Текст книги "Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅)"

Автор книги: Автор Неизвестен

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

ЛУ ЗМЕЯ В ТРАВЕ НАПАДАЕТ НА ЦЗЯН ЧЖУШАНЯ.

ПИНЪЭР СВОЕЙ ЛЮБОВЬЮ СМЯГЧАЕТ СИМЭНЬ ЦИНА.

И в хижине бедной раскроется яркий цветок,

И горы, и долы светлеют под полной луной.

А души людские глубокой окутаны мглой,

В них черные страсти вселяет безжалостный рок.

Богат и беспечен бывает последний болван,

В нужде прозябает умнейший и лучший из нас.

Нам строго отмерен для жизни отпущенный час,

Вершимый не нами – судьбою, которой он дан.

Так вот, прошло с полгода как Симэнь закончил стройку. По-новому заблистала лаком его усадьба. Несколько дней продолжался пир, но не о том пойдет речь.

Однажды – дело было в начале восьмой луны – судебный надзиратель Ся Лунси справлял свое рождение в только что купленном поместье. Были приглашены четыре певицы, музыканты, фокусники и актеры. Симэнь приоделся и, сопровождаемый слугами, рано утром поехал верхом в загородное поместье Ся.

Тем временем У Юэнян велела накрыть стол и устроила пир вместе с Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Сунь Сюээ, Симэнь Старшей и Пань Цзиньлянь. Они отперли садовые ворота и вышли погулять, полюбоваться цветами и деревьями, беседками и павильонами. Огромный это был сад! А какой красивый!

Только поглядите:

 Ворота высятся на полторы сажени, сверкают красным лаком створки, каждая с десяток досок шириной. Как уголь чернеет стена глинобитная. Пред взором терем над вратами, со всех сторон террасы, бельведеры[1], насыпные горы и журчащая вода, а рядом бирюзою отливают бамбуки и колышутся сосны. Вот кровли плоские простерлись в вышину – это террасы; там пологие, но зубчатые крыши – то бельведеры. В любое время года для увеселения найдется уголок. Весной любуйся нежной зеленью деревьев можжевеловых и кипарисов из залы Играющих ласточек. Наслаждайся летом красотою лотосов и лилий из кабинета у потока. Из терема Небесной сини любуйся осенью златыми хризантемами, чьи лепестки будто бы иней едва посеребрил. Из башни Вечной весны зимою наслаждайся нежными цветами сливы-мэй, чьи венчики раскрылись в снегу. А вот, слегка касаясь резных перил, красуются букеты пышные цветов. У тонких бровей, колеблемые ветерком, играют ветки плакучих ив и тополей. К нежным ланитам, омытая дождем, тянется и льнет айва. Пред залой Играющих ласточек готовы вот-вот распуститься тюльпаны, за башнею Вечной весны, кажется, полураскрылись серебристого абрикоса цветы. К востоку от моста зацвели букетами розовые мэй. В беседке Спящих облаков ветви багряника уже набирают почки. На глади озера у камня зазеленела ряска, близ перил проглядывают побеги бамбука. Лиловые ласточки порхают в редких занавесках, желтые иволги пронзают бирюзовую тень. И вот – подобье лунного серпа – оконце в пещеру Снежный грот. Вон павильон, овеваем прохладой, и башня на воде. Обвитый дикой розою навес ведет к шпалерам чайных роз. Махровый персик стоит пред весеннею ивой. Есть тут лиловые гвоздики и «яшмовые лошадки»[2], глицинии и шиповник, недотрога душистый лотос и жасмин. Галерея крытая окружена стеною сосен и рядами бамбука. Везде квадратные пруды, вьются жучки. У ступеней бананы и пальмы, подсолнухи и гранаты. Парами бабочки порхают в цветах, порой гуляющих пугают рыбки, затеяв в водорослях резвую игру.

Да тут

 
Раскрыли пионы святых бодхисаттв
Просветленные лики,
А в ветках личжи вдруг мелькнет голова
Преисподней – владыки.
 

Юэнян шествовала впереди. Женщины, то взявшись за руки, прогуливались по благоухающим тропинкам, то, опустившись на траву, усаживались на ароматные подстилки. Одна, наслаждаясь видом близ бельведера, забавы ради бросала в золотых рыбок четочник; другая, опершись на перила, любовалась цветами, играючи креповым платочком, пугала бабочек.

Юэнян поднялась в беседку Спящих облаков, самую высокую постройку, и стала играть в шашки с Юйлоу и Цзяоэр. А Цзиньлянь, Симэнь Старшая и Сюээ из терема «Любования цветами» наслаждались густыми купами красных и белых пионов, зарослью айвы, кустами шиповника и дикой розы, обвившей весь навес. Предстали их взору почтенный бамбук, непокорный стуже, и гордая сосна, зеленая снегам наперекор.

И в самом деле здесь круглый год цвели цветы, тут вечная весна. Такое диво враз не оглядишь, на такую красоту не насмотришься!

Вскоре подали вино, и Юэнян заняла место хозяйки. Цзяоэр села напротив, а по бокам расположились по порядку Юйлоу, Сюээ, Цзиньлянь и Симэнь Старшая.

– Да, я и забыла пригласить зятя Чэня, – спохватилась Юэнян и велела Сяоюй сейчас же сходить за ним.

Немного погодя появился Чэнь Цзинцзи. В бледно-голубой креповой шапке и фиолетовом сатиновом халате, обутый в высокие черные сапоги на белой подошве, Цзинцзи поклоном приветствовал собравшихся и сел рядом с женой.

После нескольких чарок Юэнян, Цзяоэр и Симэнь Старшая опять взялись за шашки, а Сюээ и Юйлоу поднялись наверх полюбоваться садом. Только Цзиньлянь с белым круглым веером гонялась за бабочками у насыпной горы на берегу пруда. Во время этого развлечения к ней и подкрался Цзинцзи.

– Не так вы ловите, сударыня, – обратился он к Цзиньлянь. – Дайте я вам поймаю. Ведь у бабочки нет постоянства: мечется она то вверх, то вниз до полного изнеможения.

Цзиньлянь обернулась и, бросив на Цзинцзи лукавый взгляд, забранилась:

– Ишь разбойник какой отчаянный! Ты, я вижу, жизнью совсем не дорожишь.

Цзинцзи расплылся в улыбке, а потом, бросившись к Цзиньлянь, заключил ее в объятия и поцеловал. Она тотчас же оттолкнула его, даже не подозревая, что за ними из терема любования цветами наблюдала Юйлоу.

– Поди-ка сюда, сестрица, – окликнула она Цзиньлянь. – Мне с тобой поговорить надо.

Цзиньлянь оставила зятя и ушла в терем.

Так вышло, что бабочек им поймать не пришлось, зато успел уж шмель коснуться уст цветка, и путь открылся к порханью ласточек и щебетанью иволг.

Да,

 
Случается увидеть и шмеля шального,
А скроется в цветке – и не отыщешь снова.
 

После ухода Цзиньлянь Цзинцзи молча побрел восвояси. Невесело, уныло было у него на душе и, чтобы развеять тоску, он сочинил романс на мотив «Срываю ветку корицы»:

 
Я увидел – это ты
В волосах весны цветы,
Губы алые чисты.
Или лишь подобье чистоты?..
Наших встреч былые дни,
Вновь вернулись к нам они,
Снова полные любви,
Или вовсе не было любви?
Ты кивала, отвечала.
Или ты не отвечала?..
Ты кивала и молчала.
Или может больше не молчала?..
Скоро ль встретимся с тобой,
Скоро ль свидимся с тобой?
Переполнена желанья,
Ты ждала со мной свиданья.
Мы увиделись с тобой
Миг – и стал я сам не свой.
 

* * *

Но оставим пока пирующих в саду, а расскажем о Симэнь Цине.

После загородного угощения покинул он поместье судебного надзирателя Ся и по пути домой попал в Южную аллею. В свое время он исходил все эти аллеи и переулки вдоль и поперек и знал всех тамошних вышибал. Раньше, при Сунах, их звали вышибалами, а нынче называют попросту – мошенники-лоботрясы. Подвязались среди них и двое жуликов – Лу Хуа, по кличке Змея в траве, и Чжан Шэн Загнанная Крыса, не расстававшиеся ни с каким дерьмом. Им нередко перепадало от Симэня. И вот, когда он подъехал к ним верхом, они играли на деньги, но едва заметив своего благодетеля, тут же опустились перед ним на колени.

– Из каких это краев, ваша милость, в такой поздний час?

– За городом на пиру был, – объяснял Симэнь. – Судебный надзиратель господин Ся рождение справлял. Есть у меня к вам дельце. Сослужите мне службу?

– Какой может быть разговор! – перебили его прохвосты. – Сколько вы нам добра делали, ваша милость! Только прикажите: за вас в огонь и в воду. Тысячу смертей безропотно примем!

– В таком случае завтра ко мне загляните. Потолкуем.

– К чему же до завтра откладывать! Скажите, сударь, что у вас за дело.

Симэнь шепотом рассказал им о женитьбе Цзян Чжушаня на Ли Пинъэр.

– Одного хочу, – продолжал он громко, – чтобы вы отплатили ему за меня. – Симэнь откинул полу халата и достал из мошны лянов пять серебра мелочью. – Это вам на вино, а обделаете все как следует, еще награжу.

– Мало ли вы нам добра делали! – отказывался от протянутого серебра Лу Хуа. – Я-то думал, вы заставите нас в Восточный океан погрузиться, рога сизого дракона достать или на Западную Гору взобраться, клыки бешеного тигра добыть, тогда бы мы еще померекали, а то, подумаешь, дело какое! Проще простого! И серебро я принять никак не могу, сударь.

– Не возьмешь, тогда я и просить тебя не буду.

Симэнь велел Дайаню забрать деньги и, пришпорив коня, поехал дальше, но его удержал Чжан Шэн.

– Не знаешь ты, Лу Хуа, нрава господского, – сказал он. – Раз деньги не берешь, от дела, выходит, отказываешься.

Они взяли серебро и упали на колени, отвешивая Симэню земные поклоны.

– Поезжайте-ка вы себе преспокойно домой. А мы обещаем вам, ваша милость, не пройдет и двух дней, как вы будете от удовольствия хлопать в ладоши и хохотать до упаду, – заверили они Симэня, а Чжан Шэн добавил:

– А не могли бы вы, ваша светлость, порекомендовать меня в уголовное управление? Устроиться бы мне в услужение к его превосходительству господину Ся. О большем я и мечтать не смею.

– Само собой, могу, – пообещал Симэнь. – Это проще простого сделать.

Послушай, дорогой читатель! Впоследствии Симэнь Цин и в самом деле рекомендовал Чжан Шэна на службу в уголовное управление, и тот стал приближенным начальника гарнизона, но это случилось потом, оттого рассказывать пока не будем.

Раздобыв серебра, вышибалы снова пошли играть на деньги, а Симэнь поскакал домой.

Когда он въезжал в ворота, день клонился к концу. Едва заслышав хозяина, Юэнян и остальные жены удалились в задние покои. Осталась только Цзиньлянь. Но Симэнь в задние покои не пошел, а направился прямо в сад.

– Что ты тут без меня делаешь, а? – спросил он Цзиньлянь, когда та прибирала беседку.

– Мы со Старшей госпожой в саду гуляли, – отвечала она, улыбаясь. – Не думала, что ты так рано вернешься.

– Господин Ся был так любезен, устроил пир в поместье. Было четыре певицы, четверо слуг и всего пять приглашенных. А дорога дальняя, вот я и поспешил пораньше.

– Тебе и выпить не пришлось, – заметила Цзиньлянь, раздевая Симэня, – я велю подать вина.

Симэнь приказал горничной убрать со стола закуски, подать фрукты и кувшин виноградного вина, а сам уселся в кресле. Тут он заметил на Цзиньлянь коричневую с зеленоватым отливом креповую кофту с пестрым гофрированным воротничком и отделанную тесьмою белую, тоже с отливом, юбку из тафты, из-под которой выглядывали расшитые золотыми облаками ярко-красные с бахромою атласные туфельки на белой шелковой подошве. Ее высокую прическу украшали нефритовые в золотой оправе подвески, напоминающие сложенные в небесном чертоге веточки коричного лавра, серебряная сетка и шпильки в виде парных цветков сливы-мэй и лазоревых облаков. Среди обилия бирюзы тем ярче алели уста и выделялся нежный румянец напудренных ланит. Охваченный желанием Симэнь заключил Цзиньлянь в свои объятия и осыпал поцелуями.

Через некоторое время Чуньмэй подала вино, и они, смакуя и громко причмокивая, стали отпивать его из чарки. Немного погодя Цзиньлянь подобрала юбку и, забравшись к Симэню на колени, принялась поить его из собственных уст, потом взялась потчевать лотосовыми семечками прямо из коробочки, держа ее своими нежными пальчиками.

– Фу, убери эту кислятину! – отказался Симэнь.

– Нельзя капризничать, сынок, если тебя матушка угощает, сама тебе в ротик кладет, – пошутила Цзиньлянь и не успокоилась до тех пор, пока не положила ему в рот орех.

Симэню захотелось поиграть ее персями. Цзиньлянь отстегнула от воротничка золотую заколку и, держа ее во рту, распахнула креповую кофту. Прелестный без единого изъяна нефрит открылся Симэню. Долго он наслаждался благоухающей, пышной и упругой грудью, припадая к ней устами. Они шутили, смеялись и резвились на все лады.

– А что я тебе скажу! – начал возбужденный Симэнь. – Скоро тебе предстоит посмеяться от души. Знаешь, доктор Цзян завел лавку лекарственных трав, а как рожу ему разукрасят – будет и фруктовый лоток в придачу.

– За что?

Симэнь рассказал, как он встретился за городскими воротами с Лу Хуа и Чжан Шэном.

– Беды не оберешься от этих босяков, – заметила, улыбаясь, Цзиньлянь и спросила: – А про какого врача ты говоришь? Уж не тот ли доктор Цзян, который бывал у нас? Но он человек весьма порядочный и учтивый. При осмотре, бывало, голову опустит. Такой симпатичный, а ты хочешь с ним расправиться?!

– Да-да, порядочный, голову опустит… – передразнил Симэнь. – Да он для того и опускает, чтобы твоими ножками любоваться, а тебе и невдомек.

– Брось ерунду городить. Так уж ему и нужно на ноги глазеть!

– Уверяю тебя! Знаешь, его как-то сосед приглашает к больной жене, а он по улице идет, несет рыбу, только что купил. «Вот, – говорит, – рыбу домой отнесу и приду». Сосед ему: «Доктор, умоляю. Медлить нельзя, положение серьезное». Пришлось Цзян Чжушаню прямо с рыбой завернуть к соседу. Больная лежала в тереме, наверху, пришлось наверх подниматься. А больной было так тяжко, что лежала она, что называется, в чем мать родила. Входит Цзян Чжушань в спальню, протягивает к ней руку, начинает пульс обследовать. Пока он пульс прощупывал, вспомнил про рыбу, которую внизу у двери на крючок повесил. Вспомнил и про пульс забыл. «Сударыня, – спрашивает, а сам вниз показывает, – может, у вас кошечка?..» Не успел он договорить, как в спальню ворвался муж больной, схватил Цзяна за волосы и так отдубасил, что тот без награды остался и в разорванном в клочья халате едва-едва ноги унес.

– Ну, ты опять за свое, – возразила Цзиньлянь. – Не верю, чтобы образованный человек занимался такими делами.

– Ты на внешность смотришь, а она обманчива, – уверял ее Симэнь. На вид он – сама скромность, а внутри – одно зло и коварство.

Они рассмеялись. Пить им больше не хотелось, и, убрав со стола, они удалились в спальню, но не о том пойдет речь.

* * *

Оставим Симэня с Цзиньлянь, а расскажем о Ли Пинъэр.

Прошло около двух месяцев, как Пинъэр взяла Цзян Чжушаня. Первое время, желая понравиться Пинъэр, Чжушань принимал им самим составленные веселящие и бодрящие составы, скупал у городских ворот всякие безделки, вроде «любовного дара Цзиндуна» или любострастного наконечника «мечта красотки»[3]. Но чего только не познала Пинъэр в пору буйных утех с Симэнем! Не по душе ей был Цзян Чжушань. Мало-помалу отвращение к мужу сменилось ненавистью и, наконец, она со злостью камнем раздробила все его штучки и выкинула вон.

– Эх ты, угорь тщедушный, бессильный в чреслах! – ругала она Чжушаня. – Накупил всякого дерьма. Шутить со мной хотел, да? Я-то думала, ты мужчина, а на тебя, оказывается, только издали можно любоваться. У, копье восковое, дохлая черепаха[4]!

На чем свет стоит ругала она Чжушаня. А потом среди ночи, в третью стражу, прогнала в лавку и не стала больше пускать к себе в спальню. Всем своим существом тосковала она теперь по Симэнь Цину. А пристыженный Чжушань день-деньской корпел над счетами да выручкой.

Сидел как-то Чжушань за прилавком. Видит: входят двое подвыпивших. Зашагали они по лавке, глаза вытаращили и уселись на скамейке.

– Собачья желчь найдется? – спросил один.

– Вы шутите, – отозвался, улыбаясь, хозяин. – Бывает желчь бычья, а о собачьей отродясь не слыхивал.

– Тогда драконов пепел покажи. Ляна два отвесишь.

– Драконовы мозги в наших лавках бывают, – объяснил Чжушань, – их из Персии и стран Южных морей вывозят. А что за драконов пепел, понятия не имею.

– Да чего его спрашивать?! – вмешался второй. – Только обзавелся торговлей. Где ему такие лекарства держать! Пойдем, у его милости господина Симэня купим.

– Погоди, – перебил его первый, – у нас с ним серьезный разговор предстоит. – И он обратился к Чжушаню: – Хватит, брат Цзян, притворяться, будто знать не знаешь, ведать не ведаешь. Три года назад, когда у тебя умерла жена, ты вот к нему, брату Лу, пришел, тридцать лянов серебром в долг взял. С процентами сумма набралась кругленькая. Вот мы и пришли долг с тебя стребовать. Правда, тебя жена в дом приняла да и лавка только открылась, потому мы с шуток и начали. Такт проявили, думали, ты должным образом оценишь такое наше великодушие. А раз нет, изволь, подавай серебро сполна.

Чжушань с испугу остолбенел.

– Не брал я у него никакого серебра, – пробормотал он, наконец.

– Кто не одалживается, с того не спрашивают, – заявил Чжан Шэн. – Ежели яйцо цело, в него муха не залезет. Хватит отпираться!

– Да я даже не знаю, кто вы, господа, – недоумевал Чжушань. – С меня деньги требуете, но я не имел чести быть с вами знакомым.

– Ошибаешься, брат Цзян, – настаивал на своем Чжан Шэн. – Исстари, кто в чинах, бедности не ведает, а кто долги зажимает, с достатком не знаком. Вспомни-ка, чем ты был. С бубенцом по улицам бродил[5], растираниями да мазями пробивался. Брату Лу спасибо скажи. Ведь это он тебя на ноги поставил. Теперь ты вон куда вознесся!

– А я и есть Лу, зовусь Лу Хуа, – заговорил второй. – Ты брал у меня на похороны жены тридцать лянов серебром. И должен мне теперь с процентами сорок восемь лянов. Возвращай долг сполна!

– Какой долг! Когда я у тебя брал? – всполошился Чжушань. – Ну, допустим, брал, тогда где письменное обязательство, кто поручитель?

– Я поручитель, – заявил Чжан Шэн и, вынув из рукава бумагу, развернул ее перед врачом.

– Сукины дети! Кровопийцы! – ругался Чжушань, лицо которого с испугу будто воском налилось. – Откуда только вас, вышибал, сюда принесло? Вымогательством занимаются да еще угрозы…

Зло тут взяло Лу Хуа. Перемахнул он через прилавок и, очутившись рядом с Чжушанем, размахнулся – только свист послышался – да так двинул ему кулаком, что нос набок свернул, потом повышвыривал с полок лекарства и снадобья прямо на улицу.

– Грабители проклятые! – вопил Чжушань. – Да как вы смеете отбирать у меня товар?!

Он позвал на помощь слугу Тяньфу, но Лу Хуа дал ему такого пинка, что тот убрался восвояси. Чжан Шэн вытащил Чжушаня из-за прилавка и, перехватив руку Лу Хуа, стал уговаривать дружка:

– Долго ты, брат Лу, ждал этот долг, дай ему срок выплаты и дело с концом. А ты, брат Цзян, согласен?

– Да когда я брал у него серебро?! – оправдывался Чжушань. – Ну, допустим, если и за долгом пришел, так можно потолковать спокойно. Зачем же буйствовать?

– Тебе, брат Цзян, верно, несладко досталось, – начал Чжан Шэн. – И сейчас, небось, горечь во рту. Заставил вот к мошне подступиться, самому ж и попотеть пришлось. А вел бы себя вот так, по-хорошему, я б упросил брата Лу скостить немного проценты. Расплатился бы срока в два-три и весь разговор. Зачем же ты препирался, признавать долг отказывался? Думаешь, так бы с тебя и не взыскали?

– Кровопийцы! – бормотал Чжушань. – Я властям жалобу подам. Какие он с меня деньги требует?!

– Э, рановато ты, братец, захмелел, – проговорил Чжан Шэн.

Лу Хуа между тем развернулся и одним ударом свалил Чжушаня с ног. Еще немного и он угодил бы прямо в сточную канаву.

– Караул! Спасите! – что есть мочи закричал врач, растрепанный и весь в грязи.

Прибыл околоточный и взял всех под стражу.

Заслышав шум, Ли Пинъэр подошла к занавеске и посмотрела на улицу. Она так и остолбенела, когда увидела, как уводят связанного Чжушаня, и велела тетушке Фэн выйти и снять вывеску. Многое из выброшенного на улицу уже растащили. Хозяйка распорядилась запереть ворота и из дому не выходить. О случившемся сразу дали знать Симэнь Цину. Он сейчас же послал слугу наказать околоточному, чтобы тот на другое же утро препроводил арестованных в судебно-уголовное управление. Со своей стороны Симэнь послал надзирателю Ся Лунси записку, прося с утра назначить рассмотрение дела.

Надзиратель Ся, выйдя в зал, прочитал донесение околоточного и вызвал Чжушаня на допрос.

– Тебя зовут Цзян Вэньхуэй[6]? – спросил он. – Почему ты отказываешься возвратить Лу Хуа одолженную сумму серебра да еще осыпаешь его бранью и оскорблениями? Ты ведешь себя отвратительно и мерзко!

– Ваш покорный слуга совсем не знаком с этим человеком, – отвечал Чжушань, – и никогда не брал у него никакого серебра. Я ему толком объяснял, но он и слушать не хочет. Избил меня и обокрал лавку.

Ся Лунси вызвал Лу Хуа.

– Ты что скажешь? – спросил он арестованного.

– Он взял у меня на похороны жены серебро, – начал Лу Хуа, – и вот прошло три года, а он все тянет. Когда ваш покорный слуга узнал, что он вошел в дом жены и начал крупную торговлю, я пришел к нему за деньгами, а он обозвал меня всякими поносными словами и оклеветал, заявив, будто я украл у него товар. Вот у меня долговое обязательство, а вот Чжан Шэн – поручитель. Прошу вас, ваше превосходительство, рассудите нас по справедливости, – закончил Лу Хуа и, вынув из-за пазухи бумагу, протянул надзирателю.

Ся Лунси развернул и стал читать:

«Составитель сего долгового обязательства Цзян Вэньхуэй, уездный врач, за неимением средств на похороны жены в присутствии поручителя Чжан Шэна взял в долг у Лу Хуа серебром тридцать лянов с обязательством в будущем году означенную сумму кредитору вернуть, а равно и проценты из расчета за каждый месяц три цяня за лян. В случае неплатежеспособности должника подлежащая возврату сумма взыскивается имуществом, личными вещами и пр.

При отсутствии других свидетельств таковым является данное обязательство».

Закончив чтение, надзиратель Ся в гневе ударил по столу.

– Что же это такое?! – воскликнул он. – Налицо и долговое обязательство и поручитель. Зачем же отпираться?! С виду человек образованный, а от долгов увиливаешь.

Ся Лунси приказал принести палок потолще. Подручные без лишних слов разложили Чжушаня на полу и всыпали три десятка палок, отчего все его тело покрылось ранами, из которых сочилась кровь, потом двое конвоиров с белой планкой-ордером[7] отвели его домой за тридцатью лянами серебра, которые причитались с него в пользу Лу Хуа. В противном случае его надлежало вернуть в управление и заключить под стражу. Чжушань в голос ревел, еле-еле волоча избитые ноги. Дома он стал умолять Пинъэр дать деньги.

– Рогоносец бесстыжий! – плюнув ему в лицо, заругалась Пинъэр. – Какие тебе деньги? А ты мне их давал? Если б я знала, кто ты такой есть, рогоносец проклятый, и слепая с тобой бы не связалась. На вид хорош, да не укусишь. Голову тебе надо было бы отрубить и за долги твои расплатиться.

Услыхали конвоиры, как его отчитывает жена, стали торопить:

– Эй, Цзян Вэньхуэй, раз нет денег, нечего время тянуть, пойдем к начальнику, там ответ будешь держать.

Чжушань выбежал из дому и уговорил конвоиров немного обождать, а сам снова бросился в ноги Ли Пинъэр и принялся умолять со слезами:

– Сотвори добро, прошу тебя! Смотри на эти тридцать лянов, как на жертву святым обителям в Западных горах. Если ты откажешь, меня заберут. Не вынесет больше пыток мой избитый зад. Мне не выжить.

Не выдержала Пинъэр и дала ему тридцать лянов чистопробного серебра, которое в присутствии властей было вручено Лу Хуа. Долговое обязательство было порвано, и дело закрыто.

С деньгами в кармане Лу Хуа и Чжан Шэн поспешили к Симэнь Цину. Он угостил их в крытой галерее вином и закусками. Их рассказ привел его в неописуемый восторг.

– Вы отомстили за меня с лихвою, – сказал он.

Лу Хуа протянул Симэню тридцать лянов, но тот отказался.

– Награждаю вас этим серебром, – заявил он. – Выпить пригодится. А что случится, опять буду вас беспокоить.

Перед уходом они долго благодарили Симэня и, забрав серебро, отправились играть на деньги.

Да,

 
Где честь и совесть попраны – всевластье
Там обретают низменные страсти.
 

Так вот, отдал Цзян Чжушань в присутствии надзирателя серебро, вышел из управления и направился домой. Но Ли Пинъэр его не пустила.

– Куда ты идешь? – спросила она. – Так как же? Считать, что я серьезно болела, и тридцать лянов ушло на лекарства, которые ты мне прописывал, да? Убирайся-ка отсюда и чем скорее, тем лучше. А то, чего доброго, и целого дома не хватит долги твои выплачивать.

Чжушань понял, что не жить ему больше у Пинъэр. Он заплакал и, превозмогая боль в ногах, побрел искать другое пристанище. Весь купленный на ее деньги товар он оставил, свой же, вместе с молотилкой для лекарств, ситами и корзинами по приказанию Пинъэр он был вынужден немедленно вывезти. Они разошлись. После его отъезда Пинъэр попросила тетушку Фэн вылить в воротах бочку воды, чтобы смыть его следы.

– Как я рада, что избавилась от такого сокровища! – говорила она, когда выпроводила Чжушаня.

Теперь у Пинъэр из головы не выходил Симэнь Цин, а когда она узнала, что он уже уладил свои неприятности, ее тем больше мучили угрызения совести. Пинъэр не пила, не ела. У нее не было желания подводить брови. Целыми днями простаивала она у дверей, все глаза проглядела, но так никто и не появлялся у нее на пороге.

Да,

 
Еще на ложе видимость любви,
Но страсть былая больше не жива,
Разлито одиночество в крови,
Сухи, как пепел, пылкие слова.
 

Не будем говорить, как тосковала Пинъэр, а расскажем, что случилось однажды.

Проезжал мимо ее дома верхом Дайань. Ворота были заперты, лавка закрыта – дом стоял, погруженный в тишину. Дайань сказал об этом хозяину.

– Крепко, должно быть, досталось карлику-рогоносцу, – заметил Симэнь, – Отсыпается. Прикинь-ка, знать, уж полмесяца из дома не выглядывает и торговлю бросил.

Вскоре Симэнь совсем забыл о Пинъэр.

Пришло пятнадцатое число восьмой луны – день рождения У Юэнян. В большой зале было многолюдно, всюду сидели гостьи. Симэнь не разговаривал с Юэнян, поэтому отправился навестить Ли Гуйцзе, а лошадь отослал с Дайанем, наказав слуге приезжать вечером. Симэнь взял с собой для игры в двойную шестерку Ин Боцзюэ и Се Сида. Гуйцин тоже оказалась дома, и сестры с обеих сторон потчевали Симэня, потом все пошли во двор, где метали стрелы в вазу.

К заходу солнца прибыл с конем Дайань. Тем временем Симэнь как раз склонился в земном поклоне, дабы отправить естественную потребность, а заметив Дайаня, спросил:

– Дома все в порядке?

– Да, гостьи разошлись. Зал убрали. Осталась только госпожа У Старшая. Ее хозяйка пригласила к себе. А еще тетушка Фэн от госпожи Хуа с Львиной подарки доставила: четыре блюда фруктов, два – персиков и лапши долголетия[8] и кусок шелка, а для хозяйки – туфельки. Сама госпожа Хуа шила. Тетушка Фэн цянь серебра в награду получила. Хозяйка ей объяснила, что вас не было дома, поэтому, мол, и не могли пригласить госпожу Хуа.

– А тебе кто поднес? – спросил Симэнь раскрасневшегося слугу.

– Госпожа Хуа за мной тетушку Фэн послала, – признался Дайань. – Вином угостила. Я отказывался, но она заставила выпить. Вот лицо и зарделось. А госпожа Хуа так раскаивается! Прямо плачет. Я, говорит, господину объясняла, а он мне не верит. Цзян Чжушаня она прогнала и очень раскаивается, что так вышло. Только и мечтает за вас замуж выйти. А до чего похудела! Все меня просила вас пригласить, чтобы вы ее навестили. Если, говорит, господин изволит выразить свое согласие, дай мне знать.

– Потаскуха мерзкая! – заругался Симэнь. – Нашла мужика и жила бы. Зачем за мной бегать? Некогда мне к ней ходить. Скажи, ни к чему, мол, подарки слать, пусть лучше счастливый день выберет, а я, так и быть, пришлю за ней паланкин.

– Понятно, – ответил слуга. – Она ответа ждет. При вас пусть пока побудут Пинъань с Хуатуном, а я пойду, можно?

– Можно, ступай.

Дайань подался к Ли Пинъэр.

– Сколько я тебе хлопот прибавила, дорогой мой! – выслушав слугу, воскликнула обрадованная Пинъэр. – Значит, тебе удалось уговорить господина? Он, стало быть, согласен?

Пинъэр вымыла руки, почистила ногти и пошла на кухню готовить для Дайаня угощение.

– У меня вещи некому будет перенести, – сказала она. – Приходи тогда, поможешь Тяньфу приглядеть за носильщиками, ладно?

Наняли шестерых носильщиков, которые дней пять перетаскивали добро. Симэнь Цин, ни слова не говоря У Юэнян, сложил тюки в терем Любования цветами.

Двадцатого в восьмой луне, когда было уже за полдень, к дому Ли Пинъэр прибыл большой паланкин с четырьмя фонарями. В нем лежал кусок кумачовой парчи. Паланкин сопровождали Дайань, Пинъань, Хуатун и Лайсин.

Пинъэр послала двух служанок за тетушкой Фэн. Ей она поручила присматривать за домом, а сторожем поставила Тяньфу. Только после этих распоряжений она вошла в паланкин.

Симэнь в тот день выездов не делал. В легком халате и повязке сидел он в крытой галерее в ожидании Пинъэр.

Уже давно остановился у Симэневых ворот большой паланкин, но никто не выходил встречать Ли Пинъэр.

Юйлоу пошла к Юэнян.

– Сестрица, – обратилась она, – вы хозяйка дома. Она ведь ждет у ворот. Вы не хотите встречать? Хозяин обидится. Он в саду сидит, а паланкин уже давно у ворот ждет. Как она войдет, когда ее никто не встречает?!

У Юэнян была не прочь встретить Ли Пинъэр, но ей мешала обида. И не выйти она тоже не могла, так как боялась разгневать Симэня. После некоторого раздумья и колебаний Юэнян так легко и грациозно засеменила к воротам, что едва заметно колыхалась ее бледно-желтая юбка.

Ли Пинъэр с драгоценною вазой[9] в руках проследовала в отведенный для нее флигель, загодя убранный горничными Инчунь и Сючунь, и стала ожидать Симэня. Но он, все еще снедаемый прежним негодованием, так к ней и не пришел.

На другой день Пинъэр представили хозяйке. Она стала шестой женой Симэня и, как полагается, три дня длилось пышное торжество, приглашение на которое получили многие родственники. А Симэнь так и не появился ни разу в ее спальне.

Первую ночь он провел с Цзиньлянь.

– У тебя новая жена, а ты ее одну оставляешь, – заметила Цзиньлянь.

– Уж больно она прыткая, негодница, – отвечал Симэнь. – Проучу немного, потом пойду.

На третий день гости разошлись, а Симэнь все не заглядывал к Пинъэр. На этот раз он ночевал у Юйлоу. Не дождавшись мужа, бедная Пинъэр в полночь отпустила горничных спать, а сама, досыта наплакавшись, подошла к кровати, завязала из ленты для бинтования ног петлю и накинула ее на шею, решив покончить с собой.

Да,

 
Согласия нет природных начал –
на ложе ее одиноком,
И дух обиженной вмиг умчал
в путь к Девяти истокам…
 

Проснулись горничные. Заметив, что в спальне Пинъэр мигает угасающий светильник, они пошли поправить фитиль. Тут они увидели повесившуюся хозяйку и начали метаться по спальне, а потом стали звать Чуньмэй, которая была рядом, за стенкой.

– Наша госпожа повесилась! – кричали они.

Всполошившаяся Цзиньлянь вскочила с постели и бросилась к Пинъэр. В красном свадебном одеянии, вытянувшись во весь рост, неподвижно висела Пинъэр. Цзиньлянь и Чуньмэй тут же срезали петлю и, уложив Пинъэр в постель, долго отхаживали. Наконец, у нее изо рта пошла пена, и она стала приходить в сознание.

– Скорее хозяина зови, он в задних покоях, – приказала Цзиньлянь своей горничной Чуньмэй.