Текст книги "Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 92 (всего у книги 122 страниц)

По нежному, словно персик, лицу Цзиньлянь покатились жемчужины. Упав в объятия Симэня, она зарыдала, утирая то нос, то глаза.

– Ну, довольно, дитя мое! – уговаривал ее Симэнь. – Знаешь, как я был занят все эти дни. А вам следовало бы уступить друг дружке, и все бы обошлось по-хорошему. А теперь кого я, по-твоему, должен винить, а? Вчера к тебе хотел придти, а она говорит: если ты, мол, туда пойдешь, значит, вроде извинения просить. Не пустила она меня к тебе. Я у Ли Цзяоэр ночевал. Но всем сердцем я был с тобой.

– Хватит! – оборвала его Цзиньлянь. – Тебя я тоже узнала, что ты есть за человек. Только притворяешься, что ко мне неравнодушен, а сам ее любишь. Ведь только она доподлинная супруга! А тем более теперь! Как же, наследником тебя одарит. А я кто?! Трава сорная. Какое может быть сравнение!

– Не говори глупости! – Симэнь обнял и поцеловал Цзиньлянь. Цюцзюй внесла чай. – Кто велел этой грязнуле, рабскому отродью, чай подавать? А где Чуньмэй?

– И ты еще спрашиваешь! – воскликнула Цзиньлянь. – Она у себя посчитай четвертый день лежит, не встает. Не ест, не пьет. Смерть призывает. Как ее хозяйка при всех отругала, она целыми днями плачет.

– В самом деле?! – удивился Симэнь.

– Что ж я, обманываю тебя, что ли? Ступай, сам увидишь.

Симэнь поспешил к Чуньмэй. Она лежала на кане, непричесанная, без румян и белил.

– Ты чего лежишь, говорунья? – спросил ее хозяин.

Чуньмэй притворилась спящей, не проронив ни слова в ответ. Симэнь попытался было взять ее на руки, но Чуньмэй, как будто очнувшись от забытья, вдруг выпрямилась и забилась точно пойманный карп, да с такой силой, что Симэнь едва устоял на ногах. Хорошо, сзади оказался кан.

– Отпусти! Руки не пачкай! – кричала Чуньмэй, крепко сжатая в объятиях хозяина. – Чего тебе нужно от рабыни?

– Ишь какая ты речистая! – говорил Симэнь. – Тебе хозяйка два слова сказала, а ты уж и из себя вышла? Не ешь, говорят, не пьешь.

– Ем я или нет, не твое дело, – отвечала горничная. – Мы, рабыни, хоть подыхай, никто ухом не поведет. Я за все время, пока в вашем доме служу, ничего дурного не сделала. Хозяин меня еще ни разу не попрекнул, ни разу не ударил. За что ж меня хозяйка так отругала?! Да из-за кого ругала-то? Из-за этой неотесанной потаскухи, из-за шлюхи проклятой. Она ж через все улицы и переулки прошла. Хозяйка еще мою матушку упрекает: горничную, мол, распустила. Не хватало только, чтобы из-за этой неотесанной бабы мне палок всыпали. Пусть только жена Хань Даого заявиться, я ей покажу. Это ведь она шлюху сюда заслала, она зло посеяла.

– Если и она прислала, у нее ведь были добрые намерения, – возразил Симэнь. – Кто бы мог предполагать, что у вас начнется ругань?

– Будь она хоть чуть-чуть покладистей, я б не стала с ней связываться, – не унималась горничная. – Она других ни во что не ставит.

– Я к тебе пришел, а ты и чашкой чаю не угостишь? – попытался переменить тему разговора. – Грязнуля Цюцзюй подала, а я пить не могу.

– Ну вот, умер мясник Ван, так свинину со щетиной есть приходится, – заворчала Чуньмэй. – Я не в силах с места сдвинуться, а тут чай подавать.

– Кто ж тебе велел голодать, болтушка? Пойдем-ка в покои. Я и перекусить не прочь. А Цюцзюй велим подать закусок, вина, пирожков с фруктовой начинкой и рыбного супу.

Без лишних слов он взял Чуньмэй за руку и повел в покои Цзиньлянь. Цюцзюй послали пойти с коробом за кушаньями.

Немного погодя она извлекла из короба всевозможные блюда: вареную свиную голову, разваренную баранину, тушенную курятину и жаренную в масле рыбу, а к ним отборный отварной рис и закуски к вину: медузу, бобовые ростки, мясо и чилимы.

Симэнь наказал Чуньмэй подать к мясу тонко нарезанной курятины, маринованных ростков бамбука и душистого луку, а также аппетитно пахнувшего бульона с пельменями. Когда все кушанья были расставлены на столе, подали тарелку пирожков с фруктовой начинкой.

Симэнь и Цзиньлянь сидели рядышком, а сбоку от них расположилась Чуньмэй. Чарка за чаркой, так пропировали они до первой ночной стражи, после чего пошли спать.

На другой день Симэнь встал рано. За ним заехал тысяцкий Хэ. Они выпили натощак по чарке и отбыли за город на проводы военного губернатора Хоу.

У Юэнян же первым делом послала подарки, а потом, нарядившись, отправилась в большом паланкине на пир к госпоже Ся, жене командира императорского эскорта Ся. Ее сопровождали Лайань и Чуньхун, а также солдаты, которые окриками отгоняли с дороги зевак, но не о том пойдет наш рассказ.

Дайань и Ван Цзин оставались дома. После полудня они заметили у главных ворот старуху Ван, владелицу чайной против управы, которая привела с собой Хэ Девятого.

– Почтенный батюшка у себя? – спросила Дайаня старуха.

– А, матушка Ван и почтенный Хэ! – воскликнул Дайань. – Давно не заглядывали. Какими судьбами?

– Зря господ не беспокоят, – отвечала Ван. – Не случись с братом Хэ Девятым беда, не решилась бы и теперь явиться.

– А батюшка провожают его сиятельство Хоу, – пояснил Дайань. – И матушки Старшей нет дома. Обождите, мамаша, я матушке Пятой доложу.

Слуга удалился, а немного погодя воротился и объявил:

– Матушка Пятая велела просить вас, мамаша.

– Не смею я, – заметила Ван. – проводи меня, сынок. Собака не схватила бы.

Дайань повел старуху через сад к покоям Цзиньлянь. Он отдернул гостье дверную занавеску, и она вошла.

Прическу разодетой в парчу и атлас Цзиньлянь украшал, как обычно, отороченный мехом ободок, напоминавший спящего кролика. Напудренная и нарумяненная, блистающая нефритом, она сидела на кане, свесив ноги к жаровне, и грызла тыквенные семечки. Спальню ее украшал полог из узорной парчи, золотом сверкала кровать, одна ярче другой блестели безделушки, всеми цветами отливали коробочки и шкатулки.

Ван не преминула отвесить поклон.

– К чему эти церемонии, почтенная? – поспешно ответив на ее приветствие, говорила Цзиньлянь.

Старуха села на край кана.

– Давненько тебя не видала, – начала Цзиньлянь.

– Помню я вас, сударыня, – говорила Ван, – в сердце держу, а заглянуть все не решалась. Обзавелась ли наследничком, сударыня?

– Если бы … Дважды выкидывала. Ну, а ты? Женила ли сына?

– Да все не подыщу ему пару. Он ведь у меня только с берегов реки Хуай воротился. Больше года с купцами разъезжал. Деньжат немного подкопил. Осла купил, мельницу завел. Так вот и живем. А пару я ему как-нибудь подыщу. Так батюшки, стало быть, нет дома?

– Батюшка за город отбыл, губернатора Хоу провожают, – пояснила Цзиньлянь. – И хозяйки нет. А у тебя дело к нему?

– Это у Хэ Девятого беда случилась. Меня и попросил с батюшкой поговорить. Брата его, Хэ Десятого, с шайкой грабителей задержали. А допрашивать будут в управе у батюшки. На него показали – будто он шайку сколотил, а он тут вовсе не при чем. Вот мы и пришли просить батюшку, чтобы Хэ Десятого отпустили. А грабителям пусть батюшка не верит. Хэ Десятый потом щедро отблагодарит за милости. Вот и прошение.

Старуха достала бумагу и протянула Цзиньлянь.

– Оставь, я покажу, как только сам вернется, – пробежав прошение, пообещала Цзиньлянь.

– Хэ Девятый у ворот ждет, – сказала старуха. – Велю ему завтра за ответом придти.

Цзиньлянь крикнула Цюцзюй. Та немного погодя подала чай.

– Какое же вам счастье подвалило, сударыня! – заметила за чаем Ван.

– Да, подвалило … – протянула Цзиньлянь. – Если б не волненья, а то без них дня не проходит.

– Да что вы говорите, сударыня! – воскликнула старуха. – Вам и кушанья подают, и воду для умыванья подносят. Вы же в золоте да серебре купаетесь. Вон сколько служанок на побегушках! Какие же у вас могут быть волненья?!

– Быть старшей женой-хозяйкой – одно, ходить в младших – совсем другое, – отвечала Цзиньлянь. – Одна в теплом гнездышке наслаждается, другая в глухой норе прозябает. Из одной чашки хлебать да соседа не зацепить? Нет, без волнений не прожить.

– Сударыня, вы же умнее других, дорогая вы моя! И супруг ваш, батюшка, наслаждается процветанием. Вот и пользуйтесь счастьем сполна.– И старуха добавила: – Так я завтра велю ему придти за ответом, хорошо?

Она стала откланиваться.

– Посидела бы еще, почтенная, – оставляла старуху Цзиньлянь.

– Неловко задерживаться-то. Он, чай, заждался там. Пойду. Я лучше как-нибудь в другой раз загляну.

Цзиньлянь больше не стала ее удерживать.

У ворот Ван еще раз напомнила Дайаню.

– Знаю, мамаша, не волнуйтесь, – заверил ее слуга. – Я доложу батюшке тотчас же, как они прибудут.

– Брат, – обратился к Дайаню Хэ Девятый, – я завтра утром за ответом приду.

С этими словами старуха Ван и Хэ Девятый и ушли.

К вечеру вернулся Симэнь. Дайань доложил ему о Хэ Десятом. Хозяин пошел к Цзиньлянь, где, ознакомившись с прошением, передал его слуге со словами:

– В управе напомнишь.

После этого Симэнь Цин велел Чэнь Цзинцзи разослать приглашения на третье число, а с Циньтуном поручил украдкой от Чуньмэй отнести лян серебра и коробку сладостей в дом Хань Даого.

– Это для барышни Шэнь Второй, – пояснил он. – Скажи, чтобы она не сердилась.

Ван Шестая, жена Хань Даого, с радостью приняла подарки.

– Она не посмеет серчать, – говорила Ван Шестая. – Поблагодари батюшку с матушкой и извинись за неприятность, причиненную барышне Чуньмэй.

Однако не о том пойдет рассказ.

Под вечер вернулась Юэнян. На ней была горностаевая шуба, расшитая золотом куртка и голубая парчовая юбка. Юэнян несли в большом паланкине, который сопровождали двое слуг с фонарями. Она поклонилась сперва старшей невестке У и остальным женщинам, потом приветствовала пировавшего в ее покоях Симэня.

– Госпожа Ся была очень рада моему прибытию и благодарила за щедрые подношения, – рассказывала Юэнян. – Было много гостей – родственниц и соседок. От господина Ся письмо пришло. Он и тебе написал. Завтра принесут. Госпожа Ся числа шестого или седьмого выезжать собирается. Всей семьей в столицу переезжают. Госпожа Ся очень хотела бы, чтобы их сопровождал Бэнь Четвертый. Мы, говорит, его в столице не задержим. А дочка его, Чжанъэр, мне земные поклоны отвесила. Совсем взрослая стала и собой недурна. Что это, думаю себе, чай подает и все на меня украдкой поглядывает. Я-то ее совсем забыла. Там ее Жуйюнь назвали. Кликнула ее хозяйка и говорит: «в ноги матушке Симэнь поклонись». Поставила она чайный прибор и мне в ноги. Четырьмя поклонами приветствовала. Я ей два золотых цветка подарила. А как ее хозяйка выделяет. Будто она не горничная, а дочь родная.

– А повезло девчонке! – заметил Симэнь. – У кого другого «выделили» бы! Одно прозванье – заноза, сучье отродье – вот и вся честь.

– Чтоб у тебя язык отсох! – строго взглянув на мужа, сказала Юэнян. – Это ты на любимую горничную намекаешь, а? На ту, которой от меня досталось?

Симэнь засмеялся.

– Стало быть, ей хочется, чтобы Бэнь Четвертый провожатым поехал, да? – переспросил он. – А кого я в шелковую лавку поставлю?

– Можно, небось, и закрыть на эти дни.

– Как закрыть? Прервать торговлю? – недоумевал Симэнь. – Ни в коем случае! Тем более в канун Нового года, когда так разбирают шелка. Нет, об этом потом потолкуем.

Юэнян проследовала во внутреннюю комнату, где разделась и сняла головные украшения, а потом и села рядом с невесткой – госпожой У Старшей. Тут к ней подошли по старшинству домочадцы и отвесили земные поклоны.

В тот день Симэнь ночевал у Сюээ, а утром отбыл в управу.

Утром же прибыл Хэ Девятый и, протянув Дайаню лян серебра, узнал, в чем дело.

– Дело обстоит так, – объяснил ему Дайань. – Батюшке я еще вчера доложил, как только он воротился. Твоего брата нынче выпустят. Ступай в управу, там обожди.

Обрадованный Хэ Девятый направился прямо в управу.

Симэнь тотчас же по прибытии открыл присутствие. Ввели грабителей. Каждому было приказано надеть тиски и всыпать по два десятка палок. Хэ Десятого освободили, а вместо него был задержан монах из буддийской обители Всеобщего спасения. Объяснили этот арест тем, что грабители как-то заночевали в монастыре.

Вот какая бывает на свете несправедливость!

 
Да, Чжану пить вино – прослыть пропойцей Ли.
Смоковницу срубить – над ивой слезы лить.
 

Тому свидетельством стихи:

 
Дни Сунского двора уж были сочтены,
Когда несправедливости творили судьи
И чистоту со скверною мешали без вины,
Но не укрыть от глаз Земли и Неба сути.
 

В тот день Симэнь позвал певиц У Иньэр, Чжэн Айюэ, Хун Четвертую и Ци Сян. Они прибыли у полудню и, держа в руках узлы с нарядами, проследовали в покои Юэнян, где отвесили земные поклоны хозяйке дома, ее старшей невестке У и остальным женщинам. Юэнян распорядилась напоить их чаем, после чего они настроили инструменты и услаждали пением собравшихся.

В покоях неожиданно появился вернувшийся из управы Симэнь. Певицы отложили инструменты и, улыбаясь, грациозно склонились перед ним в земном поклоне.

– Что тебя так задержало в управе? – спросила Юэнян.

– Все дела разбирали, – объяснил Симэнь и, взглянув в сторону Цзиньлянь, продолжал. – Вчера вот мамаша Ван за брата Хэ Девятого просила. Освободил я его, а грабители под стражей сидят. Тисков отведали и по два десятка палок. Вместо Хэ Девятого монаха посадили. Завтра дело в Дунпин отправим. Потом дело о прелюбодеянии рассматривали. Теща с зятем жила. Зятю Сун Дэ тридцать с небольшим, а жил в доме жены. После смерти тещи тесть взял в жены некую Чжоу. Не проходит и года, умирает тесть. Не устояла молодая теща и давай с зятем зубоскалить в открытую и шутки отпускать. Когда об этом узнали все домочадцы, зять решил проводить тещу, отправившуюся навестить родителей. «Мы не совершили предосудительного, – обратилась она к зятю. – Нас оклеветали ни за что. Так давай станем мужем и женою на этом глухом пустыре». Тогда Сун Дэ и вступил с тещей в преступную связь, которая не прекращалась и после возвращения тещи. Как-то теща наказала служанку, которая и рассказала про них соседям, а те подали жалобу. Нынче их допрашивал, добыл признание вины, и дело их будет направлено в Дунпинское управление. А за прелюбодеяние с матерью жены, то есть родней, их ждет повешение.

– А я бы, по-своему, служанку, рабское отродье, избила так, чтобы на всю жизнь запомнила, как язык распускать, – вставила Цзиньлянь. – Ее за это мало наказать. Куда лезла? Знай сверчок свой шесток. И надо же! Словом хозяев порешить!

– Ей тоже от меня досталось, – продолжал Симэнь. – Отведала тисков. Из-за ничтожной служанки, рабского отродья, две жизни загубить …

– Когда не проявляют доброту высшие, не будет почтения со стороны низших, – заявила Юэнян. – Коль сука не захочет, кобель не вскочит. Что ни говорите, а женщина зла от природы. Кто посмел бы задеть доброго?!

– Матушка совершенно права! – хором поддержали ее улыбающиеся певицы. – Даже наша сестра, певица, не примет приятеля своего постоянного поклонника. Тем более щепетильны должны быть женщины, живущие в семье.

На столе появились кушанья, и Симэнь принялся за еду.

Вдруг из передней донесся бой барабанов и гонгов.

– Его сиятельство Цзин, военный комендант, прибыли.

Симэнь, одевшись в парадное платье, поспешил навстречу гостю и проводил его в залу, где после взаимных приветствий поблагодарил его за щедрые подношения. После того как каждый из них занял соответствующее место, им подали чай.

– Так вот, – начал Симэнь. – Цензор Сун ваш послужной список принял и пообещал сделать, что может. Так что вскоре вас ждет повышение, сударь.

– Я вам весьма обязан за хлопоты, сударь! – со сложенными на груди руками благодарил гость хозяина. – Никогда не забуду вашего старания, сударь!

– Я и насчет командующего Чжоу цензору напомнил, – продолжал Симэнь. – Тоже обещал поиметь в виду.

Во время их беседы доложили о прибытии дворцовых евнухов-смотрителей Лю и Сюэ. Они вошли под барабанный бой и удары в гонг. Симэнь спустился со ступеней и ввел их в залу, где все обменялись приветствиями. Гости были в украшенных драгоценными камнями и бахромою темных халатах из шерстяной ткани, затканной драконами о четырех когтях. Они заняли места в центре залы. За ними прибыл столичный воевода Чжоу. Завязалась беседа.

– Как великодушен Сыцюань! – обращаясь к Чжоу, воскликнул Цзин. – Он и о вас замолвил доброе слово на пиру в честь его сиятельства Хоу. Цензор Сун тоже будет иметь в виду. И вас ожидает повышение в чине.

Столичный воевода Чжоу склонился перед Симэнем:

– Я бесконечно вам благодарен, сударь, – проговорил он.

Немного погодя один за другим прибыли командующий ополчением Чжан, тысяцкий Хэ, Ван Третий, тысяцкий Фань, шурин У Старший и сват Цяо в перетянут поясом темном халате и парадной чиновничьей шапке. Его сопровождали четверо слуг. Цяо Хун приветствовал собравшихся, потом четырежды поклонился Симэнь Цину. Когда его стали расспрашивать о назначении, Симэнь ответил:

– Мой сватушка удостоился от областного управления чина главы ритуальной службы.

– Раз вы Сыцюаню сват, поздравляю вас с пожалованием, – обратился к Цяо воевода Чжоу.

– Весьма тронут вашим вниманием, господа, – сказал Цяо Хун. – Не извольте беспокоиться.

Каждый занял подобающее по чину место. Подали чай, после чего за парчовой ширмой накрыли пиршественный стол. В расписной палате блистали и сверкали дорогие вещицы, одна другой краше. Перед ступенями играли на свирелях и пели. Стол ломился от редких яств. Принесли вино. К каждому из гостей подошли и взяли верхние одежды. Все заняли свои места. Только Ван Третий, как его ни упрашивали, не решался сесть за стол.

– Будь же как дома, садись с господами за компанию, – уговаривал его Симэнь. – Нынче ведь не званый обед.

Вану пришлось, наконец, занять место с левого боку. Немного погодя подали суп и рис. А когда поставили на стол жареного гуся внизу начались пляски казенных танцоров. За ними выступили забавники и скоморохи, актеры разыгрывали небольшие сценки, а потом вышли не спеша певицы и поклонились господам.

Каждая из них была прекраснее цветка, на какую ни глянь – фея в жемчугах и бирюзе. Они заиграли на серебряных цитрах, ударили в нефритовые кастаньеты, и полились чудные мелодии, а среди букетов ярких цветов слышались шутки и смех.

Да,

 
Снова пляски и смех, и пиры по ночам,
А иссякнет мошна – гол и некуда деться!
Не сорите же златом, скажу богачам:
Бережливость от бедности лучшее средство.
 

Почетное место, само собою разумеется, занимал бывший дворцовый евнух-смотритель Лю. На чаевые ушло много серебра. Пировали и веселились вплоть до первой ночной стражи. Когда гости отбыли, Симэнь отпустил музыкантов и актеров, предварительно наградив их серебром. Певицы все еще пели в покоях Юэнян. У Иньэр хозяйка оставила ночевать, а остальные перед уходом зашли в залу, чтобы поклониться Симэню.

– Завтра Ли Гуйцзе с собой приводи, опять петь будете, – обратился он к Чжэн Айюэ.

Айюэ понимала, что не звали Гуйцзе из-за приглашенного на пир Вана Третьего.

– Что, батюшка, овладел полководец логовом, и бежали разбойники? – улыбаясь, говорила певица. – Кого же завтра приглашаете?

– Только родных и друзей.

– Если будет Попрошайка Ин, я не приду, – заявила Айюэ. – Видеть не могу этого урода – приставалу противного.

– Его не будет.

– Вот и хорошо! Придет задира, петь не станем.

Певица отвесила земной поклон и, выпрямившись во весь рост, ушла.

Симэнь дождался, пока убрали посуду, и направился в покои Ли Пинъэр, где провел ночь с Жуи, но не о том пойдет наш рассказ.

Утром Симэнь отбыл в управу, чтобы препроводить в управление в Дунпин допрошенных накануне преступников.

Когда Симэнь вернулся, было накрыто двенадцать столов. Приглашение получили настоятель У, шурин У Второй, шурин Хуа Старший, свояк Шэнь, свояк Хань, доктор Жэнь, сюцай Вэнь, Ин Боцзюэ с побратимами, Ли Чжи, Хуан Четвертый и Ду Третий, а также двое приказчиков. Вином обносили гостей певицы Ли Гуйцзе, У Иньэр и Чжэн Айюэ. Пели Ли Мин, У Хуэй и Чжэн Фэн.

Во время пира вошел Пинъань и доложил:

– Дядя Юнь Второй свидетельствует свое глубокое почтение по случаю получения наследственного чина.

За облаченным в темный полотняный халат с квадратными нашивками и круглым воротником Юнь Лишоу, который шествовал в чиновничьей шапке, препоясанный золотым поясом, следовали слуги, несшие подношения. Первым делом хозяину была вручена визитная карточка. Симэнь прочитал:

«Недавно получивший по наследству пост помощника командира правого гарнизона в уезде Цинхэ, Шаньдун, ваш покорный слуга Юнь Лишоу с нижайшим поклоном и почтением подносит скромные дары здешних мест: десять собольих шкурок, морскую рыбу, пакет сушенных креветок, четыре копченных гуся, десяток уток и пару занавесей из глянцевитой промасленной бумаги. Не осудите за столь скромные знаки внимания».

Симэнь велел слугам принять подношения и поблагодарить Юнь Лишоу.

– Ваш покорный слуга только вчера вернулся домой и тотчас же поспешил нанести вам визит, сударь. – Юнь сделал полагающиеся земные поклоны и продолжал: – Я от души благодарен вам за великие милости. Пусть скромные дары здешней природы будут выражением моей искренней признательности.

Юнь Лишоу потом поклонился остальным собравшимся. Как к особе чиновной Симэнь относился к Юнь Лишоу с особым почтением и предложил место рядом с шурином У Вторым. Слуги сей же час поставили перед ним прибор, подали суп и рис. Сопровождающих Юня было велено накормить мясным и поднести вина.

Симэнь осведомился о постигшей Юнь Лишоу утрате и получении потомственного титула. Юнь обстоятельно рассказал, как обстояло дело.

– Благодаря его сиятельству Юю из Военного ведомства, – говорил Юнь, – весьма сочувствовавшему нам по случаю кончины на своем посту моего старшего брата, переходивший по наследству титул и пост был сохранен за нами и о моем назначении в здешнее управление было послано надлежащее письменное уведомление.

– Поздравляю, от души поздравляю тебя! – воскликнул Симэнь. – Как-нибудь на днях отдам тебе визит и с назначением поздравлю.

Гостей угощали вином сперва слуги, потом певицы. Немного погодя захмелел Юнь Лишоу. А Ин Боцзюэ походил на куклу, которую дергают за веревочки. Он то и дело вскакивал с места и непрестанно дразнил Ли Гуйцзе и Чжэн Айюэ. Одна из них называла его оборотнем, злодеем м скандалистом, другая величала противным мучителем, смутьяном, Боровом[9] и грабителем с большой дороги.

– Ну а вы? Кто вы такие?! – не уступал Боцзюэ. – Рабские отродья! Гнать вас следовало бы, дикарок чернявых! Стоит вам рот открыть – на рвоту тянет.

Но не будем говорить, как пировали и шутили гости. Казалось, их окружали букеты ярких цветов. Вздымались кубки – пир был в самом разгаре. Веселье длилось до второй ночной стражи. Когда все разошлись, Симэнь отпустил певиц и пошел ночевать к Старшей.

На другой день он встал поздно и, позавтракав рисовым отваром в покоях Юэнян, облачился в парадное платье. Он намеревался отдать визит Юнь Лишоу, но тут вошел Дайань.

– С вами хочет поговорить Бэнь Четвертый, батюшка, – доложил он.

Симэнь догадался, зачем пришел Бэнь Дичуань. Его просили сопроводить семейство Ся Лунси в столицу. Симэнь направился в переднюю залу.

Бэнь достал из рукава письмо командира Ся и, вручая его хозяину, сказал:

– Его сиятельство Ся хотят, чтобы я проводил их семейство в столицу. Я скоро вернусь. Пришел за вашим разрешением, батюшка.

Симэнь Цин пробежал письмо. В нем говорилось о расставании, выражалась благодарность Симэню за постоянную заботу о его семье и содержалась просьба отпустить на время переезда Бэнь Дичуаня.

– Раз тебя просят, надо ехать, – согласился Симэнь. – А когда в путь трогаются?

– Меня нынче с утра просили прийти, – отвечал Бэнь. – Отъезд назначен на шестое число. Я только месяца через полтора вернусь. С этими словами он вручил хозяину ключи от лавки на Львиной.

– Ладно, поезжай, – заключил хозяин. – А я шурина У Второго попрошу. Он пока в лавке поторгует.

Бэнь Дичуань откланялся и ушел домой собирать вещи.

Симэнь в парадном одеянии сопровождаемый слугами отбыл с визитом к командиру Юню.

В тот день собиралась домой супруга У Старшего. Нанятый паланкин ожидал ее у ворот. Хозяйка устроила в честь гостьи прощальное угощение и вручила две коробки сладостей.

Когда они вышли к паланкину, – и надо же было тому случиться! – Юэнян заслышала плач. Неподалеку от ворот, прижавшись к конюшне, рыдал Хуатун. Как его ни уговаривал Пинъань, он не унимался.

– Ты что к нему пристаешь, арестант? – проводив сноху, спросила Пинъаня хозяйка. – Что случилось?

– Его учитель Вэнь зовет, а он идти не хочет, – пояснил Пинъань – И меня ругает.

– Ну и пусть идет, – говорила Юэнян. – Раз тебя учитель зовет, надо идти. И нечего плакать!

– Не лезь не в свое дело! – заявил Пинъаню Хуатун. – Не пойду я и все и не приставай ко мне.

– Почему ты не пойдешь? – спрашивала хозяйка.

Хуатун молчал.

– Ишь ты какой упрямец! – вмешалась Цзиньлянь. – Почему не отвечаешь, арестант проклятый, когда тебя матушка спрашивает, а?

Пинъань дал Хуатуну пощечину, и тот зарыдал громче прежнего.

– А ты его за что бьешь, негодник? – возмутилась Юэнян. – Надо по-хорошему уговорить. Но почему ты все-таки не хочешь идти?

Тут верхом на коне в ворота въехал Дайань.

– Батюшка вернулся? – спросила его хозяйка.

– Батюшку дядя Юнь пировать оставил, – пояснил Дайань. – А меня с парадной одеждой отпустил. За войлочной шапкой послал. – Дайань заметил плачущего Хуатуна и спросил. – А ты, сударь, чего нюни распустил? Чего глотку дерешь? Или угостили головой да об стену?

– Его учитель Вэнь зовет, а он ни в какую, – пояснил Пинъань. – Плачет, да еще огрызается на меня.

– Братец ты мой! – обращаясь к Хуатуну, говорил Дайань. – Раз учитель зовет, не плошай, а будь начеку. Хоть он и величает себя Вэнь Старины Любитель, а прославился-то он как юнцов растлитель. Ему без чужой задницы дня не прожить[10]. Что ж ты, брат, до сих пор ублажал, а нынче прятаться вздумал, а?

– Ах ты, арестантское твое отродье! – заругалась Юэнян. – Растлитель? Что это значит?

– А вы, матушка, его спросите, что это значит, – отвечал Дайань.

Падкая до скандалов Цзиньлянь отозвала Хуатуна в сторонку и стала допрашивать:

– Говори, рабское отродье, чего он от тебя хочет, а? Не скажешь – я тебя поучу и матушка задаст как следует.

Хуатун долго молчал, потом, не выдержав, рассказал:

– Заманил он меня да засадил свой товарец в мой зад. У него распирает, а мне больно. Хватит, говорю, вынимай, а он не вынимает, лишь норовит еще задвинуть. И в руки брать заставляет. Не стерпел я и убежал, а он опять зовет.

– Ах ты, рабское твое отродье! – услыхав, что говорит Хуатун, воскликнула Юэнян. – Убирайся и чтоб я тебя не видала, разбойник! А ты еще допытываешься, сестрица! Такая мерзость мне и в голову не приходила. Уши-то развесила. Слушать тошно! Женатый, а чем занимается, пакостник! А мы-то ему юнца в услужение…

– И какой женатый пойдет на такие пакости, матушка?! – заметила Цзиньлянь. – Нищие бродяги из ночлежки – еще понятно …

– И как этому южному дикарю не стыдно?! – говорила Юйлоу. – У него ведь жена есть.

– А почему я ее ни разу не видала? – спрашивала удивленная Цзиньлянь.

– А вам, матушки, ее и не увидеть, – вставил Пинъань. – Он, прежде чем уйти, ее на замок запирает. Я-то за эти полгода всего раз видел, как она в паланкин садилась, когда родителей навещала. И уже к вечеру была дома. А больше она за дверь не показывается. Разве что нужник выплеснуть.

– Тоже, должно быть, хороша, раз за такого вышла! – продолжала Цзиньлянь. – Сидит в четырех стенах, света не видит, как заточенная.

После разговора Юэнян и остальные женщины удалились в свои покои.

На закате вернулся Симэнь и прошел к Юэнян.

– У Юня засиделся? – спросила она.

– Я хотел было откланяться, а он ни в какую, – пояснил Симэнь. – Стол накрыл, жбан вина откупорил. Пришлось остаться. Да! Цзин Наньцзяна повысили. А Юнь Лишоу будет заведовать печатями. Надо будет со сватом Цяо насчет подношений договориться, а от сослуживцев вручим поздравительный свиток. Нужно свиток купить, а надписи сделает Вэнь Куйсюань.

– Ох уж этот Куйсюань поганый! – протянула Юэнян. – Связался с пакостником! Дойдут слухи до соседей, стыда не оберешься!

– А что такое?! – спросил крайне удивленный Симэнь.

– Чего меня спрашиваешь! Слугу допроси!

– Какого слугу!

– Известно какого! – вмешалась Цзиньлянь. – Негодника Хуатуна. Мы жену У Старшего провожали, а он у ворот стоит, плачет. Его, оказывается, мерзавец Вэнь отделывал.

– А ну-ка, позовите его ко мне, – распорядился хозяин, не совсем поверивший Цзиньлянь. – Я его сам допрошу.

Он послал за слугою Дайаня, и тот привел его в покои Юэнян.

– Зачем он тебя звал? – громко допрашивал Симэнь, держа наготове тиски для зажима пальцев. – Говори, разбойник, все выкладывай, рабское твое отродье!

– Он меня вином поил, потом малость попользовал, – отвечал слуга. – Зад у меня болит, я и спрятался. А он Пинъаня за мной послал. Пинъань бил меня. Потом меня матушки увидали. Он меня все время выспрашивает обо всем, что делается в матушкиных покоях. Только я не смею ему рассказывать. А когда пир был, он меня за серебряной посудой послал, чтобы я ему принес. Он ваши письма, батюшка, учителю Ни носил, а учитель Ни их господину Ся показывал.

– Вы слышите? – крикнул выведенный из себя Симэнь. – Верно говорят, не узнаешь, что у тигра на уме и у человека на душе. Я ему доверял, за порядочного считал, а он скотиной сказался. Мне такие не нужны! – Симэнь обернулся к Хуатуну. – Встань! И чтобы больше туда ни шагу.

Хуатун отвесил хозяину земной поклон, встал и удалился.

– Так вот, оказывается, почему меня сват Чжай упрекал, – обратился Симэнь к Юэнян. – Если ты, говорит, тайны хранить не научишься, накличешь на свою голову беду. Некому, себе думаю, мои тайны разглашать. Выходит, он, сукин сын, доносил. А мне-то и невдомек. Поил-кормил.

– А ты с кем советовался? – спросила Юэнян. – У тебя ж нет сына. Кого тебе обучать? К чему же ты учителя в дом нанял? Письма писать? Вот он тебе и написал! Ты его пои-корми, а он вон чем отплатил. Все твои дела выведывал.

– Да что и говорить! Завтра же велю убираться, – заключил Симэнь и позвал Пинъаня. – Ступай скажи учителю: батюшка, мол, занимает помещение под склад, а вас просит выехать. Если он захочет меня видеть, скажешь, что меня нет дома.

– Слушаюсь! – отозвался Пинъань и удалился.

– Я Бэня в столицу отпустил, – обращаясь к хозяйке, заговорил Симэнь. – Он шестого семью Ся Лунси провожает. А в лавку, по-моему, надо позвать шурина У Второго. Пусть покуда поторгует. Раз в три дня по очереди с Лайчжао ночевать будет. А столуется пусть у нас. Как ты думаешь?

– Делай, как знаешь, – отозвалась Юэнян. – Зови, если хочешь. Мне все равно. Только не стали бы упрекать, будто я брата своего пристраиваю.

Симэнь не обратил внимания на предостережения Юэнян и тотчас же велел Цитуну пригласить шурина У Второго.