Текст книги "Судебные речи известных русских юристов"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 71 страниц)

   Но спрашивается, кто же сорвал эти погоны? Кто-нибудь должен же был их сорвать. Если не Дементьев, то необходимо предположить, что Дагаев. Защита могла бы не касаться этого предположения, с нее довольно, если суд будет внутренне убежден, что Дементьев не мог совершить этого срывания; но чтобы досказать свою мысль до конца, она должна сознаться, что выйти из дилеммы нельзя иначе, как предположив, что погоны сорваны офицером. Для этого нет необходимости делать обводного предположения, которое было высказано прокурором, что офицер, видя, что увлекся, понимая, что ему грозит большая ответственность, хотел подготовить средство к защите, хотя защита не может согласиться с опровержением, представленным на это предположение прокурором, а именно, что Дагаев был в состоянии сильного гнева, при котором невозможен такой холодный расчет. Нужно отличать гнев как аффект, от гнева как страсти. Гнев, который разжигался в течение трех последовательных часов, был уже не аффектом, а страстью, под влиянием которой человек может действовать с полным сознанием последствий. Но во всяком случае нет надобности в этом предположении, возможно и другое. Очень может быть, что Дагаев не был в таком хладнокровном состоянии, когда влетел со шпагой в руке в коридор. Он, кажется, из тифлисских дворян, он уроженец юга, где люди раздражаются скорее, чувствуют живее, чем люди северного климата, более сдержанные, более флегматичные. Очень может быть, что такой человек, придя в ярость, теряет сознание, готов сам себя бить, способен сам себя ранить. Он мог сорвать один погон, когда сбрасывал шинель, другой после и забыть об этом. Против этого приводят то, что он сейчас же заявил о срывании погона. Но в том-то и дело, что первый человек, которого он увидел после этого события, была Данилова, и ей он ничего об этом не сказал. Он заявил о срывании у него погонов в первый раз в участке, через четверть часа или двадцать минут после того, как виделся с Даниловой. Этого времени было совершенно достаточно, чтобы пораздумать, сообразить; не зная, как он потерял погоны, он мог прийти к заключению, что, вероятно, их сорвал солдат и занес об этом обстоятельстве в протокол, видя в нем средство защиты себя. Самое показание Дагаева подтверждает мысль, что он мог сорвать погоны с себя и не заметить этого. В этом показании Дагаев отрицает такие факты, которые были совершены при многочисленной публике. Так он говорит, что не бил на улице Дементьева, когда люди, видели, что он бил; говорит, что не вынимал шпаги, когда люди видели, что он вынимал ее. Поэтому можно утверждать, что он был в таком же разгоряченном состоянии, как Дементьев, хотя стал в него по доброй воле, и что он мог действительно многого не помнить.

   Подводя итоги всему сказанному, я не могу прийти к другому заключению, как то, что Дементьев не виновен, и прошу его оправдать, оправдать вполне еще и потому, что это событие особого рода, это такая палка, которая действительно должна кого-нибудь поразить. Его она поражает несправедливо. Она должна обратиться на кого-нибудь другого. Я полагаю, что к военной дисциплине совершенно применимо то, что говорили средневековые мыслители о справедливости: justita regnorum Нundamentum – основа царства есть правосудие. Я полагаю, что правосудие есть основание всякого устройства, будет ли то политическое общество, будет ли то строй военный. Дисциплина, если брать это слово в этимологическом значении, есть выправка, обучение начальников их правам, подчиненных их обязанностям. Дисциплина нарушается одинаково, когда подчиненные бунтуют и волнуются, и совершенно в равной степени, когда начальник совершает то, что ему не подобает, когда человеку заслуженному приходится труднее в мирное время перед офицером своей же армии, нежели под выстрелами турок, когда георгиевскому кавалеру, который изъят по закону от телесного наказания, наносят оскорбление по лицу, отрывают ус, когда лицо его покрывается бесславными рубцами. Я вас прошу о правосудии.

* * *

   Дементьев был признан невиновным в приписываемых ему деяниях вследствие их недоказанности.

Дело Овсянникова¹

   ¹Воспоминания с воспроизведением некоторых обстоятельств дела Овсянникова см. в книге А. Ф. Кони, Избранные произведения, Госюриздат, 1956, стр. 749–756.

   С. Т. Овсянников (С.-Петербургский купец 1-й гильдии), А. П. Левтеев (ржевский купец 2-й гильдии), а также Д. А. Рудометов были преданы суду по обвинению в умышленном поджоге мельницы, застрахованной на сумму 700 000 руб.

   Овсянников, являвшийся согласно заключенному им контракту с военным министерством поставщиком хлеба для нужд армии, арендовал принадлежавшую В. А. Кокореву мельницу, на которой и производился помол зерна. За период арендного пользования мельницей у него произошло ряд размолвок (о которых подробно говорится в речи Спасовича) с ее фактическим владельцем

   В. А. Кокоревым и соарендатором Овсянникова – Фейгиным. Эти размолвки могли отрицательно отразиться на делах Овсянникова, особенно потому, что после установления ряда злоупотреблений по контракту его деловой авторитет значительно пошатнулся в глазах военного ведомства. Как было установлено предварительным следствием, поджог мельницы в, этот период был в интересах Овсянникова, так как от ее уничтожения он мог получить значительную выгоду от страховых обществ. Кроме того, по делу было установлено и ряд других обстоятельств, свидетельствовавших о том, что поджог мог быть произведен Овсянниковым. Так, незадолго до пожара Овсянников увольняет несколько человек из обслуживающего мельницу персонала; по его указанию, за день до пожара, под видом необходимости приостановления работ, на мельнице из всех ее баков и труб выпускается вода, что впоследствии значительно затруднило мероприятия по тушению пожара. Главной же уликой в руках обвинительной власти было то, что языки пламени пожара были обнаружены и установлены одновременно в трех различных местах и на разных этажах здания. Это указывало на то, что пожар одновременно возник в различных местах, и косвенно свидетельствовало об умышленном его возникновении. В. Д. Спасович, выступая по делу в качестве поверенного гражданских истцов (страховых обществ "Якорь" и "Варшавское"), всесторонне рассматривает одну за другой все улики по делу и подводит суд к неотразимым выводам о том, что в данном случае был умышленный поджог, что он совершен в корыстных целях и что виновник пожара – купец Овсянников.

   Дело рассматривалось С.-Петербургским окружным судом с участием присяжных заседателей с 25 ноября по 5 декабря 1875 г. {Интересно отметить, что по делу в качестве вещественного доказательства фигурировала гипсовая модель мельницы. Модель эта чрезвычайно способствовала убедительности аргументации и выводов обвинителя и гражданских истцов. (Сост. Ред.)}.

* * *

   В делах уголовных, кроме немногих, которые производятся по частному обвинению, обвинителей может быть несколько. Из них один главный – прокурор, который действует именем общего блага, во имя интересов общества и государства; он ведет дело, ничем, кроме своей совести, не стесняемый, может преследовать, может и отказаться от обвинения, что он и сделал в отношении к подсудимому Рудометову. Он предоставил право вам решить о его вине, не разобрав его вины. Но, кроме этой главной обвиняющей стороны, могут быть обвинители второстепенные, случайные, гражданские истцы, лица, потерпевшие от преступления, действующие ввиду своих особенных интересов и только в границах этих интересов. Эти интересы очерчивают около каждого из них круг, за который и выходить ему не следует. Когда является такой гражданский истец, то он должен совершенно ясно и точно определить, чего он ищет, с кого и на каком основании. Я заявил, что являюсь представителем страховых обществ и что иск их направлен не против всех подсудимых, а только против одного Овсянникова; что касается до других подсудимых, то иск к ним был бы преждевременным по следующим соображениям и причинам. Страховые общества суть общества, которые заключают страховые договоры, то есть такие лица, которые берут на свой страх опасность, могущую произойти от огня, вследствие несчастного случая. Платится им за это известная премия – небольшая в сравнении с стоимостью сгоревшей вещи, и, хотя, бы вещь стоила сотни тысяч миллионов, страховые общества обязаны заплатить за погоревшее. Все страховые договоры весьма рискованы для страховых обществ: при недобросовестности страхователей, при учащении поджогов общества легко могут быть поставлены в невозможность удовлетворить своим обязательствам. Вот почему дело страхования больше чем всякое другое основано на личном доверии; страховым обществам необходимо знать, с кем они имеют дело: с добросовестными или недобросовестными людьми; для них чрезвычайно важно знать: кто такой страхователь, кому принадлежит имущество, которое отдается на страх. Страховать имущество предоставляется прежде всего самому собственнику, но в некоторых случаях право это предоставляется и посторонним третьим лицам. Но каким лицам и какое имущество. Конечно, не всякое: не могу я застраховать Казанский собор или дворец, не могу я застраховать всякий чужой дом. Подобное страхование имело бы вид пари о том, сгорит ли имущество или не сгорит, а пари есть сделка противозаконная и граждански недействительная. Страховать можно только такое чужое имущество, с которым связаны непосредственно интересы страхователя и связаны таким образом, что он берет на себя в каком-нибудь отношении обязательство страховать перед собственником или же в случае пожара теряет в горящей вещи свое собственное добро, так как эта вещь обеспечивала его, служила ему залогом. Таким образом, только арендатор или залогодержатель могут страховать чужое имущество. Эта мысль проведена во всех уставах страховых обществ,– в том числе в таких, как «Варшавское» и «Якорь». Уставы эти все похожи одни на другие,– я позволю себе сослаться на ї 78 и 79 «Варшавского общества», по которым в случае пожара страховое общество вознаграждает за убытки лишь в той мере, в какой страхователь обязался в отношении владельца сгоревшего имущества. Таким образом, если страхователь не обязан был в момент пожара страховать в отношении владельца сгоревшего имущества, общество не платит никакого вознаграждения и не ответствует ни перед тем, который не доказал, что он обязался в каком-либо отношении перед владельцем имущества, ни перед тем, кому принадлежало имущество...

   Председатель. На какие параграфы вы ссылаетесь.

   Присяжный поверенный Спасович. На ї 78 и 79 устава "Варшавского страхового общества" и на ї 14 устава общества "Якорь". По правилам, установленным во всех страховых обществах, как в "Варшавском" так и в обществе "Якорь", непременно требуется, чтобы тот, кто застраховал чужое имущество, или тот, кому принадлежит имущество, при переходе его к новому приобретателю, донес обществу о перемене владельца или страхователя. Если же обществу не донесено о перемене владельца, о новом приобретателе имущества, договор страхователя признается недействительным. Таким образом, в настоящем деле является прежде всего возможность оспаривать платеж вознаграждения, во-первых, потому, что не было доказано, что Овсянников обязан по какому бы то ни было условию перед владельцем мельницы Кокоревым страховать эту мельницу, и, во-вторых, потому, что о перемене в лице владельца, которая состоялась вследствие выдачи данной на мельницу г. Кокореву, страховые общества не были ни страхователем, ни Кокоревым о том извещены. Но, кроме этой причины, есть еще другая, по которой, как я думаю, страховые общества не будут отвечать за убытки, происшедшие от пожара мельницы, если бы они были привлечены к ответственности в гражданском порядке. Дело в том, что страховые общества отвечают только за пожары, происходящие от случая. В уставах всех страховых обществ совершенно ясно определено, что страхование недействительно, когда пожар произошел от умысла страхователя; это выражено в ї 101 устава Варшавского страхового общества и в ї 30 п. 4-м устава общества "Якорь". Но между пожаром от умысла и пожаром от случая есть промежуточная область пожаров от неумышленной вины страхователя, от его неосмотрительности, небрежения о застрахованном, неуменья распоряжаться, от такой явной неосторожности, которая обнаруживает полное невнимание и к собственному интересу, и к, интересу тех лиц, которым передан риск от опасности, то есть к интересам страховых обществ. Вопрос спорный: отвечают ли страховые общества за убытки от всякого пожара, который произошел от неосторожности страхователя или его поверенных. Общества постарались оградить себя от убытков, занеся в свои уставы определение главных случаев, в которых они не отвечают за убытки, если по вине страхователя увеличена произвольно опасность от огня, если произойдут значительные перемены в страховом имуществе, увеличивающие эту опасность. В уставе Варшавского страхового общества, в ї 103, говорится, что размер премий зависит от большей или меньшей опасности от огня, а в ї 104 упомянуто о кладке водяных труб. В уставе же общества "Якорь" сказано, прямо в ї 14, что если владелец произведет такие изменения в составе своего имущества, которые увеличивают опасность от огня, тогда страхование делается недействительным. Вы сами, господа присяжные заседатели, видели из настоящего дела, что подобная перемена произошла в объявлении, подписанном Овсянниковым 20 декабря и поданном в Варшавское страховое общество, а потом и в общество "Якорь", где было произведено дополнительное страхование. Овсянников предупредил, что он содержит бак большого размера, наполненный водой, от которого идут трубы с 8 кранами. Кроме того, в объявлении сказано, что на мельнице имеется известное число сторожей. На основании этих данных я полагаю, что в гражданском порядке процесс об уплате обществами пожарных убытков едва ли мог со стороны страхователя рассчитывать на успех. Но так как страхование во всяком случае безусловно недействительно, если пожар произошел от злого умысла страхователя, то, не дожидаясь, пока гражданский иск будет предъявлен, общества имеют возможность прежде всего примкнуть к уголовному делу, которое возникло раньше гражданского, которое может производиться только по прокурорскому обвинению и только в настоящую минуту. Каждому моменту отношений приличен известный образ действия, известная тактика.

   Теперь я могу присоединиться к обвинению. и доказывать, что поджог произошел от злого умысла. Затем, если бы я здесь проиграл, то тогда только придется доказывать, что поджог произошел от неосторожного обращения с огнем агентов г. Овсянникова. Но эти мои отношения касаются ныне только г. Овсянникова и только к нему одному я могу простирать требование об уничтожении страхования вследствие злого умысла, потому что только он один был страхователем; Левтеев и Рудометов не состояли с обществами ни в каких договорных отношениях. Только в том случае, если бы ныне Левтеев и Рудометов были признаны одни, без Овсянникова, учинившими поджог, если бы я потерпел отказ в требовании, обращенном к Овсянникову, и если бы я потерял и гражданское дело, которое, как я думаю, можно вести на тех основаниях, которые я изложил вам, явилась бы возможность искать еще вознаграждения за убытки, происшедшие от пожара, с Левтеева и Рудометова, как лиц, обвиненных в поджоге без участия в этом поджоге Овсянникова. Таким образом, эти последние лица стоят ныне вне дела, и об них я буду говорить только вскользь, насколько они были исполнителями его приказаний, лицами, через которых он приводил свою мысль в исполнение.

   Мое положение несколько различно от положения прокурора. Он действовал именем общественного блага, именем страдающих солдат; он смелой рукой раскрывал вам те язвы, которые точат нашу администрацию, и бессилие администрации в борьбе с этим злом. Я не могу идти этим путем, я должен ограничиться только областью голых и сухих фактов. Я полагаю, что в рамкахэтой задачи я могу принести известную долю пользы, если сгруппирую и сопоставлю удостоверенные факты таким образом, чтобы из них прямо и непосредственно вытекало заключение. Я пойду иным путем, нежели товарищ прокурора, и прежде всего постараюсь на прочных основаниях установить факт поджога мельницы без отношения к тому, кто ее сжег.

   Здание мельницы громадное. Оно принадлежит к числу немногих в Петербурге. Оно стоило около миллиона рублей. Здание это так велико со своими четырьмя этажами, чердаком и подвалом, что невольно задумаешься: и сжечь-то его не скоро сожжешь. Мы знаем, что во время пожара мельницы огонь был так силен, что кирпич остекловился, что он раскалывается теперь пластами, как грифель, что в здании вокзала Варшавской железной дороги, через канал, полопались в окнах стекла от жара, что мука горела еще в течение двух недель, после пожара. Здание громадное, но и громадное здание можно сжечь, если дать огню достаточно времени. Как же велико было время, которое потребовалось для того, чтобы обратить это здание в море пламени. Это время было крайне ограничено и определить его можно точно, минута в минуту, по видному всем циферблату вокзала Варшавской железной дороги, по которому рассчитывало время большинство свидетелей. Судебное следствие представило нам в этом отношения следующие данные: в половине пятого дворник Клоков вошел с улицы и через калитку, соседнюю с лестницей, где швейцар, вернулся в дворницкую и разбудил товарища Чернышева; Чернышев собрался в течение 10 минут, взглянул на циферблат Варшавской железной дороги; было как раз 4 часа 40 минут. С этого момента прошло еще несколько времени в тишине, спокойствии. Промежуток определяется показанием сторожевых пожарных на каланче нарвской части; эти сторожа, Яшенков и Яворский, показали здесь, что минут за 5–10 перед пожаром на мельнице вспыхнул огонь. Таким образом, опять подтверждается то же самое время – 4 часа 40 минут. Прошло 1/4 часа совершенно спокойно. Затем огонь увеличивается и развивается с такой быстротой, что нарвская часть, самая ближайшая от мельницы,– я полагаю, что она прилегала к месту пожара не более как в 5 минут,– застала огонь внутри и везде дым. Затем прошло еще каких-нибудь минут 20, и уже нельзя было ничего спасти, кроме того отделения, где были жилые помещения. Таким образом, потребовалось не менее часа для того, чтобы пожар принял такие огромные размеры.

   Кто наблюдал за началом пожара? В это время наблюдали за ним следующие лица: Яворский и Яшенков, которые никаких признаков огня не замечали до пяти часов без пяти минут. В то самое время, как они сторожат на каланче, близ угла Обводного канала, противоположного мельнице, сосед-домовладелец Пудов распоряжался счищать снег с своего дома; наблюдал еще Авденко, сторож при Варшавской железной дороге, у вокзала. Вдруг Яшенков и Яворский замечают за 5 минут до пяти струйки дыма не на дымогарной, главной трубе, которая стала выпускать дым через 1 1/2 часа, а в этот момент была совершенно чиста, но над магазинным отделением и зерносушильней одновременно; рефлекс огня, скользящий по стене, освещал внутренность двора. Яшенков и Яворский ударили тревогу, по сигналу собралась тотчас нарвская часть. В этот миг и Легоньков заметил искры, поднимающиеся над зданием по тому направлению, которое соответствует веялочной трубе; замечен был также дым и Пудовым, но Пудов не мог определить, откуда этот дым, он не наблюдал специально, выходил ли этот дым из главной трубы. Наконец, огонь замечен и Авденком, показание которого важно потому, что он прямо определяет время: в 5 часов, по циферблату Варшавской железной дороги.

   Осветилось уже все здание с внутреннего двора; над крышей появились искры, и станция Варшавской железной дороги была совсем освещена. Вот все, что нам известно об обстоятельствах, относящихся до прибытия на место пожара других свидетелей, которых я считаю самыми достоверными по отношению к определению наружного вида, если так можно выразиться, этого пожара, а именно пожарных. Они съезжались отдельными командами. Я прошу вспомнить и расположить в вашей памяти порядок являющихся частей, потому что каждая часть действовала как один человек. Прежде других прискакала нарвская часть. Она прилетела на место пожара в то самое время, когда, как говорит пристав Агафонов, он, явившийся одновременно, видел уже пламя над главной трубой. Я не могу объяснить это показание иначе, как обманом чувств, потому что и по теории, которая лежит в плане защиты, и по теории, которой может следовать обвинение, факт этот невозможен. Никто из пожарных ни пламени, ни дыма в главной трубе не видел. Пожарные нарвской части позвонили в колокольчик к швейцару, и выходит Семенов, разбуженный уже Легоньковым. Они летят дальше к метальной лестнице и опять звонят, но лестница наверх заперта, им никто не отворяет. Они обогнули угол Измайловского, поехали до ворот по Обводному. Один из пожарных, брандмейстер Панасевич, показал странную вещь, которую также я объясняю, как и показание пристава Агафонова, явной ошибкой. В первом этаже по Измайловскому в двух крайних окнах к каналу он усмотрел выкидываемое на улицу пламя, вот из этого места (Спасович указывает по модели на кладовую); я полагаю, во всяком случае. что это не более как ошибка, что свидетель смешал обстоятельства. Я заключаю это из показаний пожарных той же нарвской части, которые все показывают, что пламени в это время вовсе не было ни по Измайловскому, ни по Обводному, а валил только густой дым из окон по Измайловскому и из подвальных окошек по Обводному. Если бы пламя было видно по фасаду с Измайловского, то, вероятно, они тут бы остановились, сделав заключение, которое сделал прибывший потом брандмайор Гранфельд, когда он приехал на мельницу и увидел огонь с Измайловского. По его словам, он удивился, почему нарвская часть не остановилась именно здесь тушить огонь.

   Пожарные нарвской части сломали ворота на Обводном, объехали кругом и встали на дворе тут (показывает по модели на углубление, в котором спускаются рельсы от деревянной трубы из 3-го этажа веялки в 1-й этаж зерносушилки). Из тех показаний, которые были здесь даны относительно огня в веялочной трубе, самыми точными и обстоятельными представляются показания Ярышкина, Панасевича и Курашева, которые показывают следующее: горела веялочная труба. Но как она горела! Одни говорят, что огонь шел вверх – так показывают Панасевич и Курашев; другие, например Ярышкин, говорит, что огонь шел вниз из веялки по трубе. Это последнее объяснение подтверждается свидетелем, швейцаром Семеновым, который вышел из швейцарской и, проходя через машинное отделение, видел, как огонь пробирается сверху вниз по зерносушильной трубе. Пожарные остановились здесь (указывает по модели на каменный помост и лестницу в подвал под веялочной трубой) и заметили, что вход из лесенки в подвал над помостом, где помещалась дверь, постоянно запертая, по показанию Морозова, совершенно темен, что спуск в подвал завален рогожами и снегом. Пожарные не видели за горящею трубой: никаких окошек, ни дверей в стене магазинного отделения.

   Все эти окна и двери были заперты, а темнота свидетельствует, что в магазинном отделении, в подвальных этажах не было никакого огня. Минуты через 4 или 5 после нарвской прилетела часть коломенская, которая нам дала следующих свидетелей: брандмейстера Иконникова и рядовых Григорьева и Самсонова. Брандмейстер увидел 4 окна внизу, в подвале, к лестнице близ ворот, из которых клубился дым, выходя с искрами пламени. Он остановился здесь и послал Григорьева и Самсонова на навес; над тем местом множество дверей, выходящих из магазинного отделения подвального этажа; но они должны были спуститься, потому что огонь пробирался вверх в первый этаж и из первого во второй этаж, а в,о втором горели и падали ставни окон, из коих одна ударила самого Иконникова. Продолжая, однако, отстаивать фасад с Обводного канала, Иконников заметил, что огонь приближается по подвалу к кладовой, которая еще цела. Чтобы перенять огонь, Иконников послал Григорьева в эту кладовую через разломанное окошко подвала; в то самое время он приказал Самсонову поливать дверь из магазинного подвала в подвал кладовой из ствола, вставленного косвенно в разбитое окошко магазинного подвала. Таким образом, Самсонов обливал дверь, которую лизало пламя, а Григорьев отстаивал ту же дверь с другой ее стороны. Будучи в подвале кладовой, Григорьев дыма не чувствовал, все было цело, и, по словам Иконникова, после того выносили еще вещи из второго и третьего этажей кладовой, которая уже сгорела тогда, когда огонь, путешествовавший по верхнему этажу, перешел сюда сверху, после чего распространился далее. Таким образом, ошибка Панасевича обнаруживается вполне и показание его отпадает само собой. Эта часть здания больше всего цела, и огонь проник сюда гораздо позже, чем в другие отделения.

   Третья пожарная часть, которая затем приехала, была спасская. Являются свидетелями: брандмейстер Маторин, рядовые Антонов и Иванов. Вместе с этими частями приехал и брандмайор Гранфельд. Так как огонь светил в окнах третьего этажа близ метальной лестницы, а двери этой лестницы всегда заперты и не охранялись швейцаром, то пришлось сломать двери. Сломали. Пожарные поднимаются, проходят по второму этажу мимо дверей, за которыми они не предчувствуют, что есть огонь, так как двери заперты с лестницы. Входят в третий этаж. Маторин открывает дверь и усматривает огонь вдали к Измайловскому проспекту, на расстоянии нескольких сажен. Маторин заключил, что здесь-то и есть самый рассадник огня, что этот огонь не скоро еще распространится, что, может быть, можно совладать с ним. Велено втащить трубу и накачивать с улицы. Но в это самое время вдруг неприятель-огонь зашел неожиданно в тыл действующим войскам: нежданно-негаданно выкинуло огонь из окон второго этажа лестницы и преградило пожарным всякий путь к отступлению. Огонь появился из той двери второго этажа, мимо которой проходили пожарные. Началось бегство. Кто бросал каску, кто топор. Спасаясь сквозь пламя, многие получили ожоги, рукав был оставлен на месте и сгорел; человека два-три были принуждены спускаться по водосточной трубе. Момент этот остался в памяти генерала Козлова, который приехал именно в ту минуту, когда говорили, что надо выручать пожарных. Таким образом, является еще третий огонь во втором этаже, ничем не объяснимый.

   После спасской прибыли части: московская, казанская и рождественская. Брандмейстер рождественской части (Нобиков), самой отдаленной от места происшествия, приехавший из своего участка по четвертому номеру – как я полагаю, никак не ранее, как через полчаса после начала пожара, рассказал, что ему специально поручено было взобраться на крышу еще не горевшего, как думали, здания зерносушилки. Он не мог добыть столь высокой лестницы, почему обошел зерносушилку со двора, выходящего на Обводный, выломал дверь, нашел внутри здания густой дым без пламени и весь громадный деревянный материал еще нетронутым. Дым был удушлив, и Новиков удалился.

   Из всех этих данных выходит, несомненно,что огонь появился не в двух, а в трех различных местах: во втором этаже веялки с улицы, в третьем этаже той же веялки со двора и в подвальном этаже. Итак, было три огня. Но является вопрос: может быть, огни казались только отдельными, наблюдаемые снаружи, а в сущности огонь был только один. Может быть, он как дракон извивался из отделения в отделение, а никто не видел только этих изгибов и соединений. Следовательно, возникает вопрос, в каком отношении были огни. Соединялись ли они или не соединялись. Возникает, таким образом, и ставится задача – объяснить: поджог ли был на мельнице, если будут доказаны три раздельных огня, или показать, из одного ли места он естественно развивался и проник во все остальные места, где он почти одновременно усмотрен. В последнем случае будет только несчастье, которое надо будет предать воле божьей. Рассмотрим оба противоположных объяснения.

   Мельница состоит из многих частей. Есть одна часть: подземные трубы, часть, меньше других исследованная даже при составлении модели, так что только при судебном следствии, при расспросе Зоммера оказалось, что часть этих труб имела покатости, что там являлась по временам и вода из Обводного канала. Другая часть, та, которая, заключая в себе кочегарню, машинное отделение, квартиры служащих и контору, оканчивается лестницей со швейцаром. Часть эта содержит главную дымовую трубу и двигатель; она делает мельничный завод паровым. Она почти вся уцелела. Третья часть промеж двух лестниц – швейцарской и метальной сгорела позже других. Она состоит из двух камер: одной с 32-мя жерновами и другой мучной. Четвертая часть состоит из веялки, кладовой и магазинов. Все эти помещения, до подвалов включительно, снабжены окошками, преграждающими к ним доступ воздуха снаружи. Из этих помещений магазинное отделение было холоднее и без воды, но в веялку, также холодную, проникали трубы с кранами от бака. Наконец, пятая часть: зерносушилка представляла собой строение, которое хотя и оконченное, но вовсе не было в действии. Часть эта имеет те же условия, то есть совершенно открыта для доступа воздуха, потому что здесь были одни только сетчатые переплеты вместо окон, и неизвестно, были ли на переплетах ставни или нет. Одним словом, воздух проникал в это отделение всюду. Вы, присяжные заседатели, конечно, изучили устройство этого здания несравненно лучше, чем знали его прежний владелец Фейгин и нынешний Кокорев. Вы изучили его лучше даже, чем те лица, которые весьма долгое время были на мельнице. Вы знаете, что рожь в кулях подвозилась в магазины. Мешки с этим хлебом через кладовую перетаскивались в этаж веялки; здесь они поднимались посредством элеваторов, хлеб высыпался в особые ящики, где обдиралась шелуха; затем он поступал в барабаны, которые очищали чистое зерно от шелухи. Мякина и труха отделялись посредством тяги в веялочную трубу, а зерно посредством архимедовых винтов проводилось сквозь мешальную лестницу к жерновам; здесь оно мололось, охлаждалось и потом передавалось тоже винтами в мучную камеру. В этой камере внизу мука набивалась в намоченные кули, которые зашивались в первом этаже веялочного отделения, проходили через кладовую и поступали в магазин. Из этого обзора устройства мельницы вы можете судить, что, если в отделениях кладовом, магазинном и даже веялочном, кроме третьего этажа, могла быть какая-нибудь пыль, то только мучная, а никак не мякинная. Вся мякина в 1870 и 1871 году тотчас же была выбрасываема на двор, а потом уже была направляема посредством веялочной трубы в подземные каналы сушильного отделения. Затем вспомните результаты научной экспертизы: мука горит с трудом, мучная пыль горит также с трудом; когда она в спокойном состоянии, то она не сообщает горения, а, напротив того, служит дурным проводником и во всяком случае не способствует горению. Вспышки пыли бывают только тогда, когда пыль мучная стоит облаком, то есть только тогда, когда мельница, бывает в полном действии. Таким образом, все гипотезы, которые могли быть построены на взрыве от мучной пыли, падают сами собой. Взрывов быть не могло, потому что пыль не стояла облаком, и взрыв разрушил бы здание, но ничего бы не зажег.