355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Автор Неизвестен » Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅) » Текст книги (страница 13)
Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅)
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 22:37

Текст книги "Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅)"


Автор книги: Автор Неизвестен



сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 122 страниц)

Не услышь Симэнь таких угроз, все бы шло своим чередом, а тут он вдруг заволновался, притворно поник, встал на колени и, хихикая, начал упрашивать Цзиньлянь:

– Не кричи, болтушка! Правду скажу. Она спрашивала, сколько вам со Старшей лет, просила размер туфель. Собирается вам туфельки сшить и изъявила желание называть вас старшими сестрами.

– Да какие мы ей сестры! Ей чужого мужика надо, вот она и старается, тебя опутывает. Но меня не проведешь. Я этих фокусов не допущу.

Тут она расстегнула ему штаны и видит:

 
Поник предмет игривый, лишь подпруга
Висит на нем, как верная подруга.
 

– Скажи честно, сколько раз сражался с соседкой-шлюхой за этот вечер?

– Как сколько? Только раз.

– Готов поклясться? Чтобы от единой схватки эдакий покрывала неуемный мог так обессилеть, скиснуть, как сопля; лежать, как параличом разбитый? От прежней выправки нету и следа! – и, стащив подпругу, Цзиньлянь продолжала: – Кот бесстыжий! Ночной насильник! Я-то его искала, найти не могла, а он, оказывается, со своим никудышным товаром втихаря к шлюхе улизнул сношаться.

– Болтушка ты моя притворная! – широко улыбаясь говорил Симэнь. – Замучаешь до смерти своими придирками. Сколько раз она просила меня сказать, что хочет тебя навестить, сшить тебе туфельки! Вчера горничную посылала снять размер у Старшей, а нынче просила поднести тебе вот эти шпильки со знаком долголетия.

Симэнь Цин снял шапку и достал пару шпилек. Цзиньлянь принялась их разглядывать. На узорных разводах изумруда блестел золотой знак долголетия. Эти шпильки изготовлялись ювелирами его величества и предназначались для двора, потому и отличались таким изяществом отделки. Цзиньлянь была несказанно обрадована.

– В таком случае, я молчу, – заявила она. – Ты пойдешь к ней, а я здесь останусь, стеречь вас буду, чтобы вы наслаждались, сколько вам будет угодно, ладно?

Симэнь ликовал.

– Ну и прекрасно, дорогая моя! – сказал он, обнимая Цзиньлянь. – Дитя любимо не за то, что золотом ходит, серебром мочится, но за то, что желания родителя угадывает. Я одарю тебя ярким платьем.

– Не верю я твоим медовым речам. Если хочешь, чтобы я помогла вам, дай мне три обещания.

– Дам сколько пожелаешь.

– Во-первых, запрещаю тебе ходить к певицам. Во-вторых, будешь делать то, что я тебе скажу, и в-третьих, после каждого с ней свидания будешь обо всем, что было, без утайки мне рассказывать.

– Вполне согласен. Будет по-твоему.

С тех пор, придя от Ли Пинъэр, Симэнь рассказывал все Цзиньлянь.

– Знаешь, какая она белая и пышная – ну как вата, – говорил он однажды. – У нее овал лица, как тыквенное зернышко. А как игрива! И от вина не отказывается. Мы с ней поднос фруктов под полог ставим, играем в кости и пьем вино. До самой полуночи забавам отдаемся.

Тут Симэнь извлек что-то из рукава и передал Цзиньлянь.

– Это ее свекор из императорского дворца привез. Мы зажигаем свет, смотрим и дело делаем.

Цзиньлянь развернула и стала рассматривать.

Вот романс, поясняющий, что это такое:

 
Работы мастеров придворных:
чехол атласный, пестроцветный;
Вот стержень из слоновой кости,
парчовый шнур, весьма приметный;
Отменной белизны бумага,
по ней искусное тисненье,
Зеленая кайма вдоль свитка
и золотое обрамленье.
Две дюжины игривых сценок…
и в каждой молодая пара
Нашла пленительную позу
в пылу любовного угара.
Волшебницу Горы шаманов[8]
красой затмили чаровницы;
Мужчины все подстать Сун Юю[9]…
Как тут страстям не распалиться!
 

Цзиньлянь просмотрела свиток с начала до конца и, не желая с ним расстаться, передала Чуньмэй:

– Спрячь ко мне в сундук, – наказала она. – Будем вести игру по этим картинкам.

– Подержи их пока у себя, а потом вернем хозяйке, – сказал Симэнь. – Она ими очень дорожит. Я принес только тебе показать.

– Зачем же чужие вещи ко мне приносить? Я у нее ничего не просила, но если мне принесли, я возвращать не намерена.

– Ты не просила, но я взял показать тебе, – объяснял Симэнь. – И хватит шутить, притворщица.

Симэнь хотел вырвать у нее свиток.

– Попробуй отними. Сейчас в клочья разорву. Тогда никому не достанется.

– Ну что с тобой поделаешь! Посмотри как следует, а потом ей вернем. Тогда она еще диковинку пришлет. Попрошу у нее.

– И кто это тебя, дитя мое, так хитрить научил? Вот принесешь, тогда и свиток получишь.

Они еще какое-то время упрашивали друг друга, а вечером Цзиньлянь умастила ложе благовониями, накрыла одеялом с мандариновой уточкой, поставила серебряный светильник, приоделась и свершила омовение. Потом они с Симэнем развернули свиток и резвились, как птицы.

Послушай, дорогой читатель! Испокон веков слышим мы о колдунах и демонах. Вот и Цзиньлянь. Вскоре после заклинаний слепца Лю ее ждали большие перемены: Симэнь сменил гнев на милость, неприязнь на любовь и больше ни в чем ей не перечил.

Да,

 
Пускай хитрее и коварней бесов многих,
Ты вылакаешь то, чем я омою ноги.
О том же говорят и стихи:
Припоминаю первое свидание:
Был наш приют случайный слишком светел,
Но нас влекло взаимное желанье.
Почти никто проказ и не заметил.
Припомню все – и голова кружится,
Лечу к тебе на радостях, как птица,
Счастливая божественной судьбою –
Навеки неразлучной быть с тобою.
 

Если хотите знать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

РАЗГНЕВАННЫЙ ХУА ЦЗЫСЮЙ УМИРАЕТ.

ЛИ ПИНЪЭР, ПРОВОДИВ ЛЮБОВНИКА, НАВЕЩАЕТ СОСЕДОК.

Любовь ее остыла? – Непохоже.

Ей не унять нетерпеливой дрожи,

Не расцвести улыбкою весенней –

Бледна, печальна, под глазами тени.

А в спальне холод. Был бы рядом милый!..

…Так в древности с Вэньцзюнь, наверно, было:

Она Сянжу[1] вот так же поджидала

И с ним бежала…


Так вот, прихворнула однажды У Юэнян, и ее навестила невестка, жена ее брата У Кая. Юэнян оставила ее погостить. Они сидели в спальне, когда туда неожиданно явился Дайань со свернутым ковром в руках.

– Хозяин идет, – объявил он.

Гостья поспешила к Цзяоэр. Вошел Симэнь и, сняв одежду, опустился в кресло. Сяоюй подала чай, но он отказался.

– Так рано кончился пир? – спросила Юэнян чем-то удрученного мужа.

– Сегодня очередь Чан Шицзе, а у него и собраться негде. Пригласил за город поехать, в Улиюань, в монастырь Вечного блаженства, а тут брат Хуа, оказывается, зазвал Ин Боцзюэ к певице Чжэн Айсян. Ну, мы впятером к ней и отправились. Пир шел горой. Вдруг входят служащие из управы и, ни слова не говоря, забирают Хуа Цзысюя. Мы так перепугались! Я к Гуйцзе ушел. Там и отсиживался. А когда послал узнать, в чем дело, оказалось – братья Цзысюя возбудили дело о разделе наследства. Вот из столичного управления в Кайфэне и выдали ордер на арест Цзысюя. Тут только мы пришли в себя и отбыли восвояси.

– Этого и следовало ожидать! – заметила Юэнян. – Ты же дом бросил, целыми днями слоняешься с бездельниками как неприкаянный, вот и нарвался на неприятность. А не опомнишься, мало – изобьют, как барана на убой погонят. Тебе певица слово скажет, ты и уши развесил. Сойди с опасной дорожки, послушай добрый совет законной жены. Да, слово близкого ты мимо ушей пропускаешь, а постороннего – как священному канону внимаешь.

– Да меня никакой храбрец тронуть не посмеет, – засмеялся Симэнь, – Будь он хоть семи пядей во лбу.

– Ты только дома герой, а беда постучится, и язык отнимется.

Появился Дайань.

– Госпожа Хуа слугу прислала, – объявил он. – Просит хозяина зайти.

Ни слова не говоря, Симэнь со всех ног бросился к соседке.

– Смотри, сплетни бы не пошли, – предупредила Юэнян.

– Да мы ж соседи! Надо узнать, в чем дело.

Симэнь вошел в дом Цзысюя. Пинъэр велела Тяньфу проводить гостя к себе в задние покои.

Из спальни вышла Пинъэр, в помятом шелковом платье, без украшений. Со страху лицо ее пожелтело, как воск.

– Что мне делать, сударь? – опустившись перед Симэнем на колени, вопрошала она. – Взор обращаю не на монаха, взираю на лик самого Будды. Говорят, обрушатся беды, призывай соседей. Муж пренебрегал советами, слушал посторонних и совсем забросил хозяйство, домой не показывался. Вот под него и подкопались. Он через слугу передал, чтобы я помогла ему, но я – жена его – беспомощна, как безногий краб. Где мне искать заступника?! Зло берет, как вспомнишь – ведь не хотел меня слушать. Следовало бы его в столицу отправить да всыпать как полагается. Только имя покойного родственника[2] позорить не хочется. Будучи в полной растерянности, я и пригласила вас, сударь. Сжальтесь надо мной, не допустите, чтобы его отправили в столицу. Найдите, пожалуйста, кого можно было бы одарить. Избавьте его от преследования.

– Встань, прошу тебя, – сказал Симэнь стоявшей на коленях Пинъэр. – Я так пока и не знаю, в чем же все-таки дело. Мы пировали у Чжэн. Вдруг явились служащие управы и забрали брата. А теперь уж и в столицу отправляют?

– Сразу всего не расскажешь, – начала Пинъэр. – Дело в том, что у старого вельможи[3] четыре племянника, и все кровные братья. Старший – Хуа Цзыю, второй – мой муж, третий – Хуа Цзыгуан и четвертый – Хуа Цзыхуа. Старик оставил состояние. Видя, что из моего мужа толку не выйдет, он по приезде сюда и передал все свое состояние мне. Братья остались недовольны, но завести разговор не решались. Свекор в прошлом году умер, и имущество разделили. Оставалось неделенным серебро. Сколько раз ему говорила: отдай, сколько полагается, а он только и знал гулять, в дела не вникал, а где тонко, там и рвется.

Пинъэр громко разрыдалась.

– Успокойся, – уговаривал ее Симэнь. – Я-то думал – что-нибудь серьезное, а раздел наследства – это пустяки. Только скажи, чего вы хотите, и я к делу брата отнесусь, как к своему собственному. Приказывай. Я в твоем распоряжении.

– Как я рада, что вы не отказываетесь мне пособить. Скажите, сколько потребуется на подарки? Я хотела бы припасти на всякий случай.

– Не так много, – ответил Симэнь. – Насколько я знаю, правителем Кайфэнского управления ныне поставлен Ян Ши – из подопечных государева наставника Цая, а тот пользуется расположением Сына Неба, как и родственник моего свата – командующий придворной гвардией Ян. Если одарить обоих, они поговорят с правителем Ян Ши, и тот не посмеет им перечить и замнет любое дело, каким бы серьезным оно ни было. Прежде всего надо задобрить наставника Цая. Командующий Ян – мне сродни, и вряд ли примет подношения.

Пинъэр пошла в спальню, вынула из сундука шестьдесят крупных слитков серебра общим весом в три тысячи лянов и передала их Симэню на подкуп властей.

– Зачем же так много? – сказал он. – И половины будет достаточно.

– Что останется, возьмите себе. У меня за кроватью четыре расписанных золотом сундука полны парадных придворных одежд, расшитых змеями и драконами. Там нефритовые пояса и роскошные шапки со шнурами, кольца и подвески, запястья, драгоценные камни и безделушки. Их я тоже отдам вам на хранение. Поставьте их у себя, а когда мне понадобятся, вернете. Я ведь и о своем будущем подумать должна. За ним пойдешь, горя не оберешься. Из трех кулаков четырех рук никак не выкроить. А то дождешься – и эти вещи отберут. По миру муж пустит, и голову негде будет преклонить.

– Ну, а если брат Хуа вернется? – спросил Симэнь. – Спросит про имущество, что ему скажешь?

– Это мне покойный свекор собственными руками передал. Муж ничего не знает. Перенесите их себе на хранение, прошу вас.

– Тогда я пойду, слуг позову.

Симэнь побежал домой и стал держать совет с Юэнян.

– Серебро пусть слуги в коробках перенесут, – посоветовала Юэнян. – Сундуки и корзины через улицу таскать нельзя. Соседи увидят. Надо, по-моему, вот что сделать: подождать, пока стемнеет, и через стену передать. Так безопаснее будет.

Симэню совет понравился, и он велел слугам Лайвану, Дайаню, Лайсину и Пинъаню перенести в продуктовых коробках три тысячи лянов серебра.

Наступил вечер и взошла луна. Пинъэр с помощью Инчунь и Сючунь поставила у стены стол и скамейку и вынесла сундуки. Симэнь, которого сопровождали только Юэнян, Цзиньлянь и Чуньмэй, подставил лестницу и разложил на гребне стены войлок. Ему передавали сундук за сундуком. Все перетащили в спальню Юэнян.

Тебя это удивляет, читатель? Да, раз решил разбогатеть, иди на риск.

О том же говорят и стихи:

 
Богат и знатен тот, кто одарен удачей,
Но почести и выгода грозят бедой.
Всегда свершается судьбой назначенное,
Но силой не возьмешь, не данное судьбой.
 

Так и не узнали соседи, сколько шелков, ювелирных изделий, драгоценных камней, золота и серебра приобрел тогда Симэнь Цин. В ту же ночь увязали вьюки, написали свату Чэню письмо и отправили в Восточную столицу слугу.

С зарею выходил он на большую буроватого цвета дорогу, на закате шел по багровой вечерней пыли[4]. Добравшись, наконец, до столицы, слуга передал командующему придворной гвардией Ян Цзяню письмо и подарки, чтобы тот вручил их члену Тайного совета государеву наставнику Цай Цзину и попросил последнего дать указание правителю Кайфэнского управления Яну. Звали этого правителя Ян Ши, по прозванию Гуйшань. Был он уроженцем уезда Хуннун в провинции Шэньси. В год гуй-вэй[5] получил высшую ученую степень цзиньши[6] и занял пост в Высшей кассационной палате, потом был продвинут в правители Кайфэнского управления. Честный и бескорыстный это был сановник. К тому же экзаменовал его в свое время сам государев наставник Цай. Да и Ян Цзянь обладал властью при дворе. Как тут устоять?!

Симэнь ночью послал с письмом гонца к Хуа Цзысюю, в котором уведомлял его: поддержкой, мол, заручились, так что на допросе говори – все наследство прожито, ничего не осталось, кроме, мол, домов и земли.

Пришел день аудиенции правителя. Ян Ши вошел в залу. Чиновники всех шести служб[7] застыли в ожидании распоряжений.

Только поглядите:

 Он службу несет бескорыстно и честно, разумно, без спешки решает дела. К подвластным всегда милосерд и состраданья исполнен. Он, правду отделив от лжи, рассудит справедливо и захват чужих угодий, и всякую тяжбу о земле. Будь ссора, избиение иль распря, он прежде выявит виновных и лишь потом выносит приговор. В час досуга он гостя игрой на цитре услаждает. Правитель, он мнением народа дорожит. Пусть он и сановник, столичный вельможа, он стал родным отцом и матерью народу своему.

Из тюрьмы привели Хуа Цзысюя и других арестованных. Они опустились на колени.

– Куда делось состояние? – спросили Цзысюя.

– Все ушло на похороны его светлости дядюшки, на свершение панихид, – бормотал Цзысюй. – Остались только два дома и земельный участок. Остальное имущество было разделено.

– Состояние придворного учету не поддается, – заявил Ян Ши. – Что легко добывается, то легко и проживается. Коль скоро состояния как такового уже не существует, властям в Цинхэ предписывается произвести оценку обоих домов и земли. Вырученные от их продажи деньги разделить между Хуа Цзыю и остальными истцами.

Истцы попытались было заикнуться о серебре, но их прервал выведенный из себя правитель Ян:

– Мало вас били?! – воскликнул он. – После кончины его сиятельства придворного евнуха Хуа молчали, а теперь задним числом волокиту решили затевать, да? Казенную бумагу и тушь изводить?

Цзысюя отпустили, даже не подвергнув избиению. В уездную управу Цинхэ было направлено распоряжение оценить дома и землю, но не о том пойдет речь.

Как только слуга Лайбао узнал приговор, он ночью же пустился в обратный путь и доложил обо всем Симэню. Весть об освобождении Цзысюя по милости правителя Яна его сильно обрадовала.

Пинъэр снова пригласила к себе Симэня, чтобы дать ему серебра на покупку дома.

– Ведь скоро я буду принадлежать тебе, – добавила она.

Симэнь стал советоваться с Юэнян.

– Во сколько бы власти ни оценили эти дома, – рассудила Юэнян, – я тебе в дело ввязываться не советую. Купишь дом, а потом у хозяина подозрения возникнут. Что тогда?

Симэнь принял к сведению мнение жены.

Через некоторое время вернулся Цзысюй. Управа поручила помощнику уездного правителя Юэ определить цену обширной городской усадьбы дворцового смотрителя Хуа, расположенной в переулке Покоя и Радости, примыкающем к Большой улице. Она была оценена в семьсот лянов и продана Ванам из рода императорских родственников. Поместье за Южными городскими воротами приобрел за шестьсот пятьдесят пять лянов столичный воевода Чжоу Сю. Оставался городской дом, в котором жили хозяева, оцененный в пятьсот сорок лянов, но к нему не смели подступиться, потому что находился он по соседству с Симэнь Цином.

Хуа Цзысюй не раз посылал слугу, но Симэнь отказывался, ссылаясь на отсутствие денег. Время шло. В управе торопились оформить бумаги и закрыть дело, а нужной суммы все не набиралось. У Пинъэр лопнуло терпение, и она направила к Симэню тетушку Фэн, чтобы та попросила его взять пятьсот сорок лянов из отданного ему на хранение серебра и приобрести на них дом. Симэнь так и сделал, внеся деньги в управу. Истцы получили серебро и подписали документы, которые и были тотчас же отправлены столичному начальству. Тысячу восемьсот девяносто пять лянов поровну поделили между собой Хуа Цзыю и остальные наследники, а Хуа Цзысюй после тяжбы остался гол как сокол – ни денег, ни домов, ни поместья. И от серебряных слитков на три тысячи лянов, что хранились в сундуках, даже и след простыл.

Расстроенный Цзысюй попытался было узнать у Пинъэр, сколько серебра она отдала Симэню и сколько осталось, чтобы собрать как-нибудь на покупку дома, но Пинъэр обрушилась на него с бранью и ругалась несколько дней подряд.

– Хм! Вот оборотень! Тебе не до дела было, бестолочь! Дом бросил, с девками возился. А когда под тебя подкопались да в тюрьму бросили, тогда ты просить стал, чтоб я покровителей тебе отыскала. А я ведь женщина! Мне и порог переступать не полагается – крылья подрезаны. Что я понимаю, кого знаю? Где мне доброжелателей искать? Будь я железная – все одно не накуешь гвоздей. И из-за тебя унижалась – господ упрашивала, да что из того проку. Кто ж тебя из беды выручать будет, когда ты ни с одним солидным человеком знакомства не завел? Спасибо, сосед Симэнь Цин по старой дружбе за тебя похлопотал, в столицу слугу снарядил. Не поглядел, что стоит холод, ветер воет. И вот, только тебя вытащили, едва ты на ноги встал, и уж с жены отчет требуешь? Зажил чирей – и про боль забыл, из могилы вылез – про серебро вспомнил? Свое потребовал? Ты ж собственноручно мне писал. Твои письма у меня хранятся. Думаешь, стала б я без твоего на то согласия серебро трогать, покровителей одаривать? Чтоб меня ж потом в хищении обвиняли?

– Да, я писал, – подтвердил Цзысюй. – Но я надеялся, останется хоть немного… купить дом и на жизнь. А теперь что ж, кулаки считать?

– Хм! Ну как тебя не ругать, остолоп несчастный! – снова набросилась на мужа Пинъэр. – Надо было раньше думать. Когда попался, не скупился; а выпутался, так счета давай подводить. Знай, твердит: «Сколько серебра потратила!» Сказать, куда твои три тысячи ушли? А вот куда: государеву наставнику Цаю и командующему Яну, а у них губа не дура. Не дай им солидный куш, так бы они тобой и заинтересовались, так и уберегли бы твое нежное тело от прикосновения хворостинки! Так бы они ни за что ни про что и выпустили тебя, черепашье отродье, дали бы дома язык распускать! Не подмажешь – не поедешь. Что ты им, дорогой родственничек, что ли?! Никто за здорово живешь ради твоего спасения с севера на юг трястись не будет. Собрал бы стол да отблагодарил человека как полагается, а то разнос устраивает! Отчет ему вынь да положь!

После такой отповеди Цзысюй умолк. На другой день Симэнь направил к нему слугу Дайаня с подарками, чтобы отвлечь его от пережитых волнений. В свою очередь Цзысюй и из благодарности, и с намерением разузнать о серебре позвал двух певиц и хотел было угостить Симэня. Да и сам Симэнь не прочь был вернуть соседу несколько сот лянов на покупку дома, но того никак не желала Пинъэр. Она тайком послала к Симэню тетушку Фэн и упросила отказаться от приглашения мужа, сама же сунула мужу подложный счет, по которому выходило, что все серебро ушло на подкупы и не осталось ни медяка. Ничего не подозревавший Цзысюй не раз приглашал Симэня, но тот отсиживался у певиц, и слуга возвращался с одним и тем же ответом: соседа, мол, нет дома. Цзысюй выходил из себя и только топал ногами от раздражения.

Послушай, дорогой читатель! Так уж повелось: когда жена изменяет мужу, ему – обладай он решимостью и силой откусывать зубами гвозди – все равно не суметь ни разгадать, ни пресечь ее тайные помыслы. Исстари заведено: муж вне дома правит, жена в дому распоряжается. И как часто жена портит репутацию своему мужу! А почему? Да все потому, что в обращении с нею муж сам нарушает порядок. Необходимо, чтобы муж запевал, а жена подтягивала; чтобы взаимная уступчивость и великодушие согревали душу и чтоб сердца неизменно влекло друг к другу, чтобы муж восхищался женою своею, а жена восторгалась своим мужем. Только так и можно прожить в покое и согласии. А зародись малейшее подозрение, и тотчас же вспыхнет неприязнь. Так вот и Хуа Цзысюй. Совсем голову потерял, порхал день-деньской, совсем предав забвению правила и приличия. Мог ли он в таком случае требовать постоянства от жены?!

Да,

 
Кто устоять исполнен твердого желанья,
Того и буря пошатнуть не в состояньи.
О том же говорят и стихи:
Когда б заслугой мудрость стала,
Разбойник Чжи[8] носил бы знатный чин.
Кто полон долга, тот высоко чтим,
Сластолюбивый же презрен и жалок.
С чужой женой Симэнь – в разврате без заботы,
Нрав блудодейки – как проточная вода;
Хоть мужа в гроб она безжалостно свела,
Цзысюй в ином миру сведет с ней счеты.
 

Однако довольно пустословить. Потом Цзысюй наскреб кое-как двести пятьдесят лянов и купил дом на Львиной. Вскоре после переезда у него началась лихорадка – следствие пережитых потрясений, и с начала одиннадцатой луны он слег в постель да так и не встал. При Ли Пинъэр еще приглашали лекаря Ху с Большой улицы, а теперь Цзысюй не желал тратиться. Так шел день за днем. Настало тридцатое число, и Хуа Цзысюй, увы, испустил последнее дыхание. Было ему от роду двадцать четыре года. Старший слуга Тяньси стащил у прикованного к постели хозяина пять лянов и был таков.

После смерти мужа Пинъэр велела тетушке Фэн пригласить Симэня. Купили гроб, обрядили покойника, отслужили панихиду и совершили погребение. Среди провожавших были и одетые в траур братья Цзысюя с женами, но после похорон они разошлись по домам.

В тот же день Симэнь велел Юэнян приготовить вина и закусок, чтобы умилостивить душу усопшего на могиле.

Пинъэр провожала мужа в паланкине, в котором и вернулась домой. Хотя она соорудила алтарь поклонения душе усопшего и облачилась в траур, сердце ее было отдано Симэню. Еще при Цзысюе Симэнь взял к себе обеих ее служанок. Теперь между домами установились тем более тесные связи.

Однажды, было это девятого числа первой луны, прослышав, что у Пань Цзиньлянь день рождения, Пинъэр купила подарки и, хотя не прошло еще и пяти седмиц[9] после кончины мужа, отправилась в паланкине поздравить соседку. Она была в белом шелковом жакете и отделанной золотом синей юбке. Расшитая жемчугом белая полотняная лента, как головной ободок, стягивала прическу[10]. Тетушка Фэн села рядом с Пинъэр и укутала ее ковром, слуга Тяньфу сопровождал паланкин сзади.

Войдя в дом, Пинъэр прежде всего отвесила четыре низких поклона Юэнян.

– Простите меня, сударыня, – сказала она, – что ничем вас тогда не угостила. Спасибо за щедрые подношения.

Затем Пинъэр поклонилась Цзяоэр и Юйлоу. Наконец вышла и Цзиньлянь.

– Вот и госпожа Пятая, – промолвила Пинъэр, отвешивая низкий поклон и называя ее «старшей сестрой». – Будьте так любезны, примите мой скромный подарочек.

Цзиньлянь стала было отказываться. Они долго передавали подарок из рук в руки, наконец обменялись поклонами, и Цзиньлянь поблагодарила за внимание. Пинъэр поздоровалась с госпожой У Старшей и матушкой Пань, а потом изъявила желание приветствовать Симэня.

– Муж отбыл на панихиду в монастырь Нефритового императора, – пояснила Юэнян и пригласила гостью к столу.

Подали чай. Уже началось чаепитие, когда вошла Сунь Сюээ. Одета она была скромнее остальных, и это сразу бросилось в глаза гостье.

– Кто будет эта госпожа? – спросила Пинъэр, вставая. – Мы незнакомы.

– Тоже жена, – пояснила Юэнян.

Пинъэр поспешила было поклониться Сюээ, но ее удержала хозяйка.

– Не утруждайте себя, сударыня. Достаточно и обычного приветствия.

Когда женщины поздоровались, хозяйка пригласила Пинъэр в спальню и велела горничным подать чай, а в гостиной накрыть стол. Немного погодя в жаровню подбросили угля. На столе заискрилось вино и появились закуски. Госпожа У Старшая, матушка Пань и Ли Пинъэр заняли почетные места для гостей. Юэнян с Цзяоэр исполняли обязанности хозяек, сбоку сели Юйлоу и Цзиньлянь. Сюээ, не смея задерживаться, ушла распоряжаться на кухню.

Пинъэр охотно пила со всеми, кто ей подносил. Это заметила Юэнян и сама наполнила всем чарки, попросив Цзяоэр, а за ней и всех по порядку выпить с гостьей.

– Вы теперь так далеко от нас уехали, госпожа Хуа, что нас ожидают больше разлуки, нежели встречи, – чтобы поддержать разговор, заметила Юэнян и полушутя добавила: – Мы очень о вас скучаем, а вы так бессердечны – даже не обещаете нас навещать.

– Госпожа Хуа и сегодня вряд ли пришла бы, не будь рождения Пятой, – вставила Юйлоу.

– Дорогие мои! – говорила Пинъэр. – Вы так ко мне добры. Я бы с удовольствием вас навещала, но у меня траур, и дома некого оставить. Всего пять седмиц минуло с кончины мужа… Мне казалось, что госпожа Пятая обидится, только поэтому и пришла. – И, обратившись к У Юэнян, спросила: – А когда ваше рождение, сударыня?

– До моего еще нескоро, – ответила Юэнян.

– Госпожа Старшая родилась пятнадцатого в восьмой луне, – уточнила Цзиньлянь. – Обязательно приходите.

– Конечно, приду, вне сомнения.

– Не уходите, – упрашивала гостью Юйлоу. – Оставайтесь, у нас переночуете.

– Да мне и самой хотелось бы с вами посидеть и поговорить. Но мы только что переехали. Без мужа дом опустел, а за задней стеной сад императорского родственника Цяо – такая глушь! И лисы швыряют кирпичи и черепицу[11]. По ночам так жутко становится! Было у нас двое слуг – старший ушел. Только вот Тяньфу у передних ворот поставлен, а сзади ни души. Спасибо, матушка Фэн, свой человек, то и дело заходит. То мне постирает, то служанкам туфли сошьет.

– Сколько же матушке Фэн лет? – спросила Юэнян. – Какая добрая старушка! Ее хвалят, а она слова не проронит.

– Уж пятьдесят шесть, в год собаки родилась. Детей у нее нет, сватает, я ей кое-что из одежды даю – тем и живет. Со смертью мужа я ее к себе взяла, чтоб повеселее было. Она у меня со служанками на одном кане спит.

– Ну и чудесно! – вставила бойкая на язык Цзиньлянь. – Вот матушка Фэн и подомовничает, а вы у нас переночуете. Хозяина у вас нет, отчет давать некому.

– Послушайте меня, сударыня, – посоветовала Юйлоу. – Матушка Фэн пусть домой возвращается в паланкине, а сами у нас останьтесь.

Ли Пинъэр улыбнулась и ничего не сказала. Пока они вели разговоры, вино обошло несколько кругов. Первой откланялась матушка Пань. Вслед за матерью ушла и Цзиньлянь.

Ли Цзяоэр наполнила большой кубок до самых краев и предложила его гостье.

– С меня достаточно, – поблагодарила ее Пинъэр.

– Когда госпожа Старшая и госпожа Третья вас угощали, вы почему-то не противились, а я поднесла, отказываетесь, – не унималась Цзяоэр. – Значит, не хотите меня уважить.

– Дорогая моя госпожа Вторая! – умоляла гостья. – Честно говорю, я больше не могу.

– Ну уж осушите последний кубок, сударыня, – попросила Юэнян. – Больше неволить не будем.

Пинъэр взяла кубок и, поставив его перед собой, продолжала беседовать с хозяйками.

– А твоя госпожа что там делает? – спросила Юйлоу стоявшую в сторонке Чуньмэй. – Ступай позови ее. И матушку Пань тоже. Скажи, Старшая госпожа просит выпить чарку с госпожой Хуа.

Чуньмэй вышла, но скоро вернулась.

– У матушки Пань все тело ломит, спать легла, а моя госпожа пудрится. Сейчас придет.

– Где ж это видано, чтобы хозяйка гостей бросала, а? – заметила Юэнян. – Извольте радоваться… к себе ушла. Сколько раз на дню можно пудриться! Как ни хватись, все пудрится да румянится. Всем бы хороша, а ведет себя как ребенок.

В это время появилась Цзиньлянь. Одета она была в цвета алоэ кофту из шаньсийского шелка, которую украшали дикие утки с ветками тростника в клювах. Стоячий атласный воротничок, расшитый по краю цветами, блистал белизною. На кофте выделялись пуговицы в виде хризантем с сидящими на них золотыми пчелками. На отделанной тесьмою юбке с подвесками был изображен вздымающий волны морской конек. Из-под юбки виднелись ярко-красные атласные туфли на высокой белой подошве и пестрые штаны. На голове покачивались сапфировые подвески и сверкал жемчужный ободок. Она нарядилась как Юйлоу. Только Юэнян была в ярко-красной атласной кофте с прозрачным бирюзовым шарфом и в зеленой шелковой юбке. Ее высокую прическу держал отороченный соболем ободок.

Разодетая Цзиньлянь, слегка покачиваясь, приблизилась к столу. Юйлоу сразу заметила у нее золотую шпильку со знаком долголетия.

– Хороша ж ты, голубушка! – пошутила Юйлоу. – Этим днем тебя на свет произвели, а ты прячешься, гостей бросаешь! Кто тебя только воспитывал?

Цзиньлянь рассмеялась и шутки ради толкнула Юйлоу.

– Гляди, разошлась! – продолжала Юйлоу. – А ну-ка, поднеси чарочку госпоже Хуа.

– Я с госпожой Третьей пила, – возразила Пинъэр. – С меня хватит.

– То не в счет, – сказала Цзиньлянь. – Выпейте, что я поднесу.

Цзиньлянь засучила рукава и стала наливать большой кубок. Пинъэр отказалась пить и поставила кубок на стол.

Из спальни вышли госпожа У Старшая и сопровождавшая ее Юэнян.

– А где же матушка Пань? – спросили они.

– Она легла. У нее тело ломит, – объяснила Цзиньлянь. – Звала – не идет.

– Это вы, сударыня, подарили ей ко дню рождения шпильку? – спросила гостью Юэнян, заметив у Цзиньлянь золотую, со знаком долголетия, шпильку. – Какая работа! Где вы такие заказывали? И нам бы надо заказать.

– Если вам нравятся, сударыня, – сказала Пинъэр, – я вам подарю. У меня есть еще несколько пар. Таких здесь не найти. Их только придворные ювелиры изготовляют. Это мой покойный родственник привез.

– Я пошутила, – ответила Юэнян. – Нас вон сколько сестер. Всех не одаришь.

Пока они пировали и веселились, солнце стало клониться к западу. Из спальни Сюээ появилась тетушка Фэн. На лице ее от хмельного играл румянец.

– Домой собираешься? – торопила она Пинъэр. – Пойду носилки приготовлю.

– Оставайтесь, госпожа Хуа, – просила Юэнян. – А тетушка Фэн пусть в паланкине возвращается.

– Дом пустует. Лучше как-нибудь в другой раз погощу.

– Какая вы настойчивая, сударыня, – вмешалась Юйлоу. – Не хотите нас уважить? Почему бы вам не отослать паланкин? Будь с нами хозяин, он вас никуда бы не пустил.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю