Текст книги "Судебные речи известных русских юристов"

Автор книги: Автор Неизвестен

Жанр:

Юриспруденция

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 71 страниц)

До какой степени в ревизии, контроле и хранении сумм правление не нуждается, вы можете заключить из того, что Юханцев, судя по свидетельским показаниям, обвиняется как кассир, контролер, бухгалтер, управляющий и ревизор. Как кассир, он безотчетно распоряжается кассой. Контролер мог проверять нумерации по бумагам в кассе тогда только, когда Юханцев был настолько любезен, что разрешал их просматривать. Юханцев заведовал чековой операцией, чеки подписывались управляющим по указанию Юханцева и исчезали, не оставляя никакого следа в книгах. Бухгалтеру он диктует книгу текущих счетов; ревизорам дает подписывать сальдо, какое находит более удобным, и заставляет их считать пустые пакеты вместо денежных. На судебном следствии несколько раз возбуждался вопрос об инструкции. Когда я просмотрел дело, я обратился в суд с просьбой потребовать к делу инструкцию ввиду того, что Юханцев обвиняется как кассир правительственного учреждения. В день заседания появился на суде проект инструкции, еще не утвержденный правлением, тем не менее, управляющий Герстфельд старался поддерживать прокурора в том предположении, что проект этот заменял инструкцию, был объявлен и исполнялся всеми служащими. Когда же обнаружилось, что проект этот не был известен контролеру Мерцу, то управляющий Герстфельд объявил, что Мерц, как маленький чиновник в банке, мог и не знать инструкцию. Потом член правления Познанский показал, что инструкций было целый ворох, недоставало только собрать их и напечатать на веленевой бумаге, хотя замечу, что прокурору было бы приятно иметь их и на простой серой бумаге, лишь бы они существовали в действительности. Но вслед за Познанским член правления Сальков объяснил, что никакой инструкции он не видел; то же подтвердил и свидетель Пейкер, который был в течение пяти лет председателем Общества. Таким образом, оказалось, что порядка в банке никакого установлено не было. Порядок основан был на устном предании, а так как преданию свойственно искажаться, то ответы служащих на вопросы о порядках в банке сводились к отзыву: я не здешний. Проект инструкции оказался обязательным только для управляющего Обществом, Герстфельда, и то за исключением того параграфа, которым возложена на него ответственность за сохранность кассы, так как в кладовую он, по-видимому, никогда не спускался и не знал, как и где хранились деньги. Я возбуждал вопрос об инструкции ввиду того, что к Юханцеву применяются те специальные уголовные законы, которыми определяется ответственность кассиров и казначеев правительственных учреждений. У кассира в правительственном учреждении всякий шаг рассчитан и на отчете перед контролем. Никакими операциями он не заведует; приходует и расходует кассу не иначе, как по ордеру. Входить в кладовую без контролера и управляющего он не имеет права. Денежная выемка из кладовой вписывается в кладовую книгу; контролер и управляющий ведут ежедневные ведомости приходу и расходу. Инструкцией определено, какие должны быть приложены к дверям кладовой печати и у кого должны храниться ключи. Какой порядок хранения сумм существовал в Обществе взаимного поземельного кредита. Не говоря уже о том, что инструкции относительно опечатывания и распечатывания пакетов не существовало, судебное следствие убеждает нас, что самое опечатывание пакетов введено было ввиду неудобства пересчитывания при каждой ревизии процентной бумаги по листам. Особого помещения для кладовой не было; в кладовой же хранились оплаченные купоны и ордера предыдущих годов. Хотя к дверям кладовой были три ключа, которые могли бы быть распределены между контролером, управляющим и кассиром, но все эти ключи были вверены одному кассиру. Входит или не входит кассир в кладовую и если входит, то зачем, до этого ни управляющему, ни правлению не было дела. Гражданский истец пытался что-то выяснить относительно устройства и назначения электрических звонков, но аппарат этот во всяком случае не заменял собой контроля и не давал знать правлению о количестве бумаг, похищенных кассиром. Как хранятся деньги – в шкапу, ящике или просто на столе – это тоже никого в правлении не интересовало. Хотя правлению и было известно, что в кладовую вхож и конторщик, и кассир, оно, по-видимому, из экономии не заводило шкапа. Установившийся порядок хранения денег в опечатанных пакетах едва ли вы где-нибудь встретите. Законы хотя и говорят о запечатанных пакетах, ко только относительно вкладов посторонних ведомств и частных лиц. В таких случаях, весьма понятно, требуется, чтобы вклад был особо опечатан печатью того ведомства или лица, которым он принадлежит. В инструкциях для казначейств и государственного банка ревизующим строго вменяется в обязанность просчитывать кредитные билеты и ценные бумаги по листам; члены правления Общества взаимного поземельного кредита свели эту утомительную операцию к просчету пакетов. Свидетель Познанский находил такой порядок идеальным: и действительно идеальность эта доходила до того, что гражданский истец предъявит вам в конце концов такой протокол ревизии, в котором все правление целиком, а в том числе и свидетель Познанский, удостоверяет, что ценные бумаги проверены и, за исключением похищенных кассиром, состоят налицо. По инструкциям для казначейств и отделений государственного банка денежные суммы хранятся в сундуках, конечно, запертых и опечатанных; но самые деньги не опечатываются в особые пакеты. Кредитные билеты хранятся в бандерольных пачках, ценные бумаги – в тетрадях, монеты – в открытых мешках. При существовавшем в Обществе поземельного кредита порядке надо же было определить, кто имел право вскрывать пакеты. Если бы Юханцев при каждой выемке бумаг приглашал членов правления в кладовую, то эта почетная должность сводилась бы к обязанностям сортировщика в почтовых отделениях, так как пакетов было более двухсот. Очевидно, что не могло быть и речи о воспрещении кассиру вскрывать пакеты по мере надобности. Прокурор постоянно обращался к членам правления с вопросом, имел ли право Юханцев взломать печать и похитить из пакета бумаги. Но вопрос этот было бы правильнее так поставить: имел ли право Юханцев похитить бумаги из запечатанного пакета. Дело не в похищении, а в том, может ли быть поставлен Юханцеву в особое обвинение взлом печатей. Члены правления показали, что никто и не отрицал права кассира на распечатывание пакетов. Если правительственному кассиру может быть вменен уголовный закон относительно взлома печатей, то правительственный кассир предупрежден инструкцией относительно неприкосновенности печатей. Раз такой инструкции не было, взлом печатей не может быть вменяем в особое преступление, так как правительствующий сенат в кассационных решениях давно уже разъяснил, что ответственность за растрату не может быть увеличиваема, хотя бы растраченные предметы или вещи были заперты и запечатаны. Прокурор объясняет, что не во взломе печатей дело, а в том обстоятельстве, что Юханцев, похитив деньги из пакета, запечатал его своею печатью. Но ведь в статье закона говорится только о взломе печатей, и пока закон не переделан, соображения прокурора едва ли применимы. Если принять при этом в соображение, что пакеты оставались распечатанными от одной ревизии до другой, что в кладовую были все вхожи, то нельзя отрицать права кассира запечатывать такие пакеты временно своею печатью. Я нахожу, что, если отсутствие инструкции, которая определила бы значение печатей, определялось исключительно удобством для ревизоров( было бы несправедливо применять к Юханцеву специальный закон, возводящий взлом печатей в особое преступление.

(После перерыва). Господа судьи и господа присяжные заседатели!.. Я вчера еще заявил суду, что поставлен в крайнее затруднение неопределенностью обвинительного акта. В обвинительном акте сказано, что Юханцев сообщал в бухгалтерию ложные сведения, причем не объяснено – устно или письменно; а как скоро не письменно, то нет и подлога в том, что Юханцев давал памятные листки в бухгалтерию, искажая в них цифру прихода и расхода по чекам, что вследствие того книга текущих счетов была переполнена ложными цифрами. Эксперты объяснили, что эти памятные листки не представляют собой документа, с точки зрения бухгалтера, так как вообще бухгалтер не может вести своих книг по справкам кассира; что, в частности, эти памятные листки, не имеющие ни штемпеля кассира, ни бланка Общества, ни должностной подписи кассира, даже при том извращенном отношении бухгалтерии к кассе, какое существовало в Обществе, не могут быть приняты за документы. Прокурор указывает на то, что эти листки имеют юридическое обязательное значение для Юханцева; но дело не в юридическом их значении, в смысле обязательства, а в значении их по смыслу ст. 362 Уложения, которая применяется к Юханцеву. По смыслу ст. 362 Уложения преследуется искажение истины в рапортах, донесениях, актах, протоколах, вообще в бумагах служебных, а потому следует разрешить вопрос, подходят ли памятные листки, на которые здесь указывается, под формальную служебную бумагу. Если бы товарищ прокурора уведомил своего прокурора о ходе уголовного дела не официальным представлением, а простым частным письмом, едва ли прокурор решился бы составить по такому письму рапорт в министерство; по всей вероятности, он потребовал бы от своего товарища официального представления. Трудно, по крайней мере, себе представить, чтобы присутственные места и должностные лица сносились между собой неофициальными памятными листками, и я полагаю, что памятные листки Юханцева нельзя подводить под те служебные официальные бумаги, которые предусмотрены ст. 362 Уложения.

Прокурор обвиняет Юханцева в подложном составлении книги текущих счетов. Подлог – преступление такого рода, которое обусловливается прежде всего необходимостью взять в руки перо и приложить его к бумаге. Юханцев книги текущих счетов не вел. Я не отрицаю возможности обвинения в подложном составлении акта через посредство другого лица, но, чтобы признать такого рода обвинение, надо же допросить, по крайней мере, то лицо, которым книга была ведена, – ведь это азбучное правило уголовного следствия. Мы писца того, который вел книгу, не допрашивали, и я не понимаю, почему писец тот не сидит на скамье подсудимых. Он, быть может, совершенно не виноват, – это совершенно справедливо; но ведь он объяснений не давал. Нельзя отдавать на произвол прокурора разрешение таких вопросов. Затем я не понимаю, как можно обвинять человека в подложном составлении такой книги, которой и вести вовсе не следовало. Бухгалтерия должна вести текущие счета по подлинной расчетной книге, выдаваемой из государственного банка: тогда только она в состоянии проверять правильность чековой операции. Та книга текущих счетов, в подложном составлении которой Юханцева обвиняют, не только была не нужна, но приносила вред, извращая отношения бухгалтерии к кассе; между тем по поводу ее возводится тяжкое обвинение в подлоге. Юханцев признает, что он сообщал ложные сведения в бухгалтерию; но правительствующий сенат давно уже разъяснил, что ложное удостоверение о количестве полученного, запирательство в получении представляют собой необходимый признак утайки, – и потому возводить ложные сообщения Юханцева в особое преступление служебного подлога было бы несправедливо, так как никакой инструкции относительно порядка в счетоводстве правлением установлено не было и в бухгалтерии существовал полнейший беспорядок. В силу же ст. 362 Уложения Юханцеву вменяется в ответственность истребление чековой расчетной книги. Прокурор ошибается: истребление приходо-расходных книг преследуется в силу особого специального закона, а именно в силу ст. 481 Уложения. Но истребление книги по смыслу этого закона тогда только может быть поставлено в ответственность, когда книга прошнурована. Вы, конечно, достаточно убедились по свидетельским показаниям, что расчетная чековая книга, неизвестно когда пропавшая, не была прошнурована, следовательно, истребление ее не может быть вменяемо в ответственность. Сказано, в законе шнуровая книга, а закон уголовный распространительного толкования не допускает. Притом и самые основания такого закона понятны. Если бы закон не указал внешнего признака, которым санкционировал бы неприкосновенность казначейских актов, то ему пришлось бы определять такие акты по внутреннему содержанию. Мало ли какие есть вспомогательные книги, не имеющие особого значения; необходимая казначейская книга должна быть шнуровая, и этот признак совершенно понятен всякому писцу. Допустим, наконец, что прокурор прав, требуя обвинения в истреблении книги, не имеющей шнура, но надо же указать Какие-нибудь доказательства.

Указывается, на то, что Юханцев мог иметь цель в истреблении, возникает подозрение, что книга велась с искажением истины. Во-первых, никто из свидетелей ее не видал, а потому заключение о ее содержании ни на чем не основано; во-вторых, есть основание полагать, что она не могла даже быть ведена неправильно, так как расчетные чековые книжки посылаются ежегодно в государственный, банк для поверки. Если бы, наконец, книга эта была ведена неправильно, то Юханцев рисковал ежемесячно при ревизии быть изобличенным, так как ревизующие могли всегда потребовать контокоррент из. государственного банка. Прокурор указывает на сокрытие следов преступления. Но если бы Юханцев имел в виду такую цель, то ему выгоднее было бы скрыть подложную бухгалтерскую книгу. Могут возразить, что он не имел возможности ее скрыть; но ведь по представлению же прокурора, Юханцев распоряжался всем в банке; он приказал бы – скрыли.

Экспертам был предложен вопрос: какого рода системы держался Юханцев, производя такие громадные растраты. Он пользовался беспорядками по чековой операции, когда же возможность эта была устранена, он похищал и закладывал бумаги. У гражданского истца возникло подозрение о биржевой спекуляции; я замечу, что если это подозрение основательно, то нельзя допустить, чтобы Юханцев спекулировал один. Представьте себе шахматного автомата, передвигающего шашки внизу пружины, которой руководит замаскированный под доской шахматный игрок. Я могу еще себе представить такого автомата, который бы подписывал примерные чеки, пересчитывал бы пустые пакеты, вместо денежных, писал бы в бухгалтерской книге все, что хотите, хотя я не знаю такой автомат. Но представить себе такого автомата в лице живого правления, организованного из просвещенных, опытных и авторитетных людей, воля ваша, я не могу, и мне остается завидовать той голове, в которой представление такого рода свободно умещается. Вообще я не понимаю, каким образом можно применять к Юханцеву строгие специальные законы при такой хаотической обстановке банка. К ней всего ближе подходит эпиграф из одной неизданной сатиры: "Мы живем среди полей и лесов дремучих". А прокурор принял эту обстановку за общественный банк, предусмотренный законом.

Указав на обстановку, в которой возникла растрата, я вовсе не имел в виду оправдывать Юханцева недосмотром со стороны правления. Кассир, оправдывающий себя распущенностью контроля, прежде всего рекомендовал бы себя неблагонадежным кассиром и в конце концов должен был бы признать, что деньги потому именно и растрачены, что ему были вверены. Но, с другой стороны, несправедливо было бы ставить Юханцеву в укор то широкое доверие, которое ему будто оказывали. Порядок в банкирских учреждениях главным образом должен быть основан не на доверии, а на строгом контроле. Дело вовсе не в том, хорошо или плохо за Юханцевым смотрели, доверяли ему или не доверяли – дело в том, что весь вообще строй управления носил на себе отпечаток полнейшего пренебрежения к какому-нибудь порядку в счетоводстве и отчетности; что Юханцев дошел до произвольного распоряжения кассой не вследствие доверия, а в силу полнейшего равнодушия со стороны управления, в силу просто лени, по которой управление б течение 12 лет не могло составить инструкций, а существующим инструкциям государственного банка не следовало.

Что такое Юханцев? – сказал прокурор. Стоит ли его распластывать на столе вещественных доказательств? Зачем же такое пренебрежение к подсудимому! Когда вы прослушали то письмо, которое Юханцев писал своему старшему брату из Киева в 1864 году, едва ли вы вынесли дурное впечатление о его личности. В письме том высказывается хорошая, молодая натура из доброй семьи нежное чувство к матери, искреннее уважение к брату, которому делается бесхитростное признание в бессилии, бесхарактерности, сетование на роскошную обстановку, которою окружают его дом помимо его воли, твердая решимость, хотя труд ему, по-видимому, еще не пригоден и он боялся сложить свою бедную голову от разъездов в телеге, наконец, безумная любовь к жене и терпеливая надежда на семейное счастье. До каких пределов доходила покорность к своей участи, вы можете судить по содержанию той записки, которая приложена ко второму письму. Бесспорно, что это письмо, в котором он весь высказывается, дышит неподдельными и добрыми инстинктами. Но инстинктов мало, им надо сложиться в серьезное и непоколебимое мировоззрение, а для этого нужна твердая воля или здоровая среда общественного опыта. Семейное счастье в Киеве не удалось, не осуществилось. Юханцева перевели вместе с женой в Петербург; он не имел мужества ее покинуть, потому что оставался влюбленным женихом, который только еще надеялся быть мужем. Если в Киеве он имел хоть долю самостоятельности, то здесь он жил на хлебах у тестя. Когда потом его сделали кассиром и он стал у большого дела, в каком направлении могли развиваться его добрые инстинкты, уже несколько поприправленные семейным несчастьем. Ему было тогда 28 или 29 лет. Быть может, вначале он с недоумением читал отчеты, в которых говорится о настроении европейских бирж, о застое финансовых сделок и нерасположении к возобновлению дел. Он не понимал этих громких фраз, надерганных из газетных передовых статей, а, тем не менее, понимал, как извлекаются деньги оттуда, куда они спрятались. Но касса ломилась от подписи на закладные листы; он сам по такой подписке, шутя, получил за комиссию разницы 15 000 руб. Быть может, он встречал людей, которые находили этот выигрыш мизерным гешефтом и снисходительно поощряли в нем молодое чутье к наилучшему извлечению куртажей и премий, потому что деньги прятались ими в воздухе, дело только в умении ими воспользоваться. Его несколько наивное, идиллическое настроение, в котором он писал письмо из Киева, заменилось спекулятивным, биржевым. А тут, с другой стороны, семейное несчастье, указание на которое встретило насмешки со стороны прокурора и гражданского истца. Зачем подсудимый требует, чтобы суд входил в его семейную обстановку. Во-первых, подсудимый жены своей не обвиняет: он показал судебному следователю, как и откуда произошла растрата; во-вторых, подсудимый постоянно был допрашиваем об этом же прокурором и истцом. Какая, действительно, смешная ассоциация, странное сочетание представления: безумная любовь к жене и расхищение кассы! Но в нелепом общественном строе все печальное смешно, а все смешное печально. Конечно, смешно, когда семейное счастье размеривается аршинами брюссельских кружев. Если вы взглянете с другой точки зрения на великосветский брак, вы убедитесь, что вообще, в силу извращенного воспитания, стремление блистать внешностью в обществе преобладает в светских женщинах над инстинктами матери. Смешно, конечно, оправдывать расхищение кассы страстью к женщинам, и вместе с тем я мог бы вам привести много исторических примеров в доказательство того, что страсть к женщинам кружила головы не только кассирам, но и государственным людям и королям. Эта страсть производила не маленькие опустошения не только в частных кассах, но и в государственных, и с этой точки зрения становится уже не смешно, а "поучительно" – заимствую выражение гражданского истца. Если бы мне сказали, что мотив, приведенный Юханцевым, не представляет собой ничего извинительного, я бы на это сказал, что достоинство судьи заключается не только в стремлении к беспристрастию, но и к стремлению взвесить ту обстановку, то душевное состояние человека, в силу которого он опустился до преступления. Если вы взвесите то исключительное положение, в котором находился Юханцев, судя по его письмам из Киева, вы едва ли не примете их в соображение при разрешении дела.

Порешив с разводом, он очутился в омуте, в котором кружился в чаду до тех пор, пока его не заключили в тюрьму. Надежда пополнить кассу обращались с каждым днем в тщетную мечту и отходила в ужасающую пропасть с каждой ревизией. Чтобы пополнить кассу для ревизии, закладываются бумаги, а затем к недочету в кассе присоединяется уплата по процентам. В обвинительном акте указано на найденные у Юханцева счета за 1877 год, обнаруживающие весьма небольшие расходы, сравнительно с общей суммой растраты. Но ведь эти счета могут свидетельствовать только о том, что по ним оплачено. Надо было поподробнее расспросить Юханцева и проверить его показание. Двумя или тремя вопросами на судебном следствии выяснились постыдные расходы на женщин и кутежи в десятках тысяч. По дознанию сыскной полиции, сказано в обвинительном акте, оказалось, что хотя Юханцев посещал Бореля и Дюссо, но траты его там были незначительны. Начальство той же полиции применяет денежные претензии кокотки к Юханцеву в десятках тысяч, а сыскной агент затрудняется указанием на его безумные траты. Слухи о безумном мотовстве Юханцева не раз доходят до правления Общества; о пирах Юханцева в "Самарканде" и "Ташкенте" сенатор Ржевский без затруднения собирает сведения у полицеймейстера; а сыскная полиция ограничивается розысками в квартале своей резиденции. Какая благодарная почва для обвинения: пиры в окрестных ресторанах на счет кассы; между тем сыскной агент пятится, и материал для обвинения доставляет сам подсудимый.

Так, в "Самаркандах" и "Ташкентах" среди золотой молодежи Юханцев топил в пирах свое падение. Если холодная, воровская змея, пригнездившаяся в его сердце, поворачивала сердце среди пира и жалила его укором совести, то этот укор заглушала лихая цыганская песня: "Эй, вы, улане!", и ему казалось, что он пополнит миллионы, что он сила, что он принадлежит к той избранной высшей среде меньшинства, которая с рождения повита на вечный пир и растрату миллионов. А завтра опять мучительное сознание упрека совести и упование на то, что в конце концов должно же его преступное дело быть обнаружено. Бывает такого рода душевное состояние, когда человеку остается или наложить на себя руки или искать спасения, отдаваясь на суд общественной совести. Общественный суд исцеляет зараженную совесть и примиряет человека с жизнью, как бы она ни была тяжела, вследствие возникшего в нем к самому себе презрения. Только в тюрьме Юханцев мог измерить ту бездну, в которую он опустился. Все прошлое, промелькнувшее пред ним в чаду, возобновлялось в голове его жгучими, постыдными воспоминаниями, которые обливали его сердце ядом и вызывали холодный пот. Утонченные пиры с цыганскими хорами и окружавшая его золотая молодежь, все это представлялось ему до крайности пошлым. В посещениях матери, которая в продолжение десятимесячное заключения не пропустила ни одного вторника, ни одной пятницы, он находил себе ту нравственную поддержку, в силу которой отвращение к прошлому и презрение к себе самому за все, что им сделано, в нем окрепло, и он вынес из тюрьмы чувство покорности к суду общественной совести. Он не слышал от матери ни одного упрека за позор, который он внес своим преступным делом в семью. Ему это было очень больно вначале, но потом он понял, что могучая власть, восстанавливающая слабое и падшее, дана только тому, кто, отрешившись от возмездия карою, исцеляет участием и состраданием.

Я пытался доказать, что прошлое Юханцева не имеет ничего общего с представлением о дурной натуре, заключающей в себе почву для заражения низкими инстинктами; ему не трудно было вырвать раскаянием ту змею, которая заползла в его сердце. Вор из той великосветской сферы, в которой вращался Юханцев, и бежит от суда – вор совершенно иного типа. Он живет скромно и в почете. Его уважают, как доброго семьянина. Он не рыщет по "Самаркандам", денег не мотает, копит копейку для своего потомства, и хотя порядочно скопил уже, но вечно жалуется на средства. Он ездит к кокотке, но тайком, и у кокотки умеет соединить приятное с полезным. Когда же каким-нибудь совершенно неопределенным образом обнаружится его неряшливость на служебном поприще, он сумеет, отходя без огласки от дел, устроить себе пенсию. Вот истинный вор! Приложите этот темный образ к Юханцеву, и вы убедитесь, что прокурор глубоко ошибается.

Найдете, что одиночное тюремное заключение в продолжение 10 месяцев не представляет еще собой достаточного испытания, – вы прибавите. Но позвольте мне прежде, чем вы удалитесь на совещание, высказать с полною откровенностью мое мнение, какой приговор должны вы постановить по справедливости и в интересах общества. С точки зрения гражданского истца уже все сделано. Потерпевший уже не ищет обвинения, он ищет восстановления своих нарушенных интересов. Гражданский истец будет просить суд отделить вопрос факта от виновности, то есть поставить прежде вопрос, растратил ли Юханцев 2 000 000 руб., а затем вопрос о том, виновен ли Юханцев в растрате. Раз вы ответите "да, растратил", гражданскому истцу уже безразлично, как вы ответите на второй вопрос: "да, виновен" или "нет, не виновен", ему это все равно. Если бы Юханцев имел что-нибудь или будет иметь, гражданский истец может с него взыскивать уже в силу вашего ответа: "да, растратил". В отношении же требований справедливости вообще вам предстоит решить вопрос: достаточно ли того возмездия, которое представляет собой десятимесячное заключение. Я нахожу, что 10 месяцев одиночного тюремного заключения вполне достаточно по двум причинам. Сознание подсудимого служит ручательством его нравственного исправления, а вместе с тем он перенес на себе и нравственное испытание. Вы можете в этом лично убедиться. Заставьте его написать две строчки, вы увидите, что он не владеет рукой, она ходит как бы пораженная пляской св. Витта. Наше одиночное тюремное заключение сводило с ума не один десяток людей. Еще два-три месяца, и подсудимый мог бы лишиться способности мыслить и чувствовать, лишиться способности оценить ваш приговор. Быть может, дело не в физическом возмездии, а в лишении чести; но восстановить честь Юханцева, снять с него позор никто уже не в состоянии. Если вы, наконец, находите, что 10 месяцев тюремного заключения не представляют собой достаточного испытания, то, постановляя приговор, встретитесь с некоторыми затруднениями. Я не могу себе представить, чтобы Юханцев мог быть обвиняем по тем строгим специальным уголовным законам, в силу которых преследуются кассиры и казначеи правительственных учреждений. Мы достаточно уже разбирали обстановку этого банка, и я полагаю, что это не банк, а просто общество помещиков, вверившее свои капиталы Юханцеву. Очень жаль, что он их растратил; никто не виноват, что в Обществе не было установлено того порядка, какой необходим для банка. Растрату отвергать нельзя, но эта растрата простая, не имеющая ничего общего с растратой, которая предусмотрена законом относительно правительственных кредитных учреждений, и возникает вопрос: не представляется ли эта растрата последствием легкомыслия. С точки зрения справедливости, можете ли вы отнести злоупотребления, от которых потерпело Общество поземельного кредита на счет одного Юханцева. Вы имеете в виду отступления от порядка в счетоводстве, а между тем ст. 474 Уложения, предусматривающая этот проступок, остается без применения к бухгалтерии. В ст. 415 Уложения, по которой Юханцев предан суду, преследуются должностные лица общественных банков "за неверности в хранении сумм". Я просил бы прокурора объяснить мне: что такое следует понимать под неверностями хранения сумм и может ли он указать нам более невероятный способ хранения сумм, чем тот, который мы обнаружили в Обществе поземельного кредита. Нельзя предоставить произволу прокурора право брать на выдержку обвиняемых, и едва ли общественное мнение будет удовлетворено таким приговором, в силу которого злоупотребления будут отнесены на счет одного Юханцева. Прокурор указывает на примерность вашего строгого приговора. Что скажут, задает он вопрос, иностранцы по поводу нашей эпидемии растрат. Едва ли настоящий процесс удивит Европу – там кассиры крадут и больше, и чаще, а биржа наша в отношении европейской представляется микроскопической. Если же вы имеете в виду примерность с юридической точки зрения, то скажите, в силу чего прежние злоупотребления по казначейской части сократились у нас: в силу ли примерности приговора или же более совершенного устройства казначейской части со времени введения касс. С точки зрения русского общественного интереса, примерность приговора будет заключаться в пересмотре устава для общественных банков и самого уголовного закона. В этом отношении ваш приговор, вменяющий Юханцеву 10 месяцев тюремного заключения, будет иметь громадное общественное значение и едва ли будет несправедлив.