Текст книги "Героический эпос народов СССР. Том второй"

Автор книги: Автор Неизвестен

Молдавский народный эпос

Богатырь и змей

 
Зелен лист липан,
Молодой Хушан,
Родом – молдован,
В корчме – на подворье,
В степи, на приволье
На постой вставал.
Коня расседлал,
Дремал, отдыхал.
Да на том постое
Не было покоя.
Суток двое, трое —
Долгим летним днем,
В безмолвье ночном
В просторе степном,
Отдаленный,
Приглушенный
Зов на помощь
Смутно долетал,
Уснуть не давал.
 
 
Молодой Хушан,
Родом – молдован,
Вслушиваться стал,
Пока разобрал.
Корчмаря позвал он,
Так ему сказал он:
"Мэй, ты, старый
Мой хозяин!
Вот уж суток трое
Здесь я на постое,
С утренней зарею
Просыпаюсь,
Умываюсь,
Пока солнце встанет,
Пока вновь не канет
В вечернюю тень
Долгий летний день,
Издали внимаю,
Смутно различаю
Конский визг и ржанье,
Гончих завыванье,
Чей-то крик, стенанье,
Чей-то зов унылый
В стороне Мовилы,
Словно из могилы
Молвит, – кто там погибает,
Кто на помощь призывает,
В смертных муках пропадает?"
Тут хозяин старый
Вслушиваться стал,
Пока различил,
Пока услыхал.
Витязю Хушану —
Парню-молдовану
Так он отвечал,
Устами сказал,
Его наставлял:
"Ты вставай скорей,
Поспешай скорей!
Там Балаур-змей
Удальца терзает,
Заживо глотает,
Насмерть убивает!
Поспешай скорей,
Налетай смелей.
Ты спасай его,
Выручай его,
Храбреца того!
А он не забудет,
Твоим братом будет".
 
 
Молодой Хушан —
Витязь-молдован
Время не терял —
Лицо умывал,
Коня оседлал;
Взял копье с собой,
Палаш боевой,
Стрелы, лук тугой.
В стремена вставал,
Вихрем поскакал,
Прямиком погнал,
Пока не приспел,
Пока не домчал.
Видит – змей Балаур
На железных лапах
Спину выгибает,
Как огонь сверкает
Чешуею золотою,
Тоненького, молодого
Юношу терзает,
Заживо глотает;
Заглотил до половины,
Да на поясе детины
Богатырский меч старинный,
Бранное его оружье —
Стрелы, лук торчат снаружи,
В пасть не пролезают,
Глотку раздирают,
Проглотить мешают.
Воин стонет в пасти змея,
Задыхаясь, леденея.
А далеко в поле
Конь-бедняга ржет;
Плачут соколята,
Стая гончих воет,
По хозяину тоскует,
По кодру, по воле.
Балаур ярился,
Добычей давился,
Из пасти змеиной
Несчастный взмолился:
"Удалец Хушан,
Витязь-молдован!
Вытащи меня ты
Из пасти проклятой,
Из смертного хлада!
Добра не забуду —
Твоим братом буду!"
 
 
А змей услыхал,
А змей зарычал:
"Ты бы не мешал,
Мимо проезжал!
Не помочь ему боле,
Не в твоей это воле,
Такова его доля!
Женщина, что его родила,
Мать родная его прокляла,
Мне его обрекла,
Предала!"
 
 
Вновь из пасти змея,
Страхом леденея,
Бедняга вопил,
Помощи просил,
Жалобно молил:
"Молодой Хушан,
Витязь-молдован!
Подойди скорее,
За ноги смелее
Вытащи меня ты
Из пасти проклятой,
Из смертного хлада!
Добра не забуду,
Твоим братом буду!"
 
 
А змей услыхал,
А змей зарычал:
"Эй, смотри, Хушан,
Парень-молдован!
Если ты бедняге
Придешь на подмогу —
Клянусь моим логом
И змеиным богом —
Тебе отомщу,
Его отпущу,
Тебя проглочу!
Ты отважен, вижу, —
Подойди поближе,
Сагайдак его возьми,
Ятаган с него сними,
Палаш его отстегни!
Пасть они мне ранят,
Свет мой отуманят!
Как сожру его,
Проглочу его,
Честью говорю —
Отблагодарю!
Тебе подарю
Соколят со стаей псовой,
И оружье, и гнедого
Лихого коня!
Что он – для меня?"
 
 
А из пасти змея,
В муке леденея,
Юноша кричал,
Жалобно взывал,
Громко умолял:
"Молодой Хушан —
Витязь-молдован,
Змею ты не верь,
Что сказал теперь
Этот лютый зверь,
Это все – обман!
Он от крови пьян,
Злобой обуян.
 
 
В поле отъезжай,
Сбоку налетай,
Змея разрубай,
Меня выручай
Из пасти проклятой,
Из смертного хлада!
Добра не забуду,
Твоим братом буду!
 
 
Здесь меня он,
Злой Балаур,
Подстерег и ухватил,
До пояса заглотил,
Да не так хватал,
Да не так глотал,
В глотке мой палаш
У него застрял,
Ты руби смелее
Поганого змея!
Меня поскорее
Вытащи из пасти!
Спаси от напасти!
Добра не забуду —
Твоим братом буду.
Честью говорю,
Клятвой повторю,
Отблагодарю:
Тебе подарю
Сотню соколят,
Гончих пятьдесят,
Боевой булат
В дорогом уборе,
В золотом узоре!
Ой, горе мне, горе!..
 
 
А как станешь бить,
Палашом рубить —
Ты в оба гляди —
Меня не сгуби.
Там, где змей раздут, —
Знай: застрял я тут.
Где потоньше змей,
Там руби смелей,
Секи веселей!"
Змей Балаур испугался
Он давился, задыхался,
Тяжко отдувался
И так отозвался:
"Молодой Хушан,
Витязь-молдован,
Не руби мечом,
Не будь мне врагом!
Я тебя потом —
Честью говорю —
Отблагодарю:
Тебе подарю
Соколят без счета,
Гончих для охоты!
Дам заветный боевой
Меч с насечкой золотой…
 
 
Звонко ржущий под горой,
Конь гнедой —
Он тоже твой!
Скрытый под землей,
Закопанный мной,
Клад отныне твой!"
 
 
Зелен лист липан!
Солнца лик багрян,
Как цветок тюльпан,
Мглою покрывался,
Тихо опускался
В вечерний туман.
А воин Хушан,
Витязь-молдован,
Палаш обнажил,
По бруску водил,
Лезвиё точил.
 
 
Змей пыхтел, рычал.
Юноша кричал.
Молдован молчал,
Им не отвечал.
А как он отъехал в поле,
Повернул, да как оттоле
Разогнал коня по воле, —
Голову пригнул,
Мечом крутанул,
Сплеча рубанул;
Змея разрубил.
Посыпалась золотая
Чешуя драконья,
Гремя и сверкая.
 
 
В пору он доспел!
Юношу успел —
Без лишнего слова —
Вытащить живого
Из драконьей пасти,
Спас от злой напасти.
 

………………….

 
Кланяюсь вам
Песней-думой,
Как густые кодры
Шумом.
 

Дончилэ

 
В стародавние года,
Уж не помню я – когда,
К нам нагрянула беда:
К некоему государю,
К некоему господарю
Из Царьграда выходил
Делиу – начальник сил;
Страх и ужас наводил
Он на всех людей, —
Ростом в семь локтей,
Спина в семь пядей.
Головища больше чана,
А глазища – два стакана,
Чалма на плешине
С колесо большое.
 
 
Господарь перепугался.
Он перечить побоялся.
Чтоб доволен гость остался,
Чтобы всласть наугощался,
Он отвел пришельцу дом
Лучший в городе своем.
Много дал ему добра,
Золота и серебра,
По корове со двора,
По красивой девке на ночь,
Да вина по бочке на день,
Да по двадцать око
Водки сладковатой,
Крепкой, красноватой.
 
 
И они на этом стали,
Всех людей перепугали,
До смерти перестращали,
 
 
Тут запировал Делиу,
Загулял он – всем на диво;
В селах девушки красивой
Не оставил ни одной;
Всех испортил чередой —
Одну девку – за другой.
 
 
Вот больного Дончилэ,
Удалого Дончилэ,
Череда наступила.
Была у него сестрица,
Златокудрая девица,
В рукодельях мастерица.
Как она о том узнала,
О напасти услыхала —
Заплакала, зарыдала,
Лицо свое растерзала.
"Беда мне! – кричала, —
Смерть моя настала!"
 
 
Услыхал Дончилэ
И сказал уныло:
"Знать, тебе постыло,
Сестре моей милой,
За мною больным
День и ночь ходить,
На солнце и в стыть
Меня выносить,
Подавать питья мне кружку,
Перекладывать подушку
То под боком, то в ногах,
То – повыше – в головах.
Я-то сам – совсем исчах!..
Девять лет – беда со мной,
Девять лет лежу больной,
Знаю; жить в беде такой
Тебе не под силу —
Сестре моей милой!"
Сестра зарыдала,
Брату рассказала
О беде постыдной,
О доле обидной,
Что ее как видно,
Очередь, настала.
Помолчал сначала,
Отвечал Дончилэ:
"Я покуда жив, сестрица,
С нами горя не случится,
Нечего тебе страшиться!
Ты бери ключи скорей
Да конюшню отпирай,
Где стоит мой вороной,
Старый конь мой боевой.
Почисти коня,
Взнуздай,
Оседлай;
Настежь открывай
Дверь – во весь проём;
Заводи потом
Коня – прямо в дом!
Тут я с силой соберусь
Да на локти обопрусь,
На седло коня взберусь!"
 
 
Спорить с ним сестра не стала,
Живо стойло отпирала,
Вороного оседлала,
Прямо в горницу вводила.
Тут собрал все силы
Удалой Дончилэ;
О подушки оперся,
На кровати поднялся.
Сел на вороного,
Из-под крыши дома
Вытащил свое
Доброе копье,
А конец копья —
Булат острия
Ржавчиной зардел
За те девять лет,
Пока он болел.
Взял еще с собой
Буздуган стальной,
Палаш боевой.
 
 
Вороной шагал,
Дончилэ стонал,
Буздуган бросал,
На лету хватал,
Ехал, прах за ним клубился.
Тут он духом укрепился,
Крепко думой утвердился —
Делиу побить,
Врага победить.
Вот подъехал через силу
Удалой, больной Дончилэ
К дворцу государя,
К крыльцу господаря.
Там сидит Делиу
С девушкой красивой,
И ест он и пьет,
Дончилэ зовет,
Вина ему льет,
Стакан подает.
Дончилэ больной,
Войник удалой,
Честь не принимает,
Делиу ругает
И так отвечает:
 
 
"Эй ты, пес поганый —
Нечестивец пьяный!
Да разве я стану
Честь свою марать,
С тобой пировать?
Я приехал не мириться,
Я приехал насмерть биться.
А в честном бою
Я тебя побью,
Мир в стране устрою,
Душу успокою!"
От такого дива
Взъярился Делиу;
Полон гневом рьяным,
В безумии пьяном
Стальным буздуганом
Он – что было силы —
Запустил в Дончилэ.
 
 
Дончилэ больной,
Войник удалой,
Прикрылся рукой,
Буздуган стальной
На лету поймал,
О луку хватал,
Пополам сломал.
Тут оружье он
Вырвал из ножон,
Крикнул: "Подымайся,
Держись, отбивайся!
Крепче меч держи в руке…
Если по твоей башке
Тресну палашом,
Кованым мечом,
Не пеняй потом!"
Тут Дончилэ развернулся,
Да мечом как размахнулся
Да как сгоряча
Рубанул сплеча!
Из башки Делиу сразу
Выскочили оба глаза.
Тут ему пришла кончина,
Тут ему боец Дончилэ
Голову срубил,
На копье поддел,
К земле пригвоздил.
 
 
Когда господарь
Это увидал,
Опрометью он —
Сверху прибежал,
Ласково сказал:
"Ах ты, мой Дончилэ,
Удалой Дончилэ!
Ведь за девять лет,
Пока ты болел,
Враг наш осмелел,
Совсем обнаглел.
Вовсе одолел,
Беззащитных, нас.
Да бог тебя спас —
Пришел добрый час!
Накидку снимай,
Наземь расстилай.
За удар меча
Сполна получай!
Если золота в казне
Будет мало – долг на мне!"
 
 
Дончилэ больной,
Войник удалой,
Накидку снимал,
Наземь расстилал,
Старый господарь
Приносил свой дар;
Еле приволок
Золота мешок,
В накидку всыпал,
Узлом увязал.
 
 
Дончилэ больной,
Боец удалой,
Господарев дар
С честью принимал.
Сел он на коня,
Золотом звеня:
Поехал домой
Дорогой прямой —
Улицей большой.
 
 
Вороной шагал,
Дончилэ стонал,
Буздуган метал,
На лету хватал.
 
 
А из всех ворот
Выбегал народ.
Все благодарили
Храброго Дончилэ.
Люди рады были,
Что беду избыли,
Пели, ликовали,
Слезы проливали.
 
 
Дончилэ больной,
Витязь удалой,
Приехал домой
И сказал своей
Сестре дорогой:
"Я покуда жив, сестрица,
Нечего тебе страшиться!"
 
 
Дело давнее, былое…
Не забудется такое,
Пока солнце золотое
Ходит, светит над землею.
 

Тома

 
Маня – жадный богатей
Стал хозяином полей,
Завладел округой всей.
Утром он коня седлает,
Сам угодья объезжает, —
Потравлены травы,
Воды не хватает.
Кто в речушке воду пил,
Луговины потравил —
Маня не узнал,
Вора не поймал.
"Ты ли, Тома старый,
Со своей отарой
Тут ходил, бродил,
Травы потравил,
Речку обмелил,
Денег не платил?!"
 
 
Тома не молчал,
Сразу отвечал:
"Сколько должен я кругом
Заплачу тебе потом.
А зима – в снегу, во льду
Была людям на беду…
Деньги где теперь найду?
Ты – один, и я – один, —
Чего нам тужить?
Давай в мире жить!
Ты – траву косить,
А я – стричь овец…
Денег, наконец,
Нагребу ларец!
Будь защитой мне,
Как добрый отец!"
 
 
Лучшие ковры
Тома расстелил.
Ставил пить и есть,
Просил гостя сесть,
Оказывал честь.
Но задумал Маня злое:
Томе лезвие стальное
Он в живот всадил.
Славно погостил,
Добром отплатил,
На коня вскочил
И прочь ускакал.
 
 
А Тома один остался…
Как очнулся он, нагнулся,
Кишки подобрал,
В живот запихал;
Ремнем затянул,
За Маней погнал.
Далеко настиг он Маню,
Разглядел его в тумане —
В заревом дыму;
Закричал ему:
"Стой ты, Маня недостойный!
Ты убил меня разбойно —
За что? Почему?
Умру – не пойму!..
Что ж теперь дрожишь,
Как заяц, бежишь,
Погоди, постой!
Разочтусь с тобой…
Выходи на бой!"
 
 
Тут они и взялись,
Тут они сражались;
В бурьяне катались
Долгий летний день,
А как солнце село
И все потемнело,
Тома одолел,
Маня околел.
Тома был крещеный,
Маня – пес поганый!
 
 
Тому схоронили,
Добром помянули.
 
 
На его могиле
Флуер положили.
Ветер выл тоскливо,
Флуер пел уныло:
 
 
"Очнись, Тома милый,
Вставай из могилы!
Солнышко смеется:
Пришли твои овцы —
Вся твоя отара,
Прибежали сорок
Золотистых ярок!
И одна все плачет,
Как сестра по брату.
Очнись, Тома милый,
Вставай из могилы!
Пришли твои братья —
Сорок чабанов,
Сорок сыновей
Четырех сестер!
Прибежали сорок
Ягнят твоих серых
В звонких, золотых
Бубенцах литых,
На рожках витых!
"Очнись, Тома милый,
Вставай из могилы!
Долиной пройди,
Овец выводи!
Пусть в лугах пасутся,
Пусть воды напьются,
А недруги-змеи
Пускай пропадают!"
 

Груя и Новак

 
В кодру темном и густом
Спорят Груя с Новаком:
 
 
"Груя, Груя, сын мой милый,
Или жизнь тебе постыла?
Ты своей не хвастай силой!
Сколько ты живешь —
Только турок бьешь…
А в плен попадешь,
В темнице сгниешь!"
Рассердился Груя, встал,
Слушать старого не стал:
Вороного оседлал,
К Цареграду поскакал.
Да заехал на постой
К разбитной вдове одной,
Ко вдове-шинкарке —
К Анике Корчмарке,
Что любит подарки.
Просит есть и пить,
Коня накормить.
 
 
Вдова разбитная,
Голова лихая,
Она, так и быть,
Ставит есть и пить;
Ставит есть и пить
И велит платить.
Груя ей в лицо смеется:
"И без денег обойдется!
Как чеканных два червонца,
Я тебе пока
Дам два тумака.
Подставляй бока!"
 
 
Вдова осерчала,
В стойло побежала,
Лошадь оседлала;
В Царьград прискакала,
Султану сказала:
"Государь великий!
Защити от лиха
Бедную вдову!
В страхе я живу!
Корчма моя – в стороне…
А заехал тут ко мне
Груя-молдован,
Новаковский сын —
Разбойный буян:
Добро мое тратит,
А денег не платит!
 
 
В ночь он наезжает,
Турок убивает.
Тебя, государя,
Побить угрожает".
А султан вдове
Говорит в ответ:
"Напои его допьяну
Да подсыпь ему дурману!
А за службу без обману
Щедрой мерой отплачу,
Я тебя озолочу!"
 
 
На коня вдова садилась,
В корчму свою воротилась,
Уж о деньгах не толкуя,
Подает Аника Груе
Вино дорогое
С перцем и дурманом.
А он пьет стаканом
И сделался пьяным.
От злого такого
Пойла колдовского
Замертво упал,
В западню попал.
Грую турки взяли,
Гайтаном связали,
В Цареград пригнали,
В башню посадили,
К стене приковали.
 
 
На цепи в темнице
Груя наш томится
Вот уж целый год:
Вести не дает
И письма не шлет.
Взяла Новака,
Отца-старика
Лютая тоска.
 
 
На крыльцо он вышел,
Глянул и увидел —
Черный ворон-птица
В высоте кружится.
"Эй ты, ворон-птица,
Черное перо,
Сделай мне добро!
Беда со мной приключилась,
Душа тоской истомилась…
Окажи мне, ворон, милость:
Полетай по свету —
Жив он или нету,
Сын мой злосчастный —
Груя несчастный?
Пропал он безвестно!.. "
 
 
Вот над пышным Цареградом,
Над богатым стольным градом,
Черный ворон покружился
И на башню опустился,
За решетку ухватился
Там, где Груя истомился.
 
 
"Черный ворон! —
Молвил Груя, —
Ждешь ты – скоро ли умру я?
Ты меня, видать,
Прилетел клевать?"
 
 
"Не хотел тебя клевать,
Весть хотел я передать
Об отце твоем,
Новаке седом!
Гнет его кручина…
Плачет сиротина
Об участи сына.
А сын – недостойный,
Бродяга разбойный… "
 
 
Цепью загремел в темнице,
Молвил Груя: "Ворон-птица
Черное перо!
Сделай мне добро!
В канцелярию султана,
Где сидят писцы дивана,
Слетай поскорей:
Лист у писарей
Со стола хватай,
Мне в окно подай!"
 
 
В канцелярию султана,
К важным писарям дивана,
Черный ворон залетел,
Лист бумаги ухватил,
В башню Груе приносил.
 
 
Груя кровью и слезами
Горькое писал посланье,
Ворона просил,
Слезно умолял,
Чтоб отцу вручил.
 
 
Ворон крыльями взмахнул,
На Молдову повернул,
Туда прилетел,
Где Новак сидел,
Вестей ожидал,
От горя седел.
 
 
"Вот тебе письмо
Сына твоего!"
Новак прочитал,
Проворно вставал,
Коня оседлал,
К горе поскакал.
А на той горе крутой,
За стеною крепостной
Монастырь стоял святой.
Как монахи увидали
Да как Новака узнали,
Вмиг ворота запирали.
"Мош Новак! – кричали. —
Денег мало, что ли,
Мы тебе давали.
Или ты, злодей, грабитель,
Разорить решил обитель?"
"Я пришел не грабить,
Почтенные братья.
А надобно, братья,
Мне монашье платье.
Мой наряд берите,
А мне подарите
Отшельничью ризу
С черным клобуком.
Бедным чернецом
Хочу обрядиться,
От мира укрыться,
Богу помолиться".
 
 
Рясу надевал он,
Клобук с покрывалом,
К туркам прискакал,
Султану сказал:
"Государь великий,
Я – чернец убогий.
Служка расторопный
Нужен мне в дороге".
"Что ж, в тюрьму ступай
И сам выбирай
Да выкуп давай!"
Султан отвечает.
А страж примечает,
Султану кивает,
Шепчет, наущает
Царя своего:
"Вглядись-ка в него —
Берет меня страх,
Какой он монах?
Он речью – Новак,
И статью – Новак!"
А Новак услышал —
От султана вышел;
Рясу он снимал,
На землю бросал,
На коня вскочил,
К башне прискакал.
Конь чихнул войницкий,
Башня раскололась,
Стена развалилась.
 
 
Мош Новак седой
Взмахнул боевой
Сабелькой стальной
В палец шириной.
Крикнул Груе:
"Бей их с краю,
А я – в середину!
Побей половину,
Да я – половину!"
И вояка старый
На турок ударил,
Как прежде бывало.
Солнце высоко стояло,
Двух часов не миновало —
Новаку и Груе
Не с кем биться стало.
 

Баду

 
По широкому Дунаю,
Позолотою сверкая,
Расписной каик летит,
Дорогим сукном обит.
А кто в каике сидит?
В нем сидит главарь Панделе,
Думает о черном деле.
Сорок пять с ним лютых
Турок-арнаутов.
Против дома Баду
К берегу пристали,
Каик привязали,
Расспрашивать стали:
"Эй, хозяйка дорогая,
Красавица молодая!
Где твой Баду?
Мы бы рады
Его повидать,
С ним попировать
Да потолковать!
Коль ушел на виноградник,
Ты покличь его обратно.
Если на базар
Он повез товар,
Ты уж для гостей —
Для его друзей —
Шли за ним людей,
Вороти скорей!"
 
 
А жена беды не чает,
Арнаутам отвечает:
"Незачем его мне звать,
Незачем людей гонять.
Спит он в этой боковушке, —
Головушка на подушке, —
На мягкой на постели,
А в руках пистоли…
Будить его, что ли?"
 
 
Турки услыхали,
На Баду напали,
Спящего связали.
Так его скрутили,
Что врезался в тело
Шелковый гайтан
До самых костей.
От таких гостей,
От такой обиды —
Тошно стало Баду.
Те его терзают,
Здоровья лишают.
 
 
Тут очнулся ото сна,
Молвил Баду: "Эй жена!
Приоденься, встань,
Лицо нарумянь;
Поглядывай зорко —
Чистых два ведерка
На плечико вздень,
Косынку накинь,
Беги по заулкам
К старому Некулче,
Брату моему,
Ты скажи ему,
Что – беда в дому!"
 
 
"О-ле-леу, невестка,
Ты с какою вестью?
Что с тобою приключилось?
Платье, что ли, износилось
Или денег не осталось?"
"Деньги есть, и платье цело,
У меня другое дело,
Деверь дорогой:
Я к тебе – с нуждой,
С большою бедой!
Турки Баду истязают,
Вовсе насмерть убивают!"
 
 
"Ну, невестка дорогая,
Коль у вас беда такая —
Поспешай домой,
А я – за тобой!"
 
 
Тут Некулче старый
Приказал корчмарке
Выкатить бочонок
Иззелена-черный,
Девятиведерный.
Выбил днище, бочку разом
Выпил, не моргнувши глазом.
"Эй, невестка дорогая,
Красивая, молодая!
Если спросят
Ваши гости,
Кто-де я такой,
Говори: "Чужой:
Стал к нам на постой,
К нам он наезжает
Да волов скупает".
 
 
А Некулче, как добрался
Да как он за саблю взялся —
Турок лютых всех
Как траву посек.
Сам один остался,
Мир самим собой заполнил
Один человек.
 
 
И спросил Некулче брата:
«Расскажи мне, витязь Баду»
Как тебя такие бабы
По рукам-ногам вязали,
Как старухи истязали?"
"Ой, мой милый брат! —
Баду отвечал, —
Так я крепко спал,
Что и не слыхал,
Как враги напали,
Как меня вязали…
Так меня скрутили,
Что врезался в тело
Шелковый аркан
До самых костей!"
 

Храбрый Георге

 
Над Нестру-рекою
Ехал верхоконный,
В стеганых мешинах,
В кожушке дубленом;
Кушма серой смушки
На его макушке, —
Вешний лепесточек,
Зеленый листочек!
 
 
В кодру он въезжает,
Тяжело вздыхает,
Чащу вопрошает:
"Брат мой кодру, что с тобою?
Почему листва густая
Пожелтела, облетела?
Кто тут поросль молодую
Обломал – измял,
Напролом шагал?"
 
 
Молвил Кодру:
"Мэй, Георге!
Зря пытаешь
Иль не знаешь?
Видел – то ль вчера я,
То ль позавчера я, —
Здесь прошел, ломая
Молодые дубы,
Чернокожий, грубый,
Арап толстогубый,
Покрытый стальной
Чешуей-броней.
За собой тащил он
Длинных три синджира
Невольников сирых.
В переднем синджире
Парни молодые,
Братцы их родные,
Матери седые,
А в среднем синджире
Женки молодые;
Оторвали их
От мужей живых,
От детей грудных.
Из грудей у них
Молоко течет,
Солнце их печет.
В последнем синджире —
Девки молодые,
А головушки у них
Все в монистах золотых:
Для забавы взял он их… "
 
 
Тот рассказ услышал горький
Удалой войник Георге.
Поразился, изумился
Храбрым сердцем огорчился,
К уху конскому склонился.
Со своим гнедым
Так он говорил:
"Дорогой ты мой,
Гнеденький-Гнедой!
Не год, не другой
Ездим мы с тобой.
Вымчишь ли меня —
Не кормлен три дня,
Не поен три дня?
Можешь ли скакать —
Врага догонять?"
 
 
Отвечал гнедой:
"Эй, хозяин мой!
Или ты не знаешь,
Или зря пытаешь,
Иль не вспоминаешь?
Твоему отцу служил,
В дни когда я молод был.
Мало было сил
В тонких струнах жил.
 
 
В тех походах прежних
Телом был я нежен,
Словно земляника.
А теперь, гляди-ка —
Я, хотя и стар,
Как железный стал,
Жилы словно сталь!
Горькое сказал ты слово,
Что не вымчу я такого
Тоненького верхового!
Ну-ка заново давай
В дальний путь меня седлай,
Три ремня подпружных
Затяни потуже;
На меня садись верхом;
Завяжи глаза платком.
А не то – сорвешься,
Насмерть разобьешься".
 
 
Что Георге делать стал?
На коня седелко клал,
Три подпруги затянул,
Сел и поскакал,
Кодру миновал.
А у озерка,
А у бережка
В чаще тростника
Проклятый арап
Вставал на привал,
Сидел, пировал.
Как Георге увидал,
Он от радости заржал
И, расправя плечи,
Выехал навстречу,
Сверкая доспехом:
Говорил со смехом:
"Умник! Сам приехал!
Жил ты вольно,
Да и полно.
У меня синджир неполный,
Экий парень ловкий!..
Я к концу веревки
Тебя привяжу,
Ничком уложу".
Отвечал Георге:
"Ну что ж, чернокожий,
Губастая рожа,
Вяжи – если можешь!
Да подпруги нам с тобою
Подтянуть бы перед боем.
Как мы выйдем друг на друга,
Коль распущена подпруга
Коня твоего?
Глянь-ка на него!"
 
 
Тут арап не поленился,
Спешась, под конем склонился,
За подпругу ухватился.
А Георге мой,
Войник удалой,
Палашом взмахнул,
Врага рубанул
По широкой шее.
Насмерть он злодея
С маху поразил;
Всех освободил,
Домой воротил.
 
 
Хоровод за хороводом
Затевали всем народом,
Ликовали, пировали,
А Георге прославляли.
 

Лачплесис. Латышский героический эпос

Сказание второе

'Лачплесис'. Худ. А. Гончаров

Лачплесис отправляется в замок Буртниекса. Дочь Айзкрауклиса – Спидола. Чертова яма. Стабурадзе и ее дочь Лаймдота. Кокнесис – друг и соратник Лачплесиса.

 
В землях балтийских в древнее время,
Где льется Даугава в русле узорном,
Где новь под лен и ячмень выжигали, —
В счастье латышский народ жил, в довольстве.
Там, где под брегом пенится Кегум,
Где Румба, в Даугаву шумно впадая,
Ущелья в скалах прогрызла глубоко, —
Высился славных Лиелвардов замок.
 
 
В солнечный, яркий день это было,
Когда земле улыбается Зиедонс,
Когда, от зимнего сна пробудившись,
Весело звери резвятся на воле.
Юношей, девушек смех, ликованье
Утром сливаются с пением птичьим,
Радостью жизни сердца их трепещут
Бурно, привольно в Зиедонса пору.
 
 
Лиелварды куниг с юношей сыном
В поле гулял, теплым днем утешаясь.
Шел восемнадцатый год его сыну,
Отпрыску древнего, славного рода.
И поучал старик молодого,
Как близко боги себя нам являют
В чудесных силах щедрой природы,
В долах, лесах, в небесах и на водах.
Так говоря, потихоньку добрались
Они до опушки тенистого леса.
Уселся старый, усталость почуяв,
На мураве под раскидистым дубом.
Выбежал вдруг медведь из дубравы.
На старца бросился с ревом сердитым.
Поздно уж было тому защищаться,
Смерть свою видел он пред глазами.
 
 
Но подбежал к ним юноша быстро,
Отважно он разъяренного зверя
Схватил за челюсти пасти раскрытой
И разорвал его, словно козленка.
Видя, какая мощная сила
Таилась в юноше, куниг воскликнул:
"И впрямь ты избранным витязем станешь,
Как про тебя напророчено было!
 
 
Лет восемнадцать с тех пор миновало…
К берегу нашему челн причалил.
Вышел оттуда старец почтенный,
Бережно нес на руках он ребенка.
Юной походкой направился к замку
И мне судьбы объявил повеленье,
Что должен этого мальчика взять я
И воспитать, словно сына родного.
 
 
Вайделот был мой гость благодатный.
Сказывал он, что в лесу был им найден
Малютка этот, кормящийся мирно
Грудью молочной медведицы дикой.
Сказывал он, что волей бессмертных
Ребенок станет героем народным,
Чье имя ужас посеет повсюду
Средь супостатов народа родного.
 
 
Высказав это, он в челн свой уселся
И вдаль умчался вниз по теченью.
В глубоких думах, взволнованный сердцем,
Вслед ему с берега долго глядел я.
Глухо гремел в отдалении Кегум,
И челн швыряли свирепые волны;
Лучи последние солнца померкли,
Скрылись и челн и пловец за стремниной…
Канули в вечность быстрые годы,
Свято исполнил я судеб веленье.
Прекрасным юношей вырос младенец,
Вайделем данный мне. Ты – этот юноша!
Лачплесис будешь ты зваться отныне
О дне великом сегодняшнем в память,
Когда отца от погибели спас ты,
Когда свершил ты первый свой подвиг.
 
 
Статный скакун в богатом убранстве
И ратный меч тебе подобают.
Копье, и щит, и блестящие шпоры,
И кунью шапку в цветах дам тебе я,
Так снаряженный, в путь отправляйся
К нашему славному Буртниекса замку,
К доброму другу лет моих юных,
К старому кунигу в Буртниекса замке.
 
 
Ты поклонись ему! Ты ему молви,
Что, дескать, Лиелварда ты наследник,
Что ты отцом сюда послан учиться
Разуму в школе премудрости древней.
Буртниекс любовно там тебя примет,
Откроет он сундуки пред тобою,
Где наши древние свитки хранятся, —
Вести в них есть о судьбе сокровенной.
 
 
Древние свитки правде научат,
Восточных стран расскажут преданья,
Споют про наших латышских героев,
Вечного неба раскроют глубины.
Ты, семилетье там пребывая,
Обогатишь свой разум наукой,
Как войны надо вести, ты узнаешь,
Как побеждать супостата в сраженье".
 
 
Убран, оседлан, конь на рассвете
Ржал у ворот высокого замка.
Тяжким мечом опоясался Лачплесис,
Принял свой щит и копье боевое.
Куньего меха шапку надел он
И, перед старцем отцом своим вставши,
Молвил ему: «Оставайся же с богом!»
Было коротким, сердечным прощанье.
 
 
"Лиелвардов племя славно в народе, —
Сыну отец говорил, поучая, —
Героями наши прадеды были,
Никто о них слова дурного не скажет.
Лачплесис, сын мой, эту же участь
Вершитель судеб тебе уготовил.
К великой цели стремись неуклонно,
Боги тебя охранят и поддержат.
 
 
Мира соблазны юношей губят,
Но сами они в том бывают повинны:
Живи не так, чтоб тебя поучали,
А так, чтоб ходили к тебе за советом.
Ведать всю правду – трудное дело,
Но высказать правду еще труднее.
Кто эти трудности преодолеет —
Всех выше будет великой душою.
 
 
Чти неизменно обычай народа.
Храни ревниво отцовскую веру.
Только льстецов коварных не слушай,
Помни – они ненавидят свободу,
Только корысти низкой алкая,
С именем бога в устах выбирают
Они себе жертву – приблизятся тайно
И адским зельем смертельно отравят.
 
 
В вольной отчизне вольный народ наш
Досель владык наследных не знает,
В пору войны вождей выбирает,
Мудрых старейшин – в мирное время,
Лучших венчая этою честью,
Кто заслужил уваженье народа.
Твердых мужей народ выбирает,
Славу поет им в песнях прекрасных".
 
 
Выслушал молча Лачплесис старца.
От этих слов вдохновенно-сердечных
Мужеством сердце его наполнялось.
Чуял: растут в нем дивные силы.
Обнял отца, пожал ему руку,
Блюсти поклялся отцовы заветы.
Прыгнул в седло он, шапку приподнял,
Щитом помахал отцу и умчался.
 

* * *

 
Айзкрауклис за столом в своем замке
Сидел угрюмый, в думах глубоких.
Спидола, старца юная дочка,
Перебирала бусы и кольца.
Дивной красою дева блистала,
Так и горели темные очи.
 
 
"Спидола, – старый дочку окликнул,
Голову медленно приподымая, —
Все собираюсь спросить у тебя я,
Где ты взяла ожерелья и кольца,
Которые ты носить полюбила?"
Вспыхнула Спидола, разом смутилась, —
Этот вопрос ей был неожидан.
Но отвечала отцу она быстро:
 
 
"Все это дарит мне старая кума,
Что в гости ходит к нам. А у ней дома
Много сокровищ в ларцах золоченых".
"Доченька, – тихо старец промолвил, —
Я тебе, милая, не позволяю
Впредь принимать от старухи подарки.
 
 
Люди толкуют, что старая кума —
Ведьма и пукиса в дом свой пускает,
Кормит его человеческим мясом.
Всяким добром ее тот одаряет.
Все украшенья у ней колдовские;
Дочке моей их носить не пристало".
 
 
Спидола быстро к окну обернулась,
Спрятав свои заалевшие щеки,
Словно не слыша отцовского слова,
Речи такие к нему обратила:
"Гость у нас будет, видно, сегодня,
Юный тот воин, что въехал в ворота!"
 
 
Айзкраукла замок стоял одиноко,
Вдали от Даугавы, в чаще дремучей.
Были медведи – замка соседи,
Волки и филины выли ночами.
К замку вели потаенные тропы,
Путники редко туда заходили.
 
 
Вот почему удивилася дева,
Всадника видя, что, из лесу выехав,
Прямо к их замку коня направляет.
Айзкрауклис тоже встал у оконца,
Гостя нежданного видеть желая.
Въехав во двор, осадил коня Лачплесис.
 
 
Вышел хозяин гостю навстречу,
Молвил, что рад он в дому своем видеть
Славного кунига Лиелварды сына.
 
 
Лачплесис, ловко с коня соскочивши,
Старца приветствовал как подобает,
Коня усталого отрокам отдал,
Вошел с хозяином в горницу замка.
И только Спидолу он увидел,
Будто мороз пробежал по коже.
 
 
Красы такой никогда не видал он.
Смело глядели Спидолы очи,
Пламя пылало в них колдовское.
Руку она протянула, – сказала:
"Здравствуй, храбрец разорвавший медведя!
Будущего я вижу героя".
 
 
Слова не вымолвил гость от смущенья.
Дева, с улыбкою, ловко и быстро
Гибкою змейкой пред ним повернувшись,
Смело ему в глаза поглядела.
И только тут разглядел ее витязь —
Стан ее стройный, наряд драгоценный.
 
 
Девушки облик необычайный
Витязя ошеломил молодого.
Когда ж старик наконец своей дочке
Ужин обильный велел приготовить,
Спидола вышла. И юному гостю
Сразу на сердце стало полегче.
 
 
И за столом он беседовал весело,
Спидоле метко, остро отвечая.
Уж миновало смущенья мгновенье.
Вспомнил он все наставленья отцовы,
И не боялся стрел он горящих,
Как ни метали их Спидолы очи.
 
 
Ночь приближалась. Полна беспокойства,
Огненноокая Спидола встала,
Молвила, что она, мол, привыкла
До наступления ночи ложиться.
Верно, и гость утомился в дороге,
Спальню ему она тотчас укажет.
 
 
Айзкрауклису пожелав доброй ночи,
Следом за девой направился витязь,
И в отдаленные замка покои —
В опочивальню – она привела его,
Молвя: "Герой, разорвавший медведя,
Спать будешь, как у богинь на коленях".
 
 
Лачплесис был изумлен несказанно.
Постель, как снежный сугроб, возвышалась:
Застлана пурпурным покрывалом,
Кроваво-ало она пламенела.
Благоуханье по горнице веяло,
Голову юноше сладко дурманя.
 
 
Спидола столь несказанно прекрасной,
Столь чародейно прелестной казалась,
Что, позабыв наставленья отцовы,
Лачплесис руки в пылу протянул к ней.
Тень пронеслась за окном темно-синим…
Девушка, словно виденье, исчезла…
 
 
Полночью полчища звезд пламенели,
Месяц катился над лесом дремучим,
Бледным сребром затопляя долины.
В горнице душной дышать стало нечем,
Витязь окно распахнул, и холодный
Воздух полуночи жадно впивал он.
 
 
Тут показалось ему – будто тени
К небу взлетели под полной луною.
"Черти и ведьмы гуляют, наверно,
В полночь, делами тьмы занимаясь… —
Лачплесис думал. – И как же так быстро
Спидола, словно растаяв, исчезла?"
 
 
Старому Айзкрауклу утром сказал он,
Что хорошо отдохнул в его доме,
Что погостил бы охотно неделю
В замке большом дорогого соседа".
Айзкраукл гостя радушно приветил
И пригласил отдыхать, сколько хочет.
 
 
Спидола вечером тихо сказала:
"Горницу гость наш сам уже знает.
Спать может лечь он, как только захочет.
Сладкого сна я ему пожелаю!"
Лачплесис, всем пожелав доброй ночи,
Вскоре ушел в свою опочивальню.
 
 
Но не уснул он. Вышел тихонько,
В темном углу на дворе притаился
И стал смотреть, никем не замечен,
Кто это ночью бродит у замка.
В полночь без скрипа дверь отворилась!
Спидола вышла неслышно из двери.
 
 
В черном была она одеянье
И в золоченых сапожках на ножках.
Длинные косы распущены были,
Темные очи сияли, как свечи.
Длинные брови земли доставали.
Вышла она с колдовскою клюкою…
 
 
Там под забором колода лежала…
Спидола села на эту колоду,
Пробормотала слова колдовские,
Хлопнула трижды колоду клюкою:
В небо взвилась кривая колода…
Ведьма, шипя и свистя, улетела.
 
 
Лачплесис долго стоял у забора,
Долго глядел вослед улетевшей.
Он бы и сам умчался за нею,
Чтобы проникнуть в ведьмовские тайны.
Только не знал он, как это сделать.
Так он ни с чем к себе и вернулся.
 
 
Поутру Лачплесис, из дому выйдя,
На прежнем месте увидел колоду.
Он разглядел, подошедши поближе,
Дупло большое в стволе ее древнем.
Мог человек в том дупле поместиться.
Сразу решенье созрело в герое.
 
 
Вечером, только от ужина встали,
Гость поспешил в свою опочивальню.
Куньего меха шапку надел он,
Вышел из замка, мечом опоясан,
В дупло колоды влез, притаился,
Спидолу там поджидая спокойно.
 
 
Спидола снова в полночь явилась,
В черное платье ведьмы одета,
Села, ударила трижды клюкою,
В воздух взвилась на огромной колоде
И полетела над дебрями бора,
Куда и ворон костей не заносит.
 

* * *

 
Звери да птицы в старину умели
Говорить по-нашему; сошлись, зашумели,
По приказу Перконса все собрались в стаи —
Даугаву великую копать вместе стали.
Лапами копали, клювами клевали,
Рылами рвали, клыками ковыряли.
Только пава не копала, на горе сидела.
И спросил у павы черт, бродивший без дела:
«Где же остальные звери-птицы пропадают?»
«Птицы все и звери Даугаву копают».
«А чего ж тебе идти копать не хочется?»
«Да боюсь – сапожки желтые замочатся».
 
 
Столковались черт и пава и под Даугавой пря
Стали рыть и вырыли бездонную яму.
А как воды Даугавы в яму покатились,
Звери с перепугу говорить разучились,
Стали разбегаться, начали бодаться,
И кусаться, и лягаться в свалке, и клеваться.
Кони ржали, кошки жалобно мяукали,
Каркали вороны, совы гукали,
Волки и собаки выли, а волы мычали,
Свиньи хрюкали, визжали, медведи рычали.
Филины ухали, кукушки куковали,
Мелкие птахи песни распевали!
Поглядел на землю Перконс в изумленье,
Видит суматоху, драку и смятение.
Он ударил черта громовой стрелою,
Даугаву заставил течь стороною.
Яму окружил крутыми берегами,
А павлин с тех пор гуляет с черными ногами.
Люди этой местности до сих пор чураются,
Ночью там видения путникам являются.
Расплодилась нечисть разная в пучине,
«Ямой Чертовой» зовется местность та доныне.
В этом самом месте Спидола спустилась,
Долго среди ясных звезд она носилась.
Задыхался Лачплесис в колоде той пузатой,
А вокруг метались пукисы хвостатые
И несли на крыльях мешки большие денег,
А за ними искры рассыпались веником.
За витязем ведьмы мчатся, визжат, догоняют, —
Голова его кружится, дыханье спирает.
Если б он в колоде хоть раз пошевелился,
Сразу бы заметили – и с жизнью б он простился.
Дюжина колод летучих наземь опустилась,
Дюжина наездниц в темной яме скрылась.
Огляделся Лачплесис – край ему неведом,
И спускаться в яму стал за ними следом.
В яме, тьму густую, как смолу, колыша,
Реяли огромные летучие мыши.
Слабым огоньком блеснула пропасть черная,
Лачплесис пещеру увидал просторную.
Грудами диковинные вещи там лежали:
Волосы рядом с клыками и рогами,
Оборотней шкуры, личины, крючья ржавые,
Ступы, корчаги, коробы дырявые,
Битые горшки и прочие пожитки,
Черные книги, скоробленные свитки,
Древнее оружье в дорогой оправе,
А углы завалены колдовскими травами,
А стенные полки полны туесками,
Коробьями, склянками, горшками, котелками.
А среди пещеры яркое блестело
Пламя, озаряя купол закоптелый.
Над огнем котел кипел, на крюке подвешенный,
Кочергою черный кот уголья помешивал.
Жабы и гадюки ползали по полу,
Совы от стены к стене шарахались сослепу.
В груде трав сушеных Лачплесис укрылся,
Но невольно все же он устрашился,
Как заворошились груды этой нечисти,
Зашипели, дух учуяв, человеческий.
Тут из дверцы низенькой старушонка скрюченна
Выскочила, крикнула: "Ах вы, мразь ползучая!
Кто чужой вошел сюда – шею сам свернет себе!"
Черпаком мешать в котле стала ведьма старая,
Приговаривая: «Дочки, время ужинать», —
Трижды черпаком она о котел ударила,
И двенадцать девушек из темной боковухи
С ложками и плошками вышли к старухе.
Получили варево. Витязь разглядел его, —
Черной колбасы кусок, малость мяса белого,
Словно поросенок, показалось юноше;
Тут в пещеру новую двери отворили,
Стены той пещеры цвета крови были.
 
 
И стояла средь пещеры кровавая плаха,
И торчал топор в ней – вогнанный с размаха.
В той пещере двери новые открылись,
И туда с горшками мяса ведьмы удалились.
Лачплесис за ними прокрался незаметно.
Там столы и стулья были все беленые,
Своды и стены были белым-белые.
Две большие печи по углам стояли.
Был горох в одной, в другой – уголья пылали.
Ведьмы молча сели, занялись едою,
За едой не молвили слова меж собою.
Дальше дверь открылась в новые покои,
Желтыми там были стены, свод, устои.
Там двенадцать пышных постелей стояли.
Ведьмы поели, косточки прибрали.
"Ну-ка, все на кухню, – старая сказала, —
Чтоб я глаза вам зрячими сделала.
Женишки-молодчики вскорости появятся,
И пора красавицам к встрече приготовиться".
Лачплесис поспешно на кухню воротился,
В груде трав сушеных с головой зарылся.
Тут на полку старая за горшочком слазала,
Веки птичьим перышком девушкам помазала,
И опять ушли они безмолвной вереницей.
Витязь этим перышком мазнул себе ресницы —
Будто пелена в тот миг слетела с вежд его,
Все он начал видеть иначе, чем прежде.
Он в котле, где стыли ужина подонки,
С ужасом увидел детские ручонки.
И не колбасы там кровяные плавали,
А змеи черные в подливе багровой.
Дальше пошел он – в первые двери,
Все из красной меди было в той пещере.
В плахе топор торчал с медной рукоятью,
А на что он нужен, было непонятно.
Все в другой пещере серебром блестело:
Стол и подсвечники, стулья и стены.
То же, что казалось белыми печами,
Стало вдруг серебряными шкафами.
Серьги и перстни в одном, как жар, горели,
А в другом – мерцали груды ожерелий,
В третьей пещере все было золотое —
Стены, и своды, и сводов устои.
Меж колонн сияли золотом постели,
На постелях красные покрывала рдели.
Во второй пещере ведьмы стали раздеваться
Донага, как будто собрались купаться.
Из шкафов старуха достала украшенья,
Девушкам надела их на руки и шеи,
Пышные их волосы жемчугом опутала.
Лачплесис дивился, что не только Спидола —
И другие девушки казались знакомы.
В золоте и жемчуге они по-другому
Стали вдруг невиданно, дьявольски красивы.
В медную пещеру, нарядясь, пошли они,
Вкруг кровавой плахи рядышком встали.
Спидола одеждою плаху накрыла,
Взяв топор в руки, ударила с силой
И при том злорадно так проговорила:
«Вот я первая рублю, завтра – не признаю».
И молодчик некий выскочил из плахи,
Спидолу обнял, и оба улетели
В тот покой, где были постланы постели.
И другие девушки, сделав то же самое,
Вслед за нею скрылись со своими молодцами.
Были на молодчиках черные кафтаны,
Шляпы треугольные сбиты на затылки,
На кривых ногах – блестящие сапожки,
Из-под шляп торчали маленькие рожки.
После всех старуха рубила, восклицая:
«Вот рублю последняя, завтра – не признаю».
И тотчас, шипя, из плахи выполз Ликцепурс,
Или, как народ зовет, хромоногий Нагцепурс,
Набольший над ведьмами, нечисти начальник,
По кривой высокой шапке отличаемый,
С козырьком, сработанным из ногтей остриженных.
«Все ль у вас готово?» – спросил он ведьму старую.
«Все готово!» – пропищала, кланяясь, старуха.
Ликцепурс по плахе тяпнул с размаха.
Пламенем серным пещера озарилась,
Плаха в золотую повозку превратилась,
А топор стал пукисом, пышущим яро.
Ликцепурс поехал с ведьмою старой.
В золотой пещере он остановился,
На полу блестящем пукис развалился,
Выдохнул из пасти искры, дым и пламя.
Из постелей выскочили ведьмы с молодцами,
И перед Ликцепурсом заплясали.
И опять на кухню ведьмы убежали,
Острые вилы из кухни притащили,
У пукиса в пасти вилы раскалили.
Поднялась тогда в повозке ведьма старая,
Кликнула: «Входите!» – и клюкой ударила.
Расступились стены, задрожали своды,
Вышли из пролома косматые уроды,
Выволокли человека, белого от страха,
На пол перед пукисом бросили с размаха.
И, узнавши пленника, испугался Лачплесис.
Это был сам Кангарс, живущий в одиночестве
В Кангарских горах, в лесу густом, дремучем, —
Хитренький ханжа, богомольное чучело.
Голосом ужасным Ликцепурс воскликнул:
"Срок твой окончился, грешник несчастный.
Ты сгоришь у пукиса в огненной пасти".
Ужаснулся Кангарс казни неминучей,
Жалобно взмолился: "Пощади, могучий,
Дай отсрочку! Я тебе послужу по-прежнему".
И, подумав, молвил Кангарсу Ликцепурс:
"Не мольба твоя, другие причины смогли бы
В этот час спасти тебя и отсрочить гибель.
Средь подвластных Перконсу изменников мало,
С Перконсом бороться нам очень трудно стало.
Но, на счастье наше, в Балтию вскоре
Люди чужеземные придут из-за моря,
Будут завоевывать землю балтийскую,
Новую веру навязывать силою.
Власть их новой веры хочу я видеть в Балтии,
Принести должна она мне много прибыли.
Веры той носители моими станут слугами.
В этом деле помощи от тебя я требую.
Тридцать лет за это дам тебе я жизни.
Пукиса пастью, злодей, поклянись мне,
Поклянись бороться с нами против Перконса".
«Я клянусь бороться с вами против Перконса».
«Поклянись, что будешь родины предателем».
«Я клянусь, что буду родины предателем».
«Истреблять клянись защитников народа».
«Истреблять клянусь защитников народа».
«Ради пользы пришлых свой народ обманывать!»
«Ради пользы пришлых свой народ обманывать».
«Приводить служителей чужеземной веры!»
«Приводить служителей чужеземной веры».
«Убивать клянись всех, кто сопротивляется».
«Убивать клянусь всех, кто сопротивляется».
«В рабство обратить в конце концов всю Балтию».
«В рабство обратить в конце концов всю Балтию».
«Встань же и живи назначенное время».
Кангарс встал, любезно приветствуемый всеми.
Ликцепурс сказал, что уезжать пора ему,
И поехал, всеми с почетом провожаемый,
С ведьмою старой в ту пещеру медную.
Черные молодчики из повозки ведьму
Высадили, сами в повозку повскакали.
Ведьмы щеками к полу припали.
Вспыхнул вновь огонь удушливый, как сера.
С громом скрылся Ликцепурс под пол пещеры.
Поспешил и Лачплесис выбраться на волю.
Но, пробравшись в кухню, прихватил с собою
Свиток, колдовскими покрытый письменами,
В знак, что побывал он в Чертовой яме
И что был свидетелем мерзостных деяний.
В воздухе студеном ночном отдышался он,
Но горело сердце в нем, жалостью терзаясь,
Влез в дупло колоды он, притих, дожидаясь,
Чтобы вышла Спидола, домой полетела.
Провожая девушек, старуха говорила:
"Спидола, скажу тебе нечто нехорошее:
Лачплесис тайком был здесь во время ужина.
Видел, как с подругами ты тут веселилась".
Спидола то бледной, то красной становилась,
Первая любовь в ее сердце превратилась
В яростную ненависть. Ведьма ж говорила:
"Дерзкий, он нашел бы гибель в пасти пукиса,
Только повелителю не хотелось вмешиваться…
Решено, однако: жить не должен Лачплесис.
Он тебя в дупле колоды дожидается.
Вы сейчас домой летите вместе с Серничкой
Вверх по Даугаве, до утеса Стабурагса.
Ты над самым омутом прыгай на колоду к ней,
А свою колоду вниз бросай с заклятьем.
Пусть с колодой Лачплесис рухнет в бездну омута,
А живым оттоль не выходил никто еще!"
 

* * *

 
Неба величьем овеянная,
Прекрасным убранством сияя,
Вернулась грустная Стабурадзе
В свой замок с собранья бессмертных.
Долго ль ей, долго ль, грустящей века
В объятой дремотой громаде
Скорби копящего Стабурагса,
Средь вечных богов, одинокой,
Долго ль ей, долго ли плакать еще
О горестных Балтии судьбах?
Иль никогда не забудет она
Умолкшую древнюю славу?
Там, где обычаи прадедовы
Живы доныне, любовно
Она по утрам от заморозков
Туманом поля укрывает.
В темную ночь она лодочников
Отводит от водоворота,
В полдень водой родникового
Поит пастухов и прохожих.
Есть у ней дело излюбленное:
Средь девушек доброго нрава
Лучших порой выбирает она,
И под свои адамантовые
Подводные своды уводит.
Девушек многому учит, затем
Замуж сама отдает их.
Зовут их «дочками Стабурадзе».
И тот, кому Лайма назначит
В жены такую избранницу,
Счастливым считается в мире.
 
 
Витязь очнулся от смертного сна
В постели из раковин нежных.
Он изумлялся, оглядываясь,
Не помня, не ведая, где он.
Ложе под ним, словно зыблемое
Потоком, слегка колыхалось.
Волны сиянья лазоревого
Лились сквозь хрустальные стены.
Утварь златая, серебряная
Высокий чертог украшала,
В дивном порядке расставленная,
Ласкала она его взоры.
Только что Лачплесис стал вспоминать,
Как с ведьмами ездил вчера он,
Дверь отворилась в хрустальной стене,
И девушка в ней появилась.
И так была с виду она мила,
Что каждый сказал бы невольно:
Лунному свету подобна она,
Слитому с маковым цветом.
А темно-синие очи ее
Сияли, как день на рассвете,
Но если посмотришь поглубже,
В них омутов бездны темнели.
В складках обильных наряд голубой
Охватывал стан ее стройный.
Волосы, блестками перевиты,
Волной до колен ниспадали.
И пораженному Лачплесису
Казалось, – богиня явилась.
Встать он хотел, избавительницу
Поблагодарить за спасенье.
Та же ему не позволила встать, —
Что, мол, беречь надо силы,
Ведь после всех приключений своих
Еще не оправился витязь.
«Дай мне ответ, где я нахожусь?
Как эти чертоги зовутся?
Дай мне ответ, созданье небес,
Как мне величать тебя можно?»
«Зовут меня дочкою Стабурадзе,
И ты в ее замке хрустальном.
Она из бездонного омута
Тебя принесла в этот замок».
Сильно забилось исполненное
Радости сердце героя,
Узнал он, что лишь человеческое
Дитя – эта девушка-диво.
Завтрак ему предложила оназ
Мед, молоко и лепешки.
И, попросив подкрепиться его,
Дочь Стабурадзе удалилась.
Тут, облачась, как приличествует,
Он встал и едой подкрепился.
Дверь отворилась, и Стабурадзе
Сама перед ним появилась,
Ласково гостя приветствовала
И спрашивала о здоровье.
Лачплесис, кланяясь, благодарил,
Сказал, что он в добром здоровье,
Вечно бы жил в адамантовом он
Дворце у богинь благосклонных.
С видом загадочным Стабурадзе
Лачплесису отвечала:
«Может быть, позже встретимся вновь
И вечность не будет столь долгой.
Ныне же боги судили тебе
На жизненный путь возвратиться
И богатырскими подвигами
Стране послужить и народу.
Славу в народе себе завоюй
И счастье у сердца любимой!»
Пламя во взоре у Лачплесиса
Блеснуло. Он пылко ответил:
«Мудрым богам благодарствую,
Рад послужить я отчизне!
Все совершу, что завещано мне,
И счастлив, что вижу в лицо я
Светлую, вечную Стабурадзе
В особое время рожденных,
С прекрасной дочкой своею!
Обе великой опорою мне
Вы будете в жизни отныне".
Стабурадзе отвечала ему:
"Успеха тебе мы желаем!
Трудно придется, витязь, тебе
Бороться со злыми врагами,
Что подползают исподтишка.
Как Спидола-ведьма и Кангарс.
Некое зеркальце маленькое
Я дам тебе, витязь, на счастье,
И как начнут тебя одолевать
Враги твои, ты покажи им
Зеркальце это, и мигом они
Рассеются перед тобою!"
Зеркальце из сундучка своего
Стабурадзе доставала,
Лачплесису отдавала его
С наказом беречь пуще глаза.
Витязь с поклоном поблагодарил
Ее за подарок чудесный,
Девушку также просил что-нибудь
Ему подарить на прощанье.
Девушка, с кос своих бисерную
Сняв ленту, украсила ею
Шапку высокую Лачплесиса
И так, заалевшись, сказала:
"Дара чудесного нет у меня,
Но, шапку твою украшая,
Другом отныне считаю тебя
И счастья тебе я желаю!"
Витязь был тронут подарком ее,
Не знал, что сказать в благодарность.
Тут ему добрая Стабурадзе
Сказала: "Спешить надо, витязь!
Вверх, на скалу я тебя поведу,
Как Перконс великий велел мне.
Лаймдотой девушку эту зовут,
И скоро ее ты увидишь,
Лента же девушки бисерная,
С волос ее снятая русых,
Тебе еще лучше, чем зеркальце,
В опасное время послужит".
Снова у выхода Лачплесис
На них поглядел, обернувшись.
Свет из бездонно глубоких очей
Лаймдоты мягко струился.
Но в то ж мгновенье сознанье его
Затмилось в воротах чертога,
И мертвою каменной глыбою
Упал он на влажную землю.
 

* * *

 
Даугавы крутообрывистое
Прибрежье заря осветила.
Небо сияло безоблачное
И ведреный день обещало.
Но вот из-за леса окрестного
Тучка взошла небольшая.
Ехал старик перед тучей, с бичом,
Верхом на коне длинногривом.
В воздухе прямо над Стабурагсом
Коня осадил он седого,
Щелкнул бичом, и сверкающие
Ударили молнии в землю.
Гром загремел, перекатываясь
По небу от края до края.
Камни посыпались с кручи скалы.
Встал к жизни разбуженный Лачплесис.
Все им недавно испытанное
С трудом, словно сон, вспоминал он.
Но, все припомнив, уверился он,
Что явь, а не сон это было.
В памяти женских два образа
Ярко запечатлелись:
Спидола – злобно-коварная
И Лаймдота – чистое сердце.
Слово себе он крепкое дал:
От первой подальше держаться,
А заслужить уваженье второй
Достойными славы делами.
 
 
Видит он, к Персе-реке подойдя,
Люди стоят у парома.
Переправляться хотели они,
Да взяться за весла боялись.
Надобно было и Лачплесису
На тот переправиться берег.
 
 
Выгресть один посулился он им
На быстрине близ порогов.
Люди, поверив, взошли на паром,
А Лачплесис взялся за весла.
Но, словно прутья, в руках у него
Тяжелые весла сломались.
И подхватило их яростное
Теченье, к порогам помчало.
Путники перепугавшиеся,
К смерти готовясь, молились.
Не до того было Лачплесису,
Грести он ладонями начал.
Сильно, глубоко взбуровя волну,
Он плот удержал на стремнине.
Был он могучей стремнины сильней
И вскорости к берегу выгреб.
И удивлялись спасенные им
Столь дивной неслыханной силе.
Юноша видом величественный,
Десяток огромнейших бревен,
Словно тростинки, держа на плече,
На подвиг глядел с крутояра.
Ношу оставя свою, он сошел
С обрыва и витязю молвил:
"Люди зовут меня Кокнесис,
И здесь я считаюсь сильнейшим.
Бревна таскаю для крепости я
Из близрастущего леса.
Рою я рвы, насыпаю валы,
Бревенчатый тыл воздвигаю,
Так как убежище надобно нам
От всяких бед и напастей".
Лачплесис поклонился ему
И также назвал свое имя,
Молвил, что, к Буртниекса замку спеша,
Он в старом лесу заблудился.
И заключили они меж собой
Дружбу и вместе решили
Путь продолжать, чтоб выучиться
Премудрости в Буртниекском замке.
 
 
Спидола… Можно ли ужас ее
Представить, когда на рассвете
Витязя в добром здравье она
В воротах своих увидала.
И попросила колдунья отца,
Чтоб сам он двух юношей принял,
На сердце тяжко, мол, нынче у ней,
Мол, в спальню пойдет она, ляжет.
Старый же Айзкрауклис радовался,
Увидев живым и здоровым
Гостя. Хотел он уж весть посылать
Тревожную в Лиелвардский замок.
Но не хотелось и Лачплесису
Со Спидолой встретиться снова,
И он прощенья у Айзкраукла
Просил, что остаться не может,
Что, мол, и так задержался он здесь
И дальше пора ему ехать:
Молвил, что он заблудился в лесу,
А Кокнесис из леса вывел.
Айзкрауклис покрутил головой
В недоуменье, но все же
Витязю вывесть коня он велел.
И тронулись други в дорогу.
Спидола вслед им глядела в окно,
Глаза ее гневом пылали.
"Скачи хоть до солнца! – шептала она. —
Тебя я настигну повсюду!"
 
 
Юноши сутки в пути провели
И славного замка достигли.
Буртниекс приветливо встретил гостей,
Спросил, кто они и откуда.
Передал витязь поклон от отца,
Сказал, что учиться он прибыл.
Буртниекс любезно их принял тогда
Учениками в свой замок.