Текст книги "Осетинские нартские сказания"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

 

Батрадз на крылатом коне

Так, беседуя, достигли они тех гор, что подобно баранам то сталкиваются, то разбегаются вновь. Натянул тут поводья Батрадз и в миг, когда горы начали расступаться, таких нанес три удара коню, что куски кожи, из которых можно сделать пару арчи, отлетели с боков коня, а с ладоней Батрадза слезло столько кожи, что из нее можно было бы сделать подошвы для этих арчи. Грохот его плети прогремел, как гром, эхо повторило его в горах, и этот многократный гром оглушил обе горы – застыли они на мгновенье. И в это мгновенье рванулся конь и вынес Батрадза по ту сторону гор. Здесь склоны гор не были круты, поросшие пышной травой необозримые пастбища расположены были на них. Взглянешь в одну сторону – там медленно, мерно, точно в едином движении, пасутся табуны лошадей и стада коров; взглянешь в другую сторону – и пастбища кажутся черными, столько там черных овец. И один только древний старик пасет эти стада. Подъехал к нему Батрадз и сказал:

– Пусть принесет тебе счастье этот день, отец мой!

– Счастливо жить тебе, солнце мое, – ответил старик. – Откуда ты? Сколько я здесь нахожусь, ни прохожего, ни проезжего, ни даже по небу летящего не видел я. Никого не пропускает в свою страну семиглавый уаиг, наш хозяин. Так что же ты за диво такое? Зачем ты приехал, что тебе нужно здесь? – так спрашивал старик Батрадза, а сам все ходил вокруг коня, и слезы градом катились по его сморщенным щекам и падали на землю.

– Почему ты плачешь, отец? – спросил его Батрадз. – Неужели так грустно тебе видеть меня?

– Нет, не грустно мне видеть тебя. Но когда попал я в руки этого проклятого богом чудовища, то разлучился я с конем, который очень похож был на твоего коня. Да что вспоминать о нем! Наверное, его уже давно съели волки. Вот что вспомнилось мне и отчего лью я слезы.

– Так не лей же, отец, слез своих, – своего коня видишь ты перед собой. А сам я сын нарта Хамыца – Батрадз, и ты больше никого не бойся.

– Слезь-ка с коня, – сказал старик. – Когда ощупаю я тебя пальцами своими и проверю строй твоего тела, только тогда поверю я, что ты сын нарта Хамыца.

Слез Батрадз с коня и подошел к старику. Несколько раз по всему телу Батрадза пробежали пальцы старика, и он сказал:

– Наш ты, конечно. Весь строй тела твоего такой же, как у нашего рода. Но зачем ты приехал сюда? Разве мало того, что я погибаю здесь? Так зачем еще и тебе погибать? – печально сказал старик.

– Не печалься, отец. Никогда нет прока от печали. Укажи лучше, где жилище уаига.

– Видишь там на вершине горы черную пещеру? – показал Уон. – Вход в нее загорожен скалой, и нет человека, у которого хватило бы сил сдвинуть с места ту скалу.

Мгновенно взобрался Батрадз на гору, один раз толкнул он плечом скалу, закрывающую вход в пещеру и отодвинул ее. Вошел он внутрь пещеры и увидел, что спит семиглавый уаиг и храп его эхом отдается под сводами пещеры. Жар извергают все семь его пастей; до высокого свода пещеры подымается этот жар и черной золой сыпится вниз. И над семью спящими мордами уаига сидит печальная девушка, дочь Солнца – Хорческа, и солнце сияет на груди ее, а в ногах уаига сидит дочь Луны – Мысырхан, и луна светит на ее груди. Медленно машут они огромными листьями лопуха, чтобы мухи не тревожили сон уаига. Перед каждой девушкой – фынг, и гнутся к земле эти фынги, так много наставлено на них обильных яств. Но даже не смотрят девушки на эти яства. Не переставая, плачут они, прозрачной водой катятся их слезы и, коснувшись земли, алмазными бусами рассыпаются по пещере.

– Добрый вам день, девушки, – сказал сын Хамыца Батрадз. – О чем вы плачете?

Встали перед ним девушки и ответили ему:

– Да будешь ты счастлив, сын Хамыца, булатный Батрадз. Пусть бы одни мы погибли здесь, зачем же твои ноги принесли тебя сюда на погибель? А плачем мы потому, что проснется сейчас наш владыка и высосет из нас всю нашу кровь. Пять месяцев подкармливает он нас всеми этими обильными яствами, которые видишь на наших фынгах. А в конце каждого пятого месяца он острые шила вонзает нам в пятки и высасывает кровь из нас. Потом спит он, а проснувшись, снова сосет нашу кровь. И мы плачем, потому что сейчас он проснется.

Тут не стал больше сдерживать себя Батрадз, выхватил он свой меч и только подумал: «Вот рубану я сейчас это чудовище», как девушки сказали ему:

– Подожди, не торопись, не суждена ему смерть от чужого меча. Ты лишь разбудишь его, и он проглотит тебя.

– От чего же суждено ему умереть? – спросил Батрадз.

– Зайди за эту дверь, – там увидишь ты огромный сундук. Чудесный меч лежит в этом сундуке. Только от него может умереть уаиг. Не суждена ему смерть ни от чужого меча, ни от чужой стрелы. Но не открыть тебе этого сундука. Сотни пар быков нужно, чтобы открыть его крышку.

Но тут подбежал Батрадз к сундуку и сказал ему несколько слов на хатиагском языке, и сама поднялась крышка его. Выхватил оттуда Батрадз меч уаига, замахнулся с плеча, и одна за другой покатились во все стороны шесть голов чудовища, обливая кровью стены пещеры. А седьмую голову не отрубил Батрадз, поднялась голова и, покачиваясь, сказала:

– Сын Хамыца, нартский Батрадз, не достойно тебя напасть на спящего.

– Это правда, – ответил Батрадз. – Но слишком велики обиды, которые нанес ты нартам, гнев мой подступил к горлу моему, не смог я сдержать себя, потому молчи – без твоих упреков знаю я, что не подобает мне нападать на спящего.

– Так прошу тебя, не дли мои мучения, кончай скорее со мной – руби меня второй раз.

– Нарты Ахсартаггата, как повелитель грома, поражают единым ударом, подобным молнии, – ответил ему Батрадз.

И тут еще раз поднял уаиг свою голову, попробовал потянуться всем своим огромным телом, но тщетно. Опрокинулся он навзничь, забился в судорогах и распростерся неподвижный.

Как было не обрадоваться бедняжкам девушкам! Тут же высохли у них слезы печали, и слезы радости, подобные жемчужным зернам, покатились по их щекам.

– С этого мига будь нашим защитником, – сказали они Батрадзу и склонили перед ним свои головы.

– Пусть спокойны станут ваши сердца – не покину я вас, – ответил Батрадз.

И тут девушки сказали Батрадзу:

– Есть здесь в пещере Кандзаргаса волшебная кожа. На ней можно уложить все богатства мира. Есть у него волшебная веревка – что ни обернешь ею, все теряет тяжесть и делается легким, как мотылек. Обладает еще Кандзаргас двумя пружинными крыльями. Что ни положишь на них, все унесут они через горы и леса, туда, куда ты захочешь. А вон там, в складках горы, скрыто молочное озеро. Стоит старику искупаться в нем, и он превращается в юношу, у которого только начинают пробиваться усы.

И тогда Батрадз, прежде всего, повел старика Уона к молочному озеру, искупал его там, и в юношу обратился Уон. Затем наполнил Батрадз свой кожаный мешок этим чудесным молоком молодости. После этого собрал он все сокровища уаига и всю скотину его, и зерно, и поставил все на волшебную кожу. Обернул он веревкой все это добро, крепко связал, положил на пружинные крылья, поверх усадил Уона, Хорческу и Мысырхан, сел сам вместе с ними, и понесли их пружинные крылья высоко, высоко. Сверху он видел, как, подобно двум баранам, сшибаются и вновь разбегаются горы.

Вернувшись в Страну Нартов, развязал веревку Батрадз, и стада скотины, табуны лошадей, которые были на чудесной коже, вышли и покрыли кругом всю землю. Погнал их Батрадз перед собой и вместе с Уоном и обеими девушками поднялся он на Черную гору, где именитые нарты продолжали свой круговой симд.

А красавица Акола все это время держала закрытыми окна своей повозки. До возвращения Батрадза не выходила она из повозки и сшила ему красивую одежду.

Тем молоком молодости, что принес с собой Батрадз в кожаном своем мешке, окатил он Хамыца, отца своего, и в юношу обратился Хамыц. Подошел Батрадз к дочери Луны Мысырхан и сказал ей:

– Будешь ты с этого дня женой Уона.

К дочери Солнца Хорческе подошел он и сказал ей:

– Будешь ты с этого дня хозяйкой в доме отца моего Хамыца.

А сам взял себе в жены красавицу Аколу.

По всему нартском у селению гремели веселые свадьбы, и собрались на эти свадьбы все, кто только мог ходить на ногах. Целую неделю ели, пили и веселились нарты.

Как Батрадз избил дзуара нартов

Дзуар – плодотворитель нартов, всегда был незрим, но вдруг он явился нартам, и все могли его видеть. Женщины по одной, по две приходили к нему и просили его: «Дай мне хорошую долю!» «Дай мне хорошую долю!»

Узнала об этом жена Батрадза и подумала: «Надо мне тоже сходить к дзуару».

Вот пришла она к нему и сказала:

– Слава тебе, наш дзуар! Благосклонно прими мои приношенья и пошли мне счастья.

– Поди прочь, – ответил ей дзуар. – Не оказываю я своей милости таким как ты любострастницам.

Что могла ответить женщина на такие слова? Печальная вернулась она домой.

Батрадз в то время был где-то в дальнем походе. Сидит дома жена его и грустит. Вдруг видит – влетела ласточка в дом и села на дымоход. И попросила жена Батрадза ласточку:

– Лети скорее к Батрадзу, если он сидит, пусть встанет, если стоит, пусть не садится больше, а скорее торопится домой.

Полетела ласточка к Батрадзу, передала ему слова жены его. Вскочил Батрадз на скакуна своего и в тот же миг очутился дома.

– Что с тобой? – спросил он жену свою. – Что печалит тебя?

И рассказала ему жена:

– Дзуар наших старших въявь предстал перед нами. Все женщины ходили к нему просить его милостей. Я тоже пошла, но только одну меня назвал он нехорошим словом и прогнал от себя.

Пошел Батрадз в лес, нарубил дубовых веток, наделал крепких палок, взял их подмышку, пришел к дому, в котором жил дзуар нартов, и окликнул его:

– Дзуар нартов, покажи мне свое лицо!

Подумал дзуар, что к нему пришли с молитвой, и выглянул из дома. И тут Батрадз выхватил из подмышки палку и ну, лупить дзуара! Со всех ног кинулся тут бежать дзуар нартов. Гонится за ним Батрадз и колотит его. Одна палка сломается, он схватит другую и продолжает колотить дзуара. Невмоготу стало дзуару, еле добежал он до жилища Уациллата и спрятался там, а Батрадз кричит перед жилищем Уациллата:

– Эй, гулящая корова моя забрела к вам! Выгоняйте ее ко мне из вашего двора, или я вас самих так угощу, что не забыть вам вовеки этого тяжелого дня.

Перепугались Уациллата и выгнали прочь дзуара. Бежит он, спасается дальше, а Батрадз не отстает от него и по-прежнему колотит его: сломает об него одну палку и тут же берется за другую. Так добежали они до жилища Сафата.

Удалось дзуару проскочить к ним в дверь. Вышли все Сафата навстречу к Батрадзу и попросили его:

– Прости его, ради нас, Батрадз! Все равно не выжить ему.

– Чтобы я простил его ради таких, как вы, черноухих? Поскорее выгоняйте его, или кровавый дождь пролью я на вас, – закричал Батрадз.

И пришлось Сафата выгнать дзуара из своего дома, иначе никак не могли они поступить. Дальше бежит, торопится дзуар, а гневный Батрадз, не отставая, преследует его, и огромная дубина гуляет по спине дзуара.

Так, высунув язык, еле добрался дзуар до жилища Тутырта, дауага – покровителя и властелина волков. Сам Тутыр вышел к Батрадзу и попросил его:

– Эй, нарт Батрадз, окажи честь заступнику и прости виноватого.

– Никогда не простил бы я его, но теперь сам вижу: лицо у него с горсточку стало. Да и как могу я отказать такому заступнику, как ты! Пусть ему будет прощение ради тебя, Тутыр, – ответил Батрадз и вернулся домой.

Собрание нартов (или кто из нартов самый лучший)

Именитые нарты сидели на собрании своем в резных своих креслах. Совет держали они о судьбе нартского народа. И один из старейших нартов сказал:

– Нарты только до тех пор были настоящими нартами, пока небо не смело греметь над их головой, когда умели они умирать за свой народ, когда каждый умел сдерживать свои страсти. Нарты тогда были настоящими нартами, когда из уст нартского человека выходила одна лишь правда. Наш народ только тогда может называться по-настоящему народом, когда гордо держит он голову и ни перед кем ее не клонит.

И взял тут слово второй старейшина:

– Соседние народы только до тех пор завидовали нартам, слава о нартах только до тех пор разносилась по всему миру, пока воздержаны они были в еде и в ронге меру знали; не предавались обжорству и разгулу, как предаются сейчас, и от чрезмерного пьянства не теряли стыда, не теряли отвагу и разум.

– Только до той поры народ наш может называться нартским народом, пока младшие будут уважать старшего и почет оказывать ему, пока все мы будем прислушиваться к словам друг друга и пока никто из нартов не будет из-за женщины терять свое достоинство и свою совесть, – так сказал третий старейшина.

Вынесли тут к нартским старейшинам три куска сукна – славные сокровища, сохранившиеся от предков. Один из этих кусков взял в руки Урызмаг и сказал:

– Этим сокровищем старейшие нарты награждают того из молодых нартов, кто обладает наибольшей мудростью, отвагой и благородством. Кто из вас решится взять это сокровище?

И вдруг вышел вперед Хамыц и сказал:

– Этот кусок сукна беру я себе.

Зашумели тут все нарты:

– Вот так так, да ведь ты издавна пугаешься даже тени своей и смолоду и до дня старости твоей ни разу не взглянул в глаза человеку, – говорили они ему.

И ответил тут Хамыц:

– Я не буду с вами спорить. Нет во мне таких доблестей, которыми мог бы я похвастаться, но я, нартские старейшины, прошу прощения у вас за нескромность, есть у меня сын Батрадз. Кто сравнится с ним в храбрости и отваге? Ни одного пятна нет на чести его, и никому не позволит он совершить при себе бесчестье.

И никто не возразил на эти слова Хамыца.

Взял тогда Урызмаг второй кусок сукна и сказал:

– Этим сокровищем нартские старейшины оказывают честь тому, кто наиболее воздержан в пище и питье, кто от рождения и до конца жизни своей, как бы тяжело ни сложилась судьба его, со славой и честью пронес имя человека.

– Этот дар тоже беру я, – сказал опять Хамыц.

И снова зашумели все нарты:

– Нет, не по сердцу нам слова твои! Не по сердцу! Кто из нартов не слыхал о твоем обжорстве, Хамыц! Пируя непрерывно всю свою жизнь, ты хоть раз почувствовал ли себя сытым? Ни разу, сидя за столом пиршества, ты не поднял последнего тоста за обилие и первым не встал из-за стола.

– Не своим именем, а именем сына своего Батрадза беру я это сокровище. Кто кроме него так умерен в пище и питье?

И опять никто не возразил Хамыцу, и опять все замолчали. И снова сказал Урызмаг, взяв в руки третий кусок сукна:

– Этот третий дар нартские старейшины присудили тому, кто из молодежи нашей больше всего благородства проявил по отношению к женщинам и наиболее снисходителен был к жене своей.

– И этого сокровища я никому не уступлю, – сказал Хамыц.

– Да как ты смеешь! – зашумели нарты. – Кто не знает, что ты обладаешь чудодейственным Аркыз-зубом, и стоит тебе улыбнуться и показать его женщине, как становится она твоей жертвой. Да ты к чужой жене сквозь щель в стене пролезешь. А свою жену, урожденную Бценон, ты повсюду с собой в кармане носил. Откуда набрался ты дерзости? – говорили нарты Хамыцу.

– Справедливы все ваши упреки, – ответил Хамыц. – Но кто из вас показал больше благородства и честности в отношении женщин, чем сын мой Батрадз?

И решили тут старейшие нарты испытать доблести нарта Батрадза, сына Хамыца

Батрадз возвращался с похода, и сто всадников выслали ему навстречу старейшие нарты, чтобы напали они на него из засады. Но когда кинулись на Батрадза, то повернул он коня и погнал его, спасаясь бегством. В погоню пустились за ним всадники. Но так как не одинаковы были их кони и одни обгоняли других, преследователи вытянулись в длинную нить по дороге. И тогда Батрадз, неожиданно, повернул коня своего и, – бог избави нас всех от такой напасти! – одного за другим одолел он всех, – окровавленные и израненные разбрелись они по домам.

Целую неделю пировали нарты. Батрадза посадили так, что ни до одного кушанья и ни до одного напитка не смог он дотянуться. Всю неделю сидел на пиру Батрадз, и ни кусочка еды и ни глотка ронга не попало в рот его, но пел он веселее всех и плясал лучше всех. Так выдержал Батрадз второе испытание.

* * *

А перед тем, как Батрадз должен был вернуться из похода, подговорили нарты жену его притвориться, что будто она обманула Батрадза с его молодым пастухом. Вернувшись домой, увидел Батрадз, что голова жены его лежит на руке пастуха. Батрадз осторожно вытащил руку пастуха из-под головы жены своей и подложил ее руку под голову пастуха, сам же вышел во двор, подостлал под себя бурку, седло подложил под голову, лег и до восхода солнца не шевельнулся.

Так убедились нартские старейшины в доблестях Батрадза и нашли, что достоин он получить в дар сокровища предков.

Но не разошлись нарты-старейшины после этого. И разговор о Батрадзе никак не мог замолкнуть.

– То, что Батрадз самый доблестный из молодых нартов, это правда, – говорили они. – Но не довели мы дело до конца. Не узнали мы, как приобрел он эти доблести.

И призвали тут Батрадза на Собрание старейшин и спросили его, как приобрел он эти доблести. И ответил им Батрадз:

– О, лучшие из нартов, не удивляйтесь тому, что я скажу, но отваге и сообразительности в бою научился я у своей охотничьей собаки.

– Как так? – стали спрашивать нарты.

– Пришлось мне однажды, возвращаясь с охоты, проезжать по чужому селению. Собака была со мной, и множество чужих разъяренных псов окружили ее. «Разорвут ее», подумал я. Но, гляжу, собака моя, не теряя времени, изо всей силы помчалась вперед, и все собаки кинулись за ней. Но, преследуя ее, стали они отставать друг от друга, растянулись по полю, и тут собака моя вдруг повернулась и поодиночке покусала их всех. На всю жизнь запомнил я, что если хочешь победить врага, разъедини его, уничтожь его сплоченность, разбей его силу, и добьешься нал, ним победы.

– А где научился ты умеренности в пище и питье? – спросили Батрадза.

– Было это давно, еще в молодости моей, – ответил он. – Однажды, на привале, послали старшие нас, младших, за водой. Дорогой один из нас споткнулся о какой-то маленький комочек, похожий на сморщенный кожаный мешок. Прихватили мы этот мешочек, чтобы набрать в него лишней воды, подошли к роднику, который бежал со скалы, наполнили наши кувшины и подставили наш мешочек. Катится вода в мешок и чем больше наливается в него воды, тем больше он растягивается, но доверху так и не налился. Принесли мы воды, напились охотники, и тут спросили мы старших: «Что это за удивительный мешок, который можно без конца растягивать?» Долго рассуждали бывалые люди и рассматривали этот мешочек. И решили они, что это человеческий желудок. На всю жизнь запомнился мне этот случай, и стал я приучать себя с тех пор к умеренности, стал закалять свой желудок. Свой хлеб разламывал я на четыре части и сначала съедал я только три четверти. А силы у меня не убавлялось, и работал я попрежнему. Потом стал я откладывать еще одну четверть, и оказалось, что полхлеба так же утоляет голод, как и целый хлеб.

Прошло некоторое время, и снова на Нартском Большом Нихасе зашла речь о том, кто самый достойный из нартов. Много опять говорили, а спор все не прекращался. Сырдона в это время не было на Нихасе.

– Спросим-ка Сырдона, – решили нарты. – Он скажет нам, кто самый доблестный из нартов.

Тут как раз пришел Сырдон на Нихас. Спросили его нарты, и он так им ответил:

– Я бы назвал самым лучшим того, кто подтянул бы подпруги своего коня, как делается это перед джигитовкой, и въехал бы на нем в Большой Дом Нарта и, проджигитовав в нем, разогнал бы коня, чтобы он на всем скаку, подобно ласточке, вылетел бы в дымовое окошко. Того назову я самым лучшим, чей копь оставит по Большой нартской долине Кугом след, подобный борозде плуга. Того, кто сумеет пробраться на Божье поле и украсть там себе в жены дочь бога.

Никто из нартов не решился совершить хотя бы один из этих подвигов.

Узнал большелобый Батрадз, сын старого Хамыца, о словах Сырдона. Был он человек большой отваги и решил попытаться совершить то, о чем говорил Сырдон. Подтянул он подпруги коня своего, как делается это перед джигитовкой, после этого разогнал он коня, вскочил в Большой Нартский Дом, проджигитовал по всему дому. Хлестнул он коня плетью, и, как ласточка, взвился конь и выскочил в дымовое окошко. Поехал он на поиски Божьего поля. Поскакал он вверх по Большой нартской долине Кугом, и, как борозда плуга, был след коня его. Сколько он ехал, – кто знает, но вот достиг Божьего поля, взял оттуда дочь бога, и примчал ее в Страну Нартов.