Текст книги "Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅)"

Автор книги: Автор Неизвестен

У Чжи застонал. Его мучило удушье. Внутри будто все оборвалось, и он умер. Цзиньлянь сорвала с него одеяла. Он лежал, неподвижный, закусив губы. Темнели потеки крови. Цзиньлянь в испуге соскочила с кровати и застучала в стену. Услыхав стук, старая Ван приблизилась к задней двери и кашлянула. Цзиньлянь опустилась и открыла ей дверь.

– Кончился? – спросила вошедшая.

– Да. А у меня руки-ноги отнялись. Не знаю, что и делать.

– Ничего, я помогу.

Старуха засучила рукава, налила бадью кипятку, бросила туда тряпку и полезла наверх. Она свернула постель, первым делом протерла губы, потом смыла запекшуюся кровь и накрыла покойника. Они потихоньку, шаг за шагом, перенесли У Чжи вниз, положили на старую дверь, причесали покойника, одели, повязали головной повязкой, надели чулки и обули, накинули на лицо белый шелк и покрыли усопшего чистым одеялом. После этого они поднялись наверх и вымыли спальню. Старуха ушла, а Цзиньлянь принялась голосить, притворившись будто оплакивает кормильца.

Послушайте, дорогой читатель! Надобно сказать, что плачут женщины по-разному: одни громко рыдают и слезы льют, другие молча обливаются слезами, а третьи голосят без слез. Весь остаток ночи проголосила Цзиньлянь.

В пятую ночную стражу, до рассвета, к старухе Ван пришел Симэнь Цин. Сводня посвятила его во все подробности. Симэнь дал на гроб и похороны. Они позвали Цзиньлянь, чтобы посоветоваться с ней о дальнейшем.

– У Чжи умер, – сказала вошедшая Цзиньлянь, – и ты теперь единственная у меня опора. Во всем на тебя полагаюсь. Не бросай меня как старую головную повязку.

– Ну, что ты зря беспокоишься?

– А вдруг обманешь, тогда как?

– Обману, считай меня вторым У Чжи.

– Ну, хватит болтовней заниматься, – прервала их старуха. – Теперь главное – на рассвете в гроб положить. А что если у следователя подозрение возникнет, а? У них за главного Хэ Девятый. Человек опытный и осторожный. Возьмет да и не даст хоронить.

– А, ерунда! – засмеялся Симэнь. – Я с Хэ сам поговорю. Пусть только попробует против меня пойти!

– Тогда нечего мешкать, сударь, поскорее с ним договаривайтесь, – торопила старуха.

Симэнь Цин оставил старухе серебра на гроб, а сам отправился к Хэ Девятому.

Да,

 
Коснуться в силах кто светил сиянья?
Себя рождает мирозданье.
 

Если хотите узнать, что сказал Симэнь следователю Хэ и что случилось потом, приходите в другой раз.

 
Цаплю белую на снеге выдал взмах огромных крыл,
Попугай на ветке ивы криком сам себя открыл[3].
 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

СИМЭНЬ ЦИН ПОДКУПАЕТ ХЭ ДЕВЯТОГО.

СТАРАЯ ВАН, ПОЙДЯ ЗА ВИНОМ, ПОПАДАЕТ ПОД ПРОЛИВНОЙ ДОЖДЬ.

Безумец, коль цветок полюбишь,

С красоткой горестей хлебнешь –

И самого себя погубишь,

И в дом несчастье принесешь.

Не поноси, что заурядно,

Какой в минутных встречах прок?

Пора придет, и беды грянут –

Коварства сводни Ван итог.

Итак, Симэнь отправился к Хэ Девятому, а мы расскажем теперь о старой Ван. Взяла она серебро и пошла за гробом и похоронными принадлежностями[1]. Она купила благовония, свечи, бумажные жертвенные деньги и все необходимое для погребения и, вернувшись домой, посоветовалась с Цзиньлянь. Та зажгла перед покойником жертвенный светильник. В дом стали заходить соседи, чтобы выразить вдове соболезнование. Цзиньлянь прикрывала лицо и делала вид, будто плачет.

– От чего скончался У Старший? – спрашивали входившие.

– Муж жаловался на сильные боли в сердце, – отвечала вдова. – С каждым днем ему становилось все хуже. Видно было, что не жилец. И вот в третью стражу его не стало. Какое горе!

Цзиньлянь громко завопила. Соседи понимали, что со смертью У Чжи не все ладно, но расспрашивать не осмеливались и только утешали хозяйку:

– Умер, ну что ж теперь поделаешь? А живым жить надобно. Не убивайся так, дорогая! Вон на дворе жара какая стоит!

Цзиньлянь сделала вид, что сердечно благодарит их за участие, и соседи разошлись по домам. Старая Ван тем временем распорядилась, чтобы внесли гроб, и вышла встретить старшего следователя Хэ Девятого. Уже было закуплено все, что потребуется дома и при сожжении останков. Из монастыря Воздаяния пригласили двоих монахов отслужить молебен. Прибыли и помощники следователя Хэ.

Но расскажем о нем. Был вечер, когда он не спеша подходил к Лиловокаменной. На углу улицы ему повстречался Симэнь Цин.

– Куда путь держишь? – спросил Симэнь.

– Да вот У Старший, торговец лепешками, умер. Иду в гроб положить.

– Погоди, поговорить надо, – задержал его Симэнь.

Хэ последовал за Симэнем. Они свернули за угол в небольшой кабачок. Когда оба оказались в небольшой комнате наверху, Симэнь обратился к следователю:

– Прошу занять место гостя!

– Посмеет ли слуга занимать место рядом с вашей милостью, сударь?

– Не стесняйся, присаживайся! Прошу тебя.

После взаимных уговоров они, наконец, сели за стол. Симэнь заказал кувшин хорошего вина. Вскоре на столе появились закуски, фрукты, сладости и подогретое вино. Хэ мучили подозрения. «Симэнь Цин никогда раньше меня не угощал, – думал он, – а тут вдруг вино ставит. Должно быть, неспроста».

Они долго сидели, пили вино. Наконец, Симэнь достал из рукава слиток блестящего как снег серебра и положил его перед Хэ.

– Не побрезгуй скромным подношением. Потом еще отблагодарю.

– Что вы, ваша милость! Смею ли я принять серебро! Ведь я вам не оказывал никаких услуг, – сложив на груди руки, отказывался следователь. – Прикажите, что вам угодно, не посмею ослушаться.

– Не отказывайся, друг. Возьми серебро.

– Только скажите, что вам угодно, – просил Хэ.

– Да ничего особенного. Там ты за труды само собой получишь. Об одном прошу, чтобы при положении в гроб У Старшего все обошлось как надо. Без лишних разговоров… Накрой парчовым покровом, и чтоб дело с концом.

– Я-то думал, что-нибудь особенное, – заверил Симэня следователь, – а то пустяки какие. Да разве я могу за это серебро брать!

– Если не возьмешь, значит не хочешь сделать, что прошу.

Хэ Девятый давно побаивался коварного Симэня, который всю управу в своих руках держал, и взял серебряный слиток. Они выпили еще, и Симэнь кликнул полового:

– Подсчитай! Завтра в лавку за деньгами приходи.

Они спустились вниз и вышли из кабачка.

– Смотри, друг, никому не болтай, потом еще награжу, – предупредил следователя Симэнь и удалился.

«Почему он дал мне целых десять лянов? – раздумывал Хэ. – Только за то, чтобы я разрешил положить У Чжи в гроб? Нет, тут что-то не все ладно». У ворот дома У Чжи он встретил своих заждавшихся помощников и старуху Ван.

– От чего умер У Старший? – спросил он помощников.

– Жена говорит, от сердечной боли, – отвечали те.

Следователь отдернул занавеску и вошел в дом.

– Что-то вы поздновато пожаловали, господин Хэ? – спросила старуха. Мы вас прямо заждались. И геомант[2] давно пришел.

– Все дела. Вот и задержался.

Следователь заметил вышедшую к нему Цзиньлянь, одетую в грубое платье бледного цвета, с белой бумагой[3] в волосах. Она притворилась плачущей.

– Не расстраивайтесь, сударыня, – успокаивал ее Хэ, – душа вашего супруга возносится на небеса.

– Не выразить словами моего горя, – вытирая слезы, проговорила Цзиньлянь. – У мужа болело сердце, и вот в несколько дней его не стало. Какой удар!

Следователь оглядел Цзиньлянь и подумал: «Раньше я только слышал про жену У Чжи… Вот, оказывается, какую красавицу он себе взял! Не зря Симэнь Цин десять лянов отвалил!» Когда он подошел к покойнику, геомант уже совершил над усопшим таинства. Хэ снял покров, откинул с лица лоскут белого шелка и, сосредоточившись, стал внимательно всепронзающим взглядом осматривать покойника – его почерневшие ногти, темно-синие губы, пожелтевшее лицо и выпученные глаза. Ему сразу стало ясно, что У Чжи отравлен.

– У него что-то и лицо посинело, и губы закушены… И кровь изо рта… – недоуменно говорили подручные следователя.

– Будет глупости болтать! – оборвал их Хэ. – Вон солнце так и палит. Как тут тленом не тронуться?

И подручные по наущению старой Ван поспешно положили покойника в гроб и навсегда забили гвоздями. Старуха передала следователю связку медяков и попросила разделить их между обоими помощниками.

– Когда вынос? – спросил Хэ.

– Госпожа хотела бы на третий день совершить сожжение за городской стеной, – ответила Ван.

Подручные удалились. В этот вечер Цзиньлянь устроила угощение с вином. На другой день четверо буддийских монахов читали заупокойные молитвы, а рано утром, в пятую стражу третьего дня состоялся вынос. Гроб подняли подручные следователя. Проводить У Чжи вышли кое-кто из соседей. Одетую в траур Цзиньлянь несли в паланкине. Всю дорогу она притворно оплакивала кормильца. На пустыре сожжения усопших гроб с останками У Чжи предали огню, а пепел бросили в пруд. За панихиду и поминки расплачивался Симэнь Цин.

Вернувшись домой, Цзиньлянь поднялась наверх и установила табличку, на которой было написано: «Здесь покоится душа усопшего мужа У Старшего[4]». Перед табличкой была зажжена глазурная лампада, установлен золотой траурный стяг, разложены бумажные медяки, слитки золота и серебра и другие жертвенные предметы.

Старуху Ван вдова отправила домой, а сама в тот же день разделила ложе с Симэнем. Как только они не наслаждались наверху в доме У Чжи! Что там бывало – в чайной! Все украдкой да урывками. Теперь, когда У Чжи не стало, никто больше не мешал им быть вместе всю ночь. Вначале Симэнь Цин еще побаивался соседей. Зайдет, бывало, к старухе, у нее немного посидит. Со смертью У Чжи он брал с собой приближенного слугу и черным ходом проходил прямо к Цзиньлянь. Крепко они привязались к друг другу, прилепились – не разлучишь. Симэнь частенько дня по три, а то и по пять домой не заявлялся, отчего там царил беспорядок и недовольны были все домашние – от мала до велика. Ведь только попади к такой чаровнице в вертеп, себя же погубишь.

О том же поется и в романсе на мотив «Турачьи небеса»[5]:

 
Рабы всесильного желанья,
Соединивши мысль и страсть,
Грядущее презрев в лобзаньях,
Они не жаждут прозревать.
Но, чувств глубоких порожденье,
Тоска и боль живут в груди.
У и Юэ[6] нет примиренья!
От воли Неба не уйти!
 

Быстро летело время, как челноки сновали дни и луны. И вот прошло больше двух месяцев с того дня, когда Симэнь Цин впервые встретил Пань Цзиньлянь. Близился праздник начала лета[7].

Только поглядите:

С зеленых ив свисали витые нити бирюзы, алели кругом румяны гранатов. Нежный ветерок колыхал покрывало, со свистом веер навевал холодок. Всюду встречали лето, у каждого над праздничным столом порхали кубки.

Возвратясь из храма духа-повелителя Тайшань – Великой горы[8], Симэнь зашел в чайную. Старуха поспешно подала ему чаю и спросила:

– Далеко ль ходили, сударь? Что ж это вы госпожу-то не навестите?

– В монастыре был. Надо, думаю, в большой праздник ее повидать. Вот и пришел.

– Матушка ее родная, тетушка Пань, у нее в гостях. Кажется, еще тут. Погодите, я погляжу.

Старая Ван прошла черным ходом к Цзиньлянь. Та угощала вином свою мать. Завидев соседку, Цзиньлянь стала потчевать и ее.

– Вот кстати явилась, мамаша, – говорила она с улыбкой. – Присаживайся, выпей по случаю встречи чарочку да и за то, чтобы крепыш родился.

– Да у меня и мужа-то нет, – засмеялась Ван. – Откуда мне приплода ждать? Это вот тебе только наследником и обзаводиться – ты молодая, в самом расцвете сил.

– Говорят, молодые цветы красотою манят, а старые, поблекшие – плодами дарят.

– Слышишь, дорогая, – обратилась Ван к Пань Старшей, – как твоя дочка меня, старуху, обзывает? Я, говорит, оборванка[9] – поблекший цветок. Что ж, посмотрим, не понадобится ли ей завтра эта оборванка!

– Вы уж на нее не обижайтесь, – заметила та. – Она у меня с малых лет на язык остра.

Надобно сказать, что с тех пор как Ван свела Симэня с Цзиньлянь, ей, старухе, и впрямь целыми днями покоя не было: то на стол накрывала, то за вином бегала. Но и себя она, разумеется, не забывала: руки около них грела.

– Да, дочка у вас бойкая и сметливая, – расхваливала она Цзиньлянь.– Прекрасная женщина! Только какому счастливцу достанется?

– На то вы, почтенная, и сваха. На вас вся надежда, – заметила Пань Старшая, пододвигая сводне чарку и палочки.

Цзиньлянь налила вина.

Старая Ван осушила подряд не одну чарку, и лицо ее стало багровым. Чтобы не заставлять Симэня долго ждать, она подмигнула Цзиньлянь и, попрощавшись, пошла домой. Цзиньлянь поняла, что ее ждет Симэнь. Она постаралась поскорее отделаться от матери, и когда та ушла, прибрала комнату, зажгла благовония, унесла остатки трапезы и снова накрыла стол. Едва она приготовилась к встрече Симэня, как он вошел к ней через террасу. Хозяйка спустилась к нему навстречу, отвесила поклон, и они вместе поднялись наверх.

Надобно сказать, что сразу же после смерти мужа Цзиньлянь перестала блюсти траур, а табличку души покойного отставила в сторону и накрыла листом белой бумаги. Никаких жертвенных блюд перед алтарем новопреставленного мужа она не ставила. Только и знала краситься да румяниться. Одевалась она в яркие платья и, завлекая Симэня, предавалась с ним любовным усладам. Стоило ему оставить ее дня на два, на три, как она обрушивалась на него с руганью:

– Ах ты, негодный! Бросил меня на произвол судьбы, изменник. Где завел зазнобу, а? Я ему не нужна стала! Сиди, мол, себе одна, мерзни!

– Да у меня младшая жена померла. Хоронили, некогда было. А сегодня в монастырь ходил. Купил тебе головные украшения, жемчуг и платья.

Цзиньлянь сильно обрадовалась. Симэнь позвал слугу Дайаня, и тот стал вынимать из узла один подарок за другим. Цзиньлянь с благодарностью приняла вещи. Своими побоями она до того запугала падчерицу Инъэр, что уж больше не скрывала своей связи с Симэнем. Цзиньлянь велела ей подать гостю чашку чаю, а сама накрыла стол и села рядом с ним.

– Ну зачем ты тратишься! – заметил Симэнь. – Я дал мамаше серебра. Вина, мяса, закусок и фруктов она принесет. Мне просто захотелось побыть с тобой в праздник.

– У меня мать была – ее угощала. Тут нетронутые кушанья. Чего время терять? Давай пока закусим, а то когда старуху дождешься.

Цзиньлянь подсела к Симэню, прильнула щекой к его лицу, положила ногу ему на колено и так, крепко прижавшись друг к другу, они пили вино.

* * *

Но расскажем о старой Ван. С корзиной в одной руке и безменом – в другой она вышла из дому купить вина и мяса. Стояло начало пятой луны – пора ливней. Только что в небе ярко светило солнце, и вдруг, откуда ни возьмись, набежала туча. Дождь хлынул как из ведра.

Только поглядите:

 Со всех сторон сгустились черные тучи, был во мрак заточен небосвод. Затмили солнце летящие струи, разбивалися капли о широкие листья бананов. Тут бешеный ветер пришел на подмогу. Выкорчевывал он вековые могучие сосны. Загрохотали потом и грома раскаты, сотрясая Великой горы вершину, пики Хуа и Сун[10]. Дождь жару прогнал, смыл палящий зной и влагой напоил он всходы хлебов. Дождь жару прогнал, смыл палящий зной, и возжелала чаровница красотами природы насладиться. И влагой напоил он всходы хлебов, и путник забыл про дорожную слякоть и грязь.

Да,

 
В Цзяне и Цзи, в Хэ и Хуай[11] воды весны гомонят!
Ярко блестит мокрый бамбук, смутно алеет гранат.
 

Купила Ван кувшин вина и целую корзину рыбы, мяса, курицу, гуся, овощей и фруктов. Только она вышла на улицу, как ее застал ливень. Старуха бросилась под крышу и повязала голову платком, но сама промокла насквозь. Постояла немного, и когда ливень начал утихать, стремглав бросилась домой. Вино и мясо оставила на кухне, а сама вошла в комнату. Цзиньлянь и Симэнь пили вино.

– Хорошо вам тут пировать-то! Поглядите, вся до нитки промокла старуха, – Ван рассмеялась. – Вы уж мне потом подкиньте, сударь.

– Ну что за человек! Всегда на ком-нибудь да отыграется!

– Ни на ком я отыгрываться не собираюсь, а вы, сударь, извольте мне купить кусок темно-синего полотна.

– Выпейте, мамаша, подогретого винца, –предложила Цзиньлянь.

Старуха осушила залпом три чарки.

– Пойду на кухню сушиться.

Ван удалилась на кухню, просушила одежду, приготовила курицу и гуся, сварила рису. Нарубила и нарезала все как полагается, разложила кушанья на тарелки, фрукты на подносы и понесла в комнату. Когда она поставила на стол подогретое вино, Симэнь и Цзиньлянь снова наполнили чарки и стали наслаждаться яствами. Прижавшись друг к другу, они пили из одной чарки. Симэнь вдруг заметил висевшую на стене лютню.

– Слыхал, ты хорошо играешь, – сказал он. – Сыграй мне что-нибудь, а я под музыку выпью.

– Я в детстве немного училась, – Цзиньлянь улыбнулась. – Так что не смейтесь, если нескладно получится.

Симэнь снял со стены лютню и посадил Цзиньлянь к себе на колени, наблюдая, как изящно она распрямила свои нежные яшмовые пальчики, едва коснулась застывших струн, не спеша заиграла и запела на южный напев «Две головки»:

 
Не нужны ни румяна, ни пудра –
Тучи-волосы смяты под утро,
Их я шпилькой стяну золотой,
И надену наряд я простой.
Благовонья свечу возжигая,
На ночь полог открой, дорогая,
Как Си Ши, несравненна в любви,
Я в покои проникну твои.
 

Пение привело Симэня в восторг. Он обнял Цзиньлянь за нежно-белую шею и поцеловал.

– Какая ты, оказывается, умница! – хвалил он Цзиньлянь. – Немало встречал я певиц с кривых террас, но ни одна не играла и не пела так прекрасно, как ты.

– Вы так меня выделяете, сударь! – засмеялась Цзиньлянь. – Ради вас я готова исполнить все, что только пожелаете. А вы не бросите меня потом, а?

– Как можно тебя забыть?! – Симэнь погладил ее благоухающие ланиты.

Они смеялись и резвились. Вдоволь насладившись «игрою тучки и дождя», Симэнь снял вышитую туфельку с ножки Цзиньлянь, вылил в нее чарку вина и осушил туфельку-кубок.

– Не шутите, сударь. Смотрите, какие у меня маленькие ножки.

Немного погодя они захмелели, заперли дверь и, сняв одежды, легли, продолжая забавы.

Старая Ван заперла ворота и, пройдя на кухню к Инъэр, принялась что-то жевать.

А в комнате порхали феникс с подругой, резвились, точно рыбки в воде. И в любви Цзиньлянь была куда искуснее любой певички. Как только ни услаждала она Симэня! И он копье уверенно метал. Они переживали ту удивительную пору молодости, когда женщина чарует красотой, а мужчина покоряет доблестью и мощью.

Вот и стихи об этой паре. Они гласят:

 
До времени тихо в спальне –
холод и пустота,
Пока не затеют игры
Талант и сама Красота.
Вот красную опрокинут свечу[12]
погаснет она,
И тут же ладью влюбленных в ночи
подхватит волна.
Ни играм их, ни утехам
нет конца и предела.
Стрекозы разбились по парам
ради брачного дела.
Крадется к цветку за нектаром
жаждущий мотылек.
Из уст черепахи волшебной
извергнется вдруг поток.
 

В тот день Симэнь пробыл с Цзиньлянь до самого вечера. Перед тем как уйти, он оставил ей на расходы несколько лянов мелкого серебра. Как ни старалась она удержать его, он все-таки приладил глазную повязку и оставил любовницу. Цзиньлянь опустила занавеску, заперла ворота, выпила еще чарочку со старой Ван, потом удалилась и старуха.

Да,

 
Провожая его, прислонилась к дверям –
В дымке персиков алых он путь потерял.
 

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ТЕТУШКА СЮЭ СВАТАЕТ МЭН ЮЙЛОУ.

ЗОЛОВКА ЯН В СЕРДЦАХ БРАНИТ ДЯДЮ ЧЖАНА ЧЕТВЕРТОГО.

Я сваха. Я искусна и хитра.

Я хлопочу с утра и до утра.

Коль надо, я уговорю жениться –

Хоть бобыля, хоть юную девицу.

Коль повезет – задарят серебром

И угостят за свадебным столом.

Увы, не каждый мне сулит везенье –

Удача здесь, там ждут лишь огорченья.

Так вот. Однажды тетушка Сюэ, которая поставляла домашним Симэнь Цина головные украшения из перьев зимородка, подхватила корзину и отправилась искать самого хозяина. Не найдя его, она обратилась к слуге Дайаню:

– Где ж хозяин?

– Батюшка[1] в лавке, с дядей Фу Вторым счета подводят, – ответил слуга.

Надобно сказать, что, открыв лавку лекарственных трав, Симэнь нанял приказчиком некоего Фу Мина, носившего также имя Цзысинь. Он был вторым среди братьев, потому и звали его обычно дядей Фу Вторым.

Тетушка Сюэ направилась прямо к лавке. Отдернув занавеску, она увидала Симэня с приказчиком, кивнула хозяину головой, и тот торопливо вышел. В укромном месте тетушка отвесила ему поклон, и он спросил, в чем дело.

– Пришла с вами насчет женитьбы поговорить, сударь, – начала Сюэ. – Если по душе придется, будет вам по гроб третьей женой. Я только что от старшей госпожи. Купила она у меня цветов, посидели, чайку попили. Только сказать ей не решилась. Вот и поспешила к вам, сударь. Да вы ее знаете. Первая жена торговца холстом Яна. За Южными воротами живет. Солидным состоянием владеет. У нее пара двуспальных нанкинских кроватей, наряды на всякое время года, а расшитыми платьями сундуков пять битком набито. А еще жемчужные браслеты да кольца, диадемы из драгоценных камней, золотые и серебряные запястья… Всего не перечесть. Только чистого серебра тысяча с лишним лянов, кусков триста лучшего полотна. Но случилась беда. Уехал муж по торговым делам да и умер на стороне. Уж больше года вдовой живет. Детей у нее нет, остался, правда, брат покойного мужа, но ему лет десять, не больше. Молодая, цветущая, чего ей, спрашивается, вдовой сидеть?! Да и тетка не прочь ее выдать. Ей не больше двадцати пяти, стройна и мила, а приоденется – прямо красавица писаная. Кокетлива, игрива и умна. А какая хозяйка и рукодельница! Ну, конечно, играет в двойную шестерку и в шашки. Не стану таить: фамилия ее Мэн, третья в семье. Живет в Вонючем переулке. А как на лютне играет! Стоит вам, сударь, хоть разок на нее взглянуть, и стрела любви угодит прямо в сердце. Подумайте, сударь, какое вам подваливает счастье – и богатое приданое и добрая жена!

Приятно стало Симэню, когда он услыхал, что она играет на лютне.

– Когда же можно будет с ней повидаться? – спросил он.

– Я так полагаю: свидание, сударь, – это пустяки. Дело в том, что у них тетка – всему голова. Есть, правда, еще дядя Чжан Четвертый. Только он как орех-дичок – одна скорлупа, а нутро пустое. Тетка ее была замужем за Сунем-Кривошеим, который жил в доме почтенного Сюя, с улицы Дражайшей половины на северной окраине. Сунь умер, и она, должно быть, лет сорок, как вдовой живет, бездетна. Племянник ее и кормил. Нынче уж поздно, а завтра я к вам загляну, сударь. Идти надо прямо к тетке. Просить, говорят, так Чжан Ляна, кланяться, так Хань Синю[2]. Старуха деньги любит и доподлинно знает, что у невестки есть чем поживиться. А за кого выдать, ей все равно. Лишь бы ей деньжат перепало. Так что вам, сударь, я бы посоветовала на серебро не скупиться. Потом у вас и лучшего атласа в избытке. Прихватите кусок атласу, подарочки кое-какие и пойдем навестим старуху, все обговорим. Вы ее враз покорите. А как она порешит, так и будет. Никто не посмеет ей перечить.

От свахиных слов глаза Симэня радостно заблестели, и он расплылся в улыбке.

Да, дорогой читатель, у всех свах одно желание – как бы поднажиться. Все им нипочем: из простого смертного сделают чиновника, из наложницы – жену полновластную. У них вся жизнь на лжи строится, а правды – лучше не спрашивай.

Да,

 
Сваха рассуждает, так и сяк
Сладостную Мэн суля ему.
Если суждено, сто ли – пустяк,
Нет – так и встречаться ни к чему.
 

Договорились они на другой день, который, кстати, предвещал удачу, купить подарки и навестить тетку Ян. Тетушка Сюэ, подхватив корзину, удалилась, а Симэнь засел за счета с приказчиком Фу, но о том вечере рассказывать больше не будем.

Проснулся Симэнь рано, приоделся как полагается, припас кусок атласа, купил четыре подноса отборных фруктов и нанял носильщика. Ехал он верхом в сопровождении слуг, а тетушка Сюэ указывала дорогу. По улице Дражайшей половины добрались они до дома почтенного Сюя и остановились у ворот госпожи Ян. Первой вошла сваха.

– К вам, сударыня, пожаловал засвидетельствовать свое почтение и посвататься к невестке один очень состоятельный господин – мой сосед, – обратилась к хозяйке тетушка Сюэ. – Я сказала ему, что хозяйка всему вы, сударыня, что первым делом надобно встретиться с вами, а потом уж повидаться и с вашей невесткой. Вот и проводила его к вам. Он у ворот ожидает.

– Помилуй! – воскликнула старуха. – Что ж ты мне раньше-то не сказала!

И она наказала служанке приготовить место для гостя, прибрать комнату и заварить лучшего чаю, а тетушке Сюэ просить господина.

Изо всех сил старалась сваха угодить старухе. Прежде всего внесли коробки и выложили подарки. Только после того как убрали пустые коробки, пригласили Симэня. Он был в большой пальмовой шляпе и в отделанных шнуром черных туфлях на белой подошве.

– Соблаговолите, сударыня, принять мое самое искреннее к вам расположение, – отвесив четыре низких поклона, не раз повторял он, когда заметил, что хозяйка, опираясь на костыль, собирается ответить поклоном на его приветствия.

После долгих церемоний гость и хозяйка заняли свои места. Сваха села между ними.

– Как изволите вас величать, сударь? – обратилась к Симэню хозяйка.

– Я вам только что называла господина, – вставила сваха, – а вы уж и запамятовали? Это и есть господин Симэнь Старший. Первый во всем городе богач. Огромную лавку против управы держат, чиновникам займы дают. Денег у них – гора, до Северного ковша достанет. Вот только нет в доме хозяйки. Как прослышали, что ваша невестка собирается замуж, решили навестить да посвататься. Ну вот и свиделись. На глазах-то ведь нитки не утаишь, так что все выкладывайте, чтобы потом на нашего брата не пенять: сваха, мол, нагородила. Вы, матушка, глава семьи. К кому же, как не к вам, и обращаться?!

– Если вы, сударь, намерены просить руки моей невестки, – начала старуха, – так прямо и приходили бы. Зачем было обременять себя подношениями? Мне и отказаться от них было бы неучтиво, да и принять как-то неловко.

– Пожалуйста, не беспокойтесь, достопочтенная тетушка! – успокаивал ее Симэнь. – Какие это подарки!

Хозяйка поблагодарила гостя двумя поклонами и приняла подношения. Сваха взяла поднос и вышла из комнаты, но скоро вернулась и села на свое место. Подали чай.

– Скажу вам, что у меня, старухи, на душе, – заговорила тетушка Ян, когда выпили чай. – Племянник мой в свое время нажил немалые деньги, но, увы, его не стало. Изрядная доля попала к невестке. На худой конец у нее тысяча с лишним лянов серебра. Будет она у вас женой-хозяйкой или наложницей, меня это не касается. Об одном прошу, чтобы отслужили, как полагается, панихиду по покойному племяннику, но и меня чтобы не обошли – ведь я ему тетка родная – чтобы деньгами на гроб одарили. Лично вашего, сударь, я не прошу. А уж я ни на кого не посмотрю, без зазрения совести гиеной наброшусь на старого пса Чжана, но на своем настою. Ну и после свадьбы вы уж отпускайте ее, скажем, на праздники или на мой день рождения… Знайтесь с нами, бедными родственниками, мы вас не разорим.

– Будьте совершенно спокойны, сударыня, – заверил ее Симэнь. – Я все прекрасно понял. Но раз уж вы изволили заметить, я вам, сударыня, столько серебра дам, что его хватит не на один, а на целый десяток гробов. – Он вытащил из голенища шесть слитков высокопробного белого, как снег, серебра общим весом в тридцать лянов и разложил их перед хозяйкой. – Это вам пока, сударыня, на чай. А после свадьбы семьдесят лянов поднесу и два куска атласа на погребенье. А по праздникам она будет непременно вас навещать.

Да, дорогой читатель, деньги в нашем мире – это то, что у всех смертных на уме. Они любого за самое живое заденут.

Зрачки расширились у старухи при виде слитков блестящего серебра, и лицо расплылось в улыбке.

– Не судите меня за мелочность, сударь, – промолвила она. – Ведь так уж исстари повелось: начнешь с уговора – не познаешь раздора.

– Как вы, право, недоверчивы, – вмешалась сваха. – К чему такая расчетливость! Только мой господин, скажу я вам, не из таких: ни с того ни с сего при первом же знакомстве и вон какими подарками одарил! Ведь со всеми правителями округов да уездов в дружбе. Какие знакомства! Вот размах! Что им эти подношения!

Хозяйка больше не в силах была сдерживать переполнявший ее восторг, который прямо-таки рвался из нее наружу. Уже дважды подавали чай, и Симэнь стал собираться, хотя его все время удерживала хозяйка.

– Ну вот, сегодня повидались и договорились с хозяюшкой, – проговорила сваха. – А завтра можно будет и невестку навестить.

– Помилуйте, сударь! Да вам и не стоит утруждать себя разговорами с ней, – заверила Ян. – Вы только передайте ей мои слова: если, мол, за такого господина выходить не желаешь, так какого ж тебе нужно?

Симэнь Цин встал и начал прощаться с хозяйкой.

– Не ожидала я, что вы осчастливите меня, старуху, своим прибытием, сударь, и ничего не приготовила, – извинялась тетушка Ян. – Не осудите, сударь, что отпускаю с пустыми руками.

Опираясь на палку, она хотела было проводить гостя, но тот упросил ее вернуться.

– Ну как? Здорово я придумала?! – обратилась тетушка Сюэ к Симэню, когда приблизилась к лошади. – Лучше сразу поклониться старухе, чтобы потом лишних разговоров не было. А теперь поезжайте, сударь. А мне еще нужно будет кое-что ей сказать. Значит, завтра прямо к ней. Я уж у нее побывала…

Симэнь Цин протянул свахе лян серебра на осла, а сам оседлал коня и отправился домой.

До самого вечера просидела сваха за чаем и вином у госпожи Ян, но хватит об этом распространяться.

На другой день Симэнь нарядился, положил в рукав кошелек и сел на белого коня. Его сопровождали слуги Дайань и Пинъань. Сваха ехала на осле. Они миновали Южные ворота, Свиной рынок и добрались до дома Янов.

Передний флигель представлял собою солидное здание, в котором разместилось бы четыре обширных комнаты. Пять флигелей располагалось в глубине. Первой вошла сваха. Симэнь спешился, привязал лошадь и стал ждать у ворот в сторожке, где высился обращенный к югу черно-белый экран[3]. Вовнутрь вели парадные лиловые ворота, за ними изгородью тянулся стройный бамбук. Во дворе в кадках росли гранатовые деревья, на возвышении в ряд выстроились чаны с синей краской, тут же двумя рядами стояли длинные скамьи для отбивки холста.

Тетушка Сюэ открыла двустворчатую красную дверь в просторную гостиную. Перед сиденьями для гостей висели изображения милосердной Гуаньинь[4] с отраженной в воде луной и отрока Шаньцая[5]. Стены были украшены пейзажами известных мастеров. Около мраморного экрана стояли две высокие вазы для метанья стрел[6]. Блестели начищенные столы и стулья. Дуновения ветерка колыхали тончайший шелк занавесок. Сваха пригласила Симэня присесть, а сама исчезла во внутренних покоях, но скоро вернулась и зашептала Симэню на ухо:

– Обождите немного. Госпожа занята утренним туалетом.

Слуга подал лучшего фуцзяньского[7] чаю и, как только гость кончил пить, унес прибор. Тетушка Сюэ – на то она и сваха! – жестами да знаками объяснила Симэню: