Текст книги "Удивительные истории нашего времени и древности "

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

Только теперь Яоцинь поняла, что ее обманули. Она так разрыдалась, что Ван пришлось долго ее успокаивать. После этого разговора матушка Ван дала девочке *новое имя – Мэй, так что теперь Яоцинь стали называть *Ван Мэй, а свои в доме называли ее просто *Мэйнян. Ее обучали игре на музыкальных инструментах, пению, танцам, и все это она постигла в совершенстве. В четырнадцать лет она была необычайно красива, и чуть ли не все сыновья линьаньских богачей, плененные ее красотой, приходили с богатыми подарками добиваться знакомства с ней и просить о встрече. Среди почитателей Мэйнян было немало и достойных мужей, ценителей красоты и таланта. Один за другим они приходили, чтобы получить в дар от Мэйнян сочиненный ею стих или пару иероглифов, выведенных ее рукой, и славу о ней вознесли до небес. Теперь ее уже не называли Мэйнян, а величали Царицей цветов. Молодые повесы сочинили даже песенку, восхвалявшую ее достоинства:

 
Среди девиц
      кто может с Ван Мэйнян
            сравниться красотой!
Умеет писать,
      рисовать
            и стихи сочинять.
А петь, играть иль плясать —
      для нее это легкое дело.
Часто в Сиху красоте
      видят *Си Ши красоту,
            но что по сравнению с нею Си Ши!
Счастливец, который коснется ее,
      смерть с улыбкою встретить готов.
 

Слава, которую обрела Мэйнян, привела к тому, что о ее *«прическе» стали заговаривать уже тогда, когда девочке исполнилось лишь четырнадцать лет. Но Мэйнян и слушать об этом не хотела, а Ван боялась настаивать: дорожа Мэйнян, словно золотом, она не осмеливалась ей ни в чем перечить и принимала ее отказы как высочайшие повеления.

Так прошел еще год. Мэйнян исполнилось пятнадцать.

Надо сказать, что в самих увеселительных заведениях и у их завсегдатаев сложились определенные взгляды на то, в каком возрасте следует приобщать девицу к таинствам любви: в тринадцать лет считалось слишком рано, и называлось это «узнать цветок» – такие случаи бывали главным образом по жадности мамок, которые не жалели девушек, а молодые люди не получали при этом наслаждения и обретали лишь пустую славу; в четырнадцать лет считалось самым подходящим, так как в этом возрасте девушка уже созревала вполне, и называлось это «раскрыть цветок»; в пятнадцать лет это называлось «сорвать цветок», и если вообще девушку пятнадцати лет обычно считали еще не созревшей для брака, то в заведениях говорили, что лучшая пора для нее уже миновала.

И вот из-за того что Мэйнян в свои пятнадцать лет оставалась еще без «прически», про нее сочинили песенку:

 
Ван Мэйнян —
      плод пустой!
Зря цветет
      красотой.
Ей пятнадцать уж лет,
      а она недотрога.
Славу снискала,
      а толку-то нет.
На что ж это, право, похоже?!
Иль каменной девой
      она родилась,
Или, наверно, двупола:
Не бойся она
      пред людьми осрамиться,
Разве ждала бы так долго?!
 

Песенка эта дошла до Ван Девятой. Опасаясь за репутацию заведения, она стала уговаривать Мэйнян принимать гостей, но та упорно отказывалась.

– Если вы хотите, чтобы я принимала гостей, – говорила она, – то пусть отец и мать прикажут мне это.

Ван в душе негодовала, однако обижать Мэйнян не хотела и потому на некоторое время оставила ее в покое.

Как-то раз один богач, некий Цзинь Второй, изъявил желание отдать двести ланов серебром за «прическу» Мэйнян. Соблазнившись огромной суммой, Ван придумала хитрый план.

Был пятнадцатый день восьмого месяца. Цзинь Второй пригласил Мэйнян прокатиться на лодке и полюбоваться приливом на озере. Вместе с ним в лодке оказалось еще несколько человек, «помощников в безделии», посвященных, конечно, в план матушки Ван. За вином мужчины затеяли обычные застольные игры, вовсю ухаживали за Мэйнян и, напоив ее до бесчувствия, доставили домой. Ван сама принялась прислуживать ей. Время года было теплое, одежды на Мэйнян было не так много, и Ван, быстро раздев девушку, предоставила ее Цзиню Второму в полное распоряжение...

В пятую *стражу Мэйнян очнулась. Она поняла, что это мамка подстроила все так, чтобы ее лишили девственности, и с болью в душе стала думать о своей горькой судьбе и о жестокости, которую проявили к ней в тот день. Она встала, оделась, но затем опять легла на бамбуковую лежанку, повернулась к стене и заплакала. А когда Цзинь Второй подошел к ней и стал приставать со своими нежностями, она с такой яростью вцепилась ему в лицо, что расцарапала его в кровь. Тому, конечно, стало не по себе. Едва дождавшись утра, он ушел от Мэйнян, причем так торопился убраться из этого дома, что матушка Ван даже не успела его задержать и только слышала, как он на ходу пробурчал, что уходит.

Обычно, когда девица впервые делала «прическу», мамка и все обитательницы заведения с утра приходили поздравлять счастливца и не один день пировали и распивали вино в честь этого события. Виновник торжества проводил у них по меньшей мере пятнадцать – двадцать дней, а то месяц и два. И еще никогда не бывало, чтобы кто-нибудь уходил на следующее же утро, как это случилось с Цзинем Вторым.

– Странно... странно... – пробормотала Ван и, набросив халат, поднялась наверх.

Вся в слезах, Мэйнян по-прежнему лежала. Чтобы вызвать ее на разговор, Ван начала винить себя во всем случившемся. Но Мэйнян упорно молчала, и той пришлось уйти.

Весь день Мэйнян проплакала; она даже не притронулась ни к еде, ни к чаю. С того времени, ссылаясь на болезнь, она отказывалась спускаться вниз и вообще не желала видеть посетителей. Ван теряла терпение, однако принять жестокие меры не решалась, так как боялась, что Мэйнян со своим характером ожесточится и окончательно отобьется от рук. «Но позволять девице поступать так, как ей вздумается, тоже нельзя, – рассуждала Ван. – На то она и здесь, чтобы зарабатывать. А если не будет принимать гостей, то хоть сто лет ее держи, какой толк?»

Несколько дней Ван пребывала в нерешительности и никак не могла придумать, что ей предпринять, пока не вспомнила о своей названой сестре Лю Четвертой. Обе женщины часто ходили друг к другу, и Ван знала, что говорить та мастерица и что Мэйнян любила с ней поболтать. «Почему бы не позвать ее? – подумала Ван. – Пусть потолкует с Мэйнян, и, если Мэйнян одумается, не пожалею, как говорится, жертвенных свечей за успех».

И она тотчас послала за сестрой. Когда та явилась, Ван усадила ее и рассказала о своих неудачах.

– В этом деле ты можешь целиком положиться на меня, – заверила ее Лю Четвертая.

– Если только тебе это удастся, буду земно тебе кланяться, – проговорила Ван. – Выпей-ка побольше чайку, а то во рту пересохнет, пока будешь ее уговаривать.

– Да ведь глотка моя – это море безбрежное, могу хоть до завтра говорить – не пересохнет!

Выпив чаю, матушка Лю направилась к Мэйнян. Двери комнаты оказались запертыми. Лю легонько постучалась и позвала:

– Племяннушка! А племяннушка!

Узнав по голосу Лю Четвертую, Мэйнян отворила двери. Женщина вошла и села возле стола. Мэйнян тоже присела. Взглянув на стол, Лю увидела, что на нем разостлан кусок тонкого шелка, а на шелку – набросок женского лица, на который еще не положены краски.

– Хорошо нарисовано! Ловкая рука! – стала хвалить ее Лю. – И повезло же моей сестричке – найти такую дочь, как ты! И собой хороша, и мастерица на все руки. Да выложи хоть тысячи ланов серебром и город весь обойди, другой такой не найдешь.

– Не смейтесь, пожалуйста, – остановила ее Мэйнян. – Скажите лучше, какой попутный ветерок занес вас сегодня к нам, тетушка?

– Я, старая, давно уже собиралась взглянуть на тебя, да все домашние дела мешали. А тут услышала – поздравляю, – что ты уже с «прической», ну и решила урвать минутку да и зайти поздравить сестрицу.

При упоминании о случившемся Мэйнян покраснела и опустила голову. Понимая, что она стыдится, матушка Лю придвинула стул и, взяв ее за руку, сказала:

– Доченька, ведь женщина не яичко с тонкой скорлупкой, к чему же быть такой неженкой? Если так стыдиться, никогда не заработать много денег.

– А на что мне деньги? – возразила Мэйнян.

– Доченька, милая, тебе самой пусть даже они и не нужны, но разве мамке твоей не хочется возместить все то, что она на тебя затратила? Она ведь взрастила тебя. Исстари известно, что «возле горы кормишься горой, возле воды – водой». У сестрицы немало девок, но разве хоть одна из них стоит пятки твоей? Тыквами огород ее полон, да семенная-то одна ты. И подумай, разве относится она к тебе так, как к другим? Я слышала, – продолжала Лю, – что после первого гостя ты никого больше не желаешь принимать. Что же это значит? А если бы и другие вели себя, как ты? Был бы полон дом ваш шелкопрядов, да только кто вас тутовыми листочками-то накормит? Ведь хозяйка о тебе заботится, ну, и ты помоги ей, чтобы хоть девки-то не судили да не рядили.

– Пусть себе судят и рядят, мне-то что?!

– Ой, не скажи! Если б одни только пересуды, это еще ничего. Но знаешь ли ты, что в наших заведениях существуют определенные порядки?

– Ну и что?

– А то, что для нас девушка – это все. Она нас кормит и поит, одевает и греет. Ты ведь знаешь, для нас взять себе в дом благообразную девицу все равно что для состоятельного человека купить плодородную землю. Пока такая девица еще малолетняя, так и хочется, чтобы каждое дуновение ветерка помогало ей поскорее расти. Когда же она начинает носить прическу, приходит для нас пора урожая с плодоносного поля. Тут уже ждешь, что денежки будут сыпаться тебе в руки, что едва успеешь через черный ход проводить одного гостя, как у парадного будешь встречать нового, что один гость пришлет рис, другой – дрова, что весь дом будет полон оживления и заведение станет действительно прославленным.

– Какой стыд! – воскликнула Мэйнян. – Нет! Этим я заниматься не буду.

Лю прикрыла рот рукой и выдавила из себя смешок.

– Ха, «этим заниматься не буду», – передразнила она Мэйнян. – Как бы не так. К твоему сведению, распоряжается в доме хозяйка. Что она прикажет, тому и быть. И если иная девица осмелится ее ослушаться, то так плеткой ее отстегает, что та будет ни жива ни мертва. Вот и попробуй пойти не той дорожкой, какою она велит. А ведь сестрица моя, – продолжала Лю, – никогда тебя не обижала. Все жалела тебя, такую красивую и умную, понимала, что ты с детства избалована, да и вообще хотела поберечь твое достоинство и честь. Сейчас она мне много говорила о тебе, сказала, что ты не понимаешь доброго слова и добрых отношений и даже задуматься не хочешь над тем, что пушинка легка, а жернов тяжел. Она очень недовольна и просила меня потолковать с тобой. Если ты будешь продолжать упорствовать и выведешь ее из терпения, она с тобой заговорит по-иному. Начнутся тогда брань, побои... И куда ты от нее денешься? На небо, что ли, улетишь? Ведь лиха беда начало, а уж коль начнут бить, не выдержать тебе таких мучений. Волей-неволей придется смириться и принимать гостей. И тогда не только унизишь себя в глазах посторонних, но твои же подружки будут насмехаться над тобой. На мой взгляд, «упало ведро в колодец – само не поднимется», так лучше броситься с улыбкой в объятия мамки твоей, по крайней мере жить будет веселее.

– Я из порядочной семьи, – сказала Мэйнян, – сюда меня привели обманом. И если бы вы, тетушка, помогли мне вернуться к достойному образу жизни, это было бы большей добродетелью, чем воздвигнуть девятиярусную пагоду Будде. А вы хотите, чтобы, с гостем простившись одним, я встречала бы гостя другого и, опершись на ворота, улыбки привета дарила. Нет, я предпочту умереть, чем пойти на такое!

– Что и говорить! Стремление к порядочной жизни – вещь достойная. Но только стремятся и возвращаются к ней по-разному.

– Как это по-разному? – удивилась Мэйнян.

– Бывает, стремятся к достойному образу жизни искренне, бывает – притворно, лицемерно; бывает, возвращаются к достойной жизни по доброй воле, бывает – поневоле; иногда приходят к новой жизни, пользуясь благоприятным случаем, иногда – просто потому, что нет иного выхода; бывает, переходят к иной жизни окончательно, бывает – временно. Наберись терпения, дочь моя, и послушай. Я сейчас все тебе объясню.

Что называется искренним возвращением к достойной жизни? Обычно человек с талантом ищет себе в жены красавицу, и красавице нужен в мужья талант, тогда получается прекрасная пара. Но доброе дело не так-то легко делается: обычно ищут-ищут, а обрести желанного не могут. Но вот счастливая случайность сводит наконец достойных друг друга людей. Тот любит, эта льнет, и обойтись друг без друга они не могут. Он желает взять ее в жены, она согласна идти замуж за него. Они словно пара бабочек-шелкопрядов, которые умирают, но не расстаются. Вот в этом случае стремление возвратиться к достойному образу жизни будет называться стремлением искренним.

Что же называется лицемерно, притворно стремиться к достойному образу жизни?

Бывает, молодой человек полюбит девицу, а девица его не любит и замуж выходить за него не собирается. Однако при этом она обманывает его, скрывает от него свои истинные намерения, разговорами о свадьбе поддерживает в нем пыл только для того, чтобы он направо и налево тратил на нее деньги, а в последний момент отказывает ему под тем или иным предлогом. И некоторые безумцы, прекрасно зная, что на уме у девицы, все же хотят непременно взять ее в жены и предлагают огромную сумму хозяйке, разжигая в ней жадность. Ну а тогда о согласии девицы думать не приходится. И вот девица нехотя, затаив в душе недовольство, идет в дом мужа. Она умышленно не соблюдает семейных устоев, ведет себя строптиво, разнузданно, бывает, и открыто заводит любовные шашни. Держать ее в доме становится невыносимо, и через полгода, самое большее, через год ее отпускают, и та опять становится гулящей девкой. Для таких девиц стремление к порядочной жизни – только вывеска, под которой они могут получать побольше денег и жить в свое удовольствие. Вот это и называется притворным, лицемерным стремлением.

Что же называется возвращаться к достойному образу жизни поневоле?

Молодой человек любит девицу, а она его – нет. Тогда он насильно принуждает ее покинуть публичный дом и стать его женой. Хозяйка заведения боится неприятностей, дает свое согласие, и девица, не вольная распоряжаться своей судьбой, со слезами идет замуж. А уж как вошла в знатный дом, словно на дно погрузилась морское: порядки домашние строги, голову не поднимешь, и вот она полуналожницей, полуприслугой влачит свою жалкую жизнь. Вот это и называется поневоле.

Что же называется по доброй воле, по охоте?

Девица находится как раз в том возрасте, когда ей надо на ком-то остановить свой выбор. Случай сводит ее с человеком мягкого и доброго нрава. У человека этого покладистая *старшая жена, нет детей, и живет он в полном достатке. Девица предполагает, что, попав в дом к такому человеку, она станет матерью и сможет рассчитывать на полноправное положение хозяйки. Она идет за него в надежде на отдых и покой в настоящем, на подобающее положение в будущем. Вот это и есть по доброй воле.

Что же такое перейти к достойному образу жизни, пользуясь благоприятным случаем?

Девица вдоволь пожила веселой, бездумной жизнью, слава ее в расцвете, и она привлекает множество искателей. Но она решает выбраться из бурного потока и выходит замуж за кого-нибудь из ее поклонников – того, кто больше всего пришелся ей по душе. Таким образом, она своевременно возвращается к честной жизни, чтобы впоследствии люди не относились к ней с презрением. Это и называется отойти от старого и пойти по пути порядочной жизни, пользуясь благоприятным случаем.

Что называется перейти к достойному образу жизни по безвыходности положения?

Девица и не думала изменять своего образа жизни, но по причине ли судебных преследований, грубого ли насилия или из-за накопившихся долгов, которые – она знает – не сумеет заплатить, она, долго не раздумывая, ни на что не глядя, выходит замуж при первом же представившемся ей случае, чтобы оградить себя от неприятностей и обрести покой. Вот это и называется по безвыходности положения.

Что означает окончательно перейти к порядочному образу жизни?

Цветущие годы девицы на исходе, она испытала уже все жизненные бури. И вот ей встречается порядочный одинокий человек. У них находятся общие стремления, и тогда она сворачивает паруса, и дружною четою живут эти двое до глубоких седин. Вот это и называется окончательно перейти к порядочному образу жизни.

Что называется перейти к достойному образу жизни на время?

Опять-таки: он любит, она льнет и тут же решает идти за него. Однако решение это она приняла в порыве чувств, под влиянием момента, не взвесив всего, что ждет ее в замужестве. Она попадает в дом мужа. Но тут или родители не хотят ее терпеть, или старшая жена ревнует, и кончается тем, что после нескольких скандалов ее отправляют назад и забирают внесенный за нее выкуп. Бывает и так, что семья по скудости средств не в состоянии содержать такую женщину, а она не в силах вынести лишений и потому идет искать кратковременных встреч и случайных удач. Вот это значит перейти к достойному образу жизни на время, – закончила матушка Лю.

– А я как раз и хотела бы начать достойную жизнь, – заметила Мэйнян. – Как же мне быть?

– Доченька, я укажу тебе самый верный путь. .

– Если вы научите меня, как мне быть, я до самой смерти не забуду вашей милости.

– Видишь ли, лучше всего, конечно, начинать порядочную жизнь с того, что выйти замуж. Но над твоим телом уже надругались, и выйди ты замуж хоть сегодня вечером, все равно уже не будешь считаться «нетронутым цветком». Случайность там или не случайность, а сюда ты не должна была попадать. Но что поделаешь, коли так сложилась твоя судьба! Кроме того, хозяйка-то твоя в свое время хлопотала, старалась, заботилась о тебе, и теперь, пока ты ей за год-другой не поможешь заработать несколько тысяч, она, конечно, не отпустит тебя. Ну а потом, пусть ты и решила начать достойную жизнь, так надо сначала присмотреть подходящего человека. Не выходить же за первое поганое рыло. А ты вот никого не принимаешь, откуда же тебе знать, за кого стоит идти, за кого – нет? Допустим, ты будешь и дальше упорствовать в своем нежелании принимать гостей, тогда и хозяйке твоей ничего не останется, как найти человека, который, не жалея денег, дал бы за тебя порядочный выкуп и взял в младшие жены. Это тоже будет переходом к достойному образу жизни. Да человек-то может оказаться стариком, уродом, тупым, невежественным быком – и загублена твоя жизнь навек! Чем так, лучше в воду. Но насколько я, старая да глупая, разумею, надо покориться воле матушки и принимать гостей. При твоей красоте не всякий посмеет около тебя увиваться. Искать свиданий с тобой будут потомки князей, сыновья богачей и сановников. Это тебя не унизит, и ты при ласковом ветре, средь нежных цветов, при чистом снеге и ясной луне будешь наслаждаться жизнью, пока молода; кроме того, ты этим поможешь хозяйке и, наконец, сделаешь для себя кое-какие сбережения, чтобы в будущем не зависеть от людей. Пройдет так лет пять – десять, встретишь кого-нибудь, кто придется по сердцу, и тогда, помяни мои слова, я, старая, тебя сосватаю, и ты, как подобает, пойдешь замуж. Тут-то и хозяйка тебя отпустит. Так будет лучше и для тебя, и для нее.

Мэйнян выслушала ее, улыбнулась, но ничего не сказала. И все же Лю поняла, что «лед тронулся».

– Каждое мое слово проникнуто желанием сделать тебе добро, – сказала она, вставая. – Если ты поступишь так, как советую, потом благодарить будешь.

Ван на протяжении всего разговора стояла за дверью и слышала каждое слово. Когда Мэйнян вышла проводить гостью, она лицом к лицу столкнулась с хозяйкой. Вспыхнув от стыда, Мэйнян отпрянула, а Ван повела сестрицу к себе.

– Ну и упряма же племянница, – сказала Лю, когда они сели. – И так и этак уговаривала ее – железо бы, пожалуй, расплавилось. А ты вот что: сейчас же, не теряя времени, найди ей какого-нибудь второго гостя – теперь она согласится. Вот тогда я снова зайду поздравить тебя.

Ван не переставала благодарить ее, тут же велела подать обед, и, выпив изрядно, они расстались.

Молодежь района Сиху сложила песенку и об изворотливости матушки Лю:

 
Ну, язычок у тебя,
      Четвертая матушка Лю,
Вряд ли даже *Суй Хэ и Лу Цзя
      таким обладали талантом.
Говоришь ли о том,
      говоришь ли о сем,
            никогда не оставишь прорехи ни в чем.
От твоих увещаний
      очнется и пьяный;
От твоих заверений
      найдет помраченье
            даже на тех, кто умен.
Какая девица!
      Как стойка и упорна она,
Но и ее
      языком ты своим оплела!
 

Однако вернемся к Мэйнян. Решив, что матушка Лю права, Мэйнян после этого разговора охотно стала принимать тех, кто добивался встречи с ней. Гости один за другим, словно на ярмарку, стали стекаться в дом, и у Мэйнян ни минуты не бывало свободной.

Теперь она еще больше прославилась, и, чтобы добиться свидания с ней, мужчины платили по десять ланов серебром, и то ссорились и спорили друг с другом. Ван была счастлива – она уже успела заработать немало денег. Но Мэйнян все никак не удавалось встретить человека, который пришелся бы ей по сердцу. В самом деле:

 
Легче добыть бесценную вещь,
Чем друга, найти по душе.
 

Поведем теперь рассказ о другом. В Линьани, недалеко от ворот Цинбо, жил некий старец Чжу Шилао. Старик держал лавку и торговал маслом. Года три тому назад он усыновил молодого парня, который, как и Мэйнян, бежал из Бяньляна. Фамилия этого парня была Цинь, имя – Чжун. Мать его умерла рано, и отец, Цинь Лян, продал сына, когда тому исполнилось тринадцать лет, Чжу Шилао, а сам пошел в прислужники в буддийский монастырь Тяньчжу.

Чжу Шилао, оставшийся на старости лет совсем одиноким – детей у него не было, жену он недавно потерял, – смотрел на Цинь Чжуна, как на родного сына. Приняв мальчика в дом, он дал ему свою фамилию и держал его при лавке, с тем чтобы тот научился торговать.

Вначале они вполне справлялись с делами вдвоем, но потом у старика начала болеть поясница, он почти не мог двигаться, и заниматься лавкой ему стало не по силам. Пришлось нанять приказчика. Приказчика звали Син Цюань.

Время летело стрелой, и незаметно прошло четыре с лишним года. Цинь Чжун стал теперь семнадцатилетним красивым юношей, считался совершеннолетним, но не был еще женат. Надо сказать, что Чжу Шилао держал еще в доме служанку по имени Ланьхуа, которой было уже за двадцать. Цинь Чжун ей приглянулся, и она не раз пыталась завлечь его. Но скромный юноша не поддавался на ее уловки. Ланьхуа была так некрасива и до того неопрятна и грязна, что не вызывала в нем никаких чувств. Поэтому и получилось, что

 
С нежной любовью слетал лепесток,
Но был равнодушен текущий поток.
 

Видя, что с молодым хозяином ничего не выходит, служанка избрала себе другого – стала заигрывать с приказчиком. Тому было уже под сорок, жены он не имел, так что стоило ей однажды чуть поманить его, как «дело» сразу пошло на лад. Не раз тайком предавались они любовным утехам, но присутствие Цинь Чжуна мешало им. Тогда они стали думать о том, под каким бы предлогом выжить его из дому. И вот Ланьхуа стала перед Чжу Шилао разыгрывать из себя чистейшую невинность.

– До чего же молодой хозяин непорядочно ведет себя. Который уже раз пристает ко мне, – пожаловалась она как-то старику.

И так как Чжу Шилао сам, бывало, забавлялся с Ланьхуа, то в нем заговорила ревность. А тут еще приказчик, утаив деньги от выручки и свалив недостачу на Цинь Чжуна, заявил старику:

– Молодой хозяин играет в азартные игры и занимается непутевыми делами. В кассе уже не один раз недоставало денег. И это все он – берет оттуда тайком.

Вначале Чжу Шилао не поверил, но жалобы повторялись, а Чжу Шилао был стар, мало в чем разбирался и потому как-то позвал к себе Цинь Чжуна и выбранил его.

Цинь Чжун был умный малый и понимал, что все это козни Син Цюаня и Ланьхуа. «Если я стану оправдываться да объяснять, – думал он, – старик не поверит, лишь прослыву подлецом». Но тут в голову пришла мысль, и он сказал Чжу Шилао:

– Торговля в лавке идет вяло, и вдвоем там делать нечего. Пусть Син Цюань справляется в лавке, а я пойду продавать масло вразнос. Сколько выручу за день, столько и сдам. Так мы будем зарабатывать вдвое больше.

Чжу Шилао готов был согласиться, но Син Цюань снова стал ему наговаривать:

– Думаете, он будет таскаться с *коромыслом? За эти несколько лет он достаточно наворовал! При этом еще недоволен и в душе таит на вас обиду за то, что до сих пор не соизволили его просватать. Потому он и не хочет помогать вам здесь, в лавке. У него только одно на уме: как бы отделаться от вас, найти себе жену и зажить самостоятельно.

Старик тяжело вздохнул и сказал:

– Видит небо – я всегда относился к нему, как к родному сыну, а у него вон что на уме. Ну что ж, плоть не моя – насильно к себе не приклеишь. Пусть уходит!

Кончилось тем, что старик дал Цинь Чжуну три лана серебром и отпустил его, разрешив при этом Цинь Чжуну забрать все его летние и зимние платья, а также постель. Старик, нужно сказать, был все-таки добрым человеком.

Цинь Чжун понимал, что Чжу Шилао уже не оставит его у себя. Зарыдав, он земно поклонился старику и простился с ним. И действительно:

 
*Сяо И был погублен наветом,
Неповинный *Шэнь Шэн – клеветою убит;
Так с родными детьми получилось,
Что же в том, что обижен приемный был сын?!
 

Покинув дом Чжу Шилао, Цинь Чжун снял маленькую комнатушку возле моста Чжунъаньцяо, оставил там постель и прочие вещи, купил замок, повесил его на двери и отправился бродить по улицам в надежде, что, может быть, удастся узнать что-нибудь об отце. А следует упомянуть, что Цинь Лян ушел прислужником в храм, не сказав об этом сыну. Цинь Чжун бродил несколько дней подряд, но так ничего и не смог узнать, и поиски пришлось прекратить.

За четыре года, проведенных в доме Чжу Шилао, Цинь Чжун, будучи юношей преданным и порядочным, не отложил для себя ни гроша. Все, что у него было, – это те три лана серебром, которые ему дал на прощание старик и которых, конечно, не могло хватить на какое-нибудь дело. Он стал думать, за что бы взяться, и, поразмыслив, решил: «Единственное, с чем я хорошо знаком, так это с торговлей маслом; поэтому самым верным будет – коромысло на плечо и ходить продавать масло, тем более что почти во всех лавках меня знают». Он сразу закупил все необходимое для этого дела, а оставшиеся деньги отдал хозяину лавки, в которой собирался брать масло.

В лавке его знали как порядочного человека, совсем еще молодого, который недавно сам торговал у Чжу Шилао, а теперь оказался вынужденным бродить с ношей по улицам; знали, что из дома Чжу Шилао его выжил приказчик своими интригами, были этим возмущены и желали помочь юноше. Ему отпускали лучшее масло, притом отвешивали всегда с походом. Это давало Цинь Чжуну возможность, в свою очередь, быть уступчивым с покупателями. В конечном счете по сравнению с другими торговцами маслом ему было легче сбывать свой товар, и он ежедневно имел небольшую прибыль. Жил он очень скромно, зря денег не тратил и на свои небольшие сбережения покупал только необходимые вещи и одежду.

На сердце у него теперь оставалась лишь одна забота, которая не давала ему покоя: как разыскать отца?

«Все эти годы меня называли Чжу Чжуном, – рассуждал он, – и теперь вряд ли кто-нибудь знает, что моя настоящая фамилия – Цинь, так что если отец станет меня разыскивать, то не найдет».

И он решил снова носить фамилию Цинь.

«Послушай, рассказчик! – скажете вы. – Когда человек высшего общества, с положением желает восстановить свою старую фамилию, то он подает прошение императору или уведомляет об этом Палату обрядов, Государственное училище и другие ведомства, дабы внесли соответствующие исправления в реестры, и всем это становится известно. Но когда восстанавливает свою прежнюю фамилию какой-то продавец масла, как об этом узнают другие?»

И все же Цинь Чжун нашел выход. На бочонках для масла он вывел с одной стороны огромный иероглиф «Цинь», с другой – «Бяньлян», чтобы каждый, кто ни взглянул, сразу узнал, что фамилия продавца Цинь и что родом он из Бяньляна. И действительно, вскоре в Линьани все знали его настоящую фамилию и звали «Цинь, продавец масла».

Шел второй месяц года, дни были не холодные и не жаркие. Проведав, что в монастыре Чжаоцин собираются проводить девятидневную службу, и решив, что там потребуется много масла, Цинь Чжун отправился туда со своими бочонками. Монахи этого монастыря уже слышали о нем и знали, что масло у него не только дешевле, но и лучше, чем у других, поэтому они и отдали ему предпочтение. Все девять дней Цинь Чжун почти целиком провел в монастыре. Верно говорят:

 
Кто скареден в жизни,
      богатства не скопит;
Кто щедр душою,
      в убытке не будет.
 

Шли уже девятые сутки моления, когда Цинь Чжун, распродав все масло, с пустыми бочонками на коромысле покинул монастырь.

День выдался солнечный, ясный, гуляющих было что муравьев, и Цинь Чжун, не торопясь, пошел вдоль берега озера. Вдали, где тянулась плотина Шицзин, виднелись персиковые деревья, красневшие в цвету среди зелени ив. С разрисованных лодок, сновавших взад и вперед по озеру, доносились звуки свирели и флейты. Действительно, глядеть на все это можно было без конца и без конца наслаждаться прелестью природы вокруг.

Пройдя немного по берегу, Цинь Чжун почувствовал усталость. Он свернул вправо от монастыря, оказался в менее людном месте и, опустив ношу, присел на камень, чтобы дать ногам отдых. В стороне, совсем неподалеку, он увидел какой-то дом, обращенный фасадом к озеру. Ворота были покрыты золотистым лаком. Во дворе за красной изгородью виднелась роща тонкого бамбука. Трудно было судить, каков этот дом внутри, но внешне он выглядел очень опрятным.

Из дома вышли несколько мужчин, все в *шапках. Их провожала девушка. Дойдя до выхода, мужчины откланялись, и девушка, распрощавшись с ними, исчезла.

Пока девушка прощалась, Цинь Чжун не сводил с нее глаз. Лицо ее было нежным и прекрасным, сама она – легка и изящна; такой красавицы Цинь Чжун отродясь не видывал. Пораженный, он замер. Скромный юноша не имел представления о веселых заведениях – о том, какие они бывают и как там себя люди ведут, и потому задумался над тем, кто бы мог здесь жить. В это время из дома вышла женщина средних лет в сопровождении молоденькой служанки. Прислонившись к двери и поглядывая по сторонам, женщина заметила вдруг бочонки Цинь Чжуна.

– Ой, да ведь масло у нас кончилось, – спохватилась она, – а тут сам торговец. Надо будет взять у него.

Служанка исчезла, затем вернулась с бутылкой и подошла к Цинь Чжуну.