Текст книги "Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅)"

Автор книги: Автор Неизвестен

– Прислуге не пристало украшать себя! – заявила она и продолжала. – Сними с нее украшения и верхнюю одежду. Да отведи на кухню. Пусть очаг разводит и рис варит.

Сюээ оставалось только втихомолку роптать на судьбу. Ведь испокон веков одна и та же доска то в потолок идет, а то ложится в пол. Случается и так: был в закромах уборщиком, а стал смотрителем амбаров.

Пришлось Сюээ, понурив голову, расстаться с украшениями и ярким платьем, раз под начало попала. Унылая и печальная пошла она на кухню.

Тому свидетельством стихи:

 
В Светлую область пожаловал Будай-хэшан[7],
С посохом, в грубой одежде по свету гуляя…
Пусть через тьму превращений проложен твой шаг,
Доля при жизни тебе уготована злая.
 

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ДЕВЯНОСТО ПЕРВАЯ

МЭН ЮЙЛОУ ВЫХОДИТ ЗАМУЖ ПО ЛЮБВИ ЗА БАРИЧА ЛИ.

БАРИЧ ЛИ В ГНЕВЕ ИЗБИВАЕТ ЮЙЦЗАНЬ.

Очень скоро годы летят,

так вся жизнь стремглав промелькнет.

Быстротечна цветенья пора:

чуть настала – и тут же уйдет.

Прокукует кукушка, грустя

на исходе весны, – и молчок!..

Горько плачет в холодной росе

поздней осенью бедный сверчок.

И богатство, и знатность, увы, —

язва черная, злая напасть.

Что карьера? Что слава? – Мираж —

появился и может пропасть.

Счастье – это весенний сон,

вечный призрак, дурман, вино!

Небо нам нельзя обмануть —

по заслугам воздаст оно.

Так вот. И Чэнь Цзинцзи узнал однажды, что Лайван вступил в тайную связь с Сунь Сюээ, что, похитив вещи, они бежали, но были задержаны, и Сюээ в конце концов продали с казенных торгов столичному воеводе Чжоу, где ее с утра до вечера ругала и била Чуньмэй. Услыхав эту новость от свахи Сюэ, Цзинцзи решил не упускать случая и послал сваху к Юэнян.

– Чего только не болтает ваш зять Чэнь, матушка! – начала Сюэ. По городу слух пустил, будто жена, – ваша падчерица, стало быть, ему больше не нужна. Тесть, говорит, моего отца обобрал, сундуки и корзины золота, серебра и дорогих вещей присвоил. Я, говорит, жалобу губернатору и ревизору подал. Так, мол, теще и передайте.

У Юэнян и без того все дни не знала покоя. То Сюээ с Лайваном забот прибавили, то сбежал Лайань, а то умерла жена Лайсина Хуэйсю. Только с похоронами управились, как сваха с новостями пришла. Выслушав тетушку Сюэ, Юэнян остолбенела с испугу, а придя в себя, распорядилась взять паланкин и без промедления отправила падчерицу к мужу. Кровать и мебель Симэнь Старшей вместе со всем ее приданным также отнесли к Чэнь Цзинцзи нанятые Дайанем носильщики.

– Это женино приданое, – заявил Цзинцзи. – Пусть она вернет отцово добро – сундуки и корзины с золотом и серебром, которые мы к ним на хранение ставили.

– Какие сундуки и корзины?! – спрашивала тетушка Сюэ. – Теща твоя говорит, что в свое время, когда был жив тесть, они получили от тебя только кровать, мебель и приданое. Никаких корзин и сундуков не было.

Цзинцзи требовал также служанку Юаньсяо, о чем сваха и Дайань доложили Юэнян, но та ему наотрез отказала.

– Юаньсяо раньше у Ли Цзяоэр служила, – пояснила Юэнян. – У меня за сыном некому присматривать. Я ее к Сяогэ приставлю. Мы Чжунцю падчерице купили, пусть ее и возьмет.

Но Цзинцзи от Чжунцю отказался. Пришлось свахе Сюэ ходить из дома в дом.

Наконец появилась мать Цзинцзи, Чжан, и обратилась к Дайаню:

– Пойдешь домой, сынок, матушке своей передавай поклон. Ну зачем она так дорожит этой служанкой! Ведь у нее их много. Не понимаю, какой смысл ее у себя держать, когда она у моей невестки служила, а мой сын с ней жил.

Дайань передал мнение Чжан хозяйке. Юэнян нечего было возразить, и она отпустила Юаньсяо, чем доставила Чэнь Цзинцзи немалую радость.

– Ну что! – воскликнул он. – А все-таки по-моему вышло!

Да,

 
Пусть ты хитрее и коварней бесов многих,
Но вылакаешь то, чем я омою ноги.
 

Однако оставим их и перенесемся в другое место.

Расскажем пока о сыне правителя уезда бариче Ли. С того дня весеннего поминовения усопших, когда в загородном кабачке в деревне Абрикосов он увидел Юэнян и Мэн Юйлоу, когда узнал от посланного Лоботряса Чжана, кто эти празднично одетые, обворожительные дамы, он сразу влюбился в стройную высокую, с овальным, как тыквенное семечко, лицом Мэн Юйлоу. Едва заметные редкие белые рябинки придавали ей особое очарование и красоту. Барич Ли, надобно сказать, похоронил жену и давно жил бобылем. Не раз обращался он к свахам, но те никак не могли ему угодить. Наконец-то, увидав Юйлоу, он влюбился, но не знал, с чего начать, и терялся в догадках: намерена ли она снова выходить замуж и даст ли ему согласие. Когда отец его занялся делом Сюээ, барич узнал, что Юйлоу из того же дома Симэнь Цина. Он всеми правдами и неправдами воздействовал на отца и уговорил его вернуть хозяйке дома конфискованные вещи. Однако Юэнян, боясь властей, так и не обратилась за ними в управу. Барич Ли потерял надежду. Вещи в конце концов отошли в казну, а Сюээ продали на торгах. Тогда-то барич Ли и решил обратиться за содействием к приказному Хэ Бувэю, с тем чтобы он послал в дом Симэня казенную сваху Тао.

– Если сосватает, – обещал барич, – от явок в управу освобожу и пять лянов серебра дам в награду.

У обрадованной тетушки Тао словно крылья выросли. Пошла она однажды к дому Симэнь Цина. У ворот стоял Лайчжао.

Сваха приблизилась к нему и, поклонившись, спросила:

– Привратником служишь? Разреши задать тебе, сынок, один вопрос. Это будет дом почтенного господина Симэня?

– А ты откуда будешь? – встретил ее вопросом Лайчжао. – Да, господина Симэня. Только его уже нет в живых. А в чем дело?

– Можно будет тебя побеспокоить, сынок? Поди доложи. Зовут меня тетушка Тао. Из управы я, казенная сваха. По распоряжению младшего господина пришла. У вас, говорит, госпожа замуж собирается. Вот он меня и послал посвататься.

– Да ты, я вижу, старуха, совесть совсем потеряла! – повысил голос Лайчжао. – Мы только год как хозяина похоронили. У нас обе госпожи траур носят и замуж не собираются. Как говорится, ветер да буран – и те вдовий дом обходят. Куда тебя, старую, принесло! Ишь, сватать подоспела! А ну-ка проваливай без оглядки! Не то узнает хозяйка, она тебе задаст!

– Ах, сынок, сынок! – сваха засмеялась. – Как говорится, пал полководец, пал герой, да прискакал вестовой. Меня молодой господин направил, сама бы я не пришла. Так что, будь добр, доложи. От меня ответа ждут: пойдет она замуж или нет.

– Ну-у ладно! – протянул Лайчжао. – Как говорится, сам не отказывай, и тебе не откажут. Обожди немного, сейчас схожу. Только у нас ведь две госпожи. Одна с ребенком. Которая же из них замуж-то собирается?

– А та, которую молодой господин видел за городом в день весенних поминок, – пояснила сваха. – С белыми рябинками.

Лайчжао удалился в дальние покои.

– Из управы казенную сваху прислали, – доложил он. – У ворот ждет.

– Но мы же никому ни слова не говорили! – удивилась Юэнян. – Откуда они взяли?

– За городом, говорит, в день весенних поминок госпожу видели, – продолжал привратник. – С белыми, говорит, рябинками на лице.

– Сестрица Мэн, стало быть! – воскликнула хозяйка. – Значит, редька зимой росток дала. Невтерпеж ей? Замуж торопится? Да! Легче, выходит, измерить морскую глубину, нежели душу человеческую постичь!

Юэнян направилась в покои Юйлоу.

– Сестрица Мэн! – обратилась она, присаживаясь. – Хочу тебя спросить. Там, у ворот сваха ждет. Молодой барин, говорит, из управы тебя видел в день весеннего поминовения усопших. Ты будто бы замуж решила выходить. Это верно?

Послушай, дорогой читатель! Не будь случайности, не было бы и рассказа. Ведь, как ведется испокон веков, узы любви несут и он и она, когда им суждено жениться. В тот день за городом Мэн Юйлоу тоже загляделась на барича Ли. Этот ветреный щеголь и мот подходил ей по возрасту и был хорош собой. Привлекал он вдову и тем, что слыл прекрасным наездником, метко стрелял из лука и метал копье. Они обменялись многозначительными взглядами и без слов отлично поняли друг друга. Юйлоу хотелось только узнать, есть у него жена или нет. Она, однако, промолчала, а про себя все думала: «Мужа похоронила, и останусь я одна-одинешенька. У Старшей сын. Вырастет – матери опора. Одна кровь. А я? Как дерево. Свалишься – и тени не останется. Впустую живу – все равно что корзиной воду черпаю». С появлением на свет Сяогэ, – Юйлоу это чувствовала на себе, – и Юэнян стала совсем не та. «Нет, надо наконец решиться, – убеждала себя Юйлоу. – Трудно только первый шаг сделать. Но глупо во вдовах пропадать. Снова нужно искать пристанища. Я не старуха. С какой стати молодые годы терять?!» Именно эти раздумья волновали ее, когда явилась Юэнян и завела разговор о замужестве. Юйлоу радовалась тому, что ей довелось тогда увидаться с баричем, но открыться Юэнян она постеснялась.

– Не слушайте вы, матушка, что болтают досужие языки. Не собираюсь я замуж выходить, – ответила она, а сама так и вспыхнула.

Да,

 
Прилюдно признаться боялась,
Лишь локонов молча касалась.
 

– Смотри, сестрица! – продолжала Юэнян. – Это тебя касается. Я в твои личные дела вмешиваться не собираюсь. – Она позвала Лайчжао. – Ступай пригласи сваху.

Привратник провел тетушку Тао в заднюю половину дома. Сваха очутилась в гостиной Юэнян, где прямо перед ней стояла дщица покойного Симэнь Цина. После положенных приветствий сваха села. Служанка Сючунь налила ей чаю.

– С чем пожаловала? – спросила ее Юэнян.

– Покой святой обители без особой надобности, сударыня, не стала бы нарушать, – сказала в ответ сваха. – Имею честь сообщить, что прибыла я по велению молодого барина из управы. У вас, мне сказали, госпожа замуж выходить собирается. Вот и пришла сватать.

– Возможно, и собирается, но откуда стало известно молодому господину? – недоумевала Юэнян. – Ведь мы никому об этом не говорили!

– Молодой барин сказывал, что собственными глазами видел госпожу за городом в день весенних поминок, – пояснила сваха Тао. – Госпожа, говорит, высокая такая и стройная, с овальным, как тыквенное семечко, лицом и редкими едва заметными белыми рябинками.

У хозяйки не осталось больше сомнений: речь шла, конечно, о Мэн Юйлоу, и она повела сваху к ней в гостиную.

Тетушка Тао села. Ей пришлось довольно долго ждать, пока, наконец, появилась разодетая Юйлоу.

– Именно об этой госпоже и говорил молодой барин, – после приветствия промолвила сваха. – Не зря, оказывается, хвалил. Действительно, красавица необыкновенная. Единственная и несравненная в целом свете. Вот будет пара! Наш молодой барин старшей женой сделает. Окинь взором с головы до ног – чарует обаяньем. Брось взгляд – и с головы до пят все в ней влечет и манит.

– Вы шутите, мамаша! – проговорила, улыбаясь, Юйлоу. – Лучше скажите, сколько молодому господину лет, был ли женат, кто ему прислуживает в покоях, как его зовут, откуда родом, из каких краев? Чиновного ли званья? Да говори как есть, без обману.

– Свят! Свят! – воскликнула Тао. – Я, сударыня, казенная сваха, и меня с другими, пожалуйста, не равняйте. Это они на обмане живут, а я говорю только то, что есть на самом деле. Я сказок не рассказываю. Знаю, его превосходительству уездному правителю за пятьдесят, а молодой барин – его единственный сын. Родился он под знаком лошади и ему тридцать первый год пойдет. Двадцать третьего дня в первой луне на свет появился, в час утренний под пятым знаком земной ветви чэнь[1]. В императорском училище Сынов отечества состоит студентом высшей ступени, скоро станет цзюйжэнем, а то и цзиньши[2]. Большой учености человек! Постиг всех философов и поэтов. А какой стрелок и наездник! Словом, чего только не знает! Вот уж года два как жену схоронил. И прислуживает теперь ему всего-навсего одна-единственная служанка, самая что ни на есть обыкновенная. Еще с женой покойной в дом пришла. Так что молодому барину нужна супруга и хозяйка, да где ни искал, подходящую найти не может. Вот потому-то я вас и побеспокоила. Если сосватаю, меня от явок в управу обещали освободить и, само собой, щедро наградить серебром. Если, говорит, за меня пойдет, дом ее от всех повинностей освобожу, ни за поля, ни за родовое кладбище земельный налог платить не будет. А кто обижать посмеет, в управе тисков или палок отведает.

– А дети у него есть? – продолжала расспрашивать Юйлоу. – Родом откуда? Может, выйдет срок службы и уедет за реки и горы? А у меня вся родня тут. Неужели и мне придется с ним ехать, а?

– Нет у молодого барина ни сынка, ни дочки, – успокаивала ее Тао. – Один-одинехонек. А родом они из уезда Цзаоцян Чжэньдинской области. Это под Северной столицей, на том берегу Хуанхэ. Шестьсот-семьсот ли отсюда, не больше. Обширными землями владеют. Табуны лошадей, а народу работящего и не счесть. В триумфальные ворота верхом въезжают. Они в честь его рода по Высочайшему повелению выстроены[3]. Сколько блеску! Прохожие в сторону шарахаются. Старшей женой вас, сударыня, сделает, хозяйкой дома. А там, как чиновное звание получит, и вам титулы пожалуют. Знатной дамой станете, в парадные одеяния облачитесь, в благоуханном экипаже будете выезды делать. Поди, плохо!

Выслушала ее Мэн Юйлоу и, готовая хоть тут же дать свое согласие, велела горничной Ланьсян накрыть стол, подать чаю и сладостей.

– Наверно, надоела я вам своими расспросами, – угощая сваху, говорила Юйлоу. – Вы уж на меня не обижайтесь. Свахи ведь обыкновенно такого наговорят. Наобещают горы, а коснешься – нет ничего. Не попасть бы на удочку. Вот чего боишься.

– Дорогая вы моя! – воскликнула Тао. – Не валите всех в одну кучу. Есть люди честные, есть и бессовестные. Верно, бывает дурной человек портит жизнь хорошему. Только я лгать не умею. Говорю что есть. Ближним жизнь устраиваю, доброе дело делаю. Так что, если вы решаетесь, сударыня, то прошу вас, дайте письменное согласие. Я его молодому барину вручу.

Юйлоу достала полосу красного шелку и велела Дайаню отнести в лавку приказчику Фу, чтобы тот написал все четыре числа полной даты ее рождения.

– Тебя в свое время тетушка Сюэ сватала, – вмешалась в разговор Юэнян. – Надо бы ее позвать. Если порядок блюсти, так пусть они вдвоем сватают.

Немного погодя Дайань ввел сваху Сюэ. Она приветствовала товарку поклоном, и они, выйдя вместе из дома Симэня, направились к баричу Ли в управу.

Когда две свахи, – а им палец в рот не клади, – возьмутся за дело, притом одна – хвалит невесту, а другая – жениха, то и Чанъэ из Лунных чертогов просватают, и святую деву с Шаманьей горы за царя Сяна выдадут.

– Значит, ты ее раньше сватала? – спросила по дороге Тао.

– Да, я самая, – отвечала Сюэ.

Сваха Тао перевела разговор на Мэн Юйлоу.

– А чья она родом будет? Ты ее девушкой сватала?

Тогда сваха Сюэ развернула шелк. На нем было начертано следующее:

«Женщина тридцати семи лет от роду. Появилась на свет в полуночный час под первым знаком земной ветви цзы в одиннадцатую луну двадцать седьмого дня».

– Не показалась бы жениху такая невеста слишком старой, – заметила Тао. – Ему ведь лишь тридцать первый год. Что тогда делать? На целых шесть лет старше[4].

– Давай с уличным гадателем посоветуемся, а? – предложила Сюэ. – Что он скажет. Если их даты не сойдутся, ей возраст убавим. По-моему, тут нет ничего предосудительного.

Они продолжали свой путь, но им не попадался ни один бродячий гадатель.

Наконец, вдали, к югу от дороги, они заметили черную полотняную палатку предсказателя судьбы. У входа висели написанные крупными иероглифами надписи. По одну сторону надпись гласила: «Цзыпин предвещает знатным и худородным, железной кистью предписывает расцвет и увяданье». По другую сторону было написано: «Всякому, кто пожелает узнать судьбу, предсказывает прямо и нелицеприятно».

В палатке стоял стол, за которым сидел старый предсказатель. Свахи поприветствовали его. Он предложил им присаживаться.

– Можно вас побеспокоить, почтенный наставник? – обратилась Сюэ. – Нам хотелось бы узнать судьбу одной женщины. – Сюэ достала из рукава три фэня серебра и продолжала. – Не пренебрегите этой мелочью, наставник. Больше с собой нет, не взяли в дорогу.

– Вас интересует женитьба, – проговорил предсказатель. – Покажите дату рождения.

Сваха Тао протянула шелк с данными Юйлоу.

– Да, женитьба, – пробормотал предсказатель и, прикинув на пальцах, потом на счетах, обратился к свахам. – Так, женщине тридцать семь лет. Появилась на свет в полуночный час цзы в одиннадцатой луне двадцать седьмого дня. Рожденным в месяц первый цзя-цзы, день 28-й синь-мао и час 37-й гэн-цзы носить печать и пояс[5]. Судьба женщины идет вспять и в настоящее время пребывает под знаками бин-шэнь. А третий небесный ствол бин находится в соответствии с восьмым небесным стволом синь, это к хорошему – предвестие грядущего могущества и власти. Быть, значит, Старшей женой и знатной дамой. Правда, меж четырех оплотов[6] немало звезд-мужей. Поэтому хотя судьбой ей даровано богатство, а с супругом она вкусила счастье и любовь, ей в последние годы было уготовано преодолеть лихие испытания. Случалось такое?

– Она двоих мужей преодолела, – подтвердила Сюэ.

– Тогда ей суждено соединиться с рожденным под знаком лошади, – продолжал предсказатель.

– А сын у нее будет? – спросила Сюэ.

– О сыне рано пока говорить. Лишь на сорок первом году жизни у нее появится сын[7]. Он и будет ей опорой в старости. Жизнь ее отмечена счастьем. Она станет богатой и знатной. Окружит себя невиданной роскошью.

Предсказатель взял кисть и поведал о ее судьбе в восьмистишии:

 
Не тычинок обломки,
а плоды в высочайшем дворе[8]:
Третий муж у красотки
всех богаче, знатней и мудрей,
А она станом тонким
постройней абрикоса муме —
Шелестит алым шёлком[9],
сочно брови чернеют в сурьме.
Злату чашу с поклоном
она примет как свадебный дар.
Он введет ее к трону
и отдаст ее прелестям дань.
Сняв тигриную робу,
жизнь раскрылась как чистый хрусталь.
Он – рысак благородный.
Он вознес ее в горнюю даль.
 

– Наставник! – обратилась к предсказателю сваха Сюэ. – Объясните пожалуйста, что значит «Сняв тигриную шкуру, свободную жизнь обретет. Ее к пику удачи благородный рысак вознесет»? Непонятно что-то.

– Тигриная шкура, – разъяснил предсказатель, – это ее прежний муж, рожденный под знаком тигра. Она была любима, но оставалась на положении младшей жены. В грядущем ей идти стезею славы и заслуг. «Знатный конь» относится к ее будущему супругу, рожденному под знаком лошади, при котором над ней засияет звезда знатности. Она насладится роскошью и в согласии с супругом доживет до шестидесяти восьми лет. В последний путь ее проводит сын.

– А ведь жених родился как раз под знаком лошади! – воскликнули свахи. – Только она намного старше его. Может, ничего не выйдет. Нельзя ли будет ей как-нибудь годы поубавить, а?

– В таком случае считайте, что родилась в год четвертый дин-мао[10], – согласился предсказатель. – И будет ей тридцать четыре года.

– А гороскопы подойдут? – спросила Сюэ.

– Огонь с четвертым небесным стволом дин и металл с седьмым небесным стволом гэн[11]! Когда огонь касается металла, в плавке рождаются великие вещи. Сходятся, очень даже подойдут.

Свахи тут же исправили ей возраст и, отвесив поклоны предсказателю, вышли из палатки.

Барич Ли оказался в управе. Свахи попросили привратника доложить. После длительного ожидания их впустили. Они приветствовали барича земными поклонами.

– А ты кто будешь? – спросил барич сваху Сюэ.

– Тоже сваха, – пояснила Тао и, рассказав, как они получили согласие невесты, продолжала: – Женщина красоты необыкновенной! Только возраст великоват. Поэтому я не рискнула вдаваться в подробности, не получив согласия вашего превосходительства. Хотелось бы знать ваше драгоценное мнение. Вот полная дата ее рождения.

Она протянула баричу полоску шелка.

– «Тридцать четыре года. Появилась на свет в полуночный час цзы в одиннадцатой луне двадцать седьмого дня», – прочитал Ли и заключил: – На два, на три года старше – роли не играет.

– Что значит образование! Какая широта взгляда! – вставила сваха Сюэ. – Говорят, когда жена старше на два года, богатству день ото дня расти, а на три – целые горы его обрести. Невеста, ваше превосходительство, красавица несравненная. А сколько в ней теплоты и нежности! Всех поэтов и философов постигла. А как хозяйство ведет – говорить не приходится.

– Раз есть согласие, значит все идет прекрасно! – воскликнул барич Ли. – Мы виделись, так что смотрины назначать нет необходимости. Теперь надо только велеть астрологу выбрать счастливый день для вручения невесте свадебных подарков, и можно будет устраивать свадьбу.

– Когда прикажите явиться? – спросили свахи.

– Откладывать не будем! – заявил барич. – Приходите завтра да невесте объявите.

Ли распорядился, чтобы слуги наградили каждую сваху ляном серебра за хлопоты. Свахи вышли из управы довольные, но не о том пойдет речь.

В предвкушении счастья барич Ли едва сдерживал ликование. На радости он позвал посоветоваться приказного Хэ Бувэя. О намерении сына жениться было объявлено отцу – начальнику уезда. Восьмой день в четвертой луне, как определил астролог, подходил для вручения подарков, а пятнадцатый благоприятствовал переезду невесты в дом жениха. Барич выделил серебра и поручил Хэ Бувэю с Лоботрясом Чжаном закупить в подарок невесте свадебного чаю и вина, но рассказывать об этом подробно нет надобности.

Свахи на другой же день отправились в дом Симэнь Цина и поведали Юэнян и Мэн Юйлоу о решении жениха.

Да,

 
Этот брак предрешили в награду рожденья былые,
Так веками рождают нефриты Поля Голубые[12].
 

Восьмого числа в четвертой луне в управе уже стояли короба и тюки. Чайный подарок[13] невесте состоял из шестнадцати подносов редкостных фруктов и сладостей. В тюках были упакованы золотая шапочка, золотая головная сетка, агатовый пояс, нефритовые подвески и брелоки, золотые и серебряные браслеты и запястья, а также два платья из ярко-красной дворцовой парчи, четыре комплекта расшитых цветами одежд, тридцать лянов серебра, не считая шелков, полотна и холста.

Более двадцати носильщиков под охраной Хэ Бувэя, сопровождаемые свахами, направились к дому Симэнь Цина.

Пятнадцатого числа около управы толпились расторопные молодые люди, из тех кому делать нечего. Им было велено перенести приданое невесты – кровать с пологом, сундуки и корзины драгоценностей, белья и одежд. Присутствовавшая при этом Юэнян отдала все, что только было в покоях у Юйлоу, даже инкрустированную перламутром кровать из спальни Пань Цзиньлянь, потому что принадлежавшая Юйлоу покрытая ярким лаком широкая кровать была в свое время отправлена Симэнем с приданым дочери.

Юйлоу решила взять с собой горничную Ланьсян, а Сяолуань оставить Юэнян для присмотра за сыном.

– Как же я могу отбирать у тебя горничную, – возразила Юэнян. – Для присмотра за Сяогэ хватит Чжунцю, Сючунь и кормилицы.

Юйлоу передала на память в подарок Сяогэ всего лишь пару серебряных кувшинчиков, какие в обиходе у мусульман, все же остальное было вывезено.

К вечеру за невестой прибыл огромный паланкин, который несли четверо носильщиков в сопровождении четырех пар обтянутых красным газом фонарей. Процессию охраняли восемь присланных из управы стражников.

Голову Мэн Юйлоу украшали шапка с золотым «мостиком»[14], цветы из перьев зимородка, самоцветы и заморский жемчуг. Одета она была в карминовый халат с богатой вышивкой спереди, сзади и на рукавах, перетянутый оправленным в золото агатовым поясом с нефритовыми подвесками, и желтовато-зеленую расшитую пестрым ковром цветов юбку. На прощание она поклонилась сперва дщице покойного Симэня, потом Юэнян.

– Нет у тебя сердца, сестрица Мэн! – обратилась к Юйлоу хозяйка. – На кого ты меня покидаешь! Остаюсь я одна-одинешенька. С кем время коротать буду?

Они взялись за руки и заплакали.

Все в доме от мала до велика вышли за ворота проводить Юйлоу. Одна сваха несла красное с золотым краплением креповое покрывало, другая шествовала с золотою вазой[15]. Юэнян из-за траура выйти не могла. Провожать молодую она пригласила свояченицу Мэн Старшую. На ней были ярко-красная узорная накидка и голубая юбка. С жемчугом и бирюзою в прическе, она села в большой паланкин и отправилась в управу.

Всю улицу запрудили толпы любопытных.

– Это третью жену почтенного господина Симэня выдают замуж за сына правителя, – слышался разговор. – Невесту везут – нынче день счастливый.

Были в толпе доброжелатели, нашлись и злопыхатели.

– Вот был человек, почтенный господин Симэнь! – говорили настроенные дружелюбно. – А со смертью одна только Старшая госпожа, как полагается, вдовою живет, сына растит. Да разве ей за всеми в доме усмотреть! Вот она и выдает замуж, кто того пожелает. И правильно делает!

Злорадствующие, со своей стороны, разносили слухи и распускали сплетни.

– Глядите! – кричал кто-то из них, тыча пальцем. – Третья наложница Симэня замуж выходит. Покойник-то все устои попрал, ближних грабил да распутничал, чужих жен совращал. А как ноги протянул, бабы все добро порастащили. Одни выходят замуж, других тайком уводят. Кто с хахалем любезничает, а кто из дому ворует. Как фазана общипали – перьев не найдешь. Да, казалось, от возмездья был далек, как вдруг обрушились роковые удары.

Так злословили недруги.

Свояченица Мэн Старшая проводила сестру к жениху в управу, где молодых ожидала закрытая пологом убранная кровать. После свадебного пира свояченица вернулась домой. Барич Ли подозвал тетушку Сюэ и мамашу Тао и, одарив каждую из них пятью лянами серебра и куском шелка, отпустил домой.

Ночью молодые, став мужем и женою, резвились как рыбы в воде, от счастья порхали словно пара фениксов.

На другой день У Юэнян послала Юйлоу чаю, потому что золовки Ян уже не было в живых. Гостинцы прислали также обе невестки Юйлоу и ее старшая сестра.

Из управы последовало приглашение всей родне невесты пожаловать на третий день после свадьбы.

У ворот управы гости любовались горой разноцветных огней. На пиру выступали казенные музыканты и певицы, актеры разыгрывали представления. На празднование третьего дня[16] в большом паланкине прибыла и У Юэнян. Ее прическу обильно украшали жемчуг и бирюза. На ней были подпоясанная позолоченным поясом ярко-красная с длинным рукавом накидка и расшитая пестрым ковром цветов юбка.

Гостьи пировали в дальней зале. К ним вышла и супруга уездного правителя – мать жениха. Юэнян очутилась как будто среди распустившихся букетами ярких цветов. Когда же она, вернувшись домой, проследовала в задний двор, ее сразу окружила мертвая тишина. Никто не вышел ей навстречу. Юэнян вспомнила прошлое, когда был жив Симэнь. Какие веселые были сестры! Как они приветствовали ее и приставали с расспросами всякий раз, когда она возвращалась со званого пира. И сколько их было, сестер! На скамейке не могли усесться. И вот не осталось ни одной. Тяжело стало Юэнян. Она припала к дщице покойного Симэня и громко зарыдала. Ее успокаивала горничная Сяоюй.

Да,

 
Кто поймет, какие думы
так терзают душу!
Знает только ясный месяц,
в окна заглянувший.
 

Однако не станем больше говорить, как грустила Юэнян.

Расскажем о бариче Ли и Мэн Юйлоу. Изо дня в день наслаждались счастьем новобрачные. Словно рыбы в воде, резвились красота и талант. Как может подойти только крышка к кувшину с малом, так они подошли друг другу. Барич Ли ни на шаг не отходил от Юйлоу. Так и сидел он, как зачарованный, у нее в спальне. И чем дольше он глядел на нее, чем больше любовался ее красотой, тем сильнее и крепче любил ее. Вместе с Юйлоу в дом пришли и смазливые служаночки – обученные музыке и пению восемнадцатилетняя Ланьсян и пятнадцатилетняя Сяолуань[17], что также немало обрадовало барича.

Тому подтверждением стихи:

 
Как не восхититься
красотой отменной
Сей жены! Талантом
мужа-молодца!
Дождь играет с тучкой
на горе священной,
Любящих согласье
длится без конца.
 

Барич Ли, надобно сказать, держал в доме служанку по имени Юйцзань, что значит Яшмовая Шпилька. Пришла она вместе с покойной женой и было ей уже лет тридцать. Юйцзань только и знала пудриться да румяниться. На самой макушке у нее жгутом торчал задранный пучок, который она перевязывала обыкновенным платком, а волосы подбирала под обтянутый золоченою фольгой ободок и воображала, что носит волосник. Старые мятые искусственные цветы держались благодаря обилию медных шпилек и навощенных приколок. До самых плеч свисали похожие на дыни серьги. По виду ее вполне можно было принять за ведьму или оборотня. Некогда красную, но ставшую неопределенной расцветки кофту украшал причудливый узор из пятен, напоминающих лунные диски. Стоило немалого труда распознать цвет когда-то зеленой юбки, поскольку он едва пробивался между громадными, как хоромы, заплатами. Юйцзань смахивала на крысу, завернувшуюся в лотосовый лист. Она ходила в засаленных и дырявых аршинного размера плисовых туфлях, которые были раззявисты, как хохочущий Лю Хай[18], напоминали пару грузовых джонок и зияли четырьмя глазками застежек. Белила и пудру она накладывала слоями, так что лицо ее в бело-розовых пятнах напоминало восковую тыкву. После шепота она вдруг разражалась громкими тирадами и напускала на себя важный вид. За баричем она ухаживала с превеликим усердием – поила и кормила его, заваривала чай, заводила с ним разговоры, когда следовало бы помолчать, и смеялась, когда к тому не было ни малейшего повода. Такой уж был у нее характер! Так продолжалось вплоть до женитьбы хозяина.

С приходом же в дом Мэн Юйлоу хозяин совсем забыл про Юйцзань. Его будто привязали, словно прилепили к молодой жене. Он не расставался с ней ни днем, ни ночью, и это выводило служанку из себя.

Как-то сидел барич в кабинете за книгами. Юйцзань заварила на кухне лучшего чаю с орехами и, поставив чашку на поднос, направилась в кабинет. Когда она, отдернув занавеску, с улыбкой протянула чай, оказалось, что хозяин отодвинул книги и, облокотившись, спал.

– Батюшка! – позвала его служанка. – Кто еще позаботится о вас, как не я! Глядите, я вам лучшего чаю заварила. А ваша молодая-то жена все еще в постели нежится. Что ж ее-то не попросите? Пусть бы она вас чаем-то угостила. – Как Юйцзань ни старалась, барич продолжал дремать и не подавал голоса. Она, наконец, не выдержала. – Так и будешь у меня клянчить, да? Храпит средь бела дня. Иль за ночь больно намаялся? Очнись! Чай остынет.

Барич проснулся и увидел Юйцзань.

– Чтоб тебе провалиться, рабское твое отродье! – заругался он. Поставь чай и убирайся отсюда!

Юйцзань от смущения вся покраснела, в сердцах поставила на стол чай и пошла к двери.

– Вот невежа! – ворчала она. – А я-то старалась! Дай, думаю, ему утречком пораньше чайку заварю. А он с бранью встречает. Что? Или я тебе дурна стала? Говорят, дурная в доме – клад, а от красивой – один разлад. Выходит, бывало ты глаза закрывал? Не замечал? Зачем же тогда меня на ночь звал, а? Или тебя не внешность моя интересовала?