Текст книги "Героический эпос народов СССР. Том второй"

Автор книги: Автор Неизвестен

– Ступайте и принесите все, что нужно! – повелел падишах своим стражникам. Те бегом бросились исполнять приказ. Они хватали всюду то, что потребовал Гёроглы, не спрашивая разрешения владельцев. Кузнецов они заставили не ковать подковы и гвозди, а отливать их. И часа не прошло, как все было готово.

Гёроглы подрезал копыта коня, прибил золотые подковы, надел на Гыр-ата отличную сбрую, крепко приторочил провиант, запасные подковы вместе с молотком подвесил к луке седла, сам нарядился в дорогие одежды, надел доспехи, взял оружие – и сел на коня как воин.

Ну, вот Гёроглы и на коне… О ком теперь рассказ?

В свите падишаха был тот старый везирь, который подал падишаху мысль отнять у Гёроглы его коня.

– Тагсыр, вели ему сойти с коня, вели ему сейчас же сойти! – воскликнул он.

– В чем дело?

– Да это же сам Гёроглы!

– Пустое ты болтаешь! – прервал его падишах. – Коль сядешь на Гыр-ата да наденешь такие доспехи, и ты будешь похож на Гёроглы. Молчи уж лучше, не болтай!

Хоть и узнал везирь Гёроглы – ничего больше не сказал после этих слов падишаха.

– Эй, каландар, не нужно ли еще чего-нибудь тебе или коню? – спросил падишах.

– Благодарствую, тагсыр! Теперь уже все как надо. Теперь, если аллах позволит, мы могли бы добраться и до другой страны, тагсыр!

– Ты не обижайся на болтовню старого везиря. Стар он – ему уж начал изменять рассудок. Теперь ты пропой, как надлежит, песню, заставь Гыр-ата танцевать, как надо!

– Тагсыр! Я сел на коня, вооружился, приторочил к седлу провиант. И теперь ты жаждешь песни, тебе нужно, чтобы Гыр-ат танцевал? Эй, Гыр-ат мой, Гыр-ат, все нам досталось по дешевке, все нынче для нас дешево стало… Ну, что ж, слушай, и смотри… – промолвил Гёроглы и, глядя на Гыр-ата, запел:

 
"О Гыр-ат, преодолевший реку Араз,
Да будет тебе нипочем сила врагов,
Твой клевер, на который деньги нужны,
Твой свежий клевер даром достался нам.
 
 
Ты был жеребенком – я в юности пас тебя,
В мощи нет равных среди скакунов,
Каждый твой корм – десять мисок зерна,
Студеные воды даром достались нам.
 
 
Я говорил с тобой – о грешный падишах,
Науку твою, советы я принимал,
Кольчуга твоя стальная, с воротом золотым,
Прозрачные родники даром достались нам.
 
 
Я садился в седло с неистовым криком «хай»,
Трусливо враги вопили «вай» на бегу,
Тонким платком обернули скребницу твою,
Платок златотканый даром достался нам.
 
 
Гёроглы отважен, он настоящий джигит,
Он – мужчина, – заботится сам о себе,
С черными бляхами золотое седло,
Золотая попона даром достались нам".
 

Падишах воскликнул:

– Вот это песнь, так песнь! Каландар, ты превосходно спел. Заставь теперь Гыр-ата танцевать, нам угодно посмотреть на его танец.

– Ну, что ж, хорошо, тагсыр! – ответил Гёроглы и пришпорил Гыр-ата.

… О ком теперь пойдет рассказ? Вокруг падишаха собралась целая толпа – бакалейщиков, продавцов воды; они услышали, что шах покажет, как танцует конь Гёроглы, и сбежались поглазеть.

Гыр-ат оскалил зубы, прижал уши и пошел крушить все вокруг, многих он раздавил, искусал тех, кто оказался поближе, бил копытами всех подряд.

– Ты не слушал меня, тагсыр, когда я предупреждал тебя. Вели закрыть пролом в крепостной стене. Иначе этот конь рано или поздно убежит.

Крепостная стена была в девять пагса, в одном месте три-четыре пагса были разрушены. Шах повелел:

– Ступайте и заделайте пролом!

К пролому подвезли две арбы жердей и воткнули их торчком, закрыв пролом. Гёроглы проехал в другой конец крепости, вернулся обратно, остановился перед падишахом, изъявляя готовность развлекать его.

Бедняки, пострадавшие от Гыр-ата, решили промеж себя: "Эх, на беду нам это зрелище! Многих из нас он погубил, многих покалечил. Ну, пускай он еще раз сунется сюда, мы его встретим, как надо!" И они, отрезав верхние половины жердей, которыми был загорожен пролом в крепостной стене, вооружились палками.

– Послушай, каландар! Не достоин Гёроглы своего коня, – промолвил падишах.

– Это почему же, тагсыр?

– Мне кажется, Гёроглы не ценит Гыр-ата. Ему предложат продать Гыр-ата, он продаст – запросит тысячу золотых да пару пленников. А коню этому цены нет.

– Тагсыр, не говори, чего не знаешь! Ну что ты говоришь! Неужто никто, кроме тебя, не знает цены этому коню? Уж коли хочешь знать, как Гёроглы ценил его, послушай, что я тебе скажу. Однажды Гёроглы отправился в набег на Османскую страну. В походе том я был у него стремянным. Падишах Османский Джафар призвал к себе Гёроглы и обратился к нему: "Эй, суннит Гёроглы, назови цену коню!"

Гёроглы назвал цену, обратившись к падишаху Джафару с песней. Послушай эту песню, тагсыр, и ты узнаешь, ценит ли Гёроглы своего коня.

И Гёроглы, глядя на падишаха, запел и в песне цену коню назвал.

 
"Воистину, в мире нет такого коня,
Стоит он сотни шахов – таких, как ты,
Если вскочить в седло, поскакать на врага,
Всадника смелого мигом домчит Гыр-ат.
 
 
Сколько надобно сил, чтобы сравниться с тобой,
Надо быть птицей, чтобы тебя догнать,
Пару лучистых глаз хочу я иметь,
Чтобы лишь любоваться тобой, Гыр-ат.
 
 
Я хотел бы холить тебя и ласкать,
В мире не жаль ничего для такого коня,
Я атласную торбу сшил бы для тебя
И парчовой попоной покрыл бы тебя, Гыр-ат.
 
 
Жаворонку подобны чуткие уши твои,
Ноги твои стройны и крепки, словно самшит,
Я бы хотел, чтобы сочной зеленой травой
Пастбище твое вечно шумело, Гыр-ат.
 
 
На спине его блестит золотое седло,
Даже в стране Рум не найти такого седла,
Поводья крепкие в руках у Гёроглы,
Кликнешь «пах» – молнией станет Гыр-ат".
 

Падишах сказал:

– Да, выходит, он дорожит конем. "Стоит он сотни шахов – таких, как ты…", это значит, что коню цены нет. Да, он знает достоинства Гыр-ата. Ну, что ж, пусть Гыр-ат еще раз покажет свое искусство!

– Повинуюсь, тагсыр! – ответил Гёроглы.

На этот раз он направил Гыр-ата в другую сторону, где его не ждали, и опять Гыр-ат растоптал толпу. В толпе кричали:

– Люди с палками уцелели. Он, видать, не идет туда, где его ждут с палками.

Все бросились к стене растаскивать оставшиеся жерди, чтобы вооружиться. Пролом в стене вновь был открыт.

Старый везирь забеспокоился:

– Тагсыр! Падишах мой! Мой разум никогда не был тебе во вред. Вели ему тотчас же сойти с коня. Разве ты не видишь, что это тот самый разбойник, тагсыр! Вели его убить или изгнать!

– Послушай, везирь! Недавно ты твердил одно, а теперь говоришь другое. Сказано тебе: сядь на коня Гёроглы, надень эти доспехи, и ты станешь похож на Гёроглы. Замолчи, не болтай!

– Ты властен меня прогнать, но скоро ты не сможешь найти щели, куда спрятаться; твоя крепость покажется тебе ловушкой, – сказал везирь и, оскорбленный, ушел, отряхивая полы халата.

Гёроглы подъехал к падишаху.

– Эй, каландар! Сдается мне, что ты слишком далеко зашел.

– А что я сделал плохого, тагсыр, чтоб ты так говорил?

– Ты загубил в этой толпе много несчастных, да и в той погубил немало. Негоже устраивать такую забаву! Спой-ка лучше хорошую песню да покажи настоящую игру. А то и тебе достанется!

– Тагсыр, ты, кажется, начинаешь горячиться. Разве ты не понимаешь, почему я еще не устроил настоящей игры, почему нет еще настоящего зрелища?

– Нет, не понимаю.

– Так знай же. Я дожидался, чтобы день склонился к вечеру: ждал, пока везирь уйдет отсюда; ждал, чтобы снова был открыт пролом в стене. Все так и сталось… Мы с тобой сейчас поговорим напрямую. Я спою сейчас песню специально для тебя. А потом любуйся зрелищем, смотри во все глаза!

И Гёроглы обратился к падишаху с песней.

 
"Неистовый, быстрый скакун есть у меня,
Когда на поле битвы врывается он,
Кровавыми слезами плачут враги,
Как змея, гибок, неуловим мой конь.
 
 
Птица не успеет исчезнуть в облаках,
В пустынной степи марал не пробежит,
Не успеет с места сорваться марал,
Когда появляется неистовый конь.
 
 
Гёроглы говорит – я сам себе эмин,
Многое повидали мои глаза,
Ни хана, ни султана нет надо мной,
Ловок я и силен, неистов мой конь".
 

Окончив песню, Гёроглы произнес:

– Я сам себе господин!

– Спой еще одну песню… – сказал падишах, лихорадочно думая, куда бы убежать…

Гёроглы, разгневанный, поднялся в стременах, схватил саблю за рукоять и со словами: "Что ты заладил "спой песню, спой песню"! Кто я тебе – наемный бахши, что ли?" – бросился на падишаха.

Тот стрелой вбежал в ворота и с шумом захлопнул их. А Гёроглы выхватил саблю из ножен и поскакал по улице. Спаслись лишь те, кто свернул в сторону, на другую улицу. А всех, кто был на пути, рубил Гёроглы. Головы летели, как тыквы, кровь лилась рекой.

Подскакал Гёроглы к крепостной стене, помянул своего покровителя Льва божьего и дважды хлестнул коня плетью. Взвился Гыр-ат в небо, перелетел стену крепости. А за ней был ров шириной в пятнадцать гезов. Перелетел он и над рвом и опустился в пяти гезах за ним, разметав копытами камни. И вот уже Гёроглы далеко – летит на Гыр-ате, помахивая плетью…

… О ком теперь пойдет рассказ? О падишахе.

У падишаха была лестница с сорока перекладинами. Приставил он ее к стене крепости, поднялся на крышу дворца и закричал:

– Суннит Гёроглы увел своего коня. Стражники, нукеры, догоняйте, хватайте, ловите его!

Собрал он всех всадников в крепости, разослал приказания во все концы страны: "Пусть явятся сюда все военачальники со всеми своими пушками и арсеналами!"

Шесть курдов раньше других помчались вдогонку за Гёроглы, говоря про себя: "А вдруг нам повезет – убьем Гёроглы и удостоимся почестей!"

Стали они нагонять Гёроглы. Увидел он их и придержал коня. Они приблизились на расстояние, откуда был голос слышен, и остановились.

– Ну, джигиты! Что же вы медлите? Коли сражаться приехали – давайте сразимся! Ну, если вы не двигаетесь, я сам поеду к вам! – вскричал Гёроглы и тронул коня. Но всадники повернули коней и умчались к крепости. А Гёроглы, промолвив: – Не преследуй бегущего, – продолжил путь.

Возвратись в крепость, курды кричали:

– Тагсыр, падишах! Он гонится за нами, он вот-вот появится здесь!

Шах поспешно собрал всех всадников и бросился в погоню за Гёроглы.

Миновал день, прошла ночь…

Утром Гёроглы заметил вдали за своей спиной клубы пыли и остановил коня на вершине горы.

Падишах ехал впереди, но подъехать ближе остерегся, остановился на таком расстоянии, чтобы слышать голос.

– Эй, суннит Гёроглы, – закричал он. – Ты смелый джигит! Пожалей свою душу! Будь у тебя их хоть тысяча, ни одна душа твоя не спасется! Привяжи коня к дереву, оставь захваченные вещи, а сам убирайся подобру-поздорову. Мы не тронем тебя!

– Ты, видно, растерял свои мозги, падишах! Еще не родился человек, который захотел бы привязать коня и отдать добычу! – ответил Гёроглы, бросил поводья на луку седла, взял в руки саз и запел, обращаясь к падишаху:

 
"Кто любит ратное дело и сабель звон,
Тот смело на поле брани выходит пусть,
Кто готов за веру душу свою и жизнь
Отдать, на поле брани выходит пусть.
 
 
Я пришел нежданный, подобно сну,
Слово труса – позор, слово труса – вздор,
Тот, кто яростно, как дикий тур,
Бьется, на поле брани выходит пусть.
 
 
Я вздерну тебя на виселице, падишах,
Тело твое собакам отдам терзать,
Пятнадцать воинов твоих – мне не чета,
Кто хочет, на поле брани выходит пусть.
 
 
На своем могучем коне я вышел на бой,
Меня не обманешь, я знаю, кто друг, кто враг,
«Я умер, когда я родился», – кто так
Говорит – на поле брани выходит пусть.
 
 
На своем скакуне Гыр-ате сидит Гёроглы,
Я могу всегда честь свою защитить,
Кто свою удалую голову готов
Потерять – на поле брани выходит пусть".
 

Допел Гёроглы песню, ускакал за гору, и с тыла ударил по войску – бил, рубил, колол…

Падишах обратился в бегство. Вот уже Гёроглы дотянулся пикой до его спины, да вспомнил наставления своего покровителя: "Не преследуй бегущего!"

Гёроглы остановил коня, начал осматривать себя. Большое было войско. Нельзя было одолеть его, не получив ни одной царапины. Сам Гёроглы получил восемнадцать легких ран, а Гыр-ат захромал.

"О, аллах, что это с ним?" – подумал Гёроглы. Спешился, осмотрел коня: оказалось, что Гыр-ат в ярости так сильно ударил копытом о камень, что сбил переднюю часть копыта.

– Мой друг, мой помощник, мой спутник в самые черные дни мои, Гыр-ат! Я сниму подкову с твоего копыта и заменю ее новой. А потом три дня буду вести тебя в поводу, пока твое копыто не заживет. Пешком мне идти в привычку – ведь пешком сюда я пришел!

Гёроглы снял подкову, заменил ее новой и повел Гыр-ата в поводу. Так они шли три дня. На четвертый день он расседлал Гыр-ата, огладил его, почистил, вновь оседлал, накинул на него чепрак, привязал попону к седлу, завязал хвост узлом и поехал аллюром сепджин. При этом приговаривал:

– В пустыне у меня от лепешек кишки склеиваются. Повстречать бы пастухов, поесть яхна.

Поднялся Гёроглы на холм, огляделся по сторонам и увидел овец, белых и черных, аж в глазах зарябило. "Хоть бы это был не сон… " – подумал он и подъехал к стаду. А это были овцы падишаха. Пастухи узнали Гыр-ата.

– Эй ты, вор проклятый! Это конь нашего падишаха. Куда ты его угоняешь? Слезай с коня! – закричали они и окружили Гёроглы.

– Джигиты! Я и сам хотел сойти. Но если вы будете кричать, я не сойду!

– Ну, получай же тогда! – закричали они и дважды ударили его палкой по спине.

– Остерегитесь! Я страдаю опасной привычкой, как бы вам не пожалеть о содеянном!

– Что это за привычка?

– Я иногда теряю разум.

– Ну, от этого у нас есть лекарство… – ответили они, продолжая дубасить его корявой палкой.

"Пожалуй, они далеко зашли… " – подумал Гёроглы и пустил в ход саблю. И полетели во все стороны головы с развевающимися бородами, в страхе дрожали губы, кричали рты…

… О ком теперь пойдет рассказ?

Один из пастухов ходил за саксаулом. Увидев, какая участь постигла его дружков, он спрятался за осла и дрожал, боясь, как бы Гёроглы не заметил его.

Гёроглы подъехал к нему.

– Эй ты, подойди сюда!

Пастух приблизился, почтительно сложив руки.

– Ступай, приготовь мне яхна, чтобы я наелся досыта. За это я дарую тебе жизнь.

– Не убьешь меня, господин, так я всех овец для тебя заколю. Пастух зарезал жирного ягненка, приготовил яхна и поднес Гёроглы. Тот был голоден как волк, яхна из упитанного ягненка – объедение, и Гёроглы отправлял в рот куски с полбатмана, а то и с целый батман…

Насытившись, Гёроглы сел на коня.

– Прощай, пастух! Спасибо за хлеб-соль. Не поминай меня лихом, прошу!

– Господин! Я не буду поминать тебя злым словом. Но, мне кажется, ты случайно живешь в человеческом обличье. Будь ты в зверином облике, ты был бы волком!

Грустно стало Гёроглы от этих слов, вспомнилась родина, жена, и он пропел пастуху такую песню:

 
"О мусульмане, друзья мои,
Трус храбрецом стал, храбрецом,
Что за чудесные времена
Прошли, прошли – в туман, в туман.
Ханы и беки, где они.
Где те, что когда-то жили здесь,
Где теперь Сулейманы-цари,
Прошли, прошли – в туман, в туман.
 
 
Реки текут, реки текут,
Горит сердце мое, горит.
На путь к любимой – гляжу, гляжу,
Глаза мои – проглядел в туман.
 
 
О, как прекрасны ее глаза,
Лицо ее – полная луна,
Горькие речи пастуха
Пронзили души моей туман.
 
 
Хазарец я – сказал Гёроглы,
Роскошью будет блистать мой конь,
Грустно, – «волком» назвали меня,
Пронзили души моей туман".
 

Окончив песню, он простился с пастухом и продолжал свой путь. Так ехал он несколько дней.

Была на родине Гёроглы гора, светлая, высокая гора, называли ее Уч-Юзлик. На рассвете он увидел эту гору и обрадовался ей, словно повстречал земляка, и запел песню.

 
"Если хочет аллах, здоровы будем мы,
Приветствую вас, мои звезды – вершины гор.
«Карагулак» играет в диких степях.
Жестока моя борьба, вершины гор.
 
 
С Балы-беком сражался я на мечах,
Алую кровь проливал на белый снег.
Я раздавал серебро с моего щита,
Хранители тайн моих, вершины гор!
 
 
На скакунах арабских я за день пролетал,
Сколько простой всадник проходит за пять.
Золотую крепость в пустыне я воздвиг,
Золото мое, серебро – вершины гор!
 
 
Гёроглы говорит – пришел я в этот мир,
Я в эту обитель праха, бренный мир,
Я умер тогда, когда мать меня родила,
О мой Гыр-ат, друзья – вершины гор!"
 

Вновь тронулся Гёроглы в путь. Ехал, ехал и подъехал к реке Араз. Стегнул Гыр-ата плетью, и конь перелетел через нее, опустившись в пятнадцати гезах от берега, раздробив копытами камни.

"О всевышний, покровитель мой, как же я тогда добрался до Нишапура? Недаром говорят, что на долю отважного джигита выпадают такие испытания, что надо быть нером, чтобы их снести", – думал Гёроглы.

Впереди показались его стада.

Оставлю-ка я Гыр-ата пастись тут, изменю свою внешность заговорами и подойду к пастухам. Так я узнаю, кто предан мне, кто нет, что говорят в моей стране, все разузнаю", – решил Гёроглы.

Так и сделал – пустил Гыр-ата пастись на лугу, изменил свой облик и пошел к пастухам.

"Что это за странник?" – удивились пастухи и побежали ему навстречу. Гёроглы они не узнали.

– Слушай, старик, что ты тут делаешь? Уж не вор ли ты?

– Нет, пастухи, я не вор, я торговец. Скоро здесь пройдет наш караван. А я опередил его. Я купил бы у вас овец, если продадите.

– Без хозяина мы овец не продаем.

– А чьи это овцы?

– Бека Гёроглы.

– Вот оно что! Ну, если это и впрямь овцы Гёроглы, я получил бы у него трех-четырех в подарок, – ведь мы с ним большие друзья.

– Что ж, может, ты и получил бы, но сейчас его нет в крепости.

– А где же он?

– Одна старуха из Нишапура увела его коня. Вот он и отправился за ней следом, одевшись каландаром. Кажется, уже год прошел, а его все нет.

– Мы слышали об этом. Выходит, это правда.

– А что ты, старик, слыхал?

– Будто его коня украла старуха, а сам он в одежде каландара отправился за ней следом; но когда он пришел в Нишапур, там его узнали, убили, а тело бросили в ров.

– Ах, вот как! Ну, что ж, умер, так умер, – сказали пастухи, ничуть не опечалившись, подбрасывая вверх свои палки.

Был среди пастухов один пастух по имени Али-Риза. Едва заслышал он, что погиб его господин, как стал бить себя в грудь и заплакал навзрыд, причитая:

– О, горе мне, он был мне как отец, горе мне, он был мне как старший брат, он был мне как дорогой младший брат.

Другие пастухи не обращали на него никакого внимания.

Гёроглы подошел к Али-Ризе и сказал:

– О сынок, не убивайся так. Слезами-причитаниями твоего господина не вернуть. Продай-ка мне лучше пару овец.

– Старик, а это правда, что ты был другом моего господина?

– Мы были с ним самые близкие, закадычные друзья.

– Тогда не нужны мне твои деньги. В память моего господина я и даром отдам тебе овец.

И Али-Риза дал ему одного ягненка.

– О сынок, уж ты накорми меня, а мои попутчики пусть хоть отраву едят!

Они быстро зарезали ягненка, сварили мясо и уселись за еду.

Гёроглы был голоден, мясо яхна – от жирного барашка: Гёроглы брал его руками и проглатывал, едва успевая подносить куски ко рту.

Пастухи начали шушукаться; "Глядите, как он ест, – ну, прямо как Гёроглы… "

Один пастух подошел ближе и спросил:

– Слушай, почтенный, а ты, случаем, не Гёроглы?

– Ступай прочь! Откуда взяться Гёроглы, если он давно мертв. Постелите-ка мне бурку в тени шатра. Вздремну-ка я у вас часок. А если мимо пойдет караван, вы меня разбудите, чтобы я не отстал…

Пастухи постелили ему бурку. Усталый Гёроглы мгновенно уснул. А Али-Риза задумался; "А может, это мой господин?"

Гёроглы мог менять свой облик заговорами, но на спине у него был след пятерни, и след этот никогда не исчезал. Али-Риза тихонько подошел, приподнял рубашку Гёроглы и увидел след пятерни. От радости он стал прыгать и бить в ладоши, крича; "Эгей, это мой господин! Это он, мой брат!.. " Гёроглы проснулся от его крика. Пастухи начали обнимать Гёроглы за шею, стали ластиться к нему: "О господин! Я дал обет принести в жертву двенадцать овец в честь твоих двенадцати костей…", "я дал обет пожертвовать двадцать…", "Я тридцать…", "Я сорок…".

– Слушайте, пастухи! Пусть ваши овцы останутся при вас. Вон за той горой пасется Гыр-ат. Ступайте, приведите его!

Пастухи привели Гыр-ата и наперебой кричали: "Я повезу в крепость радостную весть", "Нет, я", "Я, я повезу!..", – Делайте свое дело, пасите овец!

Сообщить о своем возвращении Гёроглы поручил пастуху Али-Ризе:

– Поезжай-ка ты, сынок!

Али-Риза тотчас сел на своего осла, вытащил из-за пояса нож и, покалывая осла, торопил его. До крепости было пять с половиной переходов. Но Али-Риза уже отсюда стал кричать: "Союнджи! Союнджи!"

На пути его были пески, усталый осел не мог идти дальше и остановился. Али-Риза бросил осла и побежал. Вот впереди виднеется крепость. А на клевере пасется лошадь – ее только что выпрягли из арбы. Али-Риза вскочил на лошадь и погнал напрямик через поля, засеянные пшеницей, джугарой, через бахчи с дынями. На пути не заметил глубокую яму с белой глиной и упал в нее вместе с лошадью. Кое-как вылез, кое-как вытянул лошадь и снова поскакал, похожий на шута, с гиканьем и криком.

… О ком теперь пойдет рассказ? Об оставшихся в крепости сорока джигитах, об Овезе и Агаюнус.

Овез что ни день заходил к Агаюнус – и три и четыре раза – и беседовал с ней. Однажды он возвращался в мейхане от Агаюнус. Там стоял такой шум, будто делили сыромятную кожу. Овез не вошел, а остался на улице и слушал.

– Ты слышал? – спросил один джигит.

– Мы все уже давно слышали… – ответил другой.

Словом, все сорок джигитов говорили в один голос; "Гёроглы умер, больше не вернется… " Не по душе пришлись Овезу эти речи, он повернул назад и вновь пришел к Агаюнус.

– О милый Овез, что это ты возвратился так скоро?

– Агаюнус-апа! Сорок джигитов говорят дурное. Мне это не по душе, вот я и пришел…

– Милый Овез! Сорок джигитов могут и говорить плохо и натворить черных дел, если господин твой еще долго не вернется. Не ходи больше к ним. Запрем ворота внутренней крепости, и ты оставайся у меня.

Так и сделал Овез, а джигиты сами пришли к воротам, увидели их запертыми и закричали:

– Эй, Овез, открывай ворота! Слышишь!

Овез выглянул сверху.

– О Мехрем-ага! Мой господин сказал мне потихоньку: "Пройдет год, и, коли через год я не вернусь, закрой ворота внутренней крепости и останься у Агаюнус-апа". Я вам не открою!

– Говорят тебе; открой! Слышишь ты – открывай!

– Косе, без толку вы кричите, повторяйте хоть тысячу раз – не открою!

– Ну, что ж, не открывай, – говорили джигиты и все сорок натаскали с поля целую кучу камней и стали бросать их в ворота. Из досок вылетали гвозди, которые держались послабее. Ворота вот-вот могли упасть.

Пери Агаюнус знала – ворота не выдержат, видела она и лица джигитов… На рассвете поднялась она на крышу дворца и воскликнула:

– О Гёроглы! Если не появишься ты сам или не подашь о себе весть к восходу солнца, худо будет. Скверные мысли у джигитов. Не знаю, что натворят они, когда ворвутся сюда…

… О ком теперь рассказ? Об Али-Ризе.

Пять с половиной переходов ехал пастух и все кричал, даже голос надорвал. И вот с рассветом в крепости услышали его крик: "Вернулся мой господин! Союнджи!" Услыхала его и Агаюнус. Но она боялась, что это хитрость, что это джигиты подговорили пастухов кричать: "Вернулся мой господин! Союнджи!" – чтобы им поверили и открыли ворота.

Али-Риза хотел первым поздравить Агаюнус – не заходя к сорока джигитам, он подбежал к воротам внутренней крепости. Глядит, а ворота заперты.

– Эй, Агаюнус-апа! Союнджи! Вернулся мой господин! Союнджи! Открой ворота, открой!

Агаюнус выглянула и ответила:

– Эх ты, несчастный пастух! Хочешь служить этим сорока джигитам, а мне служить не хочешь?

– Почему Агаюнус-апа?

– Зачем обманываешь меня, зачем понапрасну кричишь "Союнджи!"?

– Да, ей-богу, мой господин вернулся!

– Не лги, окаянный!

– Да накажет меня имам Риза, мой господин приехал!

Клятва именем имама Ризы – для курда самая священная клятва. Агаюнус подумала: "Господи, никак, и вправду он вернулся!" Но все же она решила проверить его слова.

– Али-Риза, когда появился твой господин?

– В такой-то день он приехал в наш стан утром, и я сразу же отправился сюда.

Агаюнус подумала: "О, аллах, если он приехал в их стан утром, позавтракал, поспал час-другой и отправился в путь сразу после захода солнца, когда пропали оводы, то сейчас, когда восходит солнце, он поднимается, наверное, на гору Ходжа".

Она побежала на крышу дворца, чтобы поглядеть в подзорную трубу.

Гёроглы был ее муж, она заботилась о нем постоянно и все о нем знала – знала, когда он отдыхает, когда пускается в путь. II сейчас не ошиблась. Взошло солнце. И увидела Агаюнус в подзорную трубу – Гёроглы торопит коня, – вот он поднялся на гору Ходжа. Вот засверкала драгоценная сбруя, вот заблестела чудесная пика – Гёроглы спускается с горы, словно белый джейран.

Агаюнус так обрадовалась, что тут же сбежала вниз и открыла ворота. Чуть успокоясь, она обратилась к Али-Ризе с песней.

Послушай, что она спела:

 
"Если расскажешь о приезде Гёроглы —
Гостем драгоценным войдешь в этот дом.
Сорок тысяч сокровищниц есть у меня,
Половину сокровищ я тебе отдам.
 
 
Караваны верблюдов близ прохладной воды
Нескончаемою вереницей идут,
Тысячами ведут погонщики их,
Половину этих верблюдов тебе отдам.
 
 
В этой обители праха на что мне жизнь?
Чудесную весть принес ты Агаюнус,
Почестей мало тебе – слабость мою прости,
Сокровища мои – все я тебе отдам".
 

Едва она допела, Али-Риза сказал:

– О Агаюнус-апа! Ты говоришь – "отдам половину овец, половину верблюдов". Но мне не нужны твои богатства, я не хочу быть падишахом в твоей стране!

– Чего же ты хочешь?

У Али-Ризы была нареченная, чистая девушка, которая вместе с ним попала в плен. Агаюнус держала ее при себе служанкой.

– Скот-богатства твои мне не нужны, отдай мне мою нареченную, я буду навек доволен!

– Эй, Али-Риза! Я хотела щедро наградить тебя, но не вышло. И все же – не торопись. Вернется твой господин, он и устроит твою свадьбу, соединит тебя с невестой. Ступай, я дарю ее тебе!

Пастух засмеялся так весело, что слышно было всей улице. Он ликовал.

… О ком теперь пойдет рассказ? О сорока джигитах.

Стали они держать совет:

– Как быть! Если будем сидеть, потягивая кальян, ничего не придумаем…

– Что вы решили делать, джигиты? – спросил Косе.

– Спрашиваешь, что мы решили делать, Косе? Разбежимся в разные края. Пройдет время, у Гёроглы остынет гнев, забудется обида – и мы вернемся к нему. А если не выйдет так, каждый будет жить, как сумеет.

– Джигиты! Это не выход. А что, как Гёроглы разгневается да прикончит нас по одному?

– Что же делать, Косе?

– Хотите следовать моему совету, немедля седлайте коней! Поедем и первые, раньше других, встретим легковерного зангара.

– Ты хочешь, чтобы он перебил нас в поле…

– Я обещаю – вы останетесь живы.

– Лишь бы в живых остаться, а уж его палку и брань мы перетерпим! – ответили джигиты и отправились навстречу Гёроглы.

– Джигиты! Вы должны ехать медленно, опустив головы, с бледными лицами. И пусть никто, кроме меня, не говорит ни слова! – наставлял их Косе.

Тем временем Гёроглы приближался к крепости. И вдруг он увидел своих джигитов. На душе у него стало тревожно. "Что-то невесело едут зангары. Не приключилось ли чего в крепости, в стране?"

Он ожидал, что его встретят джигитовкой, стрельбой, играми. А вышло иначе – они подъехали к Гёроглы на расстояние, чтоб можно было говорить с ним, сошли с коней, сложили руки на груди и приветствовали его. Затем снова сели на коней и поехали вместе с ним. Гёроглы оглядел их – сорок джигитов здесь, а Овеза среди них нет.

– Эй, Косе, а где же Овез?

– Овез жив-здоров, Гёроглы.

– А как Агаюнус, Гюль-Ширин – живы ли они?

– Живы-здоровы.

– Ну, раз они живы и вы живы-здоровы, то пусть огонь поглотит все богатства мира – это будет благодарственной жертвой. Но что же все-таки приключилось у вас, Косе?

– Ничего, Гёроглы. Лучше поедем молча.

– Э, Косе, ты что-то от меня скрываешь?

– Ты понял, что я что-то скрываю?

– Ну конечно, понял.

– А понял – зачем рассказывать? Вот приедешь и сам узнаешь…

– Что я узнаю, когда приеду? Ну-ка, говори, зангар!

– Гёроглы, если ты простишь нам грех и не выпустишь из нас кровь, тогда мы расскажем, а иначе не скажем ни за что!

– Все я вам прощаю, прощаю и грех и вину, если вы в чем виноваты.

– Тогда я – повинуюсь. Поехали! Приедем – все сам узнаешь…

– Что я узнаю, когда приедем? – спросил Гёроглы и, натянув поводья, остановил коня.

– Поезжай, поезжай, я все расскажу! – сказал Косе. Его напугало, что Гёроглы остановился.

Гёроглы тронул коня. Косе поехал рядом.

– Ты знаешь, Гёроглы, сколько мудрых пословиц оставили нам люди древности. Знаешь, говорят: "В своем доме не держи людей подозрительных". Ты держишь у себя Овеза как мальчика на побегушках. А мы узнали, что он на женской половине развлекается с Агаюнус…

– Ты не врешь, Косе?

– А разве я когда-нибудь обманывал тебя раньше, разве я лгал тебе?

Гёроглы трижды ударил себя по бедру: "Ох, зачем я только вернулся из Нишапура!.. "

Он всю дорогу твердил про себя: "Мой Овез, моя Агаюнус, моя Гюль-Ширин… " А теперь, после слов Косе, он страдал всем телом, страдал душой и сердцем. Но если уж он приехал, не ехать же было обратно. И Гёроглы продолжал путь, направляясь в крепость.

А Косе ехал рядом, размышляя про себя: "Не легкое это дело. Ну, да там видно будет… "

… О ком теперь пойдет рассказ?

Агаюнус, Овез и Гюль-Ширин вышли к наружным воротам и смотрели на дорогу. Они ждали, что Гёроглы свернет к ним, поздоровается, обнимет их. Но где там! Гёроглы не только не свернул, не поздоровался, но даже и отвернулся от них, даже ни разу не взглянул в их сторону, а направился вместе с джигитами в мейхане.

– О, что это случилось с моим господином? – удивилась Гюль-Ширин.

– Милая Гюль-Ширин! Я поняла, что с ним происходит. Этот пройдоха Косе небось оклеветал меня и Овеза, – ответила Агаюнус. Едва она сказала это, как Овез залился слезами.

– Овез, дорогой мой! Не грусти. Пускай он идет с ними, пускай он выпьет чаю, покурит кальян. Пусть остынет его гнев, пройдет обида. Вот потом мы и скажем свое слово. Мы все объясним ему.

Как спешился Гёроглы и вошел в мейхане, так обуял его гнев. Не вскипел еще чайник, а он уже приказал налить чаю. Не успел еще погаснуть огонь в кальяне, а он уже вновь велел приготовить себе кальян.

… О ком теперь пойдет рассказ? Об Агаюнус.

Она вернулась на женскую половину, сняла нарядные одежды, надела старое платье, распустила волосы, взяла за руку Овеза и Гюль-Ширин и повела их к мейхане. Но она не вошла, а с гордым видом остановилась у порога.

Гёроглы косо взглянул на них и увидел, что трое плачут – слезы ручьем льются. Агаюнус, держа Гюль-Ширин и Овеза за руки, обратилась к Гёроглы с песней.

 
"Милый мой, хан Чандыбиля, Гёроглы,
Разве твое дитя не мое дитя?
В горькой разлуке страдаю я целый год,
Разве твое дитя не мое дитя?
 
 
Долгий год прошел – несчастлива моя жизнь,
Долго я плачу – ослепли глаза от слез,
Овез говорит мне «мать», мне он как сын родной,
Разве твое дитя не мое дитя?
 
 
Словам подлого труса не верь, Гёроглы!
Удалому джигиту службу свою сослужи.
Не будь Овеза, разорена была бы твоя страна.
Разве твое дитя не мое дитя?
 
 
Подлость совершили сорок игидов твоих.
Говоря «Мой отец», Овез страну твою сохранил,
Сыновний свой долг исполнил он, хлеб-соль оправдал,
Разве твое дитя не мое дитя?
 
 
Не достигли бога мольбы мои,
От стенаний и плача истерзано сердце мое,
Это несчастная Агаюнус говорит:
Разве твое дитя не мое дитя?"
 

… Пропела она, и все трое ушли. Гёроглы подумал, глядя им вслед; «Этот пройдоха Косе, никак, заставил воду в гору течь». Подошел к очагу, покурил, но джигитам кальяна не дал, сам выбил огонь, отряхнул полы халата и вышел из мейхане.