Текст книги "Римская сатира"

Автор книги: Автор Неизвестен

Соавторы: Луций Анней Сенека,Гай Петроний,Квинт Гораций Флакк,Децим Ювенал
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

САТИРА ДЕСЯТАЯ

Всюду, во всякой стране, начиная от города Гадов

Вплоть до Востока, до Ганга, немногие только способны

Верные блага познать, отличив их от ложных и сбросив

Всех заблуждений туман. В самом деле, чего мы боимся

Или разумно хотим? К чему приступить так удачно,

Чтобы потом не понять, когда совершится желанье?

Боги нередко весь род губили, внимая моленьям

Этого рода. Ища гражданской и воинской славы,

Ищем себе мы вреда. Смертоносно для многих искусство

10 Стройных и страстных речей. Иной, полагаясь на силу[351]351
  Иной, полагаясь на силу... – Имеется в виду кротонский атлет Милон (VI в. до н. э.), пытавшийся расщепить полурасколотый дубовый пень и погибший от напавших на него диких зверей, так как не мог высвободить рук, занятых этим пнем.


[Закрыть]

Рук, изумленья достойных, погиб. Еще чаще гораздо

Душат богатства людей, когда с черезмерной заботой

Их накопили и так их имущество все превосходит,

Как из Британии кит простых превосходит дельфинов.

Так вот в жестокое время Нерона его приказаньем

Целая рота солдат заперла Лонгина, замкнула

Сенеки пышного парк, заняла Латераново зданье

Чудное; ну, а в каморки солдаты обычно не входят.

Если ты ночью, отправившись в путь, захватишь немного

20 Утвари из серебра, ты меча и копья побоишься

И задрожишь, коли тень тростника при луне шевельнется.

Идя ж без клади, поет и разбойников встретивший путник.

Первая наша мольба, прекрасно известная храмам, —

Это богатство: чтоб средства росли, чтоб был самым полным

Наш на всем рынке сундук. Но яд не подносятся в кружке

Глиняной: страшен нам яд, когда чашу с геммами примешь

Или сотинским вином золотой заискрится кубок.

Значит, похвально и то, что один-то мудрец все смеялся,

Как поднимал от порога, вперед вынося, свою ногу,

30 Ну, а другой был совсем не таков: он больше все плакал.

Но ведь любому легко все хулить со строгой насмешкой;

Даже чудно, откуда бралась для глаз его влага.

В их городах не водилось претекст, трабей, трибунала[352]352
  Претекста – сенаторская тога; трибунал – эстрада для должностных лиц.


[Закрыть],

Ликторских связок, лекти´к – и, однако, веселый учитель,

Все сотрясал Демокрит свои легкие смехом привычным.

Вот если б он увидал, как претор торчит в колеснице,

Двигаясь важно в толпе посреди запыленного цирка;

Туника бога на нем точно занавес с плеч ниспадает,

Тога с роскошным шитьем, а сверху венок, столь огромный,

40 Что никакой голове снести его не под силу!

Держит, потея, его государственный раб и, чтоб консул

Не зазнавался, стоит вместе с ним на одной колеснице;

Птицу-орла не забудь на жезле из кости слоновой,

Там – трубачей, а здесь – вереницей идущую свиту

И под уздцы проводящих коней белоснежных квиритов:

Их превратила в друзей подачка пустому карману.

Но и в его времена Демокрит находил для насмешек

Темы, встречая различных людей; говорит его мудрость,

Что величайшие люди, пример подающие многим,

50 Могут в бараньей стране[353]353
  ...в бараньей стране... – на родине Демокрита, в городе Абдерах, в Беотии.


[Закрыть] и под небом туманным рождаться.

Он осмеял и заботы у черни и радости тоже,

А иногда и слезу; сам же он угрожавшей Фортуне

В петлю советовал лезть и бесстыдно показывал кукиш.

Так-то к излишнему все и к погибели даже стремятся,

Набожно воском колени у статуй богов залепляя[354]354
  ...набожно воском... залепляя. – Имеются в виду просьбы (или благодарения) богам, написанные на вощеных табличках, которые прикреплялись к их статуям.


[Закрыть].

Власть низвергает иных, возбуждая жестокую зависть

В людях; и почестей список, пространный и славный, их топит.

Падают статуи вслед за канатом, который их тащит,

Даже колеса с иной колесницы срубает секира,

60 И неповинным коням нередко ломаются ноги.

Вот затрещали огни, и уже под мехами и горном

Голову плавят любимца народа: Сеян многомощный

Загрохотал; из лица, что вторым во всем мире считалось,

Делают кружки теперь, и тазы, и кастрюли, и блюда.

Дом свой лавром укрась, побелив быка покрупнее[355]355
  ...побелив быка. – Если нельзя было достать для принесения в жертву совершенно белого быка, то пятна темной шерсти замазывали мелом.


[Закрыть],

На Капитолий веди как жертву: там тащат Сеянов

Крючьями труп напоказ. Все довольны. «Вот губы, вот рожа!

Ну и Сеян! Никогда, если сколько-нибудь мне поверишь,

Я не любил его. Но от какого он пал преступленья?

70 Кто же донес? И какие следы? И кто был свидетель?»

«Вовсе не то: большое письмо пришло из Капреи,

Важное». – «Так, понимаю, все ясно. Но что же творится

С этой толпой?» – «За счастьем бежит, как всегда, ненавидя

Падших. И той же толпой, когда бы Судьба улыбнулась

Этому туску, когда б Тиберия легкую старость

Кто придавил, – ею тотчас Сеян был бы Августом назван.

Этот народ уж давно, с той поры, как свои голоса мы

Не продаем, все заботы забыл, и Рим, что когда-то

Все раздавал: легионы, и власть, и ликторов связки,

80 Сдержан теперь и о двух лишь вещах беспокойно мечтает:

Хлеба и зрелищ!» – «Грозит, наверное, многим уж гибель».

«Да, без сомненья: ведь печь велика». – «Где жертвенник Марса,

Встретился мне мой Бруттидий, совсем побледневший, бедняга.

Как я боюсь, что Аякс побежденный примерно накажет

Нас за плохую защиту! Бежим поскорее, покуда

Труп на прибрежье лежит, и недруга Цезаря – пяткой!

Пусть только смотрят рабы, чтобы кто отказаться не вздумал,

Не потащил, ухватив за шею, к суду господина», —

Вот как болтали и тайно шептались тогда о Сеяне.

90 Хочешь ли ты, как Сеян, быть приветствуем, так же быть в силе,

Этих на кресла сажать курульные ради почета,

Тем войсковую команду давать, императорским зваться

Опекуном, пока сам пребывает на тесной Капрее

С кучкой халдеев? Ты хочешь, конечно, конвоя и копий,

Всадников лучших и войск в столице, – не правда ли, хочешь?

Хочется власти и тем, кто совсем убивать не хотел бы.

Что же настолько блестяще и счастливо в жизни, что мера

Радостных этих вещей равнялась бы мере несчастий?

Что предпочтешь ты – одеться в претексту хотя бы Сеяна

100 Или начальством в Фиденах и Габиях быть деревенским.

Жалким эдилом служить в захолустье улубрском и кружки

Неполномерные бить, учиняя над ними расправу?

Стало быть, ты признаешь, – неизвестным осталось Сеяну

То, чего надо желать: добиваясь почета не в меру,

К власти чрезмерной стремясь, готовил себе он ступени

Многие башни высокой, откуда падение глубже

В пропасть бездонную, как от толчка развалилась постройка.

Что погубило вконец Помпеев и Крассов и свергло

Даже того, кто посмел[356]356
  ...того, кто посмел... – Подразумевается Юлий Цезарь.


[Закрыть] бичевать покоренных квиритов?

110 Высшее место, конечно, добытое хитрым искусством,

Слишком большие желанья; им вняли коварные боги.

Редко царей без убийства и ран низвергают к Плутону,

Смерть без насилья к нему отправляет немногих тираннов.

Слава и сильная речь Демосфена иль Цицерона

Станет все больше желанной в течение целых квинкватрий[357]357
  Квинкватрии – пятидневный праздник в конце марта в честь Минервы, покровительницы учителей и учеников.


[Закрыть]

Тем, кто лишь ассом одним[358]358
  ...ассом одним... – Имеется в виду ученик, вносящий первую плату за учение.


[Закрыть] почитает скромно Минерву,

Тем, кого дядька ведет, их маленькой сумки хранитель.

Но ведь оратора оба погибли виной красноречья:

Предал их смерти талант, изобильным стремившийся током.

120 У Цицерона рука отрезана, он обезглавлен,

Но не купалась в крови ничтожных юристов трибуна.

«О счастливый Рим! Ты творим моей консульской властью»[359]359
  «О счастливый Рим!...» – стих Цицерона, приведенный как образчик его нескладных поэтических произведений.


[Закрыть].

Если бы так Цицерон говорил, то Антоний не страшен

Был бы ему. И, по мне, стихи смехотворные лучше,

Чем вдохновенная ты, Филиппика, с честью и славой

В свитке идущая вслед за первой. Конец был жестоким

И для того, кто бурлил как поток, восхищавший Афины

В дни, когда полный театр он держал в узде своей речью.

Он ведь родился под гневом богов и под роком недобрым.

130 Полуослепший отец среди сажи руды раскаленной

К ритору сына учиться послал – от клещей и от угля,

От наковальни для ковки мечей и от копоти черной.

Знаки военных побед – приколоченный к дереву панцырь

Или нащечник, висящий с разбитого шлема, и с дышла

Сорванное ярмо, и значок побежденной триремы,

А на вершине всей арки – фигура, сумрачный пленник, —

Сверхчеловеческим счастьем считаются. К этим трофеям

Римский и греческий вождь, вождь варваров равно стремятся:

Это – причина для них подвергаться опасностям, мукам:

140 Жажда славы у них сильней, чем военная доблесть.

Кто, в самом деле, к одной стремится доблести, если

Нету наград? И порой отчизну, однако, губила

Слава немногих и страсть похвалы, чтоб почетная надпись

Врезана в камень была, – хранитель пепла, который

Могут разрушить и корни дрянные смоковницы дикой,

Так как гробницам самим ведь тоже даны свои судьбы.

Взвесь Ганнибала: в вожде величайшем много ль найдешь ты

Фунтов? И это ли тот, кого Африка еле вмещала,

От берегов океана Маврийского к теплому Нилу

150 Льнущая, к странам слонов, к племенам эфиопов далеких.

Взята Испания им, хребет Пиренеев им пройден;

Против него выдвигает природа покрытые снегом

Альпы – он скалы дробит и уксусом горы взрывает;

Вот уж Италию взял, но все дальше стремится проникнуть.

«Все ни к чему, – говорит, – коль солдат карфагенский ворота

Не сокрушит и знамен на Субуре самой не поставлю».

О, что за образ, достойный картины, когда гетулийский

Слон был оседлан вождем, на один уже глаз окривевшим!

Ну, а какой же конец? О слава! его победили.

160 Ясно, в изгнанье стремглав он бежит, и там, он, великий,

Всем на диво клиент, сидит возле царской палатки,

Ждет, пока будет угодно проснуться вифинцу-тиранну.

Жизни его, потрясавшей когда-то судьбы людские,

Что положило конец? Не мечи, не каменья, не копья,

Но незаметный отмститель за Канны, за кровь пролитую —

Перстень. Безумец, ступай, беги чрез суровые Альпы,

Чтобы ребят восхищать и стать декламации темой!

Юноша родом из Пеллы и кругом земным недоволен:

Жалкий! Он места себе не находит в тесной вселенной,

170 Будто бы в скалах Гиар заключен иль на малом Серифе.

Только когда он войдет в кирпичные стены[360]360
  Кирпичные стены столицы – Вавилон.


[Закрыть] столицы,

Хватит и гроба ему. Насколько ничтожно людское

Тело – одна только смерть доказует. А многие верят,

Будто когда-то Афон переплыли, и верят всем басням

Греции лживой – что был Геллеспонт весь устлан судами,

Образовавшими мост колесницам. Мы верим, что реки

Вместе с потоками высохли все: их выпил мидиец[361]361
  Мидиец – Ксеркс.


[Закрыть]

Враз за едой, как болтает Сострат с крылом отсыревшим.

Ну, а каким возвращается Ксеркс, Саламин покидая, —

180 Варвар, во гневе плетьми бичевавший и Кора и Эвра,

Даже в тюрьме у Эола того никогда не терпевших,

Он, в кандалы заковавший и бога Энносигея?

Этого мало: ведь он дошел до того, что решился

Море клеймить: из богов кто ему послужить захотел бы?

Но возвращался каким он? Один лишь корабль на кровавых

Волнах тащился едва с своим трюмом, тяжелым от трупов.

Вот наказаний каких столь желанная требует слава!

«Дай мне побольше пожить, дай мне долгие годы, Юпитер!» —

Только об этом одном, и здоровый и хворый, ты молишь.

190 Но непрестанны и тяжки невзгоды при старости долгой.

Прежде всего безобразно и гадко лицо, не похоже

Даже само на себя; вместо кожи – какая-то шкура.

Щеки висят, посмотри, и лицо покрывают морщины

Те же, какие себе в тенистых долинах Табраки

Чешет на дряблых щеках престарелая мать-обезьяна.

Много у юношей есть различий: красивее этот,

Нежели тот, и иной гораздо сильнее другого.

Все старики – как один: все тело дрожит, как и голос,

Лысая вся голова, по-младенчески каплет из носа,

200 И безоружной десной он, несчастный, жует свою пищу;

В тягость старик и себе самому, и жене, и потомству,

Даже и Коссу-ловцу он и то отвращенье внушает.

Небо его притупилось, – не та уже радость от пищи

Иль от вина; и давно позабыты им женские ласки:

..........................................................

..........................................................

Есть ли надежда какая ему при болезненных, дряблых

Чреслах? Конечно, всегда подозрительной кажется похоть,

Что не имеет уж сил, а любви домогается. Дальше

210 Рода другого ущерб посмотри: удовольствия нету

В пении лучших певцов, хотя б кифареда Селевка

Или же тех, что всегда щеголяют плащом золоченым.

Не безразлично ли, где сидеть на ступенях театра,

Если не слышит старик ни горнистов, ни музыки трубной?

Чтоб старику услыхать что-нибудь, слуге его нужно

В ухо кричать, кто пришел или сколько часов пополудни.

Скудная кровь у него разгорается в теле остывшем

От лихорадки одной, и грозят ему сомкнутым строем

Всякого рода болезни: попробовать их перечислить

220 Было б труднее, чем всех, кто в любовниках Оппии были,

Иль Темизона больных, за одну только осень умерших,

Иль малолетних, что Гирр обобрал, или жертвы Басила,

Или мужчин, изнуренных за день долговязою Маврой,

Иль, наконец, совращенных Гамиллом его же питомцев.

Я бы скорей сосчитал все усадьбы во власти того, кто

Звонко мне, юноше, брил мою бороду, ставшую жесткой.

Этот болеет плечом, тот – ляжкой, коленями – этот;

Тот потерял оба глаза и зависть питает к кривому;

Этого бледные губы из пальцев чужих принимают

230 Пищу, и он, раскрывавший свой рот при виде обеда,

Только зевает, как птенчик касатки, к которому с полным

Ртом подлетает голодная мать. Но хуже ущерба

В членах любых – слабоумье, когда ни имен не припомнишь

Слуг, не узнаешь ни друга в лицо, с которым вчера лишь

Вечером ужинал ты, ни собственных чад и питомцев.

Став слабоумным, старик в завещанье жестоком лишает

Всех их наследства; права на имущества передаются

Только Фиале – награда искусства приученных к ласке

Губ, что года продавались в каморке публичного дома.

240 Пусть не потерян смысл, – все равно схоронить вам придется

Ваших детей и увидеть костер для любимой супруги,

Урны придется узреть и с братним и с сестриным прахом.

Вот наказание долго живущим: влачить свою старость

При беспрестанных семейных потерях, во многих печалях,

Средь постоянного горя и в траурных черных одеждах.

Пилоса царь, если только великому верить Гомеру,

Дал нам, как вещая птица, пример долголетия жизни.

Счастлив, конечно, кто смерть отложил до других поколений,

Годы считая свои уж на правой руке[362]362
  ...на правой руке... – Римляне на пальцах левой руки отсчитывали единицы и десятки, а на пальцах правой – сотни и тысячи.


[Закрыть], не на левой!

250 Сколько он раз испивал ежегодно вино молодое!

Но лишь подумай о том, как Нестор на судеб законы

Ропщет, как долгую жизнь он клянет, когда бороду сына,

Яростного Антилоха, он видит горящей и друга

Каждого просит сказать, почему его тянутся годы,

Что за проступок свершил он, достойный столь долгого века.

Так же рыдает Пелей, сокрушаясь о смерти Ахилла,

Иль обреченный судьбой на плач[363]363
  ...обреченный судьбой на плач – Лаэрт, отец Одиссея.


[Закрыть] об отплывшем с Итаки.

Без разрушения Трои Приам бы к теням Ассарака

Мог отойти при большом торжестве; его тело бы поднял

260 Гектор на плечи свои с сыновьями другими при плаче

Жен илионских; тогда начала бы заплачку Кассандра,

И Поликсена за ней, раздирая одежды, рыдала,

Если скончался бы он в то время, когда еще строить

Не принимался Парис своих кораблей дерзновенных.

Что принесла ему долгая жизнь? Довелось ему видеть

Азии гибель, мечом и огнем дотла разоренной.

Дряхлый тиару сложил, за оружие взялся, как воин,

Пал пред Юпитера он алтарем, как бык престарелый,

Что подставляет хозяйским ножам свою жалкую шею,

270 Тощую, ставши ненужным для неблагодарного плуга.

Всякому смерть суждена, но по смерти Приама супруга

Дико залаяла, точно собака, его переживши.

Перехожу к землякам. Пропускаю владыку я Понта,

Также и Креза, кого справедливое слово Солона

Ясно заставило видеть конец своего долголетья.

Мария возраст чрезмерный явился причиной изгнанья,

Цепи, Минтурнских болот, из милости данного хлеба,

Что побежденный ему Карфаген уделял. Совершенней

Не было б дара природы земле и счастливому Риму,

280 Если бы он испустил свой дух, насыщенный славой,

Пленных толпой окружен, средь пышности воинской помпы,

Как триумфатор желая сойти с колесницы тевтонской.

Будто предвидя судьбу, лихорадку послала Кампанья

К благу Помпея; но верх одержали моленья народа,

Глас городов, – и Судьба Помпея, Фортуна столицы

Голову, что берегла, сняла с побежденного. Муки

Лентул такой избежал, Цетега предали казни

Без поруганья, и труп Катилины целым остался.

Видя Венеры алтарь, озабоченно матери молят

290 О красоте своих чад: о сынах они шепчут, о дочках

Громче гласят, доходя до смешного в обетах: «К чему же

Нас упрекать, если рада Латона красивой Диане?»

Ну, а Лукреция ставит запрет на желанье – не хуже,

Чем у нее, наружность иметь; и Виргиния хочет

Взять хоть бы Рутилы горб, поменявшися с ней красотою.

Сына красивого жалки родители: вечно трепещут,

Зная, как редко живут красота со стыдливостью вместе.

Пусть же семейство ему передаст благолепные нравы

Строгого рода, заветы хранящего древних сабинов;

300 Пусть благосклонной рукой природа дарит его щедро,

Пусть целомудренно лик его рдеет скромным румянцем, —

Разве что большее дать способна ребенку природа,

Всякого стража сильней и заботливей всякой заботы?

Мужем остаться нельзя: совратитель, в разврате бесстыжий,

Смеет в соблазны вводить и самих родителей даже;

Тверд их расчет на подарки. Жестокий тиранн в своем замке

Не оскоплял никогда безобразного юноши, даже

Сам император Нерон не крал кривоногого парня,

Или зобатого, или с горбом и с брюхом раздутым.

310 Вот упивайся теперь красотою сыновней, – опасность

Больше еще ожидает его: он станет известным

Прелюбодеем, он будет бояться расправы женатых,

В ревности злых, и судьба его будет несчастнее Марса,

В сети попавшего. Эта расправа иной раз бывает

Более жесткой, чем то допускают любые законы:

Тот убивает мечом, а этот плетьми засекает

В кровь; любодеям иным и ерша порой загоняют.

Эндимион твой, конечно, сначала любовником будет

Мужней жены, а потом, лишь Сервилия даст ему денег,

320 Живо сойдется с такой, кого вовсе не любит, и снимет

Он все уборы ее: отказать разве женщина может,

Тая от похоти? Будь то Оппия, будь то Катулла,

Будь и похуже, – всегда управляет женщиной похоть.

«Чистому чем же вредит красота?» – Ну, а пользу принес ли

Строгий зарок на любовь Гипполиту и Беллерофонту?

Вспыхнула Федра, когда с презрением ей отказали,

И Сфенебея не меньше ее запылала, – и обе

В дикую ярость пришли. Ибо больше всего свирепеет

Женщина, если стыд возбудит в ней ненависть. Что же

330 Ты посоветовать мог тому, кого хочет супруга

Цезаря взять в мужья? Он всех лучше, всех он красивей,

Родом патриций, – и вот влечется несчастный на гибель

Ради очей Мессалины[364]364
  Мессалина – жена императора Клавдия; в 47 г. н. э. юридически оформила свою связь с Гаем Силием еще при жизни Клавдия.


[Закрыть]: она уж сидит в покрывале,

Будто невеста; в саду у всех на глазах постилают

Ложе тирийским бельем, по обряду в приданое будет

Выдан мильон, и придут и жрец и свидетели брака...

Думаешь, это секрет и доверено это немногим?

Хочет она по закону венчаться. Ну, что же тут делать?

В повиновенье откажешь – придется погибнуть до ночи;

340 На преступленье пойдешь – ты получишь отсрочку, покуда

Дело, известное всем, до ушей не достигнет владыки;

Он о позоре своем домашнем узнает последним.

Ну, а тем временем ты подчиняйся, раз столького стоят

Несколько дней. Что бы ты ни считал легчайшим и лучшим —

Нужно подставить под меч свою белую нежную шею.

«Значит, нельзя и желаний иметь?» – Если хочешь совета,

Лучше самим божествам предоставь на решение выбор,

Что подходяще для нас и полезно для нашего дела,

Ибо взамен удовольствий дадут нам полезное боги.

350 Мы ведь дороже богам, чем сами себе; увлекаясь

Неким порывом души или страстью слепой и могучей,

К браку стремимся, к потомству от жен; богам же известно,

Что это будут за жены и что это будут за дети.

Ежели просишь чего и святилищам жертвы приносишь

Ты – потроха, колбасу, что из белой свиньи приготовил, —

Надо молить, чтобы ум был здравым в теле здоровом.

Бодрого духа проси, что не знает страха пред смертью,

Что почитает за дар природы предел своей жизни,

Что в состоянье терпеть затрудненья какие угодно,—

360 Духа, не склонного к гневу, к различным страстям, с предпочтеньем

Тяжких работ Геркулеса, жестоких трудов – упоенью

Чувством любви, и едой, и подушками Сарданапала.

Я указую, что сам себе можешь ты дать; но, конечно,

Лишь добродетель дает нам дорогу к спокойствию жизни.

Нету богов у тебя, коль есть разум; мы сами, Фортуна,

Чтим тебя божеством, помещая в обители неба.

САТИРА ОДИННАДЦАТАЯ

Если роскошный у Аттика стол, то слывет он великим;

Ну а Рутил – дураком. А какой у толпы возбуждает

Хохот бедняга Апиций! За всяким обедом и в бане,

На перекрестках, в театрах – повсюду молва о Рутиле.

Он, говорят, пока тело его и юно и крепко,

Чтобы оружье носить, пока кровь горяча и кипуча,

Без принужденья извне, но, конечно, с согласья трибуна,

Хочет писать договор и предаться тиранству ланисты.

Да и немало таких, кого часто у самого входа

10 К рынку мясному ждет кредитор, обманутый ими:

В жизни одна у них цель – поесть и попить повкуснее.

Лучше, отменнее всех их ест наиболее жалкий,

Тот, кому пасть суждено, кто того и гляди разорится.

Ну, а пока они ищут закусок во всяких стихиях:

Прихотям их никогда не послужат препятствием цены;

Правду сказать, им приятнее то, что стоит дороже.

Вовсе не так уже трудно найти себе средства к растрате, —

Блюда отдавши в залог иль поломанный бюст материнский,

Этак монет на четыреста сдобрить горшок свой обжорный;

20 Этим путем и доходят они до окрошки ланисты.

Разница есть среди тех, кто ест одинаково: роскошь

То для Рутила, что даст Вентидию славное имя

И возвеличит его состоянье. Презренья достоин

Тот, кто умеет сказать, насколько возвышенней Атлас

Ливии гор остальных, и при этом все же не видит,

Чем его тощий кошель не похож на сундук, что окован.

Древний завет «познайте себя» нам дан небесами:

Вот, заруби на носу, сохрани и в уме и на сердце,

В брак ли вступаешь, иль ищешь в сенате священном местечка;

30 Не добивается жалкий Терсит Ахиллеса доспехов, —

Сам Одиссей из-за них осрамился и стал смехотворным;

Хочешь ли ты защищать сомнительной ясности дело,

Или опасное, – сам рассуди и скажи себе, кто ты:

Сильный оратор иль ты, как Матон да Курций, – кликуша.

Меру свою надо знать, наблюдательным быть и в великом

Деле, и в малом, и даже когда покупаешь ты рыбу:

Ежели есть на гольца у тебя, – не тянись за барвеной;

Что за конец тебя ждет, когда истощатся карманы,

А аппетит вырастает, когда и отцовские деньги

40 И состоянье живот поглотил, куда все доходы

Канули, и серебро, и стада, и поля родовые?

Самым последним от этих господ уходит и перстень

Всадника: так Поллион подаяния просит без перстня.

Надо бояться не ранней могилы, не горькой кончины,

Нет: страшнее, чем смерть, для роскоши – нищая старость.

Путь большей частью таков: заемные деньги истратят

В Риме при заимодавцах, затем, когда остается

Самая малость уже и ссудивший деньги бледнеет,

Вместо изгнанья бегут все в Байи к устрицам жирным, —

50 Ибо от денежной биржи уйти теперь уже лучше,

Чем перебраться на холм Эсквилина из шумной Субуры.

У покидающих родину только и горя бывает,

Что, к сожалению, в цирк не пойдут в течение года;

Не покраснеют нисколько они, немногие только

Стыд сохранят осмеянья и бегства их из столицы.

Нынче ты, Персик, узнаешь, действительно ль я исполняю

В жизни, в обычаях, в деле все то, что считают прекрасным,

Или, как тайный кутила, при всех стручки восхваляю,

Повару их заказав, но шепчу на ушко я: «Пирожных!»

60 Раз уж ты обещал прийти ко мне в гости, я буду

Гостеприимным Эвандром? придешь ли ко мне Геркулесом,

Или Энвем, но так или иначе родственным небу:

К звездам восхи´щен[365]365
  ...к звездам восхищен... – Согласно мифам, Геркулес был сожжен на костре, а Эней убит на реке Нумиции; и тот и другой были обожествлены.


[Закрыть] один был огнем, другой же – водами.

Блюда у нас каковы, не с рынка мясного, послушай:

Из Тибуртинских лугов будет прислан жирнейший козленок,

Самый нежный из стада всего, травы не щипавший,

Веток еще не обгладывал он на ракитнике низком,

В нем молока еще больше, чем крови. Вот горная спаржа:

Веретено отложив, ее старостиха собирала.

70 Крупные, кроме того, еще теплые (в сене лежали)

Яйца получим и кур; затем виноград, сохраненный

С прошлого года таким, как он наливался на лозах;

Снгнии груши, Тарента (сирийские), в тех же корзинах

Яблоки с запахом свежим, нисколько не хуже пиценских,

И для тебя не вредны: после холода стала сухая

Осень, и в них уже нет опасности сока сырого.

Некогда это считалось роскошным обедом у наших

Первых сенаторов: Курий срывал в небольшом огороде

И на очаг небольшой он ставил капусту, что нынче

80 Грязный презрел землекоп в своих тяжелых колодках,

Знающий вкус подчеревка свиного по теплой харчевне.

Вяленой спинку свиньи, на стропилах висевшую редких,

К праздничным дням сохранять в обычае некогда было

И, угощая родных, подавать в дни рождения сало

Вместе с мясом парным, коль оно оставалось от жертвы.

Прежде кой-кто из родных, уже трижды консулом бывший,

Военачальник былой, облеченный диктаторской властью

Некогда, шел пировать к такому столу спозаранку,

Заступ себе на плечо после горной работы закинув.

90 В годы, когда трепетали пред Фабием, твердым Катоном,

Скавром, Фабрицием все, когда предписаний суровых

Цензора строгого сам соправитель его опасался[366]366
  ...цензора... опасался – намек на взаимные обвинения цензоров Ливия Салинатора и Клавдия Нерона в 204 г. до н. э.


[Закрыть],

Делом серьезным тогда никто не считал и заботой

Думать о том, какова в Океане плывет черепаха

Для украшения лож достославных детям троянцев;

Медное в те времена изголовье скромной кровати[367]367
  ...изголовье... кровати. – Брачное ложе у римлян было украшено головою осла, животного, посвященного богине Весте, охранительнице домашнего очага.


[Закрыть]

Лишь головою осла в веночке украшено было,

Возле которой, резвясь, играли питомцы деревни.

Пища была такова ж, каковы и жилища и утварь;

100 И неотесанный воин, не знавший еще восхищенья

Перед искусствами греков, когда при дележке добычи

Взятого города в ней находил совершенной работы

Кубки, – ломал их, чтоб бляхами конь у него красовался,

Шлем же имел чеканный узор: волчицу, веленьем

Власти смиренную, двух Квиринов под сенью утеса,

С голой фигурою Марса: копьем и щитом угрожая,

Он нависает, врага поразить и низвергнуть готовый.

Кашу тогда подавали в горшке этрусской работы,

Ну, а все серебро – украшало только оружье.

110 Все было в те времена, о чем позавидовать можно:

Храмов величье тогда заметнее было, и голос

Мог быть услышан в ночи по столице, когда наступали

Галлы на нас с берегов Океана, а боги служили

Сами пророками. Так наставлял нас в древние годы

И неизменно был полон заботы о благе латинском

Древний Юпитер из глины, еще не запятнанный златом.

Делались дома столы из собственных местных деревьев

В те времена, и на то шел старый орешник, который

Сломит порывистый Эвр и на землю повалит случайно.

120 Только теперь богачам удовольствия нет от обеда:

Им ни лань не вкусна, ни камбала; мази и розы

Будто воняют для них, если стол их широкий не держит

Крепко слоновая кость с разинувшим пасть леопардом,

Сделанным из клыков, что шлют нам ворота Сиены,

Или же быстрые мавры, иль инды, что мавров смуглее;

Эти клыки в Набатейских лесах слоны оставляют,

Если они тяжелы для голов. Аппетит возрастает,

Сила желудка растет, а стол на серебряной ножке

То же для них, что кольцо на пальце железное. Страшен

130 Гордый застольник: себя он со мной сопоставит, пожалуй,

Худость мою презирая: ведь нет ни кусочка слоновой

Кости у нас – ни игральных костей, ни фишек хотя бы;

Даже ножей черенки – и те не из бивней слоновых.

Впрочем, от этого нет никогда протухших припасов,

И неплохие у нас за столом разрезаются куры.

Правда, не будет таких мастеров разрезанья, которых

Не одолеть бы самой Трифера ученого лавке,

Где под его руководством и вымя свиное, и зайца,

И кабана, и козу, и скифских птиц, и фламинго,

140 И гетулийскую лань разрезают тупыми ножами,

Так что по всей по Суборе гремит их обед деревянный.

Резальщик наш – новичок: не умеет стащить ни куска он

Козочки или крыла у фламинго; доселе неловкий,

Он лишь умеет украсть незаметный вовсе кусочек.

Кубки без всяких затей, что купили на медные деньги,

Нам не разряженный раб подает, а тепло лишь одетый.

Фригия? Ликия? Нет. Не искали его у торговца,

Денег не стоил больших. Обращайся к нему по-латыни.

Все в одинакой одежде рабы, коротковолосы, —

150 Только сегодня они причесались, гостям услужая;

Тот вон – сурового сын пастуха, а скотника – этот:

Матери долгое время не видев, он тихо вздыхает,

В хижину тянет его, он грустит по привычным козлятам;

Честный взгляд у раба и открытый характер: такими

Быть бы не худо и тем, что одеты в огненный пурпур;

В баню идет этот раб, не осипший и чуждый разврата

С малых годов, и еще не щиплет под мышками шерстку

И не скрывает огромный свой срам за кувшином для масла.

Он вина тебе даст, разлитого на склонах гористых

160 Местности той, откуда он сам, у подножья которых

В детстве играл он: отчизна одна – у вина и у служки.

Может быть, ждешь ты теперь, что здесь начнут извиваться

На гадитанский манер в хороводе певучем девчонки,

Под одобренье хлопков приседая трепещущим задом?

Видят замужние жены, лежащие рядом с мужьями,

То, о чем стыдно сказать иному в присутствии женщин:

Для богачей это способ будить их вялую похоть,

Точно крапивой. Но все же для женщин гораздо сильнее

Здесь наслажденье: их пол разжигается больше мужского

170 И, созерцая иль слыша подобное, – мочится сразу.

Эти забавы совсем не годятся для скромного дома.

Пусть себе слушает треск кастаньет со словами, которых

Голая девка не скажет, в вертепе зловонном укрывшись;

Пусть забавляется звуком похабным и разным искусством

Похоти тот, кто плюется вином на лаконские плиты

Пола: ведь здесь мы легко извиняем богатство; лишь бедным

Стыдно и в кости играть и похабничать стыдно, когда же

Этим займется богач – прослывет и веселым и ловким.

Наша пирушка сегодня нам даст другие забавы:

180 Пенье услышим творца «Илиады» и звучные песни

Первенства пальму делящего с ним родного Марона;

Голос какой эти скажет стихи – не так уже важно.

Нынче же дай себе отдых желанный, оставив заботы,

Все отложивши дела, если можно, на целые сутки.

Мы о процентах ни слова, и пусть не вызовет желчи

Тайна твоя, что жена, выходя на рассвете обычно,

Ночью вернется во влажном белье от любовного пота

(Все в подозрительных складках оно), со сбитой прической,

С ярко горящим лицом и с румяными даже ушами.

190 Ежели что беспокоит тебя, оставь у порога.

Мысли о доме забудь, о рабах, что всё тебе портят,

Но особливо забудь о друзьях своих неблагодарных.

Празднество в эти часы в честь Кибелы[368]368
  ...празднество... в честь Кибелы – справлялось в апреле. Завершающие праздник состязания открывались по взмаху платка распорядителя.


[Закрыть] пышно справляют,

Зрелища ждут – мановенья платка, и, как на триумфе,

Претор сидит (на коней разорился он); если позволят

Во всеуслышанье мне говорить при толпах народа,

Я бы сказал, что цирк вместил всю столицу сегодня,

Крик оглушителен: я узнаю о победе «зеленых».

Если бы не было игр, ты увидел бы Рим наш печальным

200 И потрясенным, как в дни поражения консулов в Каннах.

В цирк пусть идет молодежь: об заклад им прилично побиться;

Им-то идет покричать, посидеть с нарядной соседкой,

Наша же кожа в морщинах пусть пьет весеннее солнце,

Тогу откинувши прочь. Теперь тебе можно и в баню

Смело пойти, хоть еще до полудня час остается.

Так и пяти бы ты дней подряд не провел, потому что

Образ жизни такой ведь довольно-таки надоедлив:

Нам удовольствие в том, что с нами бывает не часто.