Текст книги "Римская сатира"

Автор книги: Автор Неизвестен

Соавторы: Луций Анней Сенека,Гай Петроний,Квинт Гораций Флакк,Децим Ювенал
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)


САТИРА ВОСЬМАЯ

[56]56
  Эта сатира написана от лица деревянной статуи бога Приапа. Действие происходит на Эсквилинском холме, где на месте кладбища Меценат построил дом и насадил сад.


[Закрыть]

Некогда был я чурбан, смоковницы пень бесполезный;

Долго думал художник, чем быть мне, скамьей иль Приапом.

«Сделаю бога!» – сказал. Вот и бог я! С тех пор я пугаю

Птиц и воров. Я правой рукой воров отгоняю,

........................................................

А тростник на моей голове птиц прожорливых гонит,

Их не пуская садиться в саду молодом на деревья.

Прежде здесь трупы рабов погребались, которые раб же

В бедном гробу привозил за наемную скудную плату.

10 Общее было здесь всякого нищего люда кладбище:

Пантолаба ль шута, Номентана ль, известного мота.

С надписью столб назначал по дороге им тысячу пядей,

По полю триста, чтоб кто не вступился в наследие мертвых.

Холм Эсквилинский теперь заселен; тут воздух здоровый.

Нынче по насыпи можно гулять, где еще столь недавно

Белые кости везде попадались печальному взору.

Но ни воры, ни звери, которые роют тут землю,

Столько забот и хлопот мне не стоят, как эти колдуньи,

Ядом и злым волхвованьем мутящие ум человеков.

20 Я не могу их никак отучить, чтоб они не ходили

Вредные травы и кости сбирать, как только покажет

Лик свой прекрасный луна, проходя по лазурному небу.

Видел Канидию сам я, одетую в черную паллу[57]57
  Палла – длинная парадная одежда римских женщин.


[Закрыть],

Как босиком, растрепав волоса, с Саганою старшей

Здесь завывали они; и от бледности та и другая

Были ужасны на вид. Сначала обе ногтями

Стали рыть землю; потом теребили и рвали зубами

Черную ярку и кровью наполнили яму, чтоб тени

Вызвать умерших – на страшные их отвечать заклинанья.

30 Вынули образ какой-то из шерсти, другой же из воску.

Первый был больше, как будто грозил восковому; а этот

Робко стоял перед ним, как раб, ожидающий смерти!

Тут Гекату одна вызывать принялась; Тизифону

Кликать – другая. Вокруг, казалось, ползли и бродили

Змеи и адские псы. А луна, от стыда покрасневши,

Скрылась, чтоб дел их срамных не видать, за высокой гробницей.

Если я лгу в чем, пускай белым калом обгадят главу мне

Вороны; явятся пусть, чтоб меня обмочить и обгадить,

Юлий, как щепка сухой, Педиатия с вором Вораном.

40 Но зачем мне рассказывать все! Рассказать ли, как тени

Попеременно с Саганой пронзительным голосом выли,

Как украдкою бороду волчью с зубом ехидны

В землю зарыли они, как сильный огонь восковое

Изображение сжег, как, от ужаса я содрогнувшись,

Был отомщен, свидетель и слов и деяний двух фурий!

Сделан из дерева, сзади я вдруг раскололся и треснул,

Точно как лопнул пузырь. Тут колдуньи как пустятся в город!

То-то вам было б смешно посмотреть, как попадали в бегстве

Зубы Канидии тут и парик с головы у Саганы,

50 Травы и даже запястья волшебные с рук у обеих!

САТИРА ДЕВЯТАЯ

Шел я случайно Священной дорогою[58]58
  Священная дорога – одна из наиболее красивых улиц Рима, излюбленное место для прогулок.


[Закрыть] – в мыслях о чем-то,

Так, по привычке моей, о безделке задумавшись. Некто

Вдруг повстречался со мной, мне по имени только известный.

За руку взяв, он сказал мне: «Ну, как поживаешь, любезный?»

«Так, потихоньку, как видишь. За добрый привет – исполненья

Всех желаний тебе!» Но, видя, что шел он за мною,

Я с вопросом к нему: не имеет ли нужды во мне он?

«Мы ведь известны тебе, – он сказал, – мы ученые люди!»

«Знаю, – ему я в ответ, – и тем больше тебя уважаю!»

10 Сам торопясь, нельзя ли уйти, я пошел поскорее,

Только что изредка на ухо будто шепчась со слугою.

Пот между тем с нетерпенья дождем так с меня и катился

От головы до подошв. «О Болан, да как же ты счастлив,

Что с такой ты рожден головой!» – я подумал. А спутник

Улицы, город хвалить принялся. Но, не слыша ни слова,

«Верно, ты хочешь, сказал, ускользнуть от меня: я уж вижу!

Только тебе не уйти: не пущу и пойду за тобою!

А куда ты идешь?» – «Далеко! Мой знакомый – за Тибром;

Там, у садов; он с тобой незнаком. Что кружить попустому!»

20 «Я не ленив – провожу!» Опустил я с отчаянья уши,

Точно упрямый осленок, навьюченный лишнею ношей.

А сопутник опять: «Если знаю себя я, конечно,

Дружбу оценишь мою ты не меньше, чем дружбу другого,

Виска[59]59
  Виск – один из сыновей Вибия Виска, друга Августа.


[Закрыть], сказать например, или Вария. Кто сочиняет

Столько стихов и так скоро, как я? Кто в пляске так ловок?

В пенье же сам Гермоген мой завистник!» – «А что, – тут спросил я,

Чтобы прервать разговор, – есть и мать у тебя и родные?»

«Всех схоронил! Никого!»—Вот прямо счастливцы! – подумал

Я про себя, – а вот я... еще жив на мученье! Недаром,

30 Жребий в урне встряхнув, предрекла старуха сабинка:

«Этот ребенок, – сказала она, – не умрет ни от яда,

Ни от стали врага, ни от боли в боку, ни от кашля,

Ни подагра его не возьмет... Но как в возраст придет он,

Надо беречься ему болтунов!» – Вот дошли мы до храма

Весты, а дня уж четвертая часть миновала! Мой спутник

Поручился явиться в суде, а неявкою – дело

Было б проиграно. «Если ты любишь меня, – он сказал мне, —

Помоги мне: побудь там немножко со мною!» – «Я, право,

Долго стоять не могу; да я и законов не знаю!»

40 «Что же мне делать? – он молвил в раздумье. – Тебя ли оставить,

Или уж тяжбу?» – «Конечно, меня! Тут чего сомневаться!»

«Нет, не оставлю!» – сказал, и снова пошел он со мною!

С сильным бороться нельзя: я – за ним. «Что? как ныне с тобою

И хорош ли к тебе Меценат? Он ведь друг не со всяким!

Он здравомыслящ, умен и с Фортуною ладить умеет.

Если б один человек... мог втереться к нему! Помоги-ка:

Был бы помощник твой в ролях вторых! Всех отбил бы! Клянуся!»

«Полно! – ему я сказал, – мы не любим этих проделок!

Дом Мецената таков, что никто там другим не помехой.

50 Будь кто богаче меня иль ученее – каждому место!»

«Чудно и трудно поверить!» – «Однакоже так!» – «Тем сильнее

Ты охоту во мне возбудил к Меценату быть ближе!»

«Стоит тебе захотеть! Меценат лишь сначала неласков;

Впрочем, доступен он всем!» – «Ничего, как-нибудь постараюсь!

Хоть рабов у него подкуплю, а уж я не отстану!

Выгонят нынче – в другой раз приду; где-нибудь перекрестком

Встречу его и пойду провожать. Что же делать! Нам, смертным,

Жизнь ничего не дает без труда: уж такая нам доля!»

Так он болтал без умолку! Вот, встретясь с Аристием Фуском[60]60
  Аристий Фуск – поэт и филолог, друг Горация.


[Закрыть]

60 (Знал он его хорошо), я помедлил идти; обменялись

Мы вопросами с ним: «Ты откуда? Кугда?» Я за тогу

Фуска к себе потянул и за обе руки; и тихо,

Сделавши знак головой, сам глазами мигнул, чтоб избавил

Как-нибудь он от мученья меня. А лукавец смеется

И не желает понять. Тут вся желчь во мне закипела!

«Ты, Аристий, хотел мне что-то сказать по секрету?»

«Помню, – сказал он, – но лучше в другое, удобное время.

У иудеев тридцатая ныне суббота и праздник;

Что за дела в подобные дни, и на что оскорблять их!»

70 «Строг же ты в совести, – я возразил, – а я, признаюся,

Я не таков!» – «Что же делать! – в ответ он. – Я многим слабее:

Я человек ведь простой, с предрассудками; лучше отложим!»

Черный же день на меня! Он ушел, и остался я снова

Под злодейским ножом. Но, по счастью, истец нам навстречу.

«Где ты, бесчестный?» – вскричал он. Потом он ко мне обратился

С просьбой: свидетелем быть. Я скорей протянул уже ухо![61]61
  ...протянул уже ухо! – Согласно римским законам, истец, в случае неявки ответчика на суд, имел право привести ответчика насильно, взяв в свидетели первого встречного; если этот человек соглашался быть свидетелем, то истец брал его за ухо и произносил: «Помни, что ты мой свидетель в этом деле».


[Закрыть]

Повели молодца! Вслед за ними и справа и слева

С криком народ повалил! Так избавлен я был Аполлоном!

САТИРА ДЕСЯТАЯ

Да! Я, конечно, сказал, что стихи у Луцилия грубы,

Что без порядка бегут они. Кто же, бессмысленный, будет

Столько привержен к нему, что и сам не признается в этом?

Но того же Луцилия я и хвалил – за насмешки,

Полные соли, противу Рима. Однакож, воздавши

Эту ему похвалу, не могу я хвалить все другое!

Если бы так, то пришлось бы мне всем восхищаться и даже

Мимам Лаберия[62]62
  Мимы Либерия. – В своих мимах (пьесах) Лаберий не только изображал повседневною жизнь, но и вводил в них откровенные намеки на политические события. Так, в миме, в котором Юлий Цезарь заставил выступить Лаберия (бывшего римским всадником) в качестве актера, он обратился к народу со словами:
Эй вы, квириты, вольность мы свою теряем!  Лаберию же принадлежат слова, так же явно обращенные к Юлию Цезарю
Тому, кто многим страшен, многие страшны.

[Закрыть] вслух, как прекрасным поэмам, дивиться.

Хорошо и уметь рассмешить, но еще не довольно.

10 Краткость нужна, чтоб не путалась мысль, а стремилась свободно.

Нужно, чтоб слог был то важен, то кстати игрив, чтобы слышны

Были в нем ритор, поэт, но и тонкости светской красивость.

Надобно силу уметь и беречь и, где нужно, умерить.

Шуткой нередко решается трудность и легче и лучше,

Нежели резкостью слов! То старинные комики знали!

Нам бы не худо последовать им, а их не читают

Ни прекрасный собой Гермоген, ни та обезьяна[63]63
  Обезьяна – Деметрий, о котором говорится ниже, в стихах 80 и 91.


[Закрыть],

Чье все искусство в одном: подпевать Катуллу да Кальву[64]64
  Катулл (87—54 до н. э.) и Кальв – поэты, принадлежавшие к последователям александрийской школы.


[Закрыть]!

«Так, но ведь этот Луцилий сделал великое дело

20 Тем, что он много ввел греческих слов, примешавши к латинским».

О запоздалые люди! Вам кажется важным и трудным

То, что бывало давно у Пифолеонта Родосца[65]65
  Пифолеонт Родосец. – Под этим переиначенным на греческий лад именем Гораций имеет в виду Марка Отацилия Пифолая, эпиграммы которого против Юлия Цезаря состояли из набора латинских и греческих слов.


[Закрыть].

«Правда, но это смешенье в стихах так для слуха приятно,

Как и хиосское вместе с фалернским[66]66
  ...хиосское вместе с фалернским... – то есть греческое с латинским. Хиосское вино было мягче терпкого фалернского.


[Закрыть] приятно для вкуса!»

Ну, а позволь мне спросить: хорошо ли было бы, если б

Трудное дело Петиллия ты защищал, и Корвин бы,

Педий Попликола[67]67
  Мессала Корвин и Педий Попликола – современные Горацию блюстители чистой латинской речи.


[Закрыть] тут со своею латынью потели,

Ты же, забыв и отца и отечество, стал возражать им

Речью своей и чужой, как в Канусии[68]68
  Канусий – город в Апулии, где говорили и на латинском и на греческом языках.


[Закрыть] двуязычном?

30 Я ведь и сам хоть рожден по сю сторону моря, однако

Тоже, случалось, писал по-гречески прежде стишонки.

Но однажды средь ночи, когда сновиденья правдивы,

Вдруг мне явился Квирин[69]69
  Квирин – имя обожествленного Ромула.


[Закрыть] и с угрозой сказал мне: «Безумец!

В Греции много поэтов. Толпу их умножить собою —

То же, что в рощу дров наносить, ничуть не умнее!»

Между тем как надутый Альпин[70]70
  Альпин – вымышленное имя, под которым подразумевается Фурий Бибакул, писавший эпиграммы на Юлия Цезаря. Мемнон – мифический царь Эфиопов.


[Закрыть] вторично Мемнона

Режет в стихах и главу уродует грязную Рейна,

Я для забавы безделки пишу, которые в храме

Бога поэтов (где Тарпа[71]71
  Тарпа – Спурий Меций Тарпа, член цензурной коллегии, учрежденной Октавианом.


[Закрыть] судьей) состязаться не будут,

40 Да и не будут по нескольку раз появляться на сцене.

Ты лишь один из живущих поэтов, Фунданий[72]72
  Фунданий – автор комедий, выведенный в Сатире восьмой.


[Закрыть], столь мило

Можешь прелестниц заставить болтать, столь искусно представить

Дава, который морочит несчастного старца Хремета[73]73
  Дав – обычное имя раба. Хремет – имя старика в комедиях.


[Закрыть]!

Но Поллион[74]74
  Поллион – Гай Асиний Поллион, автор трагедий, до нас не дошедших.


[Закрыть] воспевает царей, но пламенный Варий

Равных не знает себе в эпопее, а сельские музы

Нежное, тонкое чувство Вергилию в дар ниспослали.

Я же, что пробовал тщетно Варрон Атацин[75]75
  Варрон Атацин – поэт (82—37 до н. э.) эпические поэмы которого до нас не дошли.


[Закрыть] и другие,

Лучше пишу я сатиры, хотя и другой изобрел их.

Славы великой венца я с его головы не срываю!

50 Я ведь сказал: что он льется, как мутный источник, что часто

Больше отбросов несет, чем того, что пригодно. Скажи-ка,

Разве нет недостатков в самом великом Гомере?

Разве скромный Луцилий не делал поправок – и в ком же?

В трагике Акции[76]76
  Акций – драматург II в. до н. э. Энний – крупнейший латинский поэт (239—169 до н. э.), создатель латинского гекзаметра. Оба эти поэта известны лишь по фрагментам.


[Закрыть]! Разве над Эннием он не смеется?

Разве, других порицая, себя он не выше их ставит?

Что же мешает и нам, читая Луцилия, тоже

Вслух разбирать: ему ли натура его отказала

В мягкости, или предметы, которые он выбирает,

Жестки; но только стихи у Луцилия жестки – как будто

60 Так он писал, чтобы только шесть стоп в стихе уместились,

Да чтобы двести стихов натощак, да столько же после

Ужина! Что ж, говорят, ведь писал же так Кассий Этрурец

Как река он стихами кипел и по смерти сожжен был

С кипой стихов: их одних на костер погребальный достало!

Я повторяю: Луцилий, конечно, и легче и глаже,

Чем наш поэт[77]77
  ...наш поэт... – Энний.


[Закрыть], изобретший стихи, неизвестные грекам;

Легче и глаже он был всей толпы стародавних поэтов.

Но ведь когда бы, по воле судьбы, он в наше жил время,

Много бы выключил он: все, что ниже нашел совершенства,

70 Ногти бы до крови грыз он, чтоб сделать свой стих совершенным.

Если ты хочешь достойное что написать, чтоб читатель

Несколько раз прочитал,– ты стиль оборачивай чаще[78]78
  ...стиль оборачивай чаще... – Римляне и греки писали на дощечках, покрытых воском, при помощи стиля – палочки с заостренным концом, другой конец которой был плоским и служил для стирания написанного.


[Закрыть]

И не желай удивленья толпы, а пиши для немногих.

Или ты пишешь для школьников? Нет, я другого желаю!

Нет, я желаю, чтоб всадник меня похвалил благородный!

Так вот плясунья Арбускула раз, как ее освистали,

Очень умно говорила, что, зрителей всех презирая,

Рукоплесканий она от одних благородных желала!

Пусть же Пантилий меня беспокоит, как клоп, пусть заочно

80 Будет царапать меня и Деметрий, пусть и безумец

Фанний[79]79
  Пантилий, Деметрий, Фанний – литературные враги Горация.


[Закрыть] поносит при всех, за столом у Тигеллия сидя!

Только бы Плотий и Барий, и мой Меценат, и Вергилий,

Муж благородный Октавий, и Валгий[80]80
  Валгий – современный Горацию элегический поэт Гай Валгий Руф.


[Закрыть] и Фуск одобряли!

Если бы оба и Виски хвалили – я был бы доволен!

Но, оставивши лесть, я могу справедливо причислить

К ним и тебя, Поллион, и Мессалу с достойнейшим братом,

Бибула, Сервия к ним и тебя, благороднейший Фурний[81]81
  Фурний – оратор, консул 17 г. до н. э.


[Закрыть].

Многих друзей просвещенных мне скромность назвать запрещает.

Их бы желал я хвалы; признаюсь, что мне было бы грустно,

90 Если б надежда меня в одобрении их обманула.

С вас же, Деметрий с Тигеллием, будет вниманья и школьниц!

Мальчик! Поди переписывать эту тетрадку с другими!

КНИГА ВТОРАЯ

САТИРА ПЕРВАЯ

Многие думают, будто излишне я в сатуре резок

Или что я выхожу из пределов; другим же, напротив,

Что ни пишу я, все кажется слабым. Такими стихами

Можно писать, говорят, стихов по тысяче в сутки!

Что же мне делать, Требатий[82]82
  Требатий – Гай Требатий Теста, известный юрист, современник Горация, бывший, по словам Цицерона, страстным пловцом.


[Закрыть], скажи!

Требатий

Оставаться в покое.

Гораций

То есть мне вовсе стихов не писать?

Требатий

Не писать!

Гораций

Пусть погибну,

Ежели это не лучшее! Но... без того мне не спится!

Требатий

Если кто хочет покрепче уснуть, то, вытертый маслом,

Трижды имеет чрез Тибр переплыть и на ночь желудок

10 Цельным вином всполоскать. Но если писать ты охотник,

Лучше отважься ты подвиги Цезаря славить стихами.

Верно, ты будешь за труд награжден.

Гораций

И желал бы, отец мой,

Но я не чувствую силы к тому. Не всякий же может

Живо полки описать с их стеною железною копий,

Галлов со смертью в борьбе на обломках оружий иль парфов,

Сбитых с коней...

Требатий

Но ты мог бы представить его справедливость

И величье души, как Луцилий воспел Сципиона[83]83
  Сципион – Сципион Африканский Младший, завоеватель Карфагена (ок. 185—129 до н. э.).


[Закрыть].

Гораций

Да, непременно: как скоро представится случай! Некстати

Цезаря слуху стихами Флакк докучать не захочет:

20 Если неловко погладить его, он, как конь, забрыкает.

Требатий

Это честнее бы, чем Пантолаба шута или мота

Номентана бранить. За себя опасается всякий.

Ты кого и не трогал, и те уж тебя ненавидят.

Гораций

Что же мне делать? Милоний плясать начинает, как скоро

Винный пар в голову вступит ему и свеча задвоится;

Кастор любит коней; из того же яйца порожденный

Поллукс[84]84
  Кастор и Поллукс – Диоскуры – братья-близнецы, рожденные спартанской царицей Ледой от Зевса, принявшего вид лебедя. Поллукс славился как кулачный боец, а Кастор как укротитель коней.


[Закрыть] – борьбу. Что голов, то различных пристрастий на свете!

Мне наслажденье – слова заключать в стихотворную меру:

Как Луцилию было, хотя он... обоих нас лучше.

30 Всякие тайны свои, как друзьям, поверял он листочкам.

Горесть ли, радость ли – к ним, к ним одним всегда прибегал он!

Все приключенья, всю жизнь, как на верных обетных дощечках[85]85
  Обетные дощечки. – Дощечки, на которых описывалась или изображалась перенесенная кем-нибудь опасность и которые вывешивались в храмах.


[Закрыть],

Старец в своих начертал сочиненьях. Его-то примеру

Следую я, кто бы ни был, луканец ли, иль апулиец.

Ибо житель Венусии пашет в обоих пределах,

Присланный некогда, если преданию старому верить,

Снова тот край заселить, по изгнанье тут живших самнитов,

С тем, чтоб на случай войны, апулийцев ли, или луканцев,

Не был врагу путь до Рима открыт через земли пустые.

40 Впрочем, мой стиль ни души вперед не обидит, но будет

Мне лишь в защиту, как меч, хранимый в ножнах. И к чему же

Мне вынимать бы его, без нападок от явных злодеев?..

О Юпитер, о царь и отец! Пусть оружие это

Гибнет от ржавчины, брошено мною, покуда не вздумал

Сам кто вредить мне, поклоннику мира! Но первый, кто тронет, —

Предупреждаю я: лучше не трогай! – заплачет и будет

В целом Риме, себе на беду, ославлен стихами!

Цервий во гневе законом и урной грозит, и зловредным

Зельем Канидия, Турий судья – решением дела:

50 Стало быть, всякий себе избирает оружье по силам.

Так повелела натура; ты в том согласишься со мною!

Зубы – для волка, рога – для вола. Доверьте вы моту

Сцеве его престарелую мать в попеченье: рукою

Он не прикончит ее, разумеется. Что ж вы дивитесь?

Волк не бодает рогами, а вол не кусает зубами;

Так и его от старушки избавит с медом цикута!

Но я короче скажу: суждена ли мне долгая старость,

Или на черных крылах смерть летает уже надо мною,

Нищ ли, богат ли я, в Риме ли я, иль изгнанником стану,

60 Жизнь во всех ее красках всегда я описывать буду!

Требатий

Сын мой, боюсь я – тебе не дожить до седин, а холодность

Сильных друзей испытаешь и ты!

Гораций

Почему же Луцилий,

Первый начавший писать в этом роде, отважился, смело

С гнусных душ совлекая блестящую кожу притворства,

Их выставлять в наготе? Ты скажи: оскорблялся ли Лелий[86]86
  Лелий – Гай Лелий Мудрый, друг Сципиона.


[Закрыть],

Или герой, получивший прозванье от стен Карфагена,

Да и казалось ли дерзостью им, что Луцилий Метелла[87]87
  Метелл – Квинт Цецилий Метелл Македонский, противник Сципиона.


[Закрыть]

Смел порицать или Лупа[88]88
  Луп – Луций Корнелий Лентул Луп, консул 156 г. до н. э.


[Закрыть] в стихах предавать поношенью?..

Он нападал без разбора на всех, на народ и незнатных,

70 Только щадил добродетель, щадил ее лишь любимцев!

Даже, когда Сципион или Лелий, мудрец безмятежный,

И от народной толпы и от дел на покой удалились,

Часто любили они с ним шутить и беседовать просто,

Между тем как готовили им овощей на трапезу.

Я хоть и ниже Луцилия даром моим и породой,

С знатными жил же и я – то признает и самая зависть.

Ежели тронет она и меня сокрушающим зубом,

Жестко покажется ей! – Но, быть может, ученый Требатий,

Ты не согласен?

Требатий

Нет, в этом и я не поспорю. Однако

80 Все мой совет: берегись! Ты законов священных не знаешь!

Бойся попасть в неприятную тяжбу! Если писатель

Дурно напишет о ком, он повинен суду и ответу!

Гораций

Да! кто дурно напишет, а кто – хорошо, то, наверно,

Первый сам Цезарь похвалит! И ежели, сам без порока,

Смехом позорит людей он, достойных позора...

Требатий

То смехом

Дело твое порешат, а ты возвратишься оправдан!

САТИРА ВТОРАЯ

Как хорошо, как полезно, друзья, быть довольну немногим!

(Это не я говорю; так учил нас Офелл поселянин,

Школ не видавший мудрец, одаренный природным рассудком.)

Слушайте речь мудреца не за пышной и сытной трапезой

И не тогда, как бессмысленный блеск ослепляет вам очи

Иль как обманутый разум полезное все отвергает,

Нет, натощак побеседуем!—«Как натощак? Для чего же?»

– Я объясню вам! Затем, что судья подкупленный судит

Несправедливо! Когда ты устанешь, гоняясь за зайцем,

10 Или скача на упрямом коне, иль мячом забавляясь

(Ибо, изнеженным греками, римлян военные игры

Нам тяжелы, а с забавами мы забываем усталость),

Или когда утомлен, упражняясь в метании диска,

Тут ты, почувствовав жажду и позыв пустого желудка,

Брезгаешь пищей простой? Перетерпишь ли жажду затем лишь,

Что фалернского нет, подслащенного медом гиметтским,

Что нет ключника дома, что море, взволновано бурей,

Рыб защищает в своей глубине от сетей рыболовов?

Нет! как живот заворчит, то ему и хлеб с солью приятны,

20 Ибо не в запахе яств, а в тебе самом наслажденье!

Потом усталости – вот чем отыскивай вкусные блюда!

Лени обрюзглой что ни подай, ей все не по вкусу:

Устрицы ль, скар ли, иль заяц морской[89]89
  Скар, морской заяц – рыбы.


[Закрыть], издалека прибывший.

Если павлин пред тобой, то, как ни проси, ты не станешь

Курицу жирную есть – тот приятнее вкус твой щекочет.

Это все суетность! Все оттого, что за редкую птицу

Золотом платят, что хвост у нее разноцветный и пышный.

Точно как будто все дело в хвосте! Но ешь ли ты перья?

Стоит их только изжарить, куда красота их девалась!

30 Мясо ж павлина нисколько не лучше куриного мяса,

Ясно, что в этом одна лишь наружность твой вкус обольщает!

Пусть! но поди-ка узнай ты по вкусу, где поймана эта

Щука с широкой, разинутой пастью: в Тибре иль в море,

Между мостов ли ее, или в устье волны качали?

Хвалишь, безумный, ты мулла[90]90
  Мулл – рыба краснобородка, или барвена.


[Закрыть] за то лишь одно, что он весом

Ровно в три фунта, а должен же будешь изрезать на части!

Если прельщает огромность, то как же огромная щука

Столько противна тебе? Оттого, что не редкость! Природа

Щуку большой сотворила, а мулл большой не бывает.

40 «Что за прекраснейший вид, как он целое блюдо покроет!» —

Так восклицает обжора с глоткой, достойною гарпий.

Австр! лети, пережги их роскошные яства! А впрочем,

Если испорчен желудок, и ромб и кабан неприятны.

Горькая редька и кислый щавель тут нужнее. Конечно,

Предков оливки и яйца нами не изгнаны вовсе

С наших столов; городской недавно глашатай Галлоний

Был осуждаем за роскошь пиров его. «Как! неужели

Менее ромбов в то время питало глубокое море?»

Нет! но покуда в них вкус не открыл нам преторианец,

50 В море спокойно жил ромб, и был аист в гнезде безопасен.

Если б издал кто эдикт, что нырок зажаренный вкусен,

Юноши Рима поверят: они на дурное послушны!

Впрочем, умеренный стол и стол скряги Офелл различает,

Ибо напрасно бежать от порока к пороку другому.

Ауфидиен, справедливо прозванный Псом, ежедневно

Ест лишь оливки, которым пять лет, да ягоды терна,

А вино он берег, покуда совсем не прокиснет.

В день же рождения или на утро дня свадьбы, одетый

В белом, как следует в праздник, своим он гостям на капусту

60 Масло такое из рога по капельке льет своеручно,

Что и дыханье захватит, зато не скупится на уксус!

Как же прилично жить мудрецу? И с кого брать примеры?

Там угрожает мне волк, а тут попадешься собаке!

Чисто одетым быть значит не быть в запачканном платье,

А не то чтоб наряженным быть щегольски. Кто средину

Хочет во всем сохранить, то не будь, как Албуций, который,

Раздавая приказы рабам, их заранее мучил;

Но ты не будь и беспечен, как Невий, который помои

Вместо воды подавал. Недостаток великий и это!

70 Слушай же, сколько приносит нам пользы пища простая:

Первая польза – здоровье, затем что все сложные яства

Вредны для тела. Припомни, какую ты чувствовал легкость

После простого стола! Но вареное с жареным вместе,

Устриц с дроздами как скоро смешаешь в одно, то в желудке

Сладкое в желчь обратится и внутренний в нем беспорядок

Клейкую слизь породит. Посмотри, как бывают все бледны,

Встав из-за пира, где были в смешенье различные яства.

Тело, вчерашним грехом отягченное, дух отягчает,

Пригнетая к земле часть дыханья божественной силы!

80 Но умеренный, скоро насытясь и сладко заснувши,

Свежим и бодрым встает ото сна к ежедневным занятьям.

Может и он иногда дозволить себе что получше,

Ежели праздничный день с годовым оборотом приходит,

Или в усталости, или тогда, наконец, как с годами

Тело слабеет и требует больших о нем попечений.

Ты же, который, когда был и молод и крепок, заране

К неге себя приучал, чем себя ты понежишь, как хворость

Или тяжелая старость потребует сил подкрепленья?

Мясо кабанье с душком хвалили древние люди

90 Не потому, что у них обонянья не было вовсе,

Но в рассужденье того, что лучше уже початое

Позднему гостю сберечь, чем хозяину свежим наесться.

О, когда б я родился во время тех старых героев!

Если желаешь ты славы, которая слуху тщеславных

Сладостней песен, то верь мне, что рыбы и блюда большие

Только послужат к стыду твоему, к разоренью! Вдобавок

Дядю рассердишь, соседи тебя взненавидят. Ты будешь

Смерти желать, но не на что будет купить и веревки!

«Это, ты скажешь, идет не ко мне: я не Травзий! Имений

100 И доходов моих для троих царей бы достало!»

– Ежели так, то зачем ты излишек не тратишь на пользу?

Если богат ты, зачем же есть в бедности, честные люди?

И для чего же богов разрушаются древние храмы?

И для чего ты, негодный, хоть малую часть из сокровищ,

Что накопил ты себе, не приносишь отечеству в жертву?

Или, ты думаешь, счастье тебе одному не изменит?

Время придет, что и ты для врагов посмешищем станешь.

Кто в переменах судьбы понадеяться может на твердость?

Тот кто умел покорить и тела привычки и гордость

110 Или кто, малым доволен, на будущность мало надеясь,

Мог, как мудрец, быть готовым к войне в продолжение мира.

Верьте мне: мальчиком бывши еще, знавал я Офелла!

Нынче бедняк[91]91
  Нынче бедняк... – Имеется в виду межевание 41 г. до н. э. для отвода ветеранам земель, конфискованных по проскрипциям триумвиров. Офелл оказался арендатором собственной земли, отобранной у него и доставшейся ветерану Умбрену.


[Закрыть], и тогда он, при целом именье, не шире

Жил, чем теперь. На своем, для других отмежеванном, поле

Он и доныне с детьми и со стадом живет, как наемщик.

«Нет, никогда, – говорил он, – по будням не ел я другого,

Кроме простых овощей и куска прокопченной свинины!

Если же изредка гость приходил иль в свободное время

Добрый сосед навещал, особливо в ненастную пору,

120 Я не столичною рыбою их угощал, но домашним

Или цыпленком, или козленком. Кисть винограда,

Крупные фиги, орехи – вот что мой стол украшало.

В мирной игре между нас проигравший пил лишнюю чарку

Или, в честь доброй Цереры, чтоб выше взрастали колосья

Наших полей, мы заботы чела вином прогоняли.

Пусть же Фортуна враждует и новые бури воздвигнет!

Что ей похитить у нас? Скажите, мои домочадцы,

Меньше ль счастливо мы жили с тех пор, как у нас поселенец

Новый явился? Ни мне, ни ему, ни другому природа

130 Ведь не назначила вечно владеть! Он нас выгнал, его же

Если не ябеда, то расточительность тоже прогонят,

Или наследник, его переживший, владенье присвоит.

Нынче землица Умбрена, прежде землица Офелла,

Но, по правде, ничья, а давалась в именье на время

Прежде Офеллу, а после другим. Сохраняйте же бодрость!

С твердой душою встречайте судьбы враждебной удары!»