Не совсем, – едва заметно заливаясь краской, отвечает моя бабушка.
– И как так вышло, что я до сих пор ничего не знала?
– Знаешь, мы не хотели ничего афишировать. Кроме того, когда он бывал у меня, ты обычно и сама оставалась у Тома.
В этом она была права. Прежде чем Том уехал в Новую Зеландию, мы с ним жили вместе в скромном домике на окраине города. Мой бывший вместе со своими братьями построил его собственными руками – во всяком случае, именно так об этом любила рассказывать его мать, каждый раз, когда мы с ней виделись. Так она будто утверждала, что с Томом я не пропаду. Поэтому, когда он уехал, я просто вернулась в нашу квартиру над антикварным магазином. По сути, я нарушила уединение Рут. Мы долгие годы работали вместе в лавке Суона, но вечерами она всегда принадлежала сама себе. Думаю, ей непривычно было, что я все время верчусь под ногами и сую нос в ее личную жизнь. А я, в свою очередь, не привыкла знать о ее личной жизни столь интимные подробности. Так что нам обеим нужно было научиться приспосабливаться к совместной жизни.
