Текст книги "Удивительные истории нашего времени и древности "

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

В тот же день Лу Наня вызвали из тюрьмы, привели в ямэнь, сняли с него кангу и отпустили домой. Все в ямэне были поражены таким поворотом событий. Сам Лу Нань, уже переставший верить в свое освобождение, был удивлен не меньше других.

Между тем начальник уезда написал донесение, в котором объяснил причину раздора между Ван Цэнем и Лу Нанем и изложил подробности несправедливого осуждения поэта. С этим донесением Лу Гаоцзу лично направился в область на прием к главному судье.

Последний принял Лу Гаоцзу, прочел его донесение и подумал: «Видно, неспроста он на свой страх и риск решил освободить Лу Наня».

– Вы не боитесь навлечь на себя подозрение? – обратился главный судья к посетителю. – Говорят, что Лу Нань очень богат.

– Начальник уезда должен думать только о том, чтобы был соблюден закон, и не должен интересоваться, вызовут ли его действия подозрения окружающих, – возразил на это Лу Гаоцзу. – Его интересует только, справедливо или несправедливо поступили с человеком, и не интересует, богат он или нет. Если человек осужден справедливо, то будь он хоть *Бои и Шуци, у меня нет оснований оставить его в живых; если же человек осужден несправедливо, то будь он хоть самим *Тао Чжу, я никогда не вынесу ему смертного приговора.

Главный судья увидел, что имеет дело с честным и справедливым человеком, и больше не стал ни о чем расспрашивать.

– В древности, когда *Чжан заведовал Уголовной палатой, в тюрьмах не было несправедливо осужденных людей. Вы, почтеннейший, очень мне его напоминаете. Так что не смею с вами не согласиться, – сказал он Лу Гаоцзу на прощание.

Поблагодарив начальника, Лу Гаоцзу простился и вышел.

Нечего и говорить, что, когда Лу Нань вернулся к себе домой, радости и счастью в его доме не было предела. Родственники и друзья непрерывно приходили к нему с поздравлениями. Через несколько дней после своего освобождения Лу Нань послал слугу узнать, вернулся ли из области начальник уезда. Получив утвердительный ответ, он собрался нанести ему визит и поблагодарить его.

Жена, увидев, что Лу Нань собирается к начальнику уезда с пустыми руками и в обыденной одежде, заметила:

– Начальник уезда Лу Гаоцзу оказал тебе такую милость! Ты так обязан ему! Надо бы пойти с подарками в знак благодарности.

– Почтенный Лу Гаоцзу своим поступком доказал, что он смелый, благородной души человек и не чета грязным, алчным и ничтожным чиновникам. Мои подарки могут показаться ему оскорбительными.

– Почему же оскорбительными? – удивилась жена.

– Я терпел несправедливость больше десяти лет. За это время ни один из уездных начальников не пожелал вникнуть в суть дела. Каждый боялся навлечь на себя подозрения и неприятности. Лу Гаоцзу, как только приехал в наш уезд, сразу понял, что на меня была возведена напраслина, и тотчас освободил меня. Не будь он человеком исключительных талантов, большого ума и необычайной смелости, разве мог бы он так поступить? И если я сейчас стану одаривать его за все, что он для меня сделал, об этом можно будет сказать словами *Конфуция: «Древние люди поняли меня, но я не понял древних людей». Как же могу я так поступить?

Так он и отправился с пустыми руками. Лу Гаоцзу, зная, что Лу Нань – человек талантов необычайных, не отнесся к нему с пренебрежением и пригласил поэта в свои внутренние покои.

Перед начальником уезда Лу Нань не стал на колени, а лишь низко поклонился ему, и, хотя поведение гостя показалось Лу Гаоцзу странным, все же он ответил ему поклоном и пригласил сесть. Слуга поставил стул для Лу Наня в стороне от кресла начальника уезда. И вот, подумайте, не странно ли: Лу Нань, которого давно все считали преступником, был освобожден из тюрьмы только благодаря Лу Гаоцзу, Лу Гаоцзу, можно сказать, вторую жизнь ему подарил; за такую милость следовало бы не только кланяться до земли, но и чело разбить в поклонах. Посмей Лу Нань поклониться, но не стать на колени перед другим правителем уезда, такое неуважение несомненно вызвало бы недовольство начальника. Лу Гаоцзу же не только не придал этому никакого значения, но, напротив, предложил гостю сесть: все это свидетельствовало о его широкой, великодушной натуре и любви к ученым. Можно ли было предположить, что Лу Нань останется еще недовольным, обидится и скажет:

– Почтенный «отец и мать народа», Лу Нань сидел в камере смертников, но никогда еще не сидел в стороне.

Услышав такое, начальник уезда поднялся со своего места и стал приветствовать поэта заново, как почетного гостя.

– Это моя вина, – промолвил он и предложил гостю почетное место.

Гость и хозяин, восхищенные обществом друг друга, беседовали на различные темы и жалели лишь о том, что им не довелось встретиться раньше.

Вскоре начальник уезда и поэт стали большими друзьями.

 
В былые времена *Цзи Ань
      не захотел склониться перед генералом;
А ныне, видим мы, Лу Нань
      посмел начальнику уезда возражать.
Того, кто утром был в канге,
      под вечер гостем уж почетным принимать —
Так может поступать лишь тот,
      кто высшим благородством наделен.
 

Когда обо всем узнал Ван Цэнь, он попросил своего доверенного человека написать императору доклад с протестом против освобождения Лу Наня и с жалобой на главного судью. Главный судья составил подробное донесение о том, как Ван Цэнь, будучи начальником уезда, из-за личной обиды осудил ни в чем не повинного человека. Вскоре пришел императорский указ, по которому Ван Цэнь был уволен от дел. Главный судья остался в своей должности, а Лу Гаоцзу это дело даже не коснулось.

Тань Цзунь в это время уже не служил. Он жил у себя на родине и занимался тем, что составлял просителям разные жалобы и кляузы. Когда Лу Гаоцзу узнал, какими грязными делами занимается в его уезде Тань Цзунь, он сообщил об этом в область. Тань Цзунь был арестован, а затем выслан в отдаленные районы страны.

Лу Нань говорил, что остался он в живых, собственно, вопреки всем ожиданиям, что давным-давно должен бы быть мертвым, и потому окончательно бросил всякие мысли о служебной карьере и целиком предался вину и поэзии. Хозяйство его мало-помалу приходило в запустение, но это его ничуть не тревожило.

Надо сказать, что Лу Гаоцзу на посту начальника уезда служил бескорыстно, ни от кого не брал ни лана, любил народ, как своих детей, зная, что полезно для народа, что плохо. Он раскрывал все преступные дела, так что воры и мошенники в страхе трепетали перед ним, и вскоре от грабежей и разбоев в уезде не осталось и следа. В уезде о Лу Гаоцзу говорили как о святом, и слава о нем донеслась до столицы.

Вскоре Лу Гаоцзу получил назначение в Нанкин, и только потому, что он не прислуживался и не унижался перед власть имущими, он получил сравнительно небольшую должность помощника управляющего Палатой обрядов.

Когда Лу Гаоцзу покидал уезд, жители буквально, как говорится, «держали оглобли и ложились на дороге». Со слезами они проводили его за сто *ли, а Лу Нань за целых пятьсот.

Начальник уезда и поэт долго не могли распрощаться друг с другом, но в конце концов, сдерживая слезы, расстались.

Впоследствии Лу Гаоцзу, получив повышение по службе, стал занимать пост управляющего Палатой чинов в Нанкине. Лу Нань к этому времени совсем разорился и, странствуя, попал в Нанкин, где нашел приют у Лу Гаоцзу и был принят как дорогой гость. Каждый день поэт получал от своего друга деньги на вино и бродил по окрестностям Нанкина, любуясь природой. Всюду он оставлял стихи. Они доходили до столицы, и их читали друг другу наизусть.

Как-то раз, гуляя по *Цайши, у храма Ли Бо. он встретил какого-то даоса. Монах был бос и ступал по земле мягкой воздушной походкой бессмертного. Лу Нань предложил даосу выпить. Тогда незнакомец вытащил свою *тыкву-горлянку и налил вина Лу Наню.

– Откуда у вас оно? – спросил Лу Нань, отведав изумительное вино.

– Моего собственного изготовления. Лачуга моя находится в горах *Лушань у Пика пяти старцев. Если бы вы согласились отправиться со мной туда, то могли бы вдоволь насладиться этим вином.

– Если речь идет о прекрасном вине, что может помешать мне пойти с вами? – ответил Лу Нань. Тут же в храме он написал письмо, в котором благодарил и прощался с Лу Гаоцзу и так, как был, без всяких вещей, отправился за босоногим странником-даосом.

Лу Гаоцзу, получив письмо, лишь вздохнул и сказал:

– Нежданно явился и так же нежданно ушел. Земля наша для него – это двор постоялый, а сам он только случайный путник. Вот необузданная, не знающая пределов в свободе натура!

Не раз посылал Лу Гаоцзу людей в горы Лушань к Пику пяти старцев разузнать о поэте, но те возвращались ни с чем.

Через десять лет, когда Лу Гаоцзу был уже в отставке и жил на родине, к нему как-то прибыл посланник от императора справиться о здоровье. Тогда Лу Гаоцзу отправил в столицу своего младшего сына поблагодарить императора за оказанную милость. Слуги, сопровождавшие его, говорили, что видели там Лу Наня, что тот справлялся о здоровье Лу Гаоцзу и просил ему кланяться.

Но ходили слухи и о том, что Лу Нань встретил бессмертного и стал небожителем.

Потомки сложили стихи, в которых восхваляли Лу Наня:

 
Лу Наню с широкой душой нелегко было жить:
      не мог он в стремленьях своих быть свободен.
Поэтому так пристрастился к вину и к стихам,
      к сановникам знатным был полон презренья.
Какой-нибудь нитки и той не висело на нем,
      когда от людей он ушел беззаботно.
Среди современников славу себе он снискал,
      бессмертным в веках будет имя поэта.
 

Были сложены о Лу Нане и другие стихи, в которых наставляют людей не следовать его примеру, чтобы не поплатиться за гордыню и пренебрежение к людям.

В стихах говорится:

 
Пристрастье к вину, к стихам
      и гордость – черты Лу Наня.
Но тот, кто высоко взлетел,
      в толпе вызывает зависть.
Старайтесь путь избрать иной,
      другим завет мой передайте:
Всегда на жизненной стезе
      нужны и сдержанность, и скромность.
 

Девица-сюцай ловко подменяет одно другим

 
Дом у моста Ваньлицяо стоит,
      цветет мушмула под окном.
Там секретарь *Сюэ Тао живет,
      взаперти коротает дни.
Разве мало талантливых женщин
      на свете найдешь средь людей?
Но с ней ни одна не сравнится
      ни талантами, ни умом.
 

Эти стихи написаны *танским поэтом и преподнесены сычуаньской гетере Сюэ Тао. Сюэ Тао была женщиной редкого дарования. *Вэй Гао, князь района Нанькан, в бытность свою наместником в Сычуани, всеподданнейшим докладом представлял ее к должности военного секретаря. Поэтому ее обычно называли «секретарь Сюэ Тао». Сюэ Тао встречалась с видными людьми, а среди ее друзей были такие выдающиеся личности, как *Гао Пянь, *Юань Чжэнь, *Ду My и другие. Известно, что Сюэ Тао сама изготовляла бумагу для письма, причем брала для этого воду из речки Хуаньхуа. Бумагу эту называли «листками Сюэ Тао», и если любителю поэзии и ценителю изящного удавалось достать такой листок, то он берег его, как драгоценную яшму. Поистине, так славилась в свой век Сюэ Тао, что помнили о ней в грядущих поколеньях.

Рассказывают, что при нашей династии, в годы *«Хун-у», жил некий Тянь Чжу, родом из города Гуанчжоу, что в провинции Гуандун. *Второе имя его было Мэнъи. Когда его отец Болу получил должность учителя в Чэнду, Мэнъи поехал вместе с ним в этот город. Мэнъи был молод, красив, изящен и превосходил сверстников умом и познаниями. Он был сведущ и в *каллиграфии, и в живописи, и в музыке, и в *облавных шашках. *Сюцаи, учившиеся у Тянь Болу, проводили с Мэнъи целые дни и любили его, как родного.

Прошел год с тех пор, как они приехали в Чэнду, и Тянь Болу стал подумывать о том, не пора ли отправить Мэнъи домой. Но матери не хотелось расставаться с сыном, да и нелегко было скромному чиновнику собрать нужную сумму на дорогу. Тогда Тянь Болу поговорил с некоторыми сюцаями, желая оставить пока сына в Чэнду и подыскать ему место учителя. Он надеялся, что, учительствуя, Мэнъи сможет продолжать свою учебу, а заработанные деньги откладывать на дорогу. Товарищи Мэнъи по школе только и думали, как бы устроить так, чтобы их друг остался с ними, и потому, узнав, что проживающий неподалеку от города богач Чжан собирается нанять учителя, стали усиленно рекомендовать ему Мэнъи. Чжан послал Мэнъи приглашение. Он предлагал молодому учителю приступить к своим обязанностям через пятнадцать дней после новогоднего праздника.

В назначенный срок Мэнъи в сопровождении своих приятелей, людей очень известных, явился в дом Чжанов. Вместе с ним пришел даже Тянь Болу.

Когда Чжан, в прошлом скромный чиновник по перевозкам, а теперь известный богач, увидел, что новый учитель явился вместе с видными талантливыми сюцаями и что с ними пришел сам уважаемый учитель Тянь Болу, он очень обрадовался, устроил пир, и все разошлись только после угощения. С этого дня Мэнъи остался в доме Чжана.

Настал второй месяц, пришел *праздник цветов, и Мэнъи решил навестить родителей. *3апрятав в рукав два *лана серебра, которые хозяин преподнес ему в виде праздничного подарка, Мэнъи отправился в путь. Неожиданно его взору открылась роща пышно расцветших персиковых деревьев. Кругом стояла полная тишина. У Мэнъи было так радостно на душе, что он загляделся на окружавшую его прелесть и тут сквозь густой узор цветов и ветвей вдруг увидел красавицу. Понимая, что здесь, должно быть, живет добропорядочная семья, Мэнъи не посмел оглядываться на женщину, но в его походке невольно появилось нарочитое изящество – он грациозно взмахнул рукавом и при этом даже не обратил внимания, что из него выпало серебро. Красавица заметила это, приказала служанке поднять серебро и вернуть его Мэнъи.

На следующий день, когда Мэнъи возвращался к Чжанам, он умышленно пошел той же дорогой и опять увидел красавицу, а также ее служанку. Обе женщины стояли у ворот. Мэнъи направился прямо к ним.

– Идет молодой человек, который вчера обронил здесь серебро, – сказала служанка своей госпоже.

Красавица тотчас скрылась, а служанка осталась.

– Вчера вы были так любезны, что подобрали и вернули мне мое серебро, – сказал он ей, – и вот сегодня я специально пришел поблагодарить вас.

Услышав это, красавица велела служанке пригласить гостя в дом. Мэнъи обрадовался. Поспешно оправив на себе шапку и платье, он вошел внутрь. Красавица встретила Мэнъи и провела его в гостиную, где они поклонились друг другу.

– Не учитель ли вы из дома господина Чжана? – спросила она.

– Да, это так, – ответил Мэнъи. – Вчера по дороге домой я обронил тут одну вещицу. Вы были так любезны, что велели вашей служанке подобрать ее и вернуть мне. Я очень и очень признателен.

– Чжаны – наши родственники. Их учитель все равно что наш учитель, и за такой пустяк, право, не стоит благодарить.

– Хотел бы узнать у вас, уважаемая госпожа, вашу почтенную фамилию и в каком родстве вы с моим хозяином.

– Фамилия ничтожной семьи нашей – Пин. Род наш старинный, из Чэнду. Моя девичья фамилия – Сюэ. Я была отдана замуж за Кана, одного из сыновей семьи Пин, но, увы, рано овдовела и теперь живу здесь одна. А почтенный ваш хозяин доводится мне зятем, поэтому мы с вами, можно сказать, свои.

Узнав, что перед ним вдова, Мэнъи не посмел задерживаться и, выпив чай, сразу же поднялся и стал прощаться.

– Посидите еще, переночуйте у нас, а утром пойдете к Чжанам, – остановила его красавица. – Если ваш любезный хозяин узнает, что вы были здесь, а я не сумела гостеприимно принять вас, мне, право, будет очень неловко.

Она тут же распорядилась, чтобы подали вино и яства. Вскоре были накрыты два столика, красавица села против Мэнъи и стала усердно потчевать его. В разговорах и шутках она позволяла себе немало вольностей, и душа Мэнъи так и загоралась, но перед родственницей хозяина он старался быть сдержанным.

– Я слышала о вас как о талантливом и остроумном человеке, свободной и широкой натуре. Почему же вы строите из себя такого чинного и чопорного ученого? – упрекнула его женщина. – Я хоть и не очень смышлена, но немного разбираюсь в поэзии. И раз уж мне сегодня довелось встретиться с вами, человеком духовно близким, я с удовольствием показала бы вам кое-какие образцы поэзии и каллиграфии, посочиняла с вами стихи. Если вы согласитесь, почту за счастье.

И она тут же приказала служанке вынуть рукописи танских поэтов и показала их Мэнъи.

Мэнъи внимательно прочитал все, с начала до конца. Это были стихи, собственноручно написанные тайскими поэтами. Среди них больше всего было рукописей Юань Чжэня, Ду My и Гао Пяня. Бумага казалась совсем новой, тушь – свежей. Мэнъи любовался ими, не будучи в силах выпустить их из рук.

– Это ведь редчайшие, драгоценные вещи! – вымолвил он наконец. – И вы их так любите! О, какая необыкновенная, поэтическая душа!

Красавица скромно благодарила.

Они увлеклись беседой и не заметили, как наступила вторая *стража. Мэнъи уже отказывался от вина, и тут красавица пригласила его в опочивальню.

– Я давно живу одна. И вот сегодня, увидев вас и поняв все ваше благородство, я не смогла остаться к вам равнодушной. Я не возражала бы, если бы вы побыли со мной, – сказала красавица, указывая на -ложе.

– Я не смел сам просить вас об этом.

Они разделись и легли. И для обоих это была ночь нежности, радостной близости. Красавица между тем не раз настоятельно предупреждала его:

– Только не проговоритесь. Если ваш хозяин узнает, мы будем опозорены.

На следующее утро красавица подарила Мэнъи пресс для бумаги в виде лежащего яшмового льва, проводила Мэнъи до ворот и на прощание сказала:

– Когда у вас будет свободное время, непременно заходите; не уподобляйтесь бесчувственным людям.

– Об этом и напоминать излишне, – ответил Мэнъи.

Возвратясь, он сказал хозяину:

– Старушка-мать очень соскучилась по мне и непременно хотела, чтобы я ночевал дома. Я не посмел ей отказать. И вообще теперь я буду приходить утром, а вечером возвращаться домой.

Хозяин поверил ему.

– Как вам угодно, – ответил он.

С тех пор Чжанам Мэнъи говорил, что ночует дома, а родным – что в доме Чжана; сам же каждую ночь проводил у красавицы.

Так прошло полгода, и никто ничего не подозревал.

Мэнъи с красавицей любовались луной, цветами, пили вино, напевали стихи – словом, изведали все радости человеческие на земле. Часто они сами сочиняли стихи: один начинал, другой продолжал или один отвечал на стихи другого и так далее. Так они сложили двадцать четыре строфы на тему «Опавшие цветы», пятьдесят строф на тему «Лунная ночь». И еще много других строк сложили они, состязаясь в изяществе и красоте слога, и всегда видели друг в друге достойных соперников. Но чтобы не наскучить читателю, не стану приводить все их сочинения, а приведу лишь их стихи о четырех временах года. Стихи красавицы были:

 
Весна
 
 
На тоненьких стебельках
      свисают бутоны с крыльца;
Стройные ивы качая,
      листвою шуршит ветерок.
Солнце на запад склонилось,
      вершины в вечерних лучах над сосною.
 
 
Лето
 
 
Прохладою веет едва
      от тонкой летней циновки.
И только вода родника
      немного в жару освежает.
Курятся, плывут благовонья
      сквозь прорезь в оконной бумаге,
Круглая светит луна
      в окно сквозь резную бумагу.
 
 
Осень
 
 
Прибрежный тростник – в нежнейшем пуху,
      и воды белыми стали;
Ветер срывает с деревьев листву,
      в сизой дымке – вечерние горы.
За пологом странник очнулся от сна —
      как пусто, грустно вокруг!
И *с гусем последним он шлет свой привет
      с дороги в родительский дом.
 
 
Зима
 
 
Воздух морозный, дождь ледяной,
      утро – а дом на запоре.
Ветер холодный, летящий снег,
      вечер – и город замрет.
Румяным огнем горят угольки —
      уютно, тепло у печи.
И в бирюзовые чашки прозрачные
      чай ароматный налит.
 

Красавица была тонким знатоком поэзии, искусно сочиняла стихи, и написала она их единым махом кисти. Но и Мэнъи, не задумываясь, тотчас ответил ей стихами на эти же четыре темы:

 
Весна
 
 
Деревья цветут, аромат источая,
      дождь оросил лепестки;
Взлетает за ветром сквозь легкие шторки
      взметнувшийся белый пух.
Утренний свет желтизны добавляет
      в зелень раскидистых ив.
Сосны в снегу ароматном стоят,
      покрыты цветочной пыльцой.
 
 
Лето
 
 
В жару освежает душистая дыня
      из жбана с холодной водой,
Прохладней становится, если поешь
      лотос из таза со льдом.
Возле ступеней между камней
      пробились ростки бамбука,
А на пруду среди листьев зеленых
      лотос в бутонах-шарах.
 
 
Осень
 
 
Опадают последние лепестки,
      иней на листьях лежит,
Стелется легкий туман вечерами,
      дымка окутала лес.
Тоскою полно письмо от любимой,
      на нем – отметины слез,
Грущу я, увидев во сне мотылька, —
      тем более дом родной.
 
 
Зима
 
 
Ветром скрутило заснеженный парус —
      удочку в стужу бросаю;
Иней блестит под луной на вальках,
      город проснулся от стужи.
В густом ароматном вине отражаясь,
      заря наполняет бокал.
Под тенью прозрачной – под веткою *мэй
      тихо в шатре из бумаги.
 

Молодая женщина осталась очень довольна стихами Мэнъи. Это поистине была прекрасная пара – красавица и гений. Вкусы и чувства их были едины, и о счастье их нет слов, чтобы рассказать.

Но приятное недолговечно, и всему настает конец.

Как-то раз, проходя мимо школы, господин Чжан зашел к Тянь Болу и в разговоре с учителем, между прочим, сказал:

– Ваш сын каждый день возвращается домой, это очень утомительно для него. Не лучше ли было бы ему оставаться у меня?

– Не понимаю, о чем вы говорите, – недоумевал Тянь Болу. – С тех пор как он у вас учительствует, он постоянно ночует в вашем доме и только вот недавно, когда заболела жена, несколько ночей подряд провел с нами.

Чжан понял, что тут что-то неладно, но, не желая ненароком поставить Мэнъи в неудобное положение, решил не продолжать этого разговора. В тот вечер, когда Мэнъи, прощаясь, сказал, что уходит домой, Чжан не стал ему что-либо говорить, но послал слугу проследить за ним. На полпути Мэнъи вдруг исчез. Слуга всюду разыскивал его, однако нигде не нашел и вернулся доложить об этом хозяину.

– Что ж, он молод, да и человек по натуре увлекающийся. Наверняка завернул в закоулок веселых домов, – рассуждал вслух хозяин.

– Но по этой дороге нет никаких домов и заведений, – заметил слуга.

– Ты все же пойди к его отцу и узнай, не там ли он.

– Уже поздно, боюсь, закроют городские ворота и я не успею вернуться.

– Ничего, переночуешь у них, а завтра утром вернешься и расскажешь мне обо всем.

На следующий день слуга возвратился и доложил, что Мэнъи у родителей не ночевал.

– Куда же он тогда делся? – недоумевал хозяин.

Как раз в это время появился Мэнъи.

– Скажите, где вы сегодня ночевали? – спросил у него Чжан.

– Дома, – ответил Мэнъи.

– Удивительное дело! Вчера я велел слуге следовать за вами, и так как вы на полпути исчезли, то слуга пошел к вашим родителям. Оказалось, что вас и там нет. Как же так?

– По дороге я зашел к одному приятелю потолковать и вернулся домой уже поздно вечером, поэтому ваш слуга и не застал меня, когда пришел к нам.

– Я ночевал сегодня у вас и только что оттуда, – заметил слуга. – Когда ваш батюшка узнал, что вас нет здесь, он так перепугался, что собрался сам сегодня прийти узнать, что случилось. А вы говорите: вернулись домой! Как же так?

Мэнъи изменился в лице.

– Если у вас есть какие-то причины не ночевать ни у меня, ни дома, вы должны поведать мне правду, – сказал Чжан.

Мэнъи понял, что скрыть свои похождения ему не удастся, и был вынужден рассказать о том, как встретил госпожу Сюэ из семьи Пин.

– Ваша родственница предложила мне остаться. Сам я не посмел бы решиться на такое! – добавил он в заключение.

– У меня здесь нет никаких родственников, – заявил Чжан. – Да и среди всей моей родни нет никого по фамилии Пин. Это какое-то наваждение, нечистая сила! Советую вам поберечь себя и больше не ходить туда.

Мэнъи пообещал, что так и поступит, но словам хозяина, конечно, не поверил и вечером опять явился к красавице. Когда он поведал ей о том, что их тайна раскрыта, она сказала:

– Я уже знаю об этом. Не огорчайтесь и не сетуйте: так уж суждено, пришла пора нам расстаться.

В этот вечер она вволю пила с Мэнъи, и они беспредельно предавались веселью. Когда стало светать, она заплакала и сказала:

– Теперь мы расстаемся навеки.

С этими словами она достала кисть, ручка которой была из яшмы с черными вкраплениями, и, поднося ее Мэнъи, сказала:

– Это вещь танской эпохи, храните ее при себе как память.

Тут, роняя слезы, они простились.

Между тем Чжан, предполагая, что ночью Мэнъи, несмотря ни на что, снова пойдет на свидание, велел посмотреть, у себя ли он.

Мэнъи действительно в кабинете не оказалось. «Да, конечно, он этого не прекратит! Как хозяин я тоже виноват, поэтому мой долг все рассказать отцу», – решил Чжан и тут же пошел к Тянь Болу.

Узнав о случившемся, Тянь Болу разгневался донельзя. Он велел одному из своих слуг немедленно пойти со слугою Чжана за Мэнъи. Молодой человек уже вернулся от возлюбленной, но не переставал думать о ней. «Она говорила, что мы расстаемся навеки, – рассуждал он, – вероятно, она боится, как бы не узнали о наших встречах. Придется, пожалуй, некоторое время не ходить к ней. Потом, быть может, удастся снова бывать вместе».

За этими размышлениями и застали его слуги. Ничего другого не оставалось, как следовать за ними домой.

– Заниматься, значит, не занимаешься! Так где же ты шатаешься по ночам? – набросился на Мэнъи отец.

В присутствии Чжана молодой человек не посмел лгать и потому молчал. Рассердившись, что сын не отвечает, Тянь Болу схватил посох и с размаху ударил Мэнъи по голове.

– Будешь говорить?! – заорал он.

Мэнъи пришлось рассказать о встрече с красавицей, показать стихи, составленные ими обоими, и ее подарки: кисть и пресс для бумаг.

– Не вините меня, отец! Это такая красавица, что остаться равнодушным к ней невозможно.

Тянь Болу внимательно осмотрел подарки. По цвету яшмы он определил, что вещам этим несколько столетий. На ручке кисти он заметил выгравированную в стиле *«чжуань» надпись: «Безделушка принадлежит Гао из Бохая». Затем он внимательно с начала до конца прочел стихи, и невольно они покорили его.

– И вещи редкие, и стихи изящные! – сказал он Чжану. – Это, знаете, наваждение не из обычных! Не пойти ли нам вместе с моим непутевым отпрыском туда посмотреть?

Они отправились за город, и, когда подходили к персиковой роще, Мэнъи сказал:

– Это здесь.

Войдя в рощу, он огляделся и воскликнул:

– Как же так! Ни дома, ничего! Куда же все девалось!

Тянь Болу и Чжан увидели перед собой густые деревья, голубую гладь озера, зеленые холмы. Сквозь терновник виднелась могила.

– Ах, вот оно что! – промолвил Чжан, качая головой. – Ведь здесь, по преданию, находится могила известной гетеры Сюэ Тао. В стихах танского поэта *Чжэн Гу сказано: «Персиков роща младая вкруг могилы Сюэ Тао растет», и потому люди посадили тут сто персиковых деревьев, и это стало местом весенних прогулок. Та, кого повстречал ваш сын, наверняка была Сюэ Тао.

– Почему вы так думаете? – спросил Тянь Болу.

– Прежде всего вот почему: она сказала, что была замужем за человеком из семьи Пин, которого звали Кан, а это явный намек на переулок Пинкан, где в танские времена жили гетеры. Затем она говорила, что ее девичья фамилия Сюэ, – так кто же она, как не Сюэ Тао! Кроме того, на ручке кисти стоит фамилия Гао – наверняка это сычуаньский наместник – Гао Пянь. Когда он был в Сычуани, самым большим его благорасположением пользовалась именно Сюэ Тао. И несомненно, кисть и пресс – подарки, полученные ею от Гао Пяня. Сюэ Тао давно умерла, а душа ее, по-видимому, все еще не находит покоя. И, пожалуй, не стоит нам дальше вникать в это дело, – сказал в заключение Чжан.

Тянь Болу понимал, что Чжан, вероятно, прав, но, боясь за сына, что он не сумеет освободиться от чар знаменитой гетеры, отправил его на родину, в Гуандун.

Впоследствии Мэнъи выдержал экзамен на степень *цзиньши. Он часто рассказывал людям о своей необычайной встрече и в доказательство показывал полученные им в подарок вещицы. И, несмотря на то, что он много думал о красавице, ему больше никогда не довелось увидеть ее.

Предание о том, как Мэнъи повстречал Сюэ Тао, до сих пор еще живет в народе.

Вы спросите, зачем я рассказал вам такую чертовщину? А вот зачем. Я хочу обратить ваше внимание на то, что сычуаньские женщины издавна славились своими талантами. Например, *Вэньцзюнь и *Чжаоцзюнь – обе были родом из Сычуани, и обе обладали литературным дарованием. И вот даже простая гетера Сюэ Тао была столь талантлива, что еще при жизни прославилась стихами не менее, чем знаменитые поэты, а после смерти жила все тем же поэтическим вдохновением. Нет сомнения, что это дар природы, влияние окружающих гор и рек.

 
Полноводна река Цзиньцзян,
      Прелестны горы Эмэй.
Породили они талантливых женщин,
      Таких, как Вэньцзюнь и Сюэ Тао.
 

Так писал один из танских поэтов о Сычуани. А была еще такая, как *Хуан Чунгу. Она носила мужское платье и состояла на службе у министра царства Раннее Шу; ее прозвали академик-девица; она тоже родом из Сычуани, и это безусловно говорит о том, что тамошние женщины издревле были талантливы. Нравы и обычаи в Сычуани и поныне таковы, что женщины с детства учатся наравне с мужчиной и даже держат экзамены и поступают в высшие училища. Случись это в другом месте, сочли бы неслыханным делом!

Ну а теперь начну рассказ об одной удивительной, необычайной и очень интересной истории.

 
Исстари так уж давно повелось —
      девицам сидеть взаперти.
Когда и какой доводилось из них
      в школу учиться ходить?
Та, о которой теперь расскажу,
      все делала, как мужчина,
И, как устроить свадьбу свою,
      она решила сама.
 

В Сычуани, в области Чэнду, в уезде Мяньчжу, жил один военный, по фамилии Вэнь, по имени Цюэ, – наследственный командующий местным гарнизоном. Он выдержал два военных экзамена, дослужился до высокого чина и в должности командующего гарнизоном охранял те места. Это был человек щедрой и широкой натуры, и жил он богато. Жена его уже умерла. Были у него вторые жены – все талантливые, умели играть на музыкальных инструментах, танцевать, петь. Одна из вторых жен родила ему сына. Была у него и семнадцатилетняя дочь Фэйэ – девушка редчайшей красоты. Это была достойная дочь своего отца: еще в детстве она овладела искусством боя, прекрасно ездила верхом и так метко стреляла из лука, что могла за сто шагов попасть в ивовый листок. И хотя с виду она казалась нежной и изящной, но силой и твердостью характера превосходила любого мужчину. Девушка знала, что над ее отцом, как над человеком военным, нередко издеваются, называя «грубым воякой». Если бы кто-нибудь из их семьи был бы сюцаем и вращался в ученых кругах, среди литераторов, тогда им не пришлось бы терпеть обиды от людей. Но увы, брат ее был мал – ему тогда не исполнилось еще трех лет, – и рассчитывать на него в ближайшее время не приходилось. Поэтому Фэйэ давно наряжалась мальчиком, ходила в школу и всюду появлялась как юноша-учащийся. Только дома она переодевалась в женское платье. Так прошло несколько лет. За это время она овладела большими знаниями, отлично изучила *классические книги и историю. И однажды, когда к ним в город в положенное время приехал инспектор – экзаменатор учащихся их провинции, она подала заявление на участие в экзаменах, в котором назвала себя *Шэнцзе, и придумала себе второе имя – *Цзюньцин, как бы говоря тем самым, что она ни в чем не уступает выдающимся и смелым мужчинам. Вместе с юношами-сверстниками она держала экзамены в училище. К счастью, ее литературная звезда сияла у нее над головой: она выдержала экзамены с первого же раза и стала сюцаем. Давно уже ходила она наряженная юношей, и все принимали ее за сына Вэнь Цюэ. Как только стало известно, что Цзюньцин выдержал экзамен и поступает в училище как сюцай, к ним в дом стали приходить с поздравлениями, а представители уездных и областных властей встретили молодого ученого, когда он возвращался с экзаменов, и проводили до самого дома. «Ошибка так уж ошибка», – решил отец и задал в честь дочери пир: ведь это большая радость, чтобы в военной семье был сюцай.