Текст книги "Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅)"

Автор книги: Автор Неизвестен

– Где же ароматный чай? – опять спросил Боцзюэ.

– Ну что ты пристаешь, Попрошайка негодный? – одернул его Симэнь. – Чтоб тебе подавиться!

Симэнь дал ему щепотку чаю.

– Это всего? – не удовлетворился Боцзюэ. – Ну ладно уж. Погоди, я у потаскушки Ли еще выпрошу.

Пока шел разговор, появился Ли Мин и отвесил земной поклон.

– А, Ли Жисинь! – протянул Боцзюэ. – Откуда пожаловал? Не с новостями ли пришел? Как поживаешь?

– Батюшку благодарить надо, – начал певец. – Никто эти дни нас по делу Гуйцзе не беспокоил. Ждем из столицы известий.

– А потаскуха Ци Сян появилась? – спросил Боцзюэ.

– Все у Ванов скрывается, – отвечал Ли Мин. – А Гуйцзе у батюшки спокойно. Кто сюда за ней придет!

– То-то и оно! – поддакивал Боцзюэ. – Нам с дядей Се спасибо должна говорить. Знаешь, сколько нам батюшку пришлось уговаривать. Без наших хлопот где бы ей голову приклонить?!

– Что и говорить! – вторил ему певец. – Без батюшки горя бы хлебнула. На что у нас мамаша, и та ничего бы не сделала.

– Да, у вашей хозяйки, кажется, скоро день рождения? – подхватил Боцзюэ. – Я батюшку подговорю, мы вместе придем ее поздравить.

– Не извольте беспокоиться! – говорил певец. – Как дело уладится, мамаша с Гуйцзе всех вас пригласят.

– Одно другому не мешает. Поздравить лишний раз не помешает, – продолжал свое Боцзюэ и подозвал Ли Мина: – На, выпей за меня чарочку. Я нынче целый день пил, больше не могу.

Ли Мин взял чарку и, встав на колени, выпил до дна. Се Сида велел Циньтуну поднести ему еще.

– Ты, может, есть хочешь? – спросил Боцзюэ. – Вон на столе сладости остались.

Се Сида подал ему блюдо жареной свинины и утку. Певец взял блюда и пошел закусывать. Боцзюэ подхватил палочками полпузанка и сунул ему со словами:

– Сдается мне, ты таких кушаний в этом году и не едал. На, попробуй.

– Ну дай же ему все, что есть, – вмешался Симэнь. – К чему на столе оставлять?

– Ишь какой! – возразил Боцзюэ. – После вина проголодаюсь, сам еще съем. Ведь рыба-то южная. В наших краях в год раз и бывает. В зубах застрянет, потом попробуй понюхай – благоуханье! Отдай – легко сказать. Да такую и при дворе вряд ли пробуют. Только у брата и доводится лакомиться.

В это время Хуатун внес четыре блюдца – с водяными орехами, каштанами, белыми корнями лотоса и мушмулой. Не успел Симэнь к ним притронуться, как Боцзюэ опрокинул блюдце себе в рукав.

– Мне-то хоть немножко оставь, – сказал Се Сида и высыпал в рукав водяные орехи.

Только корни лотоса остались на столе. Симэнь взял корешок в рот, а остальное отдал Ли Мину. Он наказал Хуатуну принести певцу еще мушмулы, Ли Мин спрятал ее в рукав, чтобы угостить дома мамашу. Полакомившись сладостями, он взял гусли и заиграл.

– Спой «Перила, заросшие пыльником», – заказал Боцзюэ.

Ли Мин настроил струны и запел:

 
Весною свежи травы у реки,
Но умерла душа моя наверно,
Лишь пальцы пляшут по перилам нервно,
Молчат цветы, безмолвны мотыльки.
Терзает грудь огонь былой тоски,
И дух весенний больно чувства ранит,
А ивы пух кружится утром ранним,
И опадают сливы лепестки,
В прощальной неге льнут к ним мотыльки.
Все как и прежде в побнебесье вечном:
Ликует жизнь в кружении беспечном,
Лишь мы с тобой отныне далеки.
В начале весны мы расстались,
И яблони лишь зацвели,
Бутоны едва раскрывались,
Едва пробуждались шмели.
Нежданно в начале недели
Горяч стал полуденный сад.
Вот лотосы пылко зардели,
Гранаты струят аромат.
Но ветер влетел, безобразник,
С платанов одежды сорвал,
Все астры созвал он на праздник,
Багряно-златой карнавал.
В дворцах – благовонные свечи,
В садах – слива в зимнем цвету,
Искрятся снежинки под вечер…
Так годы скользят в пустоту.
Зимою сменяется лето,
Досадой – сердечная боль.
Один-одинешенек где-то
Томится возлюбленный мой.
Поначалу – радость встречи;
Вздохи тяжкие – потом.
Все любовники беспечны
На рассвете молодом.
Весны в поцелуях спешных
Растранжирим в пух и прах.
Только в сумерках кромешных –
Сожаленье, стыд и страх.
Долгой ночкою постылой
В одиночку пьем вино.
Лишь во сне теперь, мой милый,
Нам свиданье суждено.
 

На мотив «Коробейника»:

 
Скорей бы свадьбы день настал,
Сбылось бы все, о чем мечтал,
Ведь мне завещано судьбой
Дожить до старости с тобой.
 

Заключительная ария на мотив « Миром и покоем упоен»:

 
Мне клялся юноша беспечно:
«В любви сольемся мы навечно,
Устроим счастья пышный пир,
Ты – мой единственный кумир!
Под пологом любви сердца
Пусть бьются рядом без конца!»
Я, легковерная, отныне
Страдаю горько – сердце стынет.
 

В тот день пропировали до самых фонарей. Боцзюэ и Сида дождались, когда им подали горошек с рисом, поели и стали собираться.

– Ты завтра занят, брат? – спросил Боцзюэ.

– Да, с утра еду на пир в поместье смотрителя гончарен Лю, – отвечал Симэнь. – Их сиятельства Ань и Хуан вчера приглашали.

– Тогда Ли Третий и Хуан Четвертый пусть послезавтра придут, – заметил Боцзюэ.

Симэнь кивнул головой в знак согласия.

– Только пусть после обеда приходят, – добавил он.

Боцзюэ и Сида ушли. Симэнь велел Шутуну убрать посуду, а сам направился к Юйлоу, но не о том пойдет речь.

Симэнь встал рано, позавтракал и, нарядившись в парадное платье, с золотым веером в руке верхом отбыл не в управу, а на пир к смотрителю гончарен Лю, который жил в поместье в тридцати ли от города. Хозяина сопровождали Шутун и Дайань, но не о том пойдет речь.

Воспользовавшись отсутствием Симэня, Цзиньлянь договорилась с Пинъэр, чтобы та добавила к трем цяням, полученным от Цзинцзи, своих семь цяней. Они велели Лайсину купить жареную утку, пару кур, на один цянь закусок, а также жбан цзиньхуаского вина, кувшин белого вина, на один цянь пирожков с фруктовой начинкой и сладостей, а его жене приказали готовить стол.

– Сестрица! – обратилась Цзиньлянь к Юэнян. – Тут как-то падчерица выиграла у зятя три цяня. Сестрица Ли семь добавила. Вот мы и решили угощение устроить. Сестрица, приглашаем тебя в сад.

Сначала Юэнян, Юйлоу, Цзяоэр, Сюээ, падчерица и Гуйцзе пировали в крытой галерее. Потом вино и закуски перенесли в самую высокую в саду беседку Спящих облаков, где одни играли в шашки, другие метали стрелы в вазу. Юйлоу с Цзяоэр, падчерицей и Сюээ поднялись в терем Любования цветами и, опершись на перила, смотрели вниз. Их взору предстали цветник из пионов, клумбы гортензий, яблоневая веранда, беседка алых роз, беседка вьющихся роз и розарий. Словом, тут всегда благоухали цветы, круглый год ликовала весна.

Когда они вышли из терема, в беседке Спящих облаков Сяоюй с Инчунь продолжали угощать Юэнян.

– Что ж мы зятюшку-то не позвали? – вдруг вспомнила она.

– Его батюшка за город отправил, – пояснила падчерица. – К Сюю за деньгами поехал. Скоро, наверно, воротится.

Немного погодя появился Чэнь Цзинцзи. Одет он был в легкий халат из темного шелка, обут в прохладные туфли, над которыми виднелись светлые чулки, на голове красовались четырехугольная шапка с кистью и золотая шпилька. Поклонившись Юэнян и остальным хозяйкам, он сел рядом с женой.

– Я от Сюя серебро привез, – докладывал он хозяйке. – Две с половиной сотни лянов в пяти слитках. Юйсяо убрала.

Налили чарки. Вино обошло несколько кругов. Царило веселое настроение. Юэнян с Цзяоэр и Гуйцзе сели за шашки. Юйлоу, Пинъэр, Сюээ и Цзинцзи с женой пошли полюбоваться цветами. Лишь Цзиньлянь, укрывшись за горкой в банановой чаще, с белым круглым веером развлекалась ловлей бабочек. Неожиданно сзади нее очутился Цзинцзи.

– Вы ловить не умеете, матушка, – вдруг сказал он. – Давайте я вам поймаю. У бабочек ведь тот же нрав, что и у вас. Тоже мечутся вверх-вниз, покоя не знают.

Цзиньлянь обернулась и косо поглядела на Цзинцзи.

– Ах ты, разбойник! – в шутку заругалась она. – Что тебе, жить надоело? Кто тебя просит учить? А кто увидит, что тогда будешь делать? Знаю, тебе сейчас и смерть нипочем. Напился, вот и храбришься. Ну, платки купил?

Цзинцзи засмеялся.

– Вот тут твои платки, матушка, – говорил он, шаря в рукаве. – Как благодарить меня будешь, а?

Он прильнул лицом к Цзиньлянь, но она его отпихнула. Тут из сосновой аллеи показалась Пинъэр с Гуаньгэ на руках. За ней следовала кормилица Жуи. Пинъэр заметила Цзиньлянь, когда та взмахнула белым веером. Она и не подозревала, что рядом с ней был и Цзинцзи.

– А, тут мама бабочек ловит, – говорила Пинъэр. – Поймай для Гуаньгэ, а!

Цзинцзи, опустив глаза, бросился за горку.

– Тебе зятюшка отдал платки? – нарочно спросила Цзиньлянь, думая, что Пинъэр заметила и его.

– Нет еще, – отвечала Пинъэр.

– Он их с собой принес, – говорила Цзиньлянь. – Только при жене давать не хотел. Мне незаметно сунул.

Они сели на террасу среди цветов и разделили меж собою обновки. Гуаньгэ лакомился сливой. На нем красовался белый с бахромою платок.

– Это твой? – спросила Цзиньлянь.

– Да, ему матушка Старшая повязала, – пояснила Пинъэр. – Чтобы он соком не закапался.

От солнца их укрывали банановые листья.

– Как тут прохладно! – заметила Пинъэр. – Давай посидим, а? – Она позвала Жуи: – Ступай, скажи Инчунь, пусть принесет детскую подушку с тюфячком да нам домино незаметно захватит. Мы тут с матушкой поиграем, ты дома оставайся.

Жуи ушла. Немного погодя Инчунь принесла все, что просили. Пинъэр уложила Гуаньгэ на тюфячок с подушкой, а сама пристроилась с Цзиньлянь рядом и стала играть в домино. Инчунь пошла заваривать чай.

Тут из терема Спящих облаков вышла Юйлоу и поманила Пинъэр рукой.

– Тебя матушка Старшая зовет, – крикнула Юйлоу.

– Я сейчас приду, – сказала Пинъэр и попросила Цзиньлянь поглядеть за ребенком.

Но Цзиньлянь было не до Гуаньгэ. Цзинцзи скрылся в гроте, и она бросилась туда же.

– Выходи! – крикнула она. – Все ушли.

– Иди сюда! – позвал ее Цзинцзи. – Полюбуйся, какой тут огромный гриб вырос.

Обманутая Цзиньлянь вошла в грот. Цзинцзи встал перед ней на колени и умолял позволить насладиться ее прелестями. Они слились в поцелуе, и само Небо, казалось, покровительствовало им.

Пинъэр поднялась в терем.

– Сестрица Мэн проиграла Гуйцзе, – обратилась к ней Юэнян. – А ну-ка, ты попробуй метни стрелу в вазу.

– У меня ребенок без присмотра остался, – заметила Пинъэр.

– Ничего страшного не случится! – заверяла ее Юйлоу. – Сестрица Пань поглядит.

– Сестрица Мэн, ступай, пригляди пока за ребенком, – посоветовала Юэнян.

– Принеси его сюда, будь добра, если не трудно, – попросила ее Пинъэр и обернулась к Сяоюй: – А ты забери тюфячок с подушкой.

Сяоюй с Юйлоу пошли под тенистый банан. Гуаньгэ корчился на тюфячке и сильно плакал. Цзиньлянь рядом не было. Невдалеке стоял огромный черный кот. Заметив приближающихся, он бросился прочь.

– А где же сестрица Пань? – удивилась Юйлоу. – Ой-ой-ой! Бросила ребенка, а его кот напугал.

Из грота выбежала Цзиньлянь.

– Как бросила?! – говорила она. – Я все время тут была. Только руки обмыть ходила. Какой еще кот напугал? Что вы глаза-то вытаращили?

Юйлоу взяла Гуаньгэ на руки и успокаивала, как могла. Они понесли его в терем Спящих облаков. Сяоюй шла сзади с тюфячком и подушкой. Опасаясь разговоров, Цзиньлянь тоже последовала в терем.

– Что случилось? – спросила Юэнян. – Почему ребенок так плачет?

– Его большой черный кот напугал, – объясняла Юйлоу. – Подхожу я, гляжу: сидит прямо рядом с Гуаньгэ.

– Так я и знала! – воскликнула хозяйка.

– За ребенком ведь сестрица Пань присматривала, – вставила Пинъэр.

– Сестрица в грот помыть руки отошла, – пояснила Юйлоу.

– Чего ты болтаешь, Юйлоу! – выступив вперед, заговорила Цзиньлянь.– Причем тут кот? Проголодался ребенок, вот и плачет. Нечего на других сваливать.

Инчунь внесла чай, и Пинъэр послала ее за кормилицей Жуи.

– Ребенка покормить надо, – сказала она.

Цзинцзи, убедившись, что никого нет, вынырнул из грота и, осторожно пробираясь вдоль сосновой аллеи, обогнул крытую галерею и поспешно вышел из сада через калитку.

Да,

 
Меж жизнью и смертью запутав следы,
Он все-таки вышел сухим из воды.
 

Ребенок плакал и не брал грудь.

– Унеси его домой, – посоветовала Юэнян. – Уложи и пусть поспит как следует.

Пир на том и кончился. Все разошлись.

Цзинцзи так и не пришлось разделить утехи с Цзиньлянь. Они пощебетали, как иволги. Мотылек едва лишь коснулся цветка. Удрученный неудачей, Цзинцзи направился к себе во флигель.

Да,

 
Хоть ночь сплела любви покров,
Закрылись чашечки цветков.
Хоть страсть обещана тебе,
Но ласточка, увы, в гнезде.
 

Тому свидетельством романс на мотив «Срываю ветку корицы»:

 
Пышных волос ароматы,
Нежный, чувствительный взгляд,
Сочные губы, помады
Ярче любой во сто крат.
Вроде любила меня ты,
Только не видно любви.
Встречи желала когда-то,
Но без тебя мчатся дни.
Вроде мене отвергала,
Но не отвергла совсем,-
Так без конца, без начала
Кружим в шальном колесе.
Плачешь одна ты под вечер,
Я же страдаю при встрече.
 

Хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ

У ЮЭНЯН УДОСТАИВАЕТСЯ РАДОСТИ ОБРЕТЕНИЯ ПОТОМСТВА.

ЛИ ПИНЪЭР ДАЕТ ОБЕТ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ ДЛЯ СПАСЕНЬЕ СЫНА.

Кто сыновей взрастил – доволен тот,

А у бездетных прахом все пойдет.

Есть ладный конь, так уж за ним смотри.

Ждешь толку от детей – добро твори.

Молись, чтобы бесплодье отвести,

Лечись, чтобы во чреве понести.

Отец и мать потомство сотворят,

А счастье – Небеса определят.

Так вот, посуетилась У Юэнян с Ли Цзяоэр, Гуйцзе, Мэн Юйлоу, Ли Пинъэр, Сунь Сюээ, Пань Цзиньлянь и падчерицей и, как разбитая, легла у себя в спальне. Она проснулась, когда уже начали отбивать ночные стражи, и решила послать Сяоюй к Ли Пинъэр.

– Иди узнай, успокоился ли Гуаньгэ, – наказывала она. – Пусть кормилица как следует за ним смотрит и уложит спать. Надо, чтобы ребенок успокоился и не плакал. Скажи кормилице, пусть на кровати и поужинает. А то опять оставит его одного.

– От моего имени поблагодари матушку, – говорила горничной Пинъэр. – Скажи, только успокоился. То плакал, а то дрожал. Вот только что у кормилицы на руках уснул. А лобик горячий. Жуи и пошевельнуться боится. Потом я у нее возьму, дам ей поужинать и во двор сходить.

Сяоюй доложила хозяйке.

– Сами они плохо смотрят, – отозвалась Юэнян. – Как это так! Уйти, а ребенка под деревом оставить. Сперва дали напугать, а теперь спохватились. Доведут они ребенка!

Юэнян умылась и легла спать, а наутро первым делом послала опять Сяоюй справиться о Гуаньгэ.

– Спроси, спал ли он ночью. Скажи, матушка, мол, позавтракает и сама придет.

– Воду скорее неси! – торопила Пинъэр горничную Инчунь. – Мне умыться надо, а то сейчас матушка Старшая придет.

Инчунь бросилась за водой, а Пинъэр тем временем кое-как причесалась и продолжала торопить горничную.

– Чай поставила? – спрашивала Пинъэр. – Зажги в комнате «аромат успокоения».

– Матушка Старшая прибыли, – неожиданно доложила Сяоюй.

Пинъэр стремглав бросилась ей навстречу.

Юэнян направилась прямо к постели кормилицы.

– Пугливый ты мой крикунчик! – гладя по головке ребенка, приговаривала Юэнян. – Ты уж маму-то свою родную не пугай!

Гуаньгэ вдруг опять залился навзрыд. Юэнян поиграла с ним, и он успокоился.

– Ведь у меня своих детей нет, – обратилась Юэнян к кормилице Жуи. – Он – все наше потомство. Смотри, береги его! Как зеницу ока береги!

– Как же не смотреть, матушка! – воскликнула Жуи. – Смотрю в оба.

– Прошу вас, матушка! – пригласила хозяйку Пинъэр. – Присаживайтесь, выпейте чайку!

Юэнян села.

– Сестрица! – обратилась она к Пинъэр. – Погляди, у тебя и прическа сбилась.

– Это все он, горе мое! – поясняла Пинъэр. – Причесаться как следует не даст. Вот и ходишь людям насмех. А с вашим приходом, матушка, я и совсем забегалась. Пучок кое-как заколола. Уж не осудите, прошу вас.

– Полюбуйтесь, какая несчастная! – шутила Юэнян. – Свою же кровь и плоть горем называет. А я бы такое горе только и лелеяла, да нету.

– Да это я к слову, – говорила Пинъэр. – Если б его не терзали все эти недуги… А то ведь двух дней спокойно не поживешь. То тогда на кладбище барабана испугался, то вот тут цирюльник напугал, теперь кот… У других посмотришь, дети так и растут, а этот что былинка. Того и гляди сломится.

Юэнян пошла. Пинъэр последовала было за ней.

– Не провожай, не надо! – остановила ее Юэнян. – Ступай за сыном лучше смотри.

Пинъэр вернулась к себе, а Юэнян вдруг заслышала за стенкой разговор. Она украдкой встала и стала прислушиваться, потом заглянула в щелку. У перил стояли Цзиньлянь и Юйлоу.

– До чего ж старшая сестра свое достоинство роняет, – услышала Юэнян приглушенный брюзгливый голос. – У самой нет сына, так к чужому бегает. И к чему, спрашивается, угождает, к чему подлизывается, в дружбу втирается? У каждой, по-моему, своя судьба, и незачем заигрывать. Сын вырастет – все равно одну мать свою родную почитать будет, а не тебя ж.

Мимо них промелькнула Инчунь. Они сразу же отпрянули от перил и сделали вид, будто кормят кота, а потом направились в дальние покои.

Не услышь их разговора Юэнян, все бы шло своим чередом, а тут гнев подступил ей к самому горлу, негодованием переполнилось все ее существо. Она уж хотела было позвать их и отругать как следует, да стерпела, чтобы не унижать себя и не сеять новые раздоры. Юэнян пошла к себе в спальню и легла. Она тяжело вздыхала, снося обиду молча, потому что опасалась, как бы ее рыдания не услыхали горничные.

В самом деле,

 
Не смея открыться и воли слезам не давая,
Служанок таилась, душевные муки скрывая.
 

Настал обед, а она все лежала.

– Вставайте, матушка! – позвала ее подошедшая к постели Сяоюй. – Обед готов.

– Не буду, нездоровится мне, – отвечала хозяйка. – Закрой дверь и приготовь чай.

Сяоюй внесла чай. Юэнян поднялась с постели и встала посреди спальни, унылая и печальная.

– Нет у меня сына, вот и приходится терпеть обиды, – говорила она. – Буду молиться, чтобы и у меня родился сын. Тогда примолкнут бесстыжие потаскушки.

Она пошла в комнату, вынула из шкафа ящичек, где у нее хранились гребенки, и достала оттуда сначала детское место первенца, приготовленное монахиней Ван, а потом снадобье монахини Сюэ. На малюсеньком пакетике было начертано: «Чудесная киноварь[1] для зачатия мужского потомства» и восьмистишие:

 
Чанъэ игриво урвала с луны песок[2],
Дракона пестрого шутя украла рог[3].
О персика цветах Хань-ди издал эдикт[4],
А о бамбуковых листах Лян-ван спустил рескрипт[5].
Желающим принять лекарство нет конца,
С ним дряхлый старец превратится в молодца.
Но пусть не служат баловству[6] пилюли эти,
Пусть будет черной борода, родятся дети[7].
 

Ниже следовало похвальное слово чудодейственному снадобью:

«Красным пламенем искрится, ослепляет, будто размолотый коралл. Аромат густой струит, словно только что зажженный мускус иль сандал. Отправишь в рот, и сладкая слюна фонтаном брызнет из-под языка. Положишь на ладонь, и пневмы теплота проникнет под пупок. Да, жизненной силы прибавит и семенную жидкость восполнит. И без волшебного порошка[8] женщину в мужчину превращает. К чему искать бессмертья эликсир[9]? Не деревенщине дается он, но пособляет возлюбленным, под пологом укрытым. Когда желанием томим, его прими и радостные сновиденья о Синем драконе тотчас посетят, а вовремя приступишь к делу, с Летящей Ласточкой[10] разделишь наслажденье. Кто сына жаждет, примет пусть. Тотчас исполнится желанье. А кто совершенствуется в истине, станет бессмертным на сотый день».

Приписка гласила:

«После приема пилюль следует воздерживаться от употребления в пищу мозгов и крови, а также редьки и лука. Соитие в нечетные числа сулит мужское потомство, а в четные – женское. Все зависит от желания. Употреблением пилюль в течение года можно достичь долголетия».

Юэнян прочитала, и радостная улыбка озарила ее лицо. Пакетик был тщательно запечатан. Она тонким острым ноготком провела осторожно черту, и пакетик открылся. Развернув три или четыре слоя черной глянцеватой бумаги, Юэнян увидела покрытую золотой пылью и красной киноварью пилюлю изумительной красоты. Она положила ее на ладонь и, действительно, почувствовала тепло под пупком. Поднесла к носу, и точно – рот ее наполнился ароматной слюной.

– Да, наставнице Сюэ в самом деле многое ведомо, – размышляла про себя довольная Юэнян. – Неведомо где добыла такое редкое снадобье. Неужели и чудесная киноварь не принесет мне счастья?! Кто знает.

Юэнян полюбовалась немного пилюлей и, чтобы она не выдохлась, опять тщательно завернула ее в бумагу, заклеила клейстером и заперла в шкафу. Потом она вышла в коридор.

– Если завтра, в день жэнь-цзы[11], – обернувшись к небу, тяжко вздыхая, начала она, – я, урожденная У, после приема снадобья матери Сюэ зачну сына и тем одарю наследником дом Симэня, избавлю себя от участи духа, лишенного поминовенья, то по гроб не отблагодарить мне Владыку Неба.

Только под вечер Юэнян разговелась, но говорить об этом подробно не будем.

Симэнь прибыл в поместье придворного смотрителя Лю и вручил визитную карточку. Привратники доложили смотрителю Хуану и управляющему Аню, и те в безупречных парадных одеждах вышли навстречу Симэню. После обмена приветствиями сели.

– В прошлый раз мне посчастливилось с вами познакомиться, сударь, – начал смотритель Хуан. – Прошу прощенья, что осмелился обеспокоить вас своим приходом и причинил столько хлопот.

– Прошу меня извинить, господа, – что так опоздал сегодня, – говорил Симэнь.

– Я спешил тогда на прием к правителю Ху, моему однокашнику, – объяснил управляющий Ань, – потому пришлось с вами расстаться. Вы были так любезны! Ваше гостеприимство незабываемо. Так давайте ж сегодня насладимся до самого утра.

– Премного вам благодарен, – отвечал Симэнь.

Доложили, что стол готов. Хозяин пригласил всех в крытую галерею и предложил снять парадное платье. Стали рассаживаться. Симэня упрашивали занять почетное гостевое место. Он начал было отказываться, но потом уступил просьбам.

Вышли певцы и запели арию на мотив «Роскошной оранжевой сливы»:

 
Сказочно феи бессмертной обличие:
Зорькой горит ненаглядное личико,
Волны волос вороных переливчатых,
В жестах – изящество, блеск и величие.
Очи влекут несравненной загадкою,
Губы – пионы пахучие, нежные,
Стан обвивают шелка белоснежные –
Взглядом слежу за красоткой украдкою.
 

Симэнь похвалил певцов. Ань и Хуан поднесли Симэню вина. Он в свою очередь им наполнил чарки. Певцы опять ударили в кастаньеты и запели арию на мотив «Ниспослали одеянье царское – халат драконов»:

 
На листочках узорных
Я писать не хочу,
Ведь ответных лазурных
Писем не получу.
На сухой моей коже
Благородный нефрит
От нервической дрожи
Беспрестанно гремит.
Красотой без изъяна
Я гордилась всегда,
Смыли слезы румяна,
Губ сереет слюда,
Неуклюже повисли
Дорогие шелка.
Точат черные мысли –
Видно близок закат:
Юность блекнет с годами…
Зеркала я сниму;
Украшаться цветами
Мне теперь ни к чему.
На курильне из яшмы
Изотлел аромат,
На серебряной чаше
Гарь полночных лампад.
Мандариновым уткам
Полог мой украшать,
Мне же в холоде жутком
Поминутно дрожать.
Свои туфельки-крошки
Брошу о земь, порву,
Забинтовывать ножки
Я не буду к утру.
 

Винные чары и кубки вздымались до тех пор, пока все не опьянели, но хватит об этом пустословить.

Расскажем о Цзиньлянь. Накануне ей помешали встретиться с зятем Цзинцзи в гроте, но вот теперь, когда Симэнь пировал в поместье придворного смотрителя Лю, а Юэнян никуда не показывалась из своих покоев, она металась взад и вперед словно муравей, попавший на горячую сковородку. После встречи в гроте Цзинцзи ушел в лавку, но, томимый желанием, не мог спать всю ночь. Цзиньлянь и Цзинцзи, надо сказать, частенько перемигивались и шутили между собой, когда отсутствовал Симэнь. И вот, едва наступили сумерки и зажглись огни, Цзиньлянь, крадучись, пробралась в крытую галерею. Тут, откуда ни возьмись, очутился и Цзинцзи. Он крепко обнял Цзиньлянь и прильнул к ней, осыпая ее поцелуями.

– Моя дорогая! – говорил он. – Вчера нам помешала эта Мэн, будь она неладна! Я ночь напролет глаз не смыкал. Я от волненья едва держусь на ногах, завидев тебя, моя чаровница!

– Ах ты, разбойник! – говорила Цзиньлянь. – Тебе что, или жить надоело? Схватил тещу и давай целовать! А увидят, что тебе будет? Не боишься?

– Дорогая! – неустанно повторял Цзинцзи. – Нельзя упускать такое счастливое мгновенье.

Он сгорал от нетерпенья. Внизу под одинарной полой его халата было что-то похожее на брусок из твердого железа, охваченного огнем, и через одежду чувствовалось, как он стремится подняться, чтобы найти свое пристанище. Цзиньлянь прильнула к нему и, не в силах более сдерживаться, откинув полу халата Цзинцзи, принялась мять янский предмет. Это привело Цзинцзи в смятение, и он начал стягивать с Цзиньлянь панталоны. Раздался резкий звук сорванной юбки.

– У, растяпа! – в шутку заругала она запутавшегося в ее юбке Цзинцзи. – Не поднаторел еще! Эка трясет тебя, трус!

Она сама отстегнула юбку и раскрыла свои глубины. Положив ногу на перила, она приняла сучок Цзинцзи в свое лоно.

Следует сказать, что Цзиньлянь уже долгое время понапрасну растрачивала жизнь и потому была полностью готова к сражению. Вот Цзинцзи что есть силы толкнул в нее свое оружие, которое со звуком проникло в глубину. Он проговорил:

– Любимая, я ввел его, но не до конца, что делать?

– А ты просто толкай и вынимай, а там все само устроится, – подсказала Цзиньлянь, а Цзинцзи только к тому и стремился.

Вдруг у ворот дома послышался лай собак. Решив, что воротился Симэнь, любовники тут же испарились как дым. Оказалось, однако, что это Шутун и Дайань привезли парадные одежды хозяина.

– Ух, и устали! Чуть живы! – кричали они.

Юэнян послала Сяоюй узнать в чем дело.

– А где же батюшка? – спросила горничная пьяных слуг.

– Мы первыми лошадей пригнали, – отвечал Дайань. – А то поздно, думаем, будет. Сейчас и батюшка пожалуют. У них скакун быстрый.

Сяоюй доложила хозяйке. Немного погодя и Симэнь спешился у ворот. Он намеревался пойти к Цзиньлянь, но был пьян и забрел к Юэнян. «Завтра, двадцать третьего, день жэнь-цзы, – размышляла она. – Если оставить его нынче, тогда завтрашний день упустишь. А очищусь я только завтра…»

– Вон до чего напился! – молвила она. – Нечего тебе у меня оставаться. Нечистая я нынче. Лучше сейчас к другой ступай, а завтра ко мне приходи, ладно?

Она шутя подтолкнула Симэня, и он направился к Цзиньлянь.

– Это ты, моя потаскушка? – спрашивал он, ухватив ее руками за подбородок. – Я ведь к тебе шел, а выпил лишнего, попал как-то к Старшей.

– Болтун несчастный! – заругалась Цзиньлянь. – Скажи лучше, завтра к ней пойду. Чтоб у тебя язык отсох! Ты, бесстыжий, и святому праведнику будешь зубы заговаривать. Неужели, думаешь, я поверю?

– Что ты ко мне придираешься, болтушка? – оправдывался Симэнь. – Почему мне не веришь? – же правду говорю.

– Скажи, почему тебя Старшая не оставила? – выпытывала его Цзиньлянь.

– А я почем знаю! – отвечал он. – Пьяный ты, говорит. Взяла и выпроводила. Завтра наказала прийти. Я и поспешил к тебе.

Цзиньлянь готовилась совершить омовение. Он прильнул было к ней, но она отстранила его обеими руками.

– Отстань! – заругалась она. – Погоди! Не готова я пока…

Симэнь ее не послушался и дал волю рукам.

– Что это у тебя подмокло? – спросил он. – Истомилась? Уж и дождаться не могла?

Надобно сказать, что Цзиньлянь после встречи с Цзинцзи не успела себя в порядок привести, а Симэнь, сам того не подозревая, раскрыл ее тайну.

Цзиньлянь густо покраснела и, совершая омовение, смехом да шутками всячески старалась отвлечь мужа от подозрений.

Они легли, но говорить об этом не станем.

Расскажем пока о Юэнян. Встала она рано утром. «Перед уходом матушка Сюэ строго наказывала, чтобы я приняла пилюлю в день жэнь-цзы, и тогда ко мне придет счастье материнства. А нынче ведь как раз день жэнь-цзы. Хозяин вчера пришел навеселе, и я его выпроводила. Наказала сегодня прийти. Так что все обошлось хорошо». Радостно было на душе Юэнян, поэтому она и встала так рано, сразу приняла ванну и причесалась, потом сотворила молитву Будде и дочитала сутру «Гуаньинь в белом облачении»[12], к которой обращаются все, кто ждет потомства, о чем ей говорила и мать Ван. День жэнь-цзы – день особой важности, поэтому Юэнян заперлась, воскурила благовония и зажгла свечи. После молитвы она достала в задней комнате снадобья и велела Сяоюй подогреть вина. Отказавшись от обычного завтрака, Юэнян отведала немножко печенья и, взяв в обе руки снадобье, творя молитву, растворила пилюлю наставницы Сюэ. В нос ударил необыкновенный аромат. После пилюли она взяла снадобье, приготовленное монахиней Ван из детского места первенца. Хоть это и был мелкий порошок, от него несло горелым, и Юэнян заколебалась, будучи не в силах превозмочь отвращение. «А не приму, никакого проку не будет, – уговаривала она себя. – Что делать?! Раз надо, придется потерпеть». Она кое-как всыпала порошок в рот и, прикрывая его рукой, стала поспешно запивать вином. Большими глотками она выпила полчашки. Ее чуть было не вырвало. Глаза налились кровью. Она пропустила еще несколько глотков вина, чтобы отбить противный привкус, потом попросила теплого чаю и прополоскала рот.

Когда Симэнь проходил мимо ее покоев, дверь оказалась на запоре. Юэнян спала. Симэнь кликнул Сяоюй.

– Что это у вас тишина такая? – спросил он. – Может, матушка недовольна, что вчера заходил, а? Для чего заперлись?

– А мне откуда знать? – отвечала горничная.

Симэнь вошел в покои и кликнул Юэнян. А она после приема снадобья крепко спала во внутренней комнате и, разумеется, ничего не слыхала.

– Что ты меня в грех вводишь, негодяйка, рабское отродье! – заругался Симэнь. – Я матушку зову, а она стоит как вкопанная.

И он, сразу охладев, вышел из покоев Юэнян. Тут ему повстречался Шутун.

– Дядя Ин прибыл, – доложил слуга.

Симэнь встретился с Ин Боцзюэ.

– Ну, брат, как вчерашний прием в поместье? – спрашивал Боцзюэ. – Наверно, полное удовольствие получил, а ? Долго с их сиятельством пировал?

– Господа были со мной очень любезны, – отвечал Симэнь. – Они тогда у меня недолго побыли. К правителю Ху спешили. Зато на этот раз попировали в свое удовольствие. А сколько выпили! Поглядел бы, как они меня оставляли! Да ведь дорога дальняя. Я в первую ночную стражу отбыл. Сам не знаю, как я, пьяный, до дому-то добрался.

– Вот и приезжие господа, а какое гостеприимство! – воскликнул Боцзюэ. – Да, брат, придется тебе их в дорогу с подарочками провожать.

– А ты прав! – поддержал его Симэнь и позвал Шутуна: – Пиши перечень подношений. Чтоб на двух красных листах одно и то же было: плоды личжи и «глаза дракона», персики и финики, гусь и утка, бараний окорок и свежая рыба, а также два жбана южного вина. Да не забудь на визитных карточках каждому выразить благодарность за прием.

Шутун пошел исполнять распоряжение, а Ин Боцзюэ подсел поближе к Симэню.

– Брат, а ты помнишь, о чем мы намедни говорили? – спросил Боцзюэ.

– Ты о чем?

– Забыл, должно быть, в делах-то? – продолжал Боцзюэ. – А помнишь, когда мы с Се Цзычунем у тебя пировали. Перед самым уходом у нас разговор был?